Рассказы о котовцах

      - Не терпится генералу, - отозвался Котовский, подымаясь с бурки, разостланной возле тачанки. - Сам на рожон лезет.
      Возле штабной коновязи кто-то из командирских коноводов сказал полушутя, полусерьезно:
      - Дать бы ему сейчас за один раз и в хвост и в гриву, чтоб знал порядок, полуночник!
      - Не поможет, браток, - возразил кавалерист из эскадронных связных. - У него сейчас сила большая.
      Такого надо шарахнуть так, чтобы долго помнил!
      Котовский улыбнулся словам связного и слегка толкнул начальника штаба под локоть:
      - Слышал предложение? Как в воду глядит парень.
      - Рассуждает как котовец, - согласился начальник штаба и, звеня шпорами, пошел к коновязи, где фыркали и всхрапывали, зарывшись мордами в сено, командирские кони.
      Вскоре прискакали кавалеристы из ночной заставы и доложили комбригу, что неприятельская конница приближается к болоту.
      - Снять заслоны, - приказал Котовский, - и отвести на поляну. Гать оставить открытой. Делать вид, что отходим...
      Кавалеристы помчались обратно, и гулкий перестук копыт вскоре заглох.
      Бригада быстро построилась и двинулась навстречу противнику. Погодя немного оба полка и пулеметные эскадроны разъехались в разные стороны и притаились на опушках редколесья. На вершине поляны осталась бригадная батарея, готовая к бою, и пеший дивизион для ее прикрытия.
      Время шло, а противник не появлялся. Вокруг было тихо, тревожно. Только луна то появлялась, то исчезала в белесой вышине и, казалось, чему-то загадочно улыбалась.
      И вот едва подул легкий ночной ветерок, предвестник близкого рассвета, как со стороны гати показалась разведка противника. Уланы держали карабины и ручные пулеметы наготове и ехали молча, словно призраки.
      Немного погодя прошел авангард силой до двух эскадронов, а за ним на достаточном удалении показалась наконец черная колонна основных сил противника.
      Конница Карницкого двигалась на виду всей бригады.
      Кавалеристы обоих полков с затаенным дыханием следили за движением неприятельской конницы и с нетерпением ждали сигнала.
      - Время, - шепнул наконец Котовский, когда добрая половина колонны противника оказалась на открытом месте.
      И тотчас взвилась сигнальная ракета, задрожала высоко над вражеской колонной и мгновенно погасла.
      Напряженную тишину взорвал бешеный лай станковых пулеметов Сливы и Эберлинга.
      - Здрада, пся крев! [Измена, собачья кровь! (польск.)] - завопил истошный голос в голове вражеской колонны, и вопль резко оборвался...
      Пулеметные эскадроны Котовского расстреливали конницу Карницкого в упор. Уланы метались из стороны в сторону, дико гикали на лошадей и бросались наутек.
      Бой был скоротечным. Уланы, гремя пиками и обгоняя друг друга, неслись сломя голову в низину, к гати.
      Там они сталкивались между собой, схватывались в драке за выход на гать, срывались с крутого берега, опрокидываясь в болото.
      Предсмертные крики, пронзительное ржание лошадей, истошные вопли офицеров, утративших власть над солдатами, грохот пулеметов, яростный боевой клич котовцев слились в один протяжный гул, и эхо грозно раздавалось над оврагами и перелесками, озаренными слабым светом луны.
      Потасовка у гати так же внезапно кончилась, как и началась. И снова воцарилась тишина над обширной поляной, словно ничего и не случилось на этом клочке галицийской земли, обагренном кровью.
      - Поделом ему, этому псякревскому генералу! - долго не унимался вахмистр Митрюк, вместе с бойцами загоняя в кучу целый табун трофейных лошадей. - Раз не по плечу ночная драка, так не суйся!
      На слова Митрюка отозвался взводный Сорочан. Он торопливо снимал офицерское седло с трофейного коня и радовался обнове:
      - Отважился Карницкий отвести душу над нами в ночном бою, да просчитался. Даром что генерал, а тактика слабовата!
      Не прошло и получаса, как котовцы собрали трофейное оружие, лошадей и под прикрытием пулеметных эскадронов тронулись в сторону Милятина.
      Вся бригада была в восторге от смелого удара Котовского по коннице противника. Бойцы наперебой выражали своё восхищение, не скупились на похвалу доброму почину Котовского.
      - Ну и хватка у нашего комбрига, - крякнул от удовольствия в рядах взвода Яблочко Иван Ксенофонтов. - Не успел приехать, оглядеться, а как уже лихо звездарезнул панов!
      - Двинул по скулам что надо, - деловито заключил Яблочко. - Будут помнить тактику-практику Котовского!
      ПОБРАТИМЫ
      С заходом солнца бригада прекратила преследование противника и раскинулась большим лагерем в Буске, полуразрушенном галицийском городке. Был душный августовский вечер. Серп молодого месяца гляделся в воды Западного Буга, разделявшего городок на две части. Река здесь чем-то напоминала Днестр в его верхнем течении. Долго не спали, многие бойцы и командиры сидели вокруг костров, зажженных на обоих берегах реки, варили картофельную похлебку, пили с наслаждением чай, пахнущий дымом и цикорием.
      В третьем эскадроне, во взводе Ведрашко, было тихо. Здесь совсем еще юный, но бывалый боец Джорди Амошуло неторопливо рассказывал о себе, о взводном Ведрашко, о родной деревне.
      Когда в эскадроне заходит речь о достоинствах его людей, о Джорди говорят: "Настоящий гайдук!" Это он вместе с Михаилом Нягу и Костей Ведрашко ходил вплавь за Днестр, на бессарабскую сторону. Отличных скакунов они угнали в ту ночь из-под носа румынских карателей!
      Раненный еще весной где-то под Винницей, в дни подавления мятежа вероломных галицийских бригад, он долго тащился за обозами, пока не выздоровел. Вернулся Амошуло в бригаду уже под Кременцом. Возвращение в строй общего любимца было отпраздновано всем взводом. В тот день бойцы-молдаване долго отплясывали вместе с Амошуло и Ведрашко излюбленные стремительные танцы своей родины. До самого рассвета не умолкали возле взводной коновязи веселые трели пастушеской флуеры [Род свирели (молд.)] и гулко ухал и позвякивал неугомонный бубен.
      - О чем задумался, Джорди? - спросил Ведрашко, когда он умолк. - То из тебя слова не вытянешь, а тут словно прорвало. Говори до конца теперь, коли начал.
      Ничего не утаивай.
      - Не шути, приетен, - ответил Джорди, повернув орлиный профиль в сторону взводного. - Тоска донимает, никакой мочи нет, - глубоко вздохнул он. - А все она, - кивнул в сторону реки, воды которой неторопливо струились при слабом свете месяца. - Гляжу я на эту речку, и чудится мне, что совсем недалеко, пустяк дороги до нее, до Бессарабии. Только спуститься вниз да Днестр перемахнуть, а там...
      И Джорди продолжал рассказывать. Говорил он сдержанно, то и дело вплетая в русскую и украинскую речь молдавские слова. И глядел при этом на огонь костра, словно черпая из пламени видения пережитого.
      ...Первый румынский разъезд появился в деревне, где жил Джорди, в январский солнечный полдень.
      Джорди выбежал из хаты на улицу поглядеть на невиданных всадников. Лошади были его страстью с самого раннего детства, и он не устоял против соблазна.
      - Гей, хлопче! - подозвал его офицер с тщательно выбритыми, иссиня-сизыми щеками. - Где тут у вас живет сельский староста? Покажи-ка нам.
      Послушный Джорди доверчиво улыбнулся и охотно пошел вперед, чтобы показать дорогу. Со скрипом приоткрылась дверь хаты, показалась голова хворой матери Джорди.
      - Не ходи никуда, Джорди, - сказала она, щурясь от яркого солнца. - Иди домой, сынку.
      Джорди остановился и хотел вернуться.
      - Ступай без разговоров! - зло скривил губы офицер и дал коню шпоры. Конь мотнул головой и в несколько прыжков подлетел к изумленному Джорди. Веди, говорю! - и резко осадил коня. - Некогда мне с тобой разговаривать!
      Джорди насторожился и поднял большие жгучие глаза на чужеземца:
      - Не пойду! Раз матка не велит, значит, нельзя ходить мне!
      Офицер, стиснув зубы, со злостью хлестнул Джорди стеком по голове. Вопль вырвался из груди матери.
      Она стремительно выбежала на улицу и бросилась к офицеру.
      - Ах ты, бессовестный! - вскричала она. - Разве можно так мальчика?! Ив изнеможении, сменившем вспышку гнева, упала на грудь сына, горько заплакав.
      За углами соседних хат мелькнули десятки голов в бараньих шапках, в окнах застыли испуганные лица детей и женщин. Офицер заметил тревогу селян.
      - А-а-а! - закричал он злорадно. - Большевистскими повадками дышите?! Из-за углов поглядываете? - и приказал кавалеристам привести молдаван, чтобы показали дорогу к дому старосты.
      Сам снова подъехал к Джорди, перегнулся в седле, зло ухватил мать за руку и отшвырнул ее в сторону.
      - Рано, собачий сын, не слушаешься! - закричал офицер, наезжая на Джорди. - Рано упрямствуешь, холопская твоя порода!
      И град ударов снова обрушился на подростка. Но Джорди не бежал и не сопротивлялся. Он только вздрагивал, презрительно глядя на офицера, и пятился к крыльцу хаты.
      Упорство Джорди, его презрительный взгляд взбесили офицера. Он торопливо соскочил с коня и бросился на Джорди, намереваясь снова дать волю рукам. Но не успел офицер занести стек, как Джорди неожиданно вцепился руками в борта его шинели и с такой силой толкнул от себя, что тот пятился до тех пор, пока не растянулся в луже среди улицы.
      Кавалеристы, мигом спешившись, бросились на помощь своему офицеру. Они повалили Джорди на землю и стали пинать ногами.
      - Так вот ты кто?! - захрипел офицер, поднимаясь из лужи. - Поднял руку на слугу его королевской милости?! - И, отряхнувшись, подошел к Джорди и ударил его кулаком в переносицу. Кровь и слезы смешались с грязью, и лицо мальчика стало неузнаваемым...
      Избитого Джорди и его односельчан румынские солдаты привели к сельскому правлению, где их ожидал перепуганный насмерть староста. Подойдя к молдаванам, офицер вынул из кобуры револьвер. Кавалеристы стали позади сомкнутой шеренгой.
      - Так-то вы встречаете слуг Румынии-матери?! - воскликнул офицер, краснея как рак. - Мы пришли к вам по приказу короля, чтобы освободить от красных душегубов, пришли, чтобы дать Бессарабии, нашей кровной сестре, мир и порядок, а вы?! Вы встречаете нас так, как этот щенок?!
      Толпа молчала. Все были потрясены расправой с подростком, и не нашлось никого, кто бы сказал слово.
      - Что же, онемели?! - насупился офицер. - Или впрямь за большевиков стоите?!
      Враждебность молдаван уязвила румына. Ноздри его раздулись, и он крикнул кавалеристам, указав револьвером на Джорди:
      - Выпороть паршивца! Да так, чтоб почувствовал каждый!
      Из шеренги выбежал дюжий плутоньер [Помощник командира взвода (румын.)] с нафабрепными усами. С рабской поспешностью он подбежал к Джорди, ухватил его за голову и, с силой пригнув к земле, растянул у ног офицера. Затем кивнул двум солдатам, и те, опрометью выбежав из строя, уселись на голове и ногах Джорди.
      Много раз деловито взвизгивал в воздухе шомпол, опускаясь на обнаженную спину Джорди, но он упорно молчал, судорожно вздрагивая при каждом ударе.
      Молдаване в просторных кожухах зажиточных, в заплатанных чимерках [Род. ка фтана (укр.)] бедноты и в шинельных обносках фронтовиков молча сгрудились в отдалении.
      Когда запоротого до бесчувствия Джорди окатили водой, к месту истязания прибежала его мать. Завидев сына, распластанного на грязном снегу, она неистово закричала:
      - За что?! За что убили, душегубы проклятые?!
      Дорогу к сыну преградил офицер. В отчаянии мать рванула на себе волосы, оглашая воздух причитаниями.
      И когда не помогли ни просьбы, ни мольбы на коленях, она тихо опустилась на землю, и ее ослабевшее тело застыло в неподвижности.
      Жестокость офицера гневом отозвалась в сердцах молдаван.
      - Что же, ваше благородие, - закричал фронтовик Ведрашко, - человека за скотину считаете?! Изуродовали мальца и даже прибрать не велите?!
      Лицо офицера вытянулось, затем исказилось в притворной улыбке. Он шагнул к толпе и уставился на Ведрашко:
      - Вот ты где?! Сам обнаружился, товарищ большевик?! - И офицер, медленно отведя взгляд от Ведрашко, подмигнул плутоньеру.
      Исполнительный плутоньер шагнул вперед, но под взглядом негодующих молдаван остановился и попятился назад, под защиту ружей румынских кавалеристов.
      Молдаване уловили нерешительность плутоньера.
      Они заметили также, как дрогнул офицер, а кавалеристы растерянно переглянулись. И неожиданно возгласы возмущения огласили притихшую было деревню. Кричали все разом:
      - За что казнили малого?!
      - Холуи боярские, наймиты!
      - Кто вас просил в Бессарабию?!
      В многоголосом реве громче всех звучали слова Ведрашко:
      - Ишь, развоевались с безоружными! А где была ваша храбрость, когда мы вместе против немцев воевали?! - И вне себя от охватившей его ярости, решительно подступил к солдатам. - Забыли, - зло прошептал он, - как мы гнали вас вперед защищать вашу "Румынию маму"?!
      За Ведрашко, словно за вожаком, поднялась вся громада.
      Офицер побледнел, нижняя челюсть его отвисла, глаза беспокойно забегали вдоль дороги. Кавалеристы, сжимая в руках карабины, попятились к высокой хворостяной ограде, вдоль которой стояли их кони. Вдруг толпа неожиданно умолкла и замерла. Зато оживился офицер и повеселели солдаты...
      Из-за общественного амбара, поставленного поперек улицы, показалась пехотная колонна. Согнувшись под тяжестью аккуратной выкладки, солдаты звучно прогромыхали ботинками по растаявшей дороге и остановились перед громадой.
      Командир отряда, приземистый седеющий офицер, выслушав доклад начальника разъезда, побагровел и резким голосом подал команду. Солдаты быстро рассыпались, вскинули ружья на изготовку и окружили громаду.
      Молдаване в ужасе попятились, многие бросились бежать, но солдаты дали залп в воздух, и люди остановились. Ведрашко взяли под конвой и отвели в сторону.
      Остальных затолкали прикладами в общественный амбар, закрыли на тяжелый засов и поставили часовых.
      Дорого обошелся молдаванам "мятеж" против незваных "освободителей" из-за Прута. Одни из них на другой же день отведали шомполов, а вся громада отделалась контрибуцией на содержание королевской армии. Ведрашко был передан в руки военных жандармов и увезен в Кишинев.
      ...Время шло быстро. Наступила зима девятнадцатого года. Вся Бессарабия целый год уже стонала под пятой оккупантов. Карательные отряды и военные жандармы старательно искореняли "крамолу" среди "братского народа", превращали некогда цветущие селения в жалкие убежища нищих. Страшным бичом деревень были постои армейской пехоты и конницы. Солдаты подражали во всем офицерам и сопровождали свой приход грабежами, издевательствами над молдаванами и насилиями. Жизнь в бессарабских селах и деревнях замерла. Исчезли зимние и летние хороводы молодежи, не стало слышно ни песен, ни музыки. Но не везде бессарабцы были покорны. Вскоре вспыхнули восстания в Хотинском и Сорокском уездах. В оргеевских лесах появились партизаны.
      В эту пору вернулся в деревню Ведрашко. Его не узнали в деревне. Кишиневская сигуранца превратила здорового, закаленного в боях фронтовика в хилого, измученного человека.
      Ведрашко вошел в свою хату и увидел голые стены и окна, забитые изнутри тесом. За ним робко вошли его соседи. Среди них был Джорди, вытянувшийся и возмужавший. Все молчали и смотрели под ноги, не зная, что ответить Ведрашко, если он спросит о родителях. Но он понял все и без слов.
      - Клянусь, что за смерть моих неповинных стариков я отомщу во сто крат! - воскликнул Ведрашко и пошатнулся. Его поддержал Джорди. Он заботливо усадил Ведрашко на лавку и провел возле него весь остаток дня.
      И только под вечер Ведрашко вспомнил вдруг о сестре, черноокой юной певунье и хохотушке.
      - А где же Виорика? - словно в бреду, спросил Ведрашко и поднял запавшие глаза на Джорди. - Да простит мне бог, совсем забыл с горя о сестре. Где она, Джорди?
      Джорди помолчал немного, затем, вздохнув, рассказал о несчастье сестры Ведрашко. Виорику высмотрел какой-то проезжий делец из Бухареста. Он увез девушку с собой в столицу, заверив отца и мать, что там она достаточно заработает и для себя и для родителей.
      В Бухаресте делец "устроил" Виорику прислугой в дом "благородного" и богатого купца, где ей посулили легкий труд и недурное вознаграждение.
      Но не прошло и месяца, как в деревню пришло известие, что сын хозяина обольстил Виорику. "Высоконравственная" и набожная супруга именитого негоцианта возмутилась "беспутным" поведением служанки, вышвырнула ее на улицу, не заплатив ни гроша. Что стало с Виорикой потом и где она находится, в деревне никто не знал...
      Выслушав рассказ Джорди, Ведрашко долго молчал, глядя в темный угол хаты, потом встал с лавки, глубоко вздохнул:
      - И это запишу им, злодеям, в мой счет. Дай только срок, и они попомнят еще Константина Ведрашко!
      Подавленный и опустошенный, он походил из угла в угол, потом подошел к голым нарам, упал на доски и долго лежал, пока над деревней не затеплилась первая вечерняя звезда.
      Тишину в хате нарушил сверчок. Он едва слышно зашуршал где-то в подпечье, затем робко застрекотал.
      Ведрашко, привстав на нарах, прислушался.
      - Значит, не кончилась наша жизнь, Джорди, - сказал в потемках Ведрашко. - Если выжил в холодной хате цвиркун, так как же нам не жить с тобой в нашем просторном и теплом крае? - И Ведрашко, подойдя к Джорди, крепко обнял юношу. - Будем побратимы, друг мой! Нет у меня никого теперь из близких, а одному человеку ходить на волков - дело гиблое. Ты должен понимать это...
      Джорди несказанно обрадовался. От гнетущего одиночества на душе не осталось и следа. Он прильнул головой к груди Ведрашко, и оба долго молчали.
      А на другой день поздним вечером в хате Ведрашко собрались фронтовики, которых созвал по его просьбе Джорди. Окна были тщательно занавешены, в хате стоял смрад от горького дыма молдавских трубок, пахло сыростью.
      Ведрашко говорил тихо, часто покашливая, глаза его слезились.
      - Не дело сидеть сложа руки, - говорил Ведрашко. - Не дело, говорю, смотреть на громилу, когда он орудует в нашем доме! Разве не лучше сделали хотинские и сорокские церане? [Крестьяне (молд.)] А что делаете вы?! повысил голос Ведрашко. - Дожидаетесь, когда из оргеевских лесов придут партизаны, когда вооружат вас и поставят над вами своего вожака?! - Он с укоризной глядел на своих односельчан.
      Неожиданно раздался повелительный стук в дверь.
      - Кто там? - спросил Ведрашко и закашлялся.
      - Комендант! - ответил требовательный голос. - Откройте!
      На стол были мигом брошены карты и розданы по рукам. Ведрашко кивнул Джорди, и он распахнул дверь.
      Согнувшись под низкой притолокой, в клубах морозного пара вошел плечистый жандарм с карабином под мышкой.
      - Что за сборище? - спросил жандарм и насупился. - Почему занавешены окна?
      - В картишки балуемся, ваша честь, - ответил Ведрашко учтивым голосом.
      - В картишки? - удивился жандарм. - Так зачем прячетесь?
      - От людей прячемся, - произнес Ведрашко с притворным смущением. Стыдно будет, если люди увидят, как мы бездельничаем.
      Жандарм подозрительно оглядел компанию и, коснувшись пышных бакенбард, потребовал документы.
      Он подолгу вчитывался в каждую бумажку, выданную румынской примарией вместо паспорта. Потом неторопливо раздал бумажки обратно, задержав документ одного лишь Ведрашко.
      - А немногому научили тебя в Кишиневе, - пробасил жандарм и спрятал документ за борт шинели. - Ты, вижу я, снова начинаешь мужиков смутьянить. Пойдем-ка, дружище, со мной. Там разберемся, какими картишками ты по ночам занимаешься.
      Все оцепенели, поняв, что на этот раз поднадзорному Ведрашко не избежать каторги.
      - Нет, я не пойду! - сказал Ведрашко решительно. - Лучше здесь умру, за этим столом, но из хаты не выйду!
      Жандарм отступил к двери, вскинул карабин на изготовку и передернул затвором.
      - Если не пойдешь, поведу силой! Ступай, говорю!
      А вы ни с места! - пригрозил остальным. - Кто шевельнется, застрелю как собаку!
      Все замерли на своих местах. Не было среди них только Джорди. Впустив жандарма в хату, он остался позади его у печи и все время стоял там не шелохнувшись. И не успел жандарм оглянуться, как Джорди взмахнул кочергой и изо всей силы ударил его по голове. Жандарм выронил карабин и упал замертво.
      Этого никто не ожидал. Все потрясенно молчали.
      Первым пришел в себя Ведрашко.
      - Сама судьба гонит нас к партизанам, - зашептал он горячо. - Уходить надо сейчас же. Утром, когда жандарма хватятся, будет поздно...
      В эту ночь самые отважные покинули село. Путь им долго освещало зарево. Это Джорди, по наказу Ведрашко, поджег его хату, чтобы схоронить под пеплом труп жандарма. Сам Джорди в эту ночь не ушел из деревни. Ведрашко запретил оставлять больную мать.
      Только много позже снова встретились Ведрашко и Джорди, который ушел из деревни лишь после того, как умерла мать, избитая в припадке ярости шальным перчептором [Сборщик налогов, податей (румын.)]. Скитаясь по Бессарабии, Джорди в одиночку мстил насильникам, мстил и в рядах партизан, пока не пришлось уйти за Днестр. Там он нашел Ведрашко в бригаде легендарного Котовского.
      О кровной дружбе Джорди Амошуло и Ведрашко знала вся бригада. Летом девятнадцатого года при отходе Южной группы Красной Армии из Приднестровья на север побратимы со своим взводом разведывали незнакомые дороги и расположение сил противника. Амошуло и Ведрашко всегда находили безопасные обходные пути и надежные переправы, пропускали по ним бригаду, а сами подолгу оставались в прикрытии.
      В то грозное лето, когда Антанта объединила все контрреволюционные силы на Украине и развязала второй поход против Страны Советов, войска Южной группы сумели выйти из кольца окружения и через три недели соединились на берегах живописной Гуйвы, неподалеку от Житомира, с 44-й дивизией.
      Не удалось тогда ни дроздовским, ни марковским офицерским полкам Деникина, ни петлюровским гайдамакам и галицийским бригадам вкупе с бандами Махно, Гуляй-Гуленко, Струка, Маруси и других батек уничтожить на Правобережье Украины Южную группу Якира и прославленную бригаду Котовского.
      Когда на торжественном смотре Котовский благода
      рил личный состав бригады за доблесть и мужество и поздравлял с благополучным завершением похода, он задержался перед конными эскадронами Михаила Нягу и с особым удовлетворением назвал среди героев имена Константина Ведрашко и Джорди Амошуло.
      - Спасибо вам, верные побратимы, за отличную службу! - громко воскликнул Котовский. - Командование гордится и высоко ценит ваши боевые заслуги, проявленные в этом беспримерном и трудном походе! - И, одарив своих земляков сердечной улыбкой, мечтательно и громко, чтобы слышали все, добавил: - Была б у меня тысчонка-другая таких отважных гайдуков, как вы, давно бы бессарабские помещики почесывали свои подлые спины за Прутом!..
      ДВЕ ВСТРЕЧИ
      Кавалерийская дивизия белополяков генерала Карницкого, основательно потрепанная котовцами в ночном бою, жаждала реванша. Белополяки неожиданно появились на фланге бригады на исходе дня и развернулись для атаки.
      Бригада Котовского хлынула с дороги на просторный скошенный луг и рассыпалась в лаву.
      - Чего ждем, товарищ комбриг? - спросил комполка Криворучко и нетерпеливо передернул плечами. - Давай рубанем их, пока не расчухались!
      - Спокойно, командир, - сказал Котовский, выжидающе глядя на дорогу. Там из неглубокой впадины торопливо выезжали на пыльный большак пулеметные эскадроны и конная батарея.
      Уланы Карницкого стояли неподвижно, и поведение их было непонятным. Пулеметные эскадроны тем временем вихрем промчались позади бригады, заняли свои места и расчехлили пулеметы...
      Котовский пристально поглядел на неподвижную лаву противника, потом на Криворучко, и тот понимающе кивнул в ответ.
      - Играй атаку, Сашко, - приказал Криворучко штаб-горнисту. - Да позвучнее, щоб було чуты самому Карницкому.
      Юный штаб-горнист Александр Лавренюк тронул вперед своего Бельчака и вскинул горн кверху.
      Трижды прозвучал боевой сигнал, и эскадроны ринулись в атаку. Блеснули клинки, прокатилось громовое "ура!", и луг застонал под тысячами лошадиных копыт...
      Но польские уланы не дрогнули. Они стояли сомкнутой неподвижной стеной, не собираясь отступать.
      Котовцы промчали сотню саженей по скошенной целине и остановились. Неустрашимость противника показалась им подозрительной. И как бы в подтверждение этого с земли поднялись густые цепи жолнеров и повели наступление на оба фланга бригады.
      Замысел противника стал понятен. Перед котовцами был противник, втрое превосходящий их силами.
      Отступление стало благоразумной необходимостью.
      Криворучко вскипел:
      - Ишь чего надумал! Трое на одного! Не выйдет, пан Карницкий! На-кася вот выкуси!
      Котовский улыбнулся, взмахнул красной фуражкой и дал сигнал к отходу. Но Иштван Месарош сделал вид, что не заметил сигнала. Он круто завернул свой полуэскадрон и бросился на один из батальонов пехоты противника. Полусотня венгров в считанные минуты искрошила десятки жолнеров на виду оцепеневших улан.
      И только с возвращением мадьяр к своим уланы очнулись и со страшным шумом опрокинулись на котовцев. Кто знает, чем бы закончился этот неравный бой, если бы не подоспели пулеметные тачанки. Под их ураганным огнем уланы осадили лошадей и рассеялись.
      Тогда котовцы спокойно отошли на дорогу, построились и покинули луг.
      Бойцы и командиры были восхищены отважным броском мадьяр на пехоту противника.
      - Смело действуешь, Месарош! - воскликнул взводный Яблочко, проезжая мимо мадьяра. - Крепко трепанул панскую пешку!
      - А чего с нею лук чистить, - пробасил Месарош и поглядел исподлобья на Яблочко. - Раз враг нахальничает, надо бить по зубам, чтоб держался на дистанции!
      - Лютуют наши мадьяры, - сказал политрук Шимряев, кивнув эскадронному Девятову на JVLecapoша. - Так и рвутся в драку, как завидят шляхту!
      - Обидно им, - ответил Девятов. - Вчера еще, можно сказать, были они на прямой дороге к родному дому, и вдруг изменение обстановки.
      Жаркое августовское солнце опускалось к горизонту. На галицийских полях протянулись длинные тени.
      Впереди, в отблесках багрового заката, сверкнул тонкий шпиль католического монастыря. Близость селения оживила бригаду, но полуэскадрон Месароша отнесся к этому безучастно. Мадьяры, огорченные исходом боя, всю дорогу ругали Карницкого на чем свет стоит.
      Показалась ровная как стрела улица селения.
      Бригада развернула знамена и стройной колонной прошла мимо опрятных галицийских хатенок. Но жители недружелюбно встретили бригаду. Усталые и голодные бойцы не нашли здесь ни крова, ни еды.
      - Видать, крепко поработал в этом селе ксендз, - покрутил головой взводный Сорочан. - Еще два-три таких "гостеприимства", и придется живот подтягивать!
      - Все попы крепко работают, - усмехнулся политрук Шимряев шутке Сорочана. - Кому хочешь готовы служить, только б красным напакостить.
      Месарош, прислушиваясь к словам политрука, сокрушенно вздохнул:
      - Знаю я этих иезуитов. Особенно здешнего настоятеля...
      Мадьяр не договорил. Вдоль колонны послышалась распевная команда, и бригада тронулась рысью.
      Котовский приказал выставить на подходах к селу усиленные заставы, а бригаду расположил на отдых в просторной монастырской усадьбе.
      Братья кармелитского ордена бежали от красных во Львов, и многие кельи пустовали. В монастыре остался настоятель с десятком фанатиков ордена. Мадьяры заняли один из углов обширного подворья, молча располагались на отдых. Месарош проворно расседлал коня, любовцр растер его потную спину жгутом соломы и задал корм. Потом отошел в сторону, поглядел на окна монастырской гостиницы, на угловые башни каменной ограды и долго стоял неподвижно, думая о чем-то.
      ...Шесть лет назад Месарош побывал в этой обители.
      Случилось это на первой неделе войны четырнадцатого года. Месарош в эту пору был бравым вахмистром полка венгерских гусар. Он был отлично вымуштрованным, храбрым, преданным солдатом, убежденным в незыблемости династии Габсбургов.
      Однажды командир полка лично дал задание лучшему своему вахмистру, и Месарош выполнил его блестяще. Безлунной августовской ночью во главе десятка храбрецов он миновал казачьи заставы и благополучно достиг монастыря.
      Настоятель изумился смелости мадьяра, назвав его истинным сыном отечества. Он принял пакет, привезенный ему, и подарил Месарошу золотой с изображением престарелого монарха двуединой империи.
      В следующую ночь Месарош наблюдал из укрытия световые точки, мелькавшие на колокольне. Святая обитель сигнализировала австрийцам, и в эту ночь решилась участь двух казачьих сотен, заночевавших в монастырской усадьбе. С той поры убеждение Месароша в святости церкви рушилось...
      Месарош еще раз посмотрел на окна гостиницы и решил проведать настоятеля. Не окажется ли он старым знакомым? Сполоснув у колодца лицо и ловко приладив венгерскую бескозырку, он отдал краткие распоряжения своему помощнику и решительно направился к гостинице.
      Из глубины узкого и длинного коридора в лицо Месароша пахнуло затхлостью. Здесь, в гостинице, совсем недавно размещался полевой госпиталь одной из буденновских дивизий, но монахи, видимо, не торопились с уборкой. Месарош медленно шел пустынным коридором, слабо освещенным сквозь стекла окон розовым светом угасающего заката. Высокие, давно не беленные потолки и стены коридора, монашеские кельи с голыми железными кроватями напоминали Месарошу гусарские казармы в Дьёкдьёше, где он отбывал действительную службу.
      - Вам кого, пане? - неожиданно услышал позади себя Месарош.
      - Мне нужен настоятель, - ответил мадьяр не оборачиваясь.
      - Пожалуйста, прошу идти за мной, - учтиво промолвил юный монах.
      Юноша оказался служкой настоятеля. Он бесшумно забежал вперед и повел Месароша на второй этаж, где постучал в толстую двустворчатую дверь, обитую тисненой кожей.
      - Войди, Тибурций, - послышался ласковый мужской голос за дверью.
      - Я не один, пане ксендже, - сказал служка и раскрыл перед Месарошем дверь.
      Месарош переступил порог обширной кельи, похожей на кабинет делового человека, и остановился.