Клинок Ворона

— Похоже, у нас только один способ убедиться в твоей правоте — прогуляться до форта, — тихо проговорил Дэв. — Хотя плохое это место.

— Вы там были?

— Нет, но в Аметистовых горах живут ольты, и Арк много рассказал об этих краях. Там до сих пор есть пост Патруля, да и вообще...

— Что вообще? — жадно спросила я, но сэт только махнул рукой и выполз из убежища. Суод последовал за ним, оставив мне плащ.

Оставалось свернуться калачиком и ждать. Сейчас от меня уже ничего не зависело — камешек, случайно сбитый ногой, когда я делала в этом мире первые шаги, породил лавину, остановить которую мне было не под силу. Я могла только следовать за потоком и ждать, когда он повернет в нужное русло. Словосочетание «вернуться домой» с каждым прожитым мигом становилось все более туманным и расплывчатым.

— Просыпайся! — Дэв бесцеремонно тряс меня, прогоняя прочь смутную дрему. Я и не заметила, как успела заснуть. — Горы близко.

Ветер скальпелем резал лицо, и в первые мгновения ничего нельзя было рассмотреть из-за застилавших глаза слез. Прикрывшись ладонью, я сделала несколько шагов вперед, туда, где мутным пятном виднелся драконий глаз, споткнулась и заскользила по ледяной чешуе.

— Свалишься! — гаркнул Суод, и я тут же ощутила, как сильные руки схватили меня за куртку. — Куда тебя несет?

— Не знаю, — честно призналась я, вытирая мешавшие видеть слезы.

— Лучше на четвереньках ползай — меньше риска, — посоветовал сэт. Его белые волосы развевались на ветру, создавая вокруг головы серебристый, будто светящийся ореол, губы были сжаты в тонкую линию, а в глазах плескалось беспокойство.

— Да не волнуйся ты, что мне сделается?

— А мы не о тебе беспокоимся, а о себе, — голос Дэва раздался прямо за спиной. — Если ты свалишься с дракона, не думаю, что он долго продержится в воздухе. В нем слишком мало силы — ритуал был выполнен лишь отчасти, и то, что мы до сих пор летим — твоя заслуга. Или заслуга меча. Или то и другое вместе. Во всяком случае, проверять я не возьмусь — прожить пятьсот лет только ради того, чтобы закончить свое существование, спикировав с двух лиг высоты — не для меня.

— Думаешь, я специально... — заготовленная речь пропала втуне, Дэв ушел на противоположный край дракона.

— Не сердись, он просто волнуется.

— Ладно. Где там ваши горы? — извиняющиеся нотки в голосе Суода погасили злость так же быстро, как ее разожгли слова его брата.

— Вот, смотри.

Я попыталась различить хоть что-то, но до рассвета было еще далеко, и все что удалось разглядеть — неровный излом, чуть более черный, чем ночное небо.

— Нам еще долго лететь?

— Скоро будем на месте. Только вот, я не знаю, как ты ухитришься посадить дракона среди деревьев.

Демонстрировать изобретательность не пришлось — когда до темной полосы оставалось совсем чуть-чуть (по меркам драконьей скорости), монстр начал замедляться. Огромные крылья все реже и реже делали взмахи, словно что-то не давало чудовищу лететь. Из каменной глотки вырвался растерянный рык.

— Что происходит? — Дэв сменил гнев на милость и вернулся.

— Не знаю, — я дотронулась до рукояти клинка — та постепенно нагревалась. — Сабиры где-то недалеко. Наверно, пост Патруля.

— Сажай дракона, иначе он рухнет!

Дэв был прав. Монстр уже давно не летел по прямой, а кружил, словно напившийся в дупель вальсирующий гусар, неуклонно снижаясь. Применения моего пилотажного мастерства не понадобилось — покружив еще с минуту, дракон рыкнул и тяжело спланировал прямо на темный квадрат леса. Ветер в ушах засвистел уличным хулиганом, и нас вжало в холодный камень, который начал крошиться под руками, рассыпаясь песком. На полпути к земле планирование превратилось в падение. Огромная туша, состоящая из камня и льда, под углом врезалась в лес.

— Он засыпает! — выкрик сэта растворился в грохоте выворачиваемых с корнем деревьев.

Посадка была не из мягких, монстр проложил целую посадочную полосу, выкорчевав толстенные столетние ели и вмяв подлесок в смешавшийся с землей снег. Если бы не сэты, которые при всей своей хрупкости обладали поистине запредельной силой и ловкостью — быть бы мне расплющенной одним из стволов, что падали на скользящего дракона, словно спички, вытряхнутые из коробка. Суод и Дэв, схватив меня за шиворот, метались между валящимися деревьями, как Индиана Джонс среди ловушек в ацтекских пирамидах, в последний момент успевая уйти из-под некстати вывернувшегося корня или хлестких веток.

Когда все закончилось, я поняла, что сижу в очередном сугробе (против кармы не попрешь) в обнимку с мечом, а рядом тяжело дышат вымотавшиеся вампиры.

— Ну, какой способ покончить с собой следующий на очереди? — Суод, морщась, растирал ушибленное плечо. — Искупаемся подо льдом Сарога или прогуляемся по Южной пустыне?

— Нет, проверим на прочность доспехи Патруля! — я нырнула в сторону, увлекая за собой сэтов, за миг до того, как тяжелый арбалетный болт с визгом воткнулся в стоящее за моей спиной дерево.

— Зной бы их побрал! Услышали все-таки, — глухой голос Дэва раздался откуда-то из сугроба слева.

— Еще бы не услышали! Такой грохот! — шепнул Суод, чуть приподнялся и тут же был вынужден вжаться обратно в снег — арбалетчики не дремали. — Не понимаю, зачем они тратят на нас время? Ведь могут прихлопнуть, как насекомых, не сходя с места...

— У них приказ брать нас живьем. Командор успел оповестить посты Патруля, — необычайная ясность мышления и восприятия вернулась ко мне именно в тот момент, когда первый арбалетный болт сорвался с тетивы. Не нужно было высовываться из-под прикрытия поваленных стволов и сугробов, чтобы увидеть, как десять вооруженных людей в тяжелых доспехах медленно пробираются вперед по глубокому снегу, а еще трое памятниками неизвестному снайперу прячутся в отдалении, не спуская глаз с нашего убежища. — Надо атаковать первыми.

— Если мы вылезем отсюда — нас убьют!

— А если они сами придут, то что? Вишневым пирогом накормят? Завяжи мне глаза, — коротко приказала я Дэву. — Быстрее!

Сэт, не задавая излишних вопросов, резким движением оторвал полу от своего, и без того драного, плаща и наспех соорудил что-то вроде повязки.

— Я пойду первой, держитесь за моей спиной, и не высовывайтесь без надобности. Сабиров там только трое — движутся авангардом, если у меня получится их достать, наступит ваша очередь действовать — лучше будет начать со стрелков.

— Но сила...

— Я тоже не с пустыми руками, — словно в доказательство этих слов на клинке коротко вспыхнула и осыпалась серым пеплом кожаная обмотка, скрывавшая клеймо. — Помните — строго за мной. И постарайтесь успеть — нам придется двигаться быстро.

Люди приближались осторожно и неспешно. Впереди, клином, шли трое сабиров — в правой руке у каждого оружие, левая, облаченная в перчатку, сжата в кулак и вытянута вперед. Серебристые полупрозрачные нити, связывающие три перчатки вместе, будто образовывали рыбачью сеть с мелкой ячеей — нас хотели просто спеленать, как младенцев. От этой мысли у меня в мозгу что-то сломалось — остатки контроля смело яростью. Она накатила со всех сторон, словно я оказалась запертой в шлюзе, стекловатой царапала легкие, заставляя кровь наждаком сворачиваться в венах. Источник этого бешенства и всепоглощающего гнева я держала в руках: клинок насосом перекачивал в меня ненависть, пока мне не стало казаться, что еще чуть-чуть, и грудная клетка лопнет, как переспелый арбуз, от невозможности вместить это безумие. Теперь, даже если бы очень захотелось разорвать те незримые каналы, что тянулись ко мне от черного эфеса — это было бы бесполезно, процесс стал необратимым. Оковы, которые держали меч в относительном повиновении, рассыпались в пыль.

Выпрямившись во весь рост, я шагнула вперед, держа клинок наперевес. Еловый, толщиной в три обхвата, ствол треснул под ногой, как сухая ветка, и брызнул во все стороны смолистыми, одуряюще пахнущими щепками. Сабиры на миг замерли, потом синхронно, как гимнасты на групповых выступлениях, вскинули вверх руки в перчатках. Сеть мгновенно превратилась во что-то, напоминающее гигантский таран.

Удар был настолько сильным, что у меня перехватило дыхание и на миг потемнело в глазах — и сквозь эту темноту я увидела, как серебристый таран, летящий в меня с огромной скоростью, вдруг вспыхнул ослепительным сиянием и распался на отдельные нити. Клинок отразил атаку, теперь был мой черед действовать.

Чуть пригнувшись, я рванула вперед, слыша, как над головой хулигански свистнули арбалетные болты. В мгновение ока оказавшись рядом с сабирами, я нанесла первый удар — по ближайшему, вкладывая в движение частицу той ярости, что выплескивалась, как вино из переполненного бокала. Клинок с легкостью пропорол доспехи и, вонзившись в плоть, взвыл от радости. Оружие было счастливо, как только может быть счастлив кусок металла, в который по прихоти судьбы вогнали почти живую душу. Этот страшный звук на самой грани слухового диапазона подхлестнул бешенство ударом кнута, и второй сабир, собиравшийся атаковать справа, тут же остался без руки. Почти черная в предутренних сумерках кровь фонтаном брызнула из культи, беспомощно торчащей из-под железных пластин доспеха.

— Кто ты? — успел выкрикнуть третий, но тут же рухнул на снег, лишившись головы. Уже заканчивая удар, клинок на излете полоснул по горлу искалеченного сабира и еще раз взвыл сотней волчьих голосов, жадно впитывая разбавленную снегом кровь.

Все закончилось внезапно — мир перед глазами сделал пару стремительных кульбитов, мертвую петлю и со всей силы врезал мне по лицу твердой землей, покрытой утоптанным снегом. Звуки исчезли — словно кто-то прикрутил громкость на пульте управления миром. Несколько секунд я видела только стаи черных точек, метавшиеся прямо перед носом. Потом, вспомнив, что живым положено дышать, со всхлипом втянула колючий морозный воздух и закашлялась, и к горлу тут же подкатила тошнота. Сквозь собственные всхлипывания и сухой кашель до меня стали постепенно доплывать другие звуки: хруст, слабый крик, скрип снега под ногами — кто-то пытался убежать, потом опять сухой хруст — скрип прекратился, словно его отрезали, еще крик — какой-то киношно-декоративный, и, наконец, тишина.

— Ани! — кто-то из сэтов, осторожно придерживая меня за плечи, попытался перевернуть.

— Не надо, — через силу выдавила я. От этого усилия спазм тут же прошил тело хирургической иглой — пришлось, вцепившись зубами в рукав и глотая подступающую к горлу желчь, замычать.

— Тсс! Скоро пройдет! — сэт, судя по голосу, это был Суод, погладил меня по мокрым волосам.

— Тебе-то откуда знать? — прошептала я.

— Когда Ворон только начинал войну, ему приходилось так же нелегко. После каждого боя его уносили, самостоятельно идти он не мог. Нам об этом отец рассказывал, а ему — дед. Он два года сражался рядом с Вороном, пока в одном из боев не лишился обоих глаз и правой руки. Его отправили обратно в селение. Наверно, он был единственным выжившим из тех, кто видел Ворона.

— Я не Ворон!

— Тсс! Ворон не Ворон — все равно скоро пройдет. Потерпи.

Сэт оказался прав: вскоре стало лучше. Шум в голове и ломота в теле притупились, уступая место железобетонной плите из усталости и желания спать. Только вот ни на то, ни на другое времени не оставалось — пришлось, стиснув зубы, заставить себя встать. Шатало меня, как солдата в самоволке, единственное, что работало без перебоев — так это голова.

— Надо убираться отсюда — ворота слишком близко. Кто-то мог выжить и передать весть, — меня терзали смутные сомнения в способности передвигаться, но твердая уверенность, что надо торопиться, была сильнее.

— Ну, из этих, — Суод кивнул на тела, живописно раскиданные по снегу, — точно никто ничего передать не успел. Куда идти?

— Туда, — я указала на постепенно проявляющуюся в предутренних сумерках вершину одного из горных отрогов.

Дальнейшее слилось в один не желающий прекращаться кошмарный сон. Сначала мы шли довольно быстро. От опушки леса в сторону гор вилась утоптанная дорога, должно быть, по ней доставляли патрульным все необходимое. Миновав угрюмое низкое строение, в котором раньше размещался маленький гарнизон (сэты не преминули заглянуть внутрь и разжиться парой теплых плащей), дорога постепенно превратилась в тропинку, а потом и вовсе пропала.

Я с трудом переставляла непослушные ноги, заставляя их ступать по глубокому снегу, и думала о том, как же мне надоела зима. В тот момент я была готова продать душу за маленький кусочек лета или просто за хорошо натопленную печку, кресло и клетчатый плед. Но золотой рыбки поблизости не наблюдалось, поэтому приходилось упрямо тащиться вперед, чувствуя, как с каждым шагом меч становится все тяжелее, а где-то в груди недовольно ворочается тупая, как нож для масла, боль.

Уже почти рассвело, когда мы достигли опушки леса из моих снов. Надо признать, ольты были не правы, говоря, что это плохое место. Оно было не просто плохим, оно было жутким.

Между громадой полупрозрачных гор, которые пробуждающаяся заря заставляла светиться изнутри каким-то неестественным светом, и равниной, укрытой ровным снежным покрывалом, находился лес, словно целиком вырезанный из кошмара художника-сюрреалиста: железный терновник, вымахавший до размеров секвойи. Стволы, выкрученные и изломанные под острыми углами, напоминали тела людей, погибших из-за падения с высоты.

— Нам туда? — сэты переминались на месте, не решаясь сделать первый шаг в сторону леса.

— Мне — да, а вам лучше остаться, — клинок дернулся, словно ему не терпелось поскорее оказаться в лесу. Нелюди спорить не стали. Им вовсе не хотелось совершать променад по этим терниям.

Мне, признаться, тоже не хотелось.

* * *

Клинок с настойчивостью маньяка крутил сцены из прошлого. Я закрыла глаза — видения стали четче, плотнее, стремительно обрастая плотью — так что вскоре было уже не различить, где заканчивается реальность и начинается сумасшествие. Вместо терновника — отряды сэтов, в последнем рывке пытающиеся опередить смертельные удары сабиров. Вместо белого снега — оскалы мертвых оборотней, с ног до головы покрытых собственной кровью. Вместо звука шагов — лязг бесполезного оружия, бессильное щелканье арбалетов и полные ярости крики, эхо которых все еще блуждало среди покрытых шипами стволов. Стоило посмотреть куда-то, как тут же в мозгу калейдоскопом мелькали картинки: кровь, железо, лоскутья кожи, ужас, ненависть. Я шла через эту призрачную битву, с каждым шагом все больше погружаясь в прошлое. Клинок компасом указывал мне дорогу.

Не знаю, сколько продолжалось это путешествие во времени, но меч позволил мне прийти в себя только тогда, когда тупая ноющая боль в груди стала острее и запульсировала, как второе сердце.

— Здесь, где-то здесь, — прошептала я и открыла глаза.

Центр леса, самая его глубина — шипастые небоскребы деревьев, бледнеющее небо и фиолетовый отсвет от вздымающихся сбоку гор.

Я кружила между прозрачными стволами гигантского терновника, как заплутавший в городской квартире деревенский домовой. Снег, небо, шипы, опять шипы, снова снег. Форт стоял здесь, я точно это знала, вернее, это знал клинок, но он не учел одного — за пятнадцать веков, которые прошли с тех пор, остатки строения могли уйти под землю больше чем на пять метров.

Клинок вел себя странно (если можно так сказать об этом ненормальном оружии), он то раскалялся как печь, то мгновенно остывал — происходило это в одном ритме с пульсирующей болью у меня в груди.

— Черт! — игра в «горячо-холодно» продолжалась. К букету нехороших предчувствий добавился еще один весомый экземпляр — он подгонял меня тревожным набатом и паническими воплями «Быстрее!».

— Думай! Ищи! Не будут же они его, как мертвую царевну, держать в хрустальном гробу на всеобщем обозрении — мол, приходи, кто хочешь, целуй, кто хочешь. Должна была остаться какая-то поляна... холм... или деревья должны быть ниже!

Никаких полян и холмов в радиусе двухсот метров не наблюдалось, а терновник был везде примерно одинаковой высоты. Я продолжала искать, постепенно переходя с шага на бег. Вот бы сейчас пригодились сэты, с их сверхзвуковой скоростью!

Черт! Ведь близко, очень близко, у меня под ногами, но где точно?!

Я в бешенстве врезала мечом по первому попавшемуся под руку терновнику — железно-хрустальные осколки разлетелись веером. Один полоснул по щеке, а другой впился в руку, сжимающую клинок. Боль слегка отрезвила, заставив панику отступить куда подальше. Выдохнув, я вытащила осколок. Алая струйка крови не замедлила появиться на свет, поспешно прокладывая дорожку от запястья к пальцам.

Пока я думала, чем перевязать ранку, красный ручеек добрался до рукояти меча.

Стоило первой капле упасть на черный металл, как клинок зазвенел тысячами, миллионами хрустальных сверчков. От тонкого и высокого звука у меня заложило уши. А меч и не думал смолкать: звон нарастал и нарастал, пока не стало казаться, что барабанные перепонки не выдержат такого насилия и лопнут. С телом начало происходить что-то странное — на мгновение почудилось, что я стала шипом терновника — острым, прозрачным и твердым. Кровь, идущая по венам своим привычным маршрутом, застыла на мгновение и обратилась вспять. Резные лучики одной из миллиона лежащих под ногами снежинок, трещина на камне у вершины горного отрога, фигуры сэтов, в ожидании застывших у опушки — я видела все это одновременно, так, словно глазам надоело смотреть на мир как обычно, и они позавидовали фасеточному зрению стрекозы. А клинок все звенел и звенел.

«Наверно, так выглядит смерть», — шальная мысль мелькнула, и ее тут же смело валом видений. Лица, люди, желания, мечты, боль — все, что клинок успел увидеть за свою более чем тысячелетнюю историю. Теперь уже не было нужды копаться в библиотеках, разыскивая ответы на загадки прошлого — я и так знала практически все. Знала, откуда пришел Ворон и что он искал, помнила, как укладывались каменные блоки замка, который сабиры перекроили и переименовали на свой лад, помнила тысячи имен давно погибших нелюдей, и одно-единственное имя — того, кого мне предстояло найти — Атор.

Видения наступали горным обвалом, превращая меня во что-то чужое. Я почти чувствовала, как Аня Семенова, которая хочет домой, скучает по маме и глупо влюбляется в первого встречного оборотня, растворяется в этом водовороте, уступая место существу более могущественному, но абсолютно чужому.

И когда уже начало казаться, что еще секунда — и меня не станет, совсем, окончательно и бесповоротно — все закончилось. Оставалось прислониться лбом к неизвестно откуда взявшейся каменной плите и шумно выдохнуть.

Теперь я точно знала ответ на вопрос, так волновавший сотни американских психологов семидесятых годов — что чувствовал супермен, когда понял, что он супермен? Да ни черта хорошего он не чувствовал — сожаление, что это не произошло раньше, потерянность и всеобъемлющее желание послать весь мир куда подальше. Какой смысл в том, что тебе преподнесли правду на тарелке с голубой окантовкой, если ты и сам до нее почти добрался? Обидно!

— И чего тебе стоило проделать этот фокус три месяца назад? — упрекнула я клинок.

Он не ответил.

«Адмирал, может, подвигаешь веслами, не век же с камнем миловаться? » — устало спросил внутренний голос. Похоже, что моя шизофрения тоже притомилась от бесконечных поисков.

Несколько секунд я тупо разглядывала высокую гранитную плиту, с которой так нежно обнималась, и пыталась сообразить, откуда она здесь взялась. Потом огляделась по сторонам — леса больше не было. Вернее, он был, но намного дальше. А я, как горный орел, восседала на мощеной камнем площадке среди живописных развалин бывшего форта сабиров.

— Нашла! — с жизнерадостностью идиота констатировала я, и честно призналась: — Но повторить не смогу.

В общем-то, живописными руинами я сгоряча обозвала несколько валунов от фундамента, кусок стены, вросший в землю, на которой не было и следа снега: площадка и плита, больше смахивающая на надгробный камень. Выбор был невелик — навряд ли сабиры спрятали жертву своих магических опытов в остатках стены.

— Меняем профессию и имидж. Зовите меня просто Ларой. Расхищаю гробницы за умеренную плату, — я уперлась плечом в плиту, стараясь сдвинуть ее с места.

Через десять минут отчаянных попыток, отборной ругани и использования клинка в виде рычага, между постаментом и гранитом появился узкий зазор. Дальше дело пошло легче, вскоре я смогла отжать плиту почти на полметра. Послав к чертям все предосторожности, я сиганула туда, как кэрролловская Алиса в кроличью нору, но в отличие от сказочной девочки, приземление которой прошло без сучка без задоринки, меня приветливо встретила куча каких-то острых черепков, жалобно хрупнувших под сапогами (кроссовки погибли смертью храбрых в камине Лайона). В мутном пятне рассвета, проникавшего через щель в подземелье, я смогла разглядеть только усыпанный слоем темных черепков пол и фрагмент стены с пустующей факельной стойкой.

Тут мою голову, наконец, посетила мудрая мысль, что если я не отыщу, чем осветить дорогу, то шансы выбраться живой и невредимой стремительно падают. К счастью, факелы и огниво все-таки нашлись — нужно было только сделать пару шагов в темноту.

За первой мудрой мыслью пришла вторая — как оказалось, совсем не мудрая — я решила повнимательнее рассмотреть хрустевшие под ногами черепки. Лучше было этого не делать! Тридцатисантиметровым слоем каменную кладку покрывали раздробленные кости. Кому они принадлежали, людям или животным, уже не разобрать: осколки были мелкими, не больше, чем палец в длину, но глобальность жертвоприношения поражала.

— Что вы тут наделали? — вопрос, адресованный давно умершим сабирам, заметался эхом под каменными сводами.

Подавив отвращение, я заставила себя идти по этому мертвому ковру. Осколки с хрустом перемалывались под ногами, превращаясь в невесомую пыль. Подземный коридор, прямой как стрела, уводил все дальше от входа. В неровных отсветах факела, который больше чадил, чем горел, моя тень троилась, и начинало казаться, что кто-то идет следом, пару раз даже почудился шелест чьих-то шагов. Коридор свернул влево и начались лестницы — довольно широкие и удобные — и усыпанные костями.

Темные коготки страха прочно засели где-то под кожей, и при каждом треске расколовшейся кости впивались все глубже. Мне мерещились целые армады призраков с красными как угли глазами, недовольных столь грубым нарушением их вечного сна. Чем глубже я спускалась, тем толще становился слой праха: начали попадаться целые черепа, равнодушно провожающие меня пустыми глазницами. Человеческие черепа.

Жалобно заскулив, я еще крепче вцепилась в рукоять меча. Быть смелым — это хорошо, но уж больно страшно.

Последний лестничный пролет почти полностью скрывала костяная насыпь, только в самом низу темнел крохотный кусочек каменного арочного проема. Осторожно спустившись по этой горке, я, сжав зубы, стала отгребать кости в сторону, освобождая дорогу и изо всех сил стараясь не паниковать.

Первое, что я увидела, протиснувшись под низким сводом и насыпью, это черный обелиск. Такой же матово-бархатный, как мой меч, но более прозрачный. Он стоял посреди идеально круглого зала, памятником самому себе. Радиальный орнамент на плитах пола лишь подчеркивал эту обособленность.

«Кажись, добрались, — скептически крякнул внутренний голос. — Только шею не сверни от радости, до пола все-таки метра два! »

Послушавшись совета, я, прежде чем спрыгнуть, подсветила место будущей посадки факелом. Нет, зря я ругала свой внутренний голос, какой бы он не был зануда, но чаще всего его рекомендации были как нельзя более своевременны: пола не существовало — куда ни посмотри, вниз уходили лишь отвесные стены. Обелиск просто висел в центре этой пропасти, поддерживаемый магией и фосфорно-светящимися, толстыми линиями огромной паутины, которую я сначала приняла за орнамент мозаики.

Пришлось оставить факел и, рискуя головой, сползти вниз по насыпи, пробкой затыкавшей арку, благо, кости спрессовались за долгие века и не осыпались под руками — и осторожно поставить ногу на одну из линий паутины. Выждать несколько секунд, окончательно уверившись, что паутина материальна и способна выдержать мой вес, поставить вторую ногу и, наконец, отцепиться от костей. Нити слегка завибрировали, но даже не прогнулись.

Дальше я, как канатоходец, осторожно двинулась вперед — сетка линий была довольно частой, что утешало: если начну падать, главное как следует раскорячиться, тогда точно за что-нибудь затеплюсь.

Таким черепашьим манером я медленно продвигалась вперед, останавливаясь на каждом перекрестье паутины перевести дыхание. Чем ближе к обелиску, тем чаще становилась паутина. Последние пару метров мне удалось пройти, как по ровному полу. Теперь я могла подробней рассмотреть черный камень.

На первый взгляд, он казался абсолютно монолитным и однородным, но через несколько секунд пристального вглядывания я различила еще более черный сгусток в центре. Почти прижавшись к холодному камню и вцепившись в гранитный постамент (паутина, конечно, прочная, но мало ли), я старалась различить что-то еще. Перед моим взглядом обелиск словно терял цвет и становился прозрачным — теперь стала видна фигура человека. Она проступала все отчетливей, и вскоре стало возможным различить, что это мужчина. Довольно высокий и широкоплечий, безволосая голова опущена на грудь — так, словно он спит стоя. Я протерла заслезившиеся от напряжения глаза. Что-то в его фигуре казалось странным и неправильным.

Через несколько секунд, когда камень стал почти полностью прозрачным, я поняла, что: с оборотня содрали кожу. Были прекрасно видны линии мышц, серые веревки связок. Кое-где (видимо, кожу сдирали неосторожно) полностью обнажились кости. Кошмарней всего смотрелся когда-то яркий и блестящий медальон, который теперь покрылся бурыми пятнами ржавчины и врос в грудь оборотня, раздвинув в стороны мешавшие ему ребра, под которыми живым куском мяса пульсировало сердце. Плоть вокруг медальона почернела и бугрилась темными нарывами.

— Мамочки... — прошептала я. — Так вот как сабиры командира своего делали...

Этот шепот словно проник через толщу камня, и мужчина пошевелился — медленно, очень медленно он поднял голову. От созерцания лишенного кожи и половины мышц лица меня чуть наизнанку не вывернуло. Поборов тошноту, я заставила себя посмотреть прямо в глаза тому, кого столько лет называли Предавшим. Наверно, они с Айсом действительно были когда-то похожи — сейчас об этом напоминал только темно-серый, с легким ртутным отблеском цвет радужки — единственное, что осталось неизменным на изуродованном лице.

Атор чуть наклонил голову, рассматривая меня, потом перевел взгляд на клинок и медленно кивнул. Я непонимающе подняла брови, но меч, который соображал в тридцать раз быстрее, решительно дернулся.

— Не понимаю! Надо разбить камень? — выкрикнула я.

Последовал второй кивок.

— Но ведь тогда ты умре... — я замолчала от нахлынувших чужих воспоминаний. Минуты, часы, дни, годы — почти полная неподвижность, адская боль, от которой уже сотни раз сошел с ума, темнота везде — внутри, снаружи; сотни лет одиночества, сотни лет чувства вины, бешеной злости и жажды мщения, и снова темнота, и скитание измученного разума на грани бреда; сожаление о несделанном и несказанном, какая-то женщина, подкладывающая сучья в костер, звон стали, искаженное в муках лицо совсем молодого сабира, и опять темнота, боль и ожидание смерти, которая не торопится приходить...

— Прекрати! Не надо, пожалуйста! — я безостановочно просила, умоляла, убеждала, но все было тщетно — воспоминания продолжали мелькать одно за другим, и каждое оставляло в памяти кровоточащую зарубку. — Не надо! Ты хочешь умереть?! Хорошо, я все сделаю! Я все сделаю, только прекрати! — уже ничего не соображая, я нащупала рукоять клинка и со всех сил ударила по обелиску.

Взрыв, который последовал за ударом, откинул меня в сторону и швырнул о камень, славно приложив затылком. От боли в глазах потемнело. Мелькнула мысль, что паутина не выдержала и лопнула, и я уже лечу, как сказочная Алиса, в бездонную пропасть.

Внезапно я ощутила, что на меня смотрят. Взгляд был почти осязаемым, он словно шелком обласкал щеку, потом плечо. Затем на смену взгляду пришли чьи-то теплые и нежные руки. Сделав колоссальное усилие, я открыла глаза — собственные веки казались мне чугунными гирями, которыми так лихо перебрасываются в цирке силачи. Сначала ничего не было видно, кроме серой туманной пелены, потом сквозь нее, как контур на проявляемой фотографии, проступила тень склонившегося надо мной оборотня. Атор. Такой же, как и в моем сне: на плечах темный плащ, потертая дорожная одежда покрыта пылью, серо-черная грива волос растрепана, над бровями каньонами залегли глубокие морщины. Я, как завороженная, уставилась в темные спокойные глаза, на дне которых притаилась легкая грусть.

— Ты живой? — во рту внезапно пересохло, и собственный язык показался самым непослушным и неловким существом на свете.

Оборотень улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Значит, я тоже?..

Еще одна улыбка и движение, означающее «нет». Оборотень осторожно погладил меня по голове. Странно, разве у мертвых бывают такие теплые руки?

— Атор, ты... — моя говорливость была остановлена самым банальным образом — мне просто прикрыли рот ладонью. Затем оборотень еще раз улыбнулся, вложил мне в руку тот самый медальон, что когда-то был у него на груди, и легко, словно крыльями мотылька, коснулся поцелуем виска.

— Вы так похожи, — еле слышно прошептала я. — Ты все знаешь, скажи, что мне делать? Я хочу вернуться домой...

Улыбка исчезла с лица Атора, как исчезают пустынные миражи, стоит только подойти к ним ближе. На смену ей явилась гримаса боли, словно мои слова ударили оборотня по самому уязвимому месту. Он как-то беззащитно и горестно усмехнулся, пожал плечами и еще раз погладил меня по голове.

«Нечего ему тебе сказать. И помочь он не может. Это просто призрак, по странному распоряжению судьбы задержавшийся в мире живых. Привидение. Фантом с теплыми и ласковыми руками», — от этой правды стало еще горше, и я почувствовала, что вот-вот самым бесстыдным образом расплачусь.