Конан Дойл и Джек-Потрошитель

      И далее профессионал рассказывает английскому читателю тех лет, как же в самом деле работает детектив. Учтем притом, что мистер Карлин — детектив старой закалки, начавший трудиться в Ярде в 1890 году, другими словами, он — современник Шерлока Холмса. Некоторые из методов криминалистики, лишь входивших в обиход в 1920-е годы, ему известны, но им не применяются — это забота молодежи. Однако сам принцип детективной работы, который он провозглашает, категорически разнится с методом Шерлока Холмса. Так что воспоминания суперинтенданта как бы проникнуты постоянным спором с Конан Дойлом, спором, который начался для Ярда в ситуации несладкой, когда профессионалы всё время проигрывали борьбу с вымышленным сыщиком, но которые взяли верх, когда криминалистика стала наукой и была взята на вооружение государственными службами сыска.
      Разумеется, мистер Карлин всё время подчеркивает, что работа детектива лишена романтики и приключений. Что работа эта кропотливая и зачастую именно в силу своей примитивности совершенно неинтересная для литературы.
      Знакомя с порядком своей работы, Карлин вначале описывает исследование места преступления и, если это убийство, обследование трупа. Здесь нельзя обойтись без дактилоскописта, который снимет все отпечатки пальцев, и врача, который осмотрит тело и даст первое заключение о времени и методе убийства. Суперинтендант доказывает, что помещение, в котором произошло убийство, должно тщательно оберегаться от посторонних, чтобы не были уничтожены следы. При грабеже наиболее продуктивно найти отпечатки пальцев преступника и затем искать их по сводной картотеке Ярда, так как грабители и воры чаще всего профессионалы и среди них много рецидивистов. Однако в случае убийства поиски в картотеке редко дают положительные результаты: профессиональные преступники не идут на убийство, им нужны деньги, но на виселицу ради этого они идти не намерены. Убийство обычно совершают люди, отпечатков пальцев которых в картотеке нет. Убийство, за редчайшим исключением,- занятие непрофессиональное.
      При обращении к картотеке — а без нее современное расследование, с точки зрения суперинтенданта, немыслимо — обязательно надо искать сходные стереотипы поведения преступника. Обычно преступники-рецидивисты — рабы своих привычек. И это тоже отражено в сводной картотеке. Карлин приводит забавный случай. К нему обратился состоятельный человек, квартиру которого ограбили, когда он был в отпуске. Причем вор не торопился, работал тщательно и вывез всё добро, не опасаясь, что хозяин вернется. Обратившись к общему индексу стереотипов поведения воров, Карлин вскоре отыскал то, что ему требовалось, и вызвал пострадавшего.
      — Скажите,- спросил он,- когда вы ехали в поезде на юг, вы никому не давали вашего адреса? Пострадавший удивился, но потом вспомнил.
      — Да, был один очень солидный джентльмен, с которым у нас общие увлечения. Я сам предложил ему как-нибудь написать мне и, может, даже навестить… Но он такой солидный!
      — Разумеется,- согласился Карлин.- Он очень солиден. Более того, всегда хорошо одевается, ухаживает за прической и ногтями. Рост его около шести футов, волосы светлые, лицо гладкое, розовое, два золотых зуба, небольшой шрам на подбородке…
      — Это он! — Пострадавший был потрясен.
      Карлин не знал всех преступников Лондона, в отличие от Джона Филдинга. За день до того он и представления не имел о преступнике, который знакомился в поездах с отпускниками, умело провоцировал их на разговор о коллекционировании или иных увлечениях, тут же признавался, что и сам грешит тем же,- так что в результате очарованный попутчик давал ему адрес квартиры, в которой никого не будет в течение ближайшего месяца. Умело составленный индекс всеобщей картотеки позволил быстро отыскать этого «специалиста».
      Любопытно отметить, как резко выступает Карлин против грима, любимого Шерлоком Холмсом. «Опираясь на мой опыт и опыт моих коллег, я могу заявить, что использование грима, накладных усов и бород, париков и т. д. совершенно исключено. Я могу переодеться, но никогда не стану мазать лица или наклеивать что-то на него. Любой подобный грим, особенно днем, выдаст себя внимательному и осторожному наблюдателю. Зато,- признает Карлин,- переодевание может сослужить бесценную службу». В этой связи он приводит любопытный пример.
      При расследовании дела о похищении алмазов в Хаттон Гардене в 1913 году, Скотленд-Ярд получил информацию, что преступники собираются днем в условленном месте и обсуждают важные проблемы. Надо было обязательно приблизиться к ним так, чтобы услышать, что они говорят. Все попытки это сделать срывались, потому что воры настораживались, увидев незнакомого человека, и замолкали. И тогда одному из детективов пришла в голову парадоксальная мысль. Он переоделся полицейским и в таком виде направился к преступникам. Они взглянули на него равнодушно и продолжали свой разговор, хотя полицейский стоял в двух шагах. Ни одному из опытных преступников не пришла в голову мысль, что детектив может переодеться в полицейского. Последний же был просто постовым, то есть человеком тупым, ничего не понимающим.
      Не отрицая дедуктивного метода в работе и даже противопоставляя его «французскому» индуктивному методу, когда детектив заранее подозревает преступника и ищет против него улики, а не разыскивает его по уликам, Карлин подчеркивает важность опознания и показывает, что уже к 1910 году были выработаны твердые правила «парада» с целью выявления преступника свидетелями. На «параде» должно было быть восемь человек, обязательно схожего сложения и, если можно, внешности. Для этого была отработана система приглашения свидетелей в Скотленд-Ярд. Полицейский выходил на улицу и стоял, вглядываясь в лица прохожих, пока не находил человека, отвечающего характеристике подозреваемого. Обычно все законопослушные англичане соглашались потратить полчаса, чтобы способствовать правосудию. Однажды, вспоминает Карлин, случилось почти невероятное: у полиции было описание человека, который напал с ножом на человека и опасно ранил его. По описанию был задержан человек, у которого не было алиби, но он ни в чем не сознавался. Тогда и было решено устроить «парад».
      Как и принято, полицейский вышел из Ярда и тут увидел, что неподалеку стоит мужчина, по типу подходящий для «парада». Полицейский направился к нему и сказал:
      — Я офицер полиции и попрошу вас следовать за мной в Скотленд-Ярд.
      К удивлению полицейского, человек бросился бежать. А когда человек бежит от полицейского, то полицейский обязательно бежит за ним.
      После драматической погони полицейский поймал беглеца, и тот в отчаянии признался:
      — Ваша взяла. Да, это я зарезал того типа. Но скажите, как вы меня узнали?
      Оказалось, что и в самом деле тот мужчина, что ждал в Скотленд-Ярде опознания, был ни в чем не виноват, кроме того, что настоящий преступник был на него похож. Настоящий же преступник следил за тем, что происходит в Ярде, и околачивался по соседству. Так что полицейский привел его всё же на «парад», и там свидетели его опознали.
      Далее Карлин рассказывает об использовании фотографии в криминалистике, о технике допроса и т. д.
      И чем дальше читаешь воспоминания детектива, тем более понимаешь, как всё изменилось. И насколько сильнее стали профессионалы, чем умный, ученый, наблюдательный Шерлок Холмс, лишенный всей суммы знаний и методики, лабораторий и дактилоскопии, чем пользовались коллеги из обиженного им Скотленд-Ярда. Но когда профессионалы сетовали на Конан Дойла за то, что он незаслуженно подрывал их репутацию, они, будучи по-своему правы, не учитывали того, что и Скотленд-Ярду свойственны ошибки и что даже вся техника мира не может порой добыть истину, видную невооруженным, но проницательным глазом. Конан Дойлу вскоре предстояло убедиться в том, что государственная машина далеко не всегда добивается правды.
 
 
      Перед первой мировой войной сенсацией в Петербурге стало убийство Марианны Тиме, Очаровательной, легкомысленной, молодящейся прижимистой дамы, раскрытое начальником Петербургской сыскной полиции В. Филипповым.
      Это дело относится к тем загадочным преступлениям, которые раскрывались и раскрываются' сегодня повседневной работой, когда агенты полиции «работают ногами» и расспрашивают десятки людей, постепенно составляя картину убийства и портрет преступника.
      …Швейцар в солидном доме № 12 по Кирочной улице серьезно относился к своим обязанностям и потому старался приметить, к кому и когда ходят посетители, и делал это с открытым простодушием.
      Госпожу Тиме, хорошенькую, несмотря на то что ей уже скоро исполнялось сорок, резвушку, для которой лучшим зимним развлечением было посещение скетинг-ринка, ибо она увлекалась, как и многие в те годы, катанием на коньках, швейцар не жаловал, ибо сочувствовал ее мужу, работящему, часто отбывавшему в командировки инженеру Казимиру Юлиановичу, который был лет на шесть младше жены, о чем трудно было догадаться, увидев этого вечно усталого, загнанного близорукого толстяка.
      В отсутствие мужа у госпожи Тиме случались романы, о которых знали и швейцар и прислуга, но, разумеется, в дела семьи Тиме не вмешивались.
      Вечером 10 января инженер был в отлучке, а у госпожи Тиме были гости — солидные, хорошо одетые, молодые господа. Один из них уехал за полночь, а второй остался. В двенадцатом часу утра следующего дня ночевавший у Марианны молодой человек вышел, но вскоре вернулся в сопровождении своего вчерашнего приятеля.
      В два часа дня оба посетителя покинули квартиру, которая располагалась на втором этаже, и потому швейцар, стоявший в подъезде, отметил, что никто гостей не провожал. Но самое странное заключалось в том, что гости были столь небрежны, что даже не захлопнули дверь за собой — она так и осталась полуоткрытой.
      Пройдя мимо швейцара, они попрощались с ним самым дружеским образом. Ничего особенного в их поведении швейцар не заметил.
      Некоторое время он смотрел им вслед сквозь стекло в двери подъезда и заметил, как уже вдали они подозвали извозчика и уехали. Тогда швейцар обратил внимание на полуоткрытую дверь. Она его тревожила.
      Швейцар поднялся к двери и нажал на кнопку звонка. Вскоре на звонок прибежала горничная, которую госпожа еще вчера отпустила к матери и которая сегодня припозднилась — и только сейчас вошла с черного, хода.
      — Чего же ваши гости дверей не закрывают,- укоризненно сказал швейцар. Но горничная не ответила — она заметила что-то сквозь чуть прикрытую дверь в гостиную и кинулась туда.
      …Она замерла в дверях.
      Швейцар, невольно последовавший за ней, также остолбенел от ужаса.
      Женщина, лежавшая на ковре посреди гостиной, издавала страшный, прерывистый хрип. Голова ее была размозжена, черт залитого кровью лица не узнать…
      Горничная с криком кинулась вон из квартиры, швейцар же оказался сообразительнее и тут же прошел в кабинет хозяина, где на столе стоял телефонный аппарат. Он через станцию вызвал полицию, и та приехала через несколько минут.
      Пока полицейские рассматривали валявшиеся на полу орудия убийства — небольшой топорик и тяжелую металлическую трость, приехавшие по вызову санитары «Скорой помощи» унесли на носилках умиравшую женщину в карету. Однако, как потом выяснилось, довезти живой до Мариинской больницы ее не удалось. Госпожа Тиме скончалась, не приходя в сознание.
      Это убийство привело полицию в растерянность: его нельзя было объяснить ограблением, так как все драгоценности госпожи Тиме остались на месте — в шкатулке в шкафу спальни. Таинственные господа, посещавшие ее утром и явно подозреваемые, никоим образом не походили на бандитов и грабителей — один из них был даже близок с дамой. Оба, судя по одежде и поведению, относились к высшим слоям общества. Да и сама госпожа Тиме не боялась оставаться с ними в ночное время. Поведение жертвы отвергало версию мести из ревности либо по иной эмоциональной причине — уж очень всё проходило мирно и тихо в квартире инженера. Неожиданная ссора с молодым любовником? Почему же тогда второй господин не остановил своего товарища?
      Преступление было настолько непонятным, что за него взялся сам Владимир Гаврилович Филиппов, начальник Петербургской сыскной полиции.
      С самого начала Владимир Гаврилович отмел месть или неожиданную вспышку гнева как мотив убийства — топорик и тяжелая трость были принесены преступниками с собой, чего не бывает в преступлениях, внушенных вспышкой страсти или гнева.
      Но почему тогда преступники не взяли драгоценностей? Филиппов был убежден, что если замышлялось ограбление, то оставшийся на ночь с дамой молодой человек определил, где находится шкатулка, но один на убийство не решился. Может, и вообще находился под влиянием более старшего товарища.
      При внимательном осмотре рук покойной Филиппов обнаружил на пальце полоску, какие возникают от долгого ношения кольца. Тут же была призвана горничная, которая сказала, что барыня всегда носили бриллиантовый перстень.
      Тогда следователь принялся за допрос горничной, стараясь восстановить до секунды события того часа. Ему удалось узнать, что горничная вошла в квартиру именно в тот момент, когда преступники добивали жертву. А по положению тела и характеру ран Филиппов понял, что они переоценили свои силы и убийцами были не очень опытными. Несмотря на множество ран, госпожа Тиме отчаянно сопротивлялась. И вот, когда она всё же упала и потеряла сознание, один из преступников стаскивал с ее пальца перстень, тогда как второй кинулся в спальню за тяжелой шкатулкой. Но по какой-то причине госпожа Тиме спрятала ключи, закинув их под кровать — что-то насторожило ее в поведении молодого человека?
      Итак, в тот момент, когда один из убийц склоняется над телом Марианны, а другой носится по спальне в поисках ключей — справедливо рассудив, что пронести большую тяжелую шкатулку мимо швейцара вряд ли возможно, — они слышат, как на кухне что-то падает…
      — Я, как вошла, неудачно так повернулась, задела половую щетку, та и упала. Не очень громко… И тут я услышала какие-то тихие голоса, шаги, кто-то у барыни был. Но у нас не было принято, чтобы я шла к барыне и глядела, кто у них в гостях… — говорила Таня.
      Тогда картина преступления и даже причина поспешного бегства преступников стала для Филиппова ясна. Ведь услышав шум на кухне и понимая, что кто-то пришел, убийцы не могли знать, что это горничная. Да и горничной они показываться не хотели — стоило ей закричать, не дай Бог услышит швейцар — тогда не убежать.
      И, бросив недобитую женщину, оставив все драгоценности, кроме перстня, они убежали. Вернее, быстро ушли, даже попрощавшись с швейцаром.
      В тот же день агентами сыскной полиции были составлены словесные портреты убийц — ведь их вечером видела горничная и дважды швейцар. Один был блондином с тяжелыми веками, небольшими усами под мягким выдающимся вперед носом. Лицо у него было длинное, узкое, с залысинами. Второй был темноволос, широколиц, но в остальных чертах лица весьма напоминал своего спутника. Обоим было лет по двадцать пять, но блондин, ночевавший у Марианны, и был, и казался несколько моложе, а брюнет явно командовал в этой паре.
      Со словесными портретами агенты отправились по ресторанам и, по совету горничной Тани, знавшей о страсти барыни, по скетинг-ринкам. Поездка тут же дала результаты: всю троицу видели накануне вечером в ресторане «Вена», а госпожу Тиме узнали на трех катках, причем на одном утверждали, что им знакомы и лица молодых людей.
      Филиппов предположил, что, если преступники нуждаются в деньгах, к тому же надеются обогнать полицию, они постараются в день убийства немедленно продать перстень, прежде чем ювелиры и скупщики ценностей будут предупреждены. А так как Филиппов по ряду деталей уже был убежден в том, что преступники не принадлежали к уголовному миру, то искать следы кольца следовало по легальным ювелирам, а не у тайных скупщиков. Результаты были получены немедленно — в третьем или четвертом ювелирном магазине на Троицкой улице, который держал господин Фролов, хозяин опознал и описанного блондина и показал купленное кольцо. Ему, оказывается, было сказано, что владелец его проигрался в карты и должен отдать долг немедленно, потому отдает перстень покойной мамы за бесценок. На самом же деле Фролов, полагая, что перстень может быть похищен и есть риск с ним расстаться, заплатил молодому человеку процентов десять стоимости — 140 рублей.
      — Ну что еще вы можете сказать о нем? Может, видели раньше? — добивался Филиппов у ювелира.
      — А вас, ваше превосходительство, устроил бы образец почерка этого господина и его визитная карточка?
      — Они у вас есть?
      — Когда я имею дело с подозрительным субъектом, я стараюсь подстраховаться,- ответил ювелир. — Обычно жулик не станет писать расписку.
      Он раскрыл бумажник и положил на стол перед Филипповым расписку и визитную карточку. Записка была подписана: «В. Яновский», а на визитной карточке было написано: «Вильгельм Оскарович Яновский» — и указан адрес…
      Туда Филиппов отправился сам, в сопровождении двух опытных унтеров.
      Швейцар дома на Казанской, где проживал господин Яновский, привлеченный агентами в качестве свидетеля, начал утверждать, что Яновского он уже месяц как не видел. И вообще тот не замечен ни за чем предосудительным. Всё же они поднялись на третий этаж, им открыла жена господина Яновского, за ее юбку цеплялась трехлетняя девочка, которая сосала палец. Жена при виде такого множества официальных лиц во главе со швейцаром тут же грохнулась в обморок. Господин Филиппов лично приводил ее в чувство, пока унтеры по очереди играли с девочкой и пели ей песенки. Когда госпожа Яновская пришла в себя, она объяснила, что сильно беспокоится за судьбу своего мужа, который уехал по торговым делам на полгода в Новую Бухару, место, с ее точки зрения, опасное и кишащее заразными туземцами. Почему она и решила, что эти господа явились к ней сообщить о его безвременной гибели.
      Как и опасался Филиппов, визитную карточку Яновского преступники получили как-нибудь обычным путем, при случайном представлении или незначительной деловой встрече, поэтому даже не стали отрабатывать связи Яновского, слишком мало шансов было там что-то отыскать.
      Филиппов направил усилия в ином направлении, где его и ждал успех, но не немедленный, а пришедший через несколько дней.
      Агенты сыскной полиции методично обходили все рестораны и скетинг-ринки, тогда как сам Филиппов потратил день в ломбардах Петербурга, захватив с собой расписку, оставленную якобы Яновским.
      Именно в одном из ломбардов ему отыскали копию закладной на серебряные карманные часы. В соответствующей графе было написано той же рукой, что и в расписке за перстень: «С оценкой часов согласен, заклад обязуюсь возвратить… А. Долматов».
      А еще через день в ресторане «Савой» метрдотель опознал второго подозреваемого как барона фон Гейсмара.
      А далее не составляло труда узнать, что эти молодые люди — закадычные друзья, кутилы, лишенные чести и склонные к авантюрам. Более того, впоследствии выяснилось, что Долматов уже был задержан за мошенничество в Париже, где выдавал себя за немца.
      Тем не менее, будучи выпускниками университета и принадлежа к весьма высокопоставленным семействам, .авантюристы были приняты в высшем свете, что позволяло им заводить нужные знакомства и даже приворовывать в некоторых домах… Но в последнее время дела у них шли плохо, замучили карточные и прочие долги, и нужно было разбогатеть одним ударом. И очевидно, госпожа Тиме была выбрана как средство спастись от разорения.
      Когда агенты явились в дом, где проживал фон Гейсмар, им сказали, что он отбыл из Петербурга в неизвестном направлении. То же было им заявлено и в квартире, которую снимал Долматов. Но теперь Филиппов уже знал об убийцах столько, что смог найти их друзей, родственников и даже получить сведения, что молодые люди пережидают неприятности в имении родственников фон Гейсмара близ станции Преображенской Псковской губернии.
      Филиппов рассудил, что слишком накладно и сложно отсылать агентов в уединенное, окруженное полями и перелесками имение, единственная дорога к которому просматривается на несколько верст, что давало возможность преступникам скрыться в лесу. Тогда он отыскал близкую приятельницу убийц, у которой с ними были некие дела и которая от своего имени, по настойчивой просьбе Филиппова, дала молодым людям телеграмму о том, что опасность миновала, можно спокойно возвращаться.
      Долматов и фон Гейсмар, которым за две недели надоело торчать в богом забытом имении, были рады телеграмме и ничего не заподозрили. В тот же день они выехали на станцию Преображенскую, куда из Петербурга приехал помощник Филиппова Маршалк с доверенными агентами. Маршалк устроился в буфете, а агенты по очереди выходили на станционную площадь, чтобы не упустить приезда Долматова и фон Гейсмара.
      Сидеть в буфете пришлось долго — в день на Преображенской останавливалось четыре поезда, но каким из них решат ехать преступники, было неизвестно.
      И вот наконец на улице, ведущей к станции, показался возок, который, судя по всему, вез нужных агентам лиц. Дежурный кинулся в буфет, полковник Маршалк выбежал на площадь, но возка и след простыл.
      И лишь от местного городового узнали, что за два квартала от станции есть дом родственников фон Гейсмара. Тамошний слуга с утра взял билет до Пскова, а известные здесь молодые господа в том доме будут чаёвничать.
      Маршалк принял решение взять ничего не подозревающих убийц за чаем, нежели рисковать схваткой на станции, где те наверняка будут настороже, а было известно, что у барона есть маузер, а у Долматова — браунинг.
      Операция прошла даже лучше, чем предполагалось. Когда прислуга, открывшая дверь, увидела Маршалка — в шубе с бобровым воротником и такой же шапке, она приняла его за важного хозяйского гостя и повела в столовую, где как раз потчевали гостей чаем. Долматов с бароном настолько не ожидали нападения в этой тихой обители, что также решили, что видят какого-то знакомого хозяев, зашедшего на огонек, и потому дали время Маршалку вынуть свой маузер и двум агентам ворваться в комнату. Еще двое агентов оставались за окнами. И потому, когда, сообразив, в чем дело, Долматов кинулся к окну, за ним он увидел улыбающуюся физиономию унтер-офицера.
      У молодых людей отобрали оружие, хозяйка билась в слезах и требовала освободить невинных мальчиков, грозила знакомством с губернатором, но Маршалк был, разумеется, неумолим.
      На первом же допросе убийцы рассказали всё, как было.
      Они выбрали Тиме после первого же проведенного на скетинг-ринке вечера, потому что специально разыскивали подобную жертву — даму с состоянием, склонную к адюльтеру, легкомысленную и неумную. Марианна дала понять, что влюблена в Долматова, и вскоре он уже получил возможность остаться с ней на ночь. Вторую половину ночи он провел, выясняя, где же хранятся драгоценности, но убить даму, хоть он и имел к тому возможности, не решился без барона, тем более зная, что швейцар на ночь запирает двери и ему не уйти — придется ждать утра в компании с трупом.
      Подвело убийц на следующий день то, что жертва оказалась куда более живучей, чем они рассчитывали. И хоть, на их счастье, она не кричала, а боролась с ними молча, но когда они намеревались кинуться в спальню в поисках драгоценностей, то оказалось, что Тиме еще жива. Наконец, пока барон стаскивал перстень, Долматов бросился в спальню за шкатулкой, в которой должны были храниться драгоценности, но шкатулки на месте не было — подозрительная Марианна перепрятала ее. Отыскав шкатулку, не смогли найти ключей. А тут пришла горничная и пришлось бежать…
      Ни на следствии, ни на суде убийцы ничего не скрывали, и когда был объявлен приговор — 17 лет каторги для фон Гейсмара и 12 лет для Долматова, друзья при всём народе обнялись и поцеловались, а затем, взявшись за руки и не переставая улыбаться, покинули скамью подсудимых. Судье пришлось вмешаться и приказать охране разлучить их.
      Через четыре года грянула революция, и, вернее всего, убийцы вышли на свободу куда раньше положенного срока. Но что с ними стало потом, нам неизвестно.
 
 
      После выхода в свет книги о воскресшем Шерлоке Холмсе феномен слияния образа автора и его героя в глазах читателя стал настолько очевиден, что в письмах к Конан Дойлу, в интервью, в статьях о нем авторы постоянно путались, о ком же они пишут. В самом деле, сыщик всё более терял черты хирурга Белла и приобретал облик автора.
      Правда, ученый сыщик за прошедшие десять лет значительно отстал от криминалистики. Он предпочитал по-прежнему раскрывать преступления силой логики. Шерлок Холмс не хотел признаться в том, что баллистические испытания, анализ остатков ядов при эксгумации трупов, определение группы крови и прочее было за пределами его возможностей. Шерлок Холмс символизировал собой совершавшуюся революцию в криминалистике, но, когда она произошла, он остался в прошлом. В некоторых рассказах Конан Дойл еще поднимался до высот прошлого, но в большинстве они стали, как писал Корней Чуковский, «схематичны, бесцветны, лишены остроумия».
      Мир вокруг изменялся с невероятной быстротой. Великие европейские державы катились к мировой войне. Техническая революция, лишь набиравшая темп к концу девятнадцатого века, в первые годы следующего привела к принципиальным переменам в жизни Европы. Подумайте, буквально в несколько лет появились автомобили, поднялся в воздух первый самолет, зазвонил телефон, в небе реяли дирижабли. В военных лабораториях разрабатывались отравляющие газы, заводы Круппа строили первые дальнобойные орудия, а на верфях спускали в воду линкоры. Как ни парадоксально, во многом мир 1905 года ближе к нашим дням, чем к миру 1890 года. Некоторые писатели осознали это, в первую очередь перемены уловил и отразил в своих романах современник и приятель Конан Дойла — Уэллс, но сам Конан Дойл, находясь в тисках личной трагедии, в литературном кризисе, не был готов к тому, чтобы сделать шаг вперед в литературе, и его Шерлок Холмс остался в девятнадцатом веке.
      …Лето 1906 года было очень жарким. Даже в доме Конан Дойла, спрятавшемся в сосновом лесу для того, чтобы поддерживать жизнь Туи, было трудно дышать. Писатель был обеспокоен состоянием жены и уже подумывал, не отправиться ли снова в Швейцарию, но неожиданно наступила развязка. Тринадцать лет Конан Дойл делал всё, чтобы спасти свою Туи, но болезнь оказалась сильнее. В середине июня ей внезапно стало плохо, пошла горлом кровь. Туи потеряла сознание. Утром приехали из Лондона врачи, ничего утешительного они сказать не могли. Очевидно, Туи уже несколько недель чувствовала себя плохо, но сумела скрыть ухудшение от Артура. Когда приступ прошел, она, как прежде, улыбалась, успокаивала близких, но встать с постели уже не смогла, и врачи категорически запретили Конан Дойлу даже и мечтать о том, чтобы трогаться в путь.
      Три недели после случившегося Конан Дойл ни на минуту не .отходил от ее постели. Доказательством этому остались его ежедневные открытки — доклады брату, которые он отправлял. Он не терял надежды до последнего дня, хотя как врач понимал беспочвенность своих надежд. Умерла Туи 4 июля 1906 года, не выпуская руки Артура. Было ей сорок девять лет.
      Похоронив Туи, Конан Дойл заболел. Впервые в жизни он заболел так тяжело, что некоторое время врачи боялись за его жизнь. Диагноз поставить не смогли. Сам же он говорил: «Нет у меня никаких симптомов. Только слабость». Потом уже, еще не в силах подняться, он писал матери: «Я всю жизнь старался делать так, чтобы у Туи не было ни одной несчастной минуты: я отдавал ей всё внимание, делал всё, чтобы ей было лучше. Смог ли я это сделать? Как я надеюсь, что это так! Господь знает, что я честно старался».
      Он казнил себя за несчастную любовь к Джин, которую скрывал девять лет, но которая, как ему казалось, могла отнять у Туи то внимание, в котором она нуждалась. И тяжелая болезнь Конан Дойла была вызвана не только потерей близкого человека, но и угрызениями совести.
      Лишь через полгода исхудавший, бледный Конан Дойл начал вставать с постели. Он заметил, что за окном снег, наступает Рождество… Как-то он прошел к себе в кабинет, где его секретарь откладывал для него некоторые письма из тех двух тысяч, что поступали ежемесячно. Несколько вечеров Конан Дойл просидел, разбирая почту. Наконец, он открыл толстый конверт, набитый вырезками из газет, посвященными уголовному делу трехлетней давности. Он начал читать вырезки и зачитался, к ним было приложено письмо. Его автор умолял о помощи, потому что надеялся, что Шерлок Холмс и Конан Дойл — один и тот же человек, что писатель, подобно сыщику, не оставит в беде невинно осужденного.
 
 
      Деревня Грейт Вирли находится неподалеку от Бирмингема. Среди полей кое-где поднимаются копры и терриконы старых угольных шахт. Там живут и фермеры и шахтеры.
      Как-то утром в августе 1903 года мальчик Генри шел по полю недалеко от шахты и вдруг заметил, что в канаве что-то движется. Он подбежал и увидел, что там бьется лошадь, живот которой вспорот. Мальчик позвал на помощь. Услышали шахтеры, что как раз шли на смену. Они окружили животное. Вскоре прибежали и полицейские.
      Полицейские оказались поблизости потому, что искали странного преступника, который убивал домашних животных. Смерть лошади, найденной у шахты, была восьмым подобным случаем за последние полгода.
      Надо заметить, что после каждого такого преступления полиция получала издевательское письмо, подписанное именем одного ученика Уолсальской школы, что находится в шести милях от Грейт Вирли. Причем уже давно было доказано, что этот мальчик не имел и не мог иметь ничего общего с этими преступлениями.
      В письмах полиции угрожали, что, когда преступнику надоест резать лошадей, он примется за молоденьких девочек.
      Для жителей окрестных деревень преступник был подобен Джеку-потрошителю — его боялись, его ненавидели. Все обвиняли полицию в беспомощности — ведь не в Лондоне живём, здесь каждый на виду.
      Впрочем, местный полицейский инспектор Кемпбелл был уверен, что знает, кто преступник. И когда была найдена лошадь, он принял решение. Поэтому сопровождаемый несколькими полицейскими инспектор направился к дому священника. Он был намерен арестовать его сына.
      Пастор Сапурджи Эдалджи, что уже тридцать лет служил в маленькой церкви, родился в Индии и, получив образование в английской семинарии, остался в Европе. И хоть жители прихода привыкли к тому, что у них такой странный пастор, его недолюбливали — всё же он был цветной, «черный».