Дилогия - Европа кружилась в вальсе (первый роман)

Потому-то мы и вооружаемся на море, как дьяволы. Милейший Джон Буль, конечно, поднял крик, дескать, мы готовимся на него напасть, дескать, мы угрожаем его господству на море — на своей крохотной суше он не больно-то господствует! — и вот уже из-за этого союзы, альянсы, разумеется, оборонительные, и нам не остается ничего другого, кроме как действовать тем же манером; в результате повсюду вооружаются, вооружаемся мы, вооружаются те, ибо beati possidenfes{ } — кажется, так говорили древние римляне.
      Но ведь не может же это продолжаться до бесконечности. Правда, некоторые коллеги из сталелитейных концернов думают иначе, продавая нашему военно-морскому флоту корабельную броню по цене, вдвое превышающей себестоимость, однако на самом деле ни одно государство в мире не может без конца субсидировать вооружение. Каков же выход? Существует лишь две возможности. Либо это вооружение будет своевременно использовано… разумеется, успеха достигнет сторона более подготовленная. А ведь нет ни одного государства и ни одной нации, которая могла бы столь быстро окрепнуть экономически и политически, как Германия…
      Маннесман senior{ } усмехнулся:
      — А вторая возможность? Утопия, о которой и говорить-то не стоит. Рассуждать о ней можно лишь теоретически. Это — международное соглашение о всеобщем разоружении. Впрочем, это ничего не изменило бы, экономическая война продолжалась бы, конкуренция тоже не прекратилась бы, напротив, и тогда нам пришлось бы разбивать друг другу головы стальными ломами и кирками.
      Стало быть, все же будет правильно оставить в книге в качестве идеологической посылки воинственный эпиграф из Трейчке.

6. ШЕНБЕК И ШЕНБЕК-МАННЕСМАН

      Не меньше чем за час до условленного визита своего брата, своего «господина брата», как называл он его, когда бы о нем ни заговорил, надворный советник начал нервничать, тревожиться и опасаться, все ли приготовлено так, чтобы венский домашний очаг Шенбеков выглядел подобающим образом. Он ходил вокруг накрытого стола и слегка прикасался пальцами к приборам и бокалам, словно бы выражая этим свое одобрение относительно того, как они подобраны и расставлены.
      Госпожа Шенбек уже заперлась в своем будуаре, прихорашиваясь для встречи гостя, и было слышно, как старая Уршула гремит на кухне посудой. Старая Уршула… надворный советник вздохнул… нет, выглядит она далеко не привлекательно, у Берта среди фрауцимор{ } столь невзрачного экземпляра наверняка нет. Да еще к тому же Уршула будет прислуживать во время ужина, ничего другого не остается. А Фреди лишился учительницы французского…
      Наконец нервное напряжение было прервано резким дребезжанием звонка. Шум на кухне прекратился. Это Уршула пошла открывать. Надворный советник в последний раз удостоверился, что галстук не сбился на сторону, и повернулся лицом к входной двери, где в следующее же мгновение появился Берт Леопольд Вильгельм Шенбек-Маннесман.
      Берлинский Шенбек был почти полной противоположностью своего венского брата — стройный, высокий, по-военному подтянутый, с выдающимся подбородком и энергично вскинутой головой. Этой фигуре с сомкнутыми каблуками и руками, вытянутыми вдоль туловища, воистину недоставало только одного — униформы. Лишь невыразительного, светло-пепельного цвета редкие волосы и словно бы близорукие, светло-голубые, с почти детским выражением, глаза ослабляли, хотя и в минимальной степени, общее впечатление от этого образчика прусской мужественности.
      Всякий раз, встречаясь с братом после долгого перерыва, советник Шенбек пребывал в растерянности — как его приветствовать? Перенять у брата его берлинский стиль, который венскому Шенбеку всегда чрезвычайно импонировал? Или, напротив, преодолеть отчужденность, обусловленную временным промежутком (и не только им!), продемонстрировав типично австрийское радушие и непринужденность, простоту обращения?
      Но прежде, чем он на чем-либо остановился, произошло то, что случалось при каждой встрече братьев после долгой разлуки: оба обдумываемых стиля совершенно самопроизвольно смешивались и чередовались в своих проявлениях — венский Шенбек и берлинский Шенбек?Маннесман сперва становились друг против друга навытяжку (опередив брата, Берт строгим кивком выдающегося подбородка побуждал к мужскому приветствию на расстоянии), но тут же подходили друг к другу и обнимались, доверительно похлопывая один другого по плечу; затем снова расходились, чтобы смерить друг друга благосклонным взглядом, и вслед за этим, уже не улыбаясь, по-деловому высказывали друг другу мнение о том, как выглядит другой и какое производит он впечатление, которого, разумеется, никоим образом не портят даже первые признаки старения. Вежливые возражения, опровергаемые еще более вежливыми контрдоводами, завершали эту первую фазу приветственного ритуала, сменявшуюся более непринужденным продолжением, когда раскрепощению способствовали и рюмки крепкого пред?аперитива. Правда, перед первой рюмкой еще раз блестяще выказал себя отшлифованный прусский этикет, превративший тост чуть ли не в балетный этюд со щелканьем каблуками, подергиванием головой, четким сгибанием руки в локте под прямым углом и последующими отрывистыми движениями к груди, к глазам, прямо перед собой, пока наконец край рюмки не приближался к губам. На сей раз надворному советнику удалось все эти выкрутасы проделать почти идеально и с минимальным отставанием — так внимательно следил он за своим визави, повторяя его церемонную жестикуляцию. Наконец было покончено и с этим, и наступило полное раскрепощение, каковое предполагают возжигание и курение сигар. Да, только по случаю визитов берлинского гостя утрачивал свою силу запрет госпожи Шенбек на курение перед едой, да и то дымить разрешалось лишь в курительном салоне. Но сегодня…
      Сегодня Берт Леопольд Вильгельм Шенбек-Маннесман закурил сигару тотчас после приветственного коньяка, даже не подозревая, сколь исключительной привилегией он пользуется. А у хозяина дома не было, разумеется, ни малейшего повода не воспользоваться тем же послаблением.
      Все, что за этим последовало, было обычной интермедией, со временем вошедшей в постоянный репертуар обоих актеров: встреча хозяйки дома, ужин с похвалами касательно выбора и оформления блюд, призвание Фреди, когда подавали пирожные и фрукты… «Как мальчик вырос! Да он, как я погляжу, прямо создан для военной академии!» Засим несколько невинных шуток, которые, возможно, и соответствовали возрасту Фреди пять лет тому назад, но уже решительно не подходили для этого скучающего юноши, старшеклассника-гимназиста, использовавшего, кстати, первую же возможность улизнуть с этого светского раута. Вскоре после него исчезнет по-английски и хозяйка дома, чтобы мужчины могли побыть друг с другом наедине.
      На этот раз мужчины и в самом деле переходят в курительный салон, поскольку в столовой будут убирать со стола.
      Надворный советник вынимает из жилетного кармашка часы — теперь у них час друг для друга. Лишь после этого наступит черед черного кофе в обществе госпожи Шенбек, которая появится со стереотипным извинением, дескать, она весьма сожалеет, но ей, право, было некогда… конечно же, она пропустила массу интересного… но муж ей потом непременно все расскажет…
      А пока братья наедине друг с другом.
      Они уселись в плюшевые кресла, между ними стоит инкрустированный перламутром столик в восточном стиле — боснийская работа, не преминет заметить надворный советник, — на столе для них приготовлены граненые бокалы, бутылка вина, пепельница, коробки с сигаретами и сигарами.
      Словно бы священнодействуя, Берт вставляет сигарету в длинный черный мундштук, закуривает и, покойно закинув ногу на ногу, поощрительно кивает в знак того, что теперь брат может задать первый вопрос, ибо надзорный советник явно сгорает от нетерпения узнать новости большого мира, к которому Австрию он, безусловно, не относит.
      В ответ на поданный братом знак он тотчас выпаливает:
      — Ну как там у вас, как вы на все это смотрите — будет война?
      Именно этого вопроса Берт и ожидал, однако с ответом он не торопится — первым долгом нужно дать братцу почувствовать узость австрийского политического кругозора по сравнению с берлинской проницательностью.
      — Будет ли война? И об этом ты спрашиваешь меня? Но ведь нам до Балкан нет никакого дела, это сфера ваших интересов. Мы лишь качаем головой, глядя на вас: упустить такой шанс!
      — А что мы упустили? Разве нам не удалось натравить друг на друга тех, кто вышел победителями в первой Балканской войне? И года не прошло, как…
      — Им это удалось! Хорошенькое дело! И никакой нашей заслуги в этом нет, что ли? Ну, не будем спорить; рядом с нами вы, австрийцы, никак не можете избавиться от комплекса неполноценности, я это прекрасно понимаю, и потому придаете своим действиям бог знает какое значение. Ну да черт с ним, оставим это; но когда нынешним летом война на юге окончилась — каков был результат?
      Надворный советник Шенбек не отвечал. Он даже не пытался ответить, все было яснее ясного. Но что-то сказать нужно…
      — По крайней мере обстановка прояснилась.
      — А до этого она не была вам ясна?
      Лучше бы он промолчал! Впрочем, Берт тоже мог бы быть деликатнее; если мы здесь, возможно, и в самом деле подвержены комплексу неполноценности, то господа в Берлине этим комплексом решительно не страдают. Однако надо это поскорее замять…
      — Важно, что сейчас она прояснилась окончательно, что ее совершенно однозначно оценивает все большее число людей — я имею в виду тех, кто занимает руководящие посты.
      — Сам Конрад фон Гетцендорф…
      — Конрад, Конрад! Только и слышишь это имя! Берт поднял руку, чтобы прервать возражения брата:
      — Знаю, знаю. Кстати, ваш шеф генерального штаба — едва ли не единственный человек, который пользуется у нас хорошей репутацией. Но что толку? Когда вь; аннексировали и оккупировали Боснию и Герцеговину, казалось, войны не миновать. Тогда вы могли смести Сербию одной левой. Конрад, Конрад! Почему вы его не послушались? Ведь он прожужжал императору все уши, и потом опять, во время первой Балканской войны, затем во время второй…
      — Все испортил Тиса. Он против войны. Тоже мне пацифист! Просто смешно!
      Да, действительно, смешно приписывать хитрому и расчетливому человеку, каковым, несомненно, является венгерский премьер-министр, пацифистские побуждения! Берту даже стало жаль брата с его наивными представлениями, и он решил больше его не поддразнивать, а просто на все открыть глаза. Тем более что это явится своего рода приватной, семейной моделью немецко-австрийских взаимоотношений вообще: Берлину не остается ничего другого, кроме как (помимо всего прочего) взвалить на свои плечи еще и бремя постоянных поучений, а то и руководства гораздо более старшим и при этом на столько же более слабым и отсталым сородичем по расе. Берт вздыхает, он сам восхищен своей жертвенностью, и неторопливо, словно бы священнодействуя, закурив следующую сигарету, приступает к просветительской деятельности. Единственное, в чем он себе не отказывает, так это в тоне, своим подчеркнуто усталым голосом он дает понять, какая это скука — повторение прописных истин:
      — Итак, начнем с Тисы… Прежде всего он венгр и потому у этого, в общем-то, не глупого человека на глазах шоры. Он, как лошадь, видит только то, что находится непосредственно перед ним, понимаешь? Он видит только Венгрию и ее интересы. Поэтому он против войны с Сербией. Если бы Австрия войну выиграла, а на это вы, полагаю, рассчитываете, то сербскую территорию вы прибрали бы к рукам, и куда бы вы ее включили? Разумеется, в состав Венгрии, куда же еще. Догадываешься, каковы были бы последствия? Не догадываешься. Так вот: венгров в мадьярской части империи в результате оказалось бы, черт побери, намного меньше, чем влившихся туда славян. А этого-то Тиса и боится, потому он и не хочет войны с Сербией.
      — Ага, ага. — Надворный советник походил теперь на карпа, ловящего ртом воздух.
      — Но было бы несправедливо упрекать в подобной близорукости одного только премьер-министра ваших венгров. — Берт входил в ораторский раж, радуясь расточаемым блесткам своего испытанного остроумия и красноречия. — За тот же недостаток вам следовало бы упрекнуть и самих себя. Ведь у вас — я имею в виду и Конрада фон Гетцендорфа, и вообще всю когорту сторонников войны, — у вас перед глазами лишь конфликт с Сербией! Сербию мы должны обезвредить, уничтожить, оккупировать, она угрожает нашему существованию… А что там дальше, за сербской границей, — этого вы уже не видите! В лучшем случае сознаете, что могут возникнуть осложнения с Россией. И то я говорю еще о наиболее умных ваших политиках. Между тем… — В предвкушении наиболее эффектного пассажа своей речи Берт сделал паузу, во время которой пополнил бокал и тут же выпил почти половину содержимого. — Между тем всю ситуацию нужно рассматривать, исходя из высших соображений. Высших и далеко идущих. Иными словами, видеть ее в более широком контексте. А теперь как можно проще, чтобы ты понял. Мы… — И в этом «мы» австрийскому надворному советнику почудился отзвук имен высших представителей германской империи. — …мы исходим из основополагающего тезиса о том, что наше положение в мире никоим образом не соответствует нашему истинному значению. Наш государственный потенциал уже сейчас дает нам право играть первую скрипку в оркестре европейских держав. И скажу прямо — держав всего мира! Это, однако, привело к тому, что Англия, Франция и Россия тесно сомкнули свои ряды, дабы этому помешать. Своим сплочением они хотели бы душить нас до тех пор, пока мы не падем перед ними на колени. Но этому не бывать. Никогда!.. Ты знаешь, в какую семью я вошел, женившись. А ведь Манмесманы, Круппы, Сименсы — я мог бы назвать еще целый ряд других имен — это истинные Зигфриды современной эпохи, на плечах которых зиждется подлинная слава и могущество германской империи! И они никогда не допустят, чтобы кто-либо отказывал ей в том месте, какое ей по праву принадлежит в мире. Сейчас размежевание двух соперничающих лагерей — уже данность. Это и младенцу ясно. На одной стороне англо-франко-русский альянс, на другой — Германия и вы.
      — А Италия, Болгария, Румыния, Турция?..
      Берт, в общем-то, рад был тому, что его перебили, передышка давала ему, во-первых, возможность долить себе и выпить — после столь длинного монолога он уже ощущал сухость в горле, — а во-вторых, благодаря ей еще раз представился случай показать брату, как узки рамки его провинциального взгляда на вещи.
      — Болгария? Румыния? Помилуй, что это такое? Я говорю о европейских государствах, а эти, эти… я называю их просто гуцулами. Ну, еще Турция куда ни шло, поскольку она расположена у Дарданелльского пролива и таким образом владеет ключом к русскому Черному морю. Об итальянцах я отказываюсь говорить. При виде их я застегиваю карман и затыкаю уши, чтобы не слышать их тарара?. В сущности, единственный союзник Германии, союзник, обладающий каким ни на есть весом с военной точки зрения, — это вы. Но долго ли продержится этот ваш рейх в целости и сохранности?
      — То есть? — на этот раз венский Шенбек нахохлился и рискнул принять обиженный вид.
      — Не хочешь ли выпить? Главное — спокойствие, спокойствие! Долей себе! Не знаю, сознаешь ли ты это, но, между нами говоря, уладить разногласия с теми можно лишь одним способом — войной!
      Рука венского Шенбека позволила бокалу с вином опуститься на поверхность стола так резко, что брат даже потерял нить своих рассуждений и стал смотреть, не разбилось ли стекло.
      — Вот видишь, какие вы, — Берт страдальчески покачал головой, — просто истерики! Чего вы, скажи на милость, боитесь? Что дело дойдет до войны? Разумеется, дойдет. Вопрос только в том: когда? А теперь слушай внимательно: коль скоро мы исходим из факта, что военное решение неизбежно и является единственно возможным, так зачем же нам ждать, пока остальные подготовятся к войне и перережут нам горло? Таким образом, остается лишь определить, когда следует взяться за оружие в порядке самообороны. И я тебе говорю: час пробил. Это не значит, что все произойдет сегодня или завтра или именно в этом году, но речь идет, так сказать, о современном периоде! Понимаешь? Смотри, начнем, скажем, с России, которая вас, австрийцев, больше всего страшит как защитница и покровительница Сербии, балканских славян вообще. Так вот, Россия. Не сегодня завтра она начнет оснащать свою армию новым оружием. И что же, мы должны ждать, когда она перевооружится? Далее — Англия; вовремя превзойти ее на море мы уже не успеем, но что из этого следует? Что в ходе молниеносной войны мы должны уничтожить ее европейских союзников прежде, чем начнет оказывать свое действие какая-нибудь морская блокада англичан. Ну а теперь Франция. Вот против нее у нас есть средство, то бишь средство стратегическое, причем настолько эффективное… извини, понимаешь… хоть ты мне и брат, сказать тебе об этом я ничего не могу, не могу. Но ведь ты знаешь, что значит, когда кто-то у кого-то в руках? Этим все сказано. Ну и наконец мы добрались до вас, пока что вы еще держитесь вместе. Но с каждым годом все больше и больше расслаиваетесь. Не знаю… но эта ваша дурацкая национальная политика, эти бесконечные свидетельствующие о вашей слабости тяжбы с чехами, это опасливое подобострастие в отношениях с мадьярами… Будь мы на вашем месте… э, да что там говорить. Короче, мы не можем ждать, когда ваше положение станет еще более плачевным; сейчас у вас еще есть армия, пусть и не первоклассная, но по крайней мере сковать какую-то часть неприятельских сил вы можете. Так что summa summarum{ } именно сейчас самое подходящее время…
      — Полагаю, господа, сейчас самое время выпить черный кофе.
      Госпожа Шенбек, сама о том не догадываясь, вышла словно в водевиле на заранее предусмотренную реплику, чтобы своим вторжением прервать важный консилиум двух братьев.
      Разговор сразу же перешел в русло тривиальной светской беседы, которая, сообразно правилам хорошего тона, избегала сколько-нибудь серьезных тем. Хозяйка дома подсела к мужчинам, и надворный советник впервые за долгое время преисполнился искренней благодарности к жене, избавившей его от тягостного ощущения, которое томило Шенбека во все время братнина монолога, когда восхищение, страх, уважение, изумление срастались в единую глыбу дурного предчувствия.
      Но облегчение, увы, наступило ненадолго. Берт, стремившийся перейти в разговоре к сюжетам более интимным, прежде всего семейным, не нашел ничего лучшего, как выразить недоумение по поводу замены обслуживающего персонала у Шенбеков.
      — Что это ты, брат, учудил? Ведь когда я был здесь последний раз, у вас жила эдакая прехорошенькая девица! Кажется, она была француженкой, если мне не изменяет память. Почему вы от нее отказались?
      Шенбек пытался сделать вид, будто ответить на этот вопрос полагается хозяйке дома. Но госпожа Шенбек была вовсе не намерена облегчить его задачу. С подчеркнутой невозмутимостью она усердно потчевала гостя линцской сдобой, а когда молчание начало уже становиться неловким, обратилась с невинным видом к супругу:
      — Ну так скажи, отчего ты этой девушке велел убраться в течение часа.
      Взгляды супругов встретились наподобие того, как встречаются под водой мины. Правда, глаза надворного советника вовремя скользнули в сторону…
      — Как же это было… Собственно, я уж и не помню…
      — Ну постарайся вспомнить. — Редко когда слышал Шенбек в голосе жены столько прямо-таки нарочитой ласковости. — Ты же сам тогда нашел, что она слишком соблазнительна, как женщина соблазнительна для…
      Она не договорила. Все-таки в последний момент она милостиво дала ему возможность вывернуться. Он этим воспользовался.
      — Ах, да. Это было из-за Фреди. Ведь мальчик подрастает, и как знать…
      Таким образом, ужин у Шенбеков закончился все же примирением; братья остались братьями, супруги — супругами, и над их квартирой и домом, над Рингштрассе, над расположенным неподалеку парламентом и статуей Афины Паллады, над всей Веной, как и над всей Австро-Венгрией, над всей Европой простерлось ночное небо, усеянное сверкающими звездами, — ах, какие неведомые бури, возможно, свирепствуют на них именно сейчас?! — но для землян оно было исполнено тишины и разверзалось темными далями, куда простые смертные возносят в страхе свои мечты и помыслы, добрые и злые.

III
1914

1. С НОВЫМ ГОДОМ, С НОВЫМ СЧАСТЬЕМ!

      «Право лиду», 1.1.1914.
      Вперед!
      В непрерывном потоке времени человечество установило годовые вехи. В неистовом вихре мировой истории оно на мгновение останавливается, чтобы оценить прошлое и заглянуть в будущее… И выводы его столь же различны, сколь различны интересы нынешнего капиталистического общества, внутренне неоднородного, сотрясаемого всем и всеми; общества, где класс угнетает класс, человек — человека; где идет яростная борьба всех против всех, словно человечество до сих пор подчинено жестоким законам звериной природы, а подлинной человечности еще только предстоит родиться.
      О социализме было сказано, что настоящее он видит в черном свете, а будущее — в розовом. Сказавший эти слова, видимо, хотел выразить свое неприятие социализма. В действительности же они не что иное, как комплимент, признание великой силы прогресса в лице его приверженцев. Ибо именно прогресс требует беспощадного обнажения современных пороков — это-то и называют нашим пессимизмом, — неослабных усилий и непреклонной веры в возможность их устранения — и в этом наш оптимизм.
      Полуживотному существованию соответствовали и события минувшего года. В то же время они свидетельствуют и о восхождении к идеалам гуманизма, о трудной, но неминуемой победе разума над предрассудками, света над тьмой…
      Поэтому мы, рабочие, социал-демократы, возлагаем надежды на год грядущий и верим, что он намного приблизит нас к нашим идеалам…
 
      «Новины», 16.1.1914.
      Папа Римский против танго
      «Оссерваторе Романо» публикует циркуляр римского викариата, полезный для духовенства, облеченного церковной властью; в циркуляре прежде всего содержится заявление о том, что и в Риме свобода печати, театральных зрелищ и моды приводит ко все более серьезным нарушениям общественной и личной морали граждан. Теперь и в Риме хотят ввести пришедший из-за океана танец, само название которого, а также манера исполнения являются тяжким прегрешением против нравственности, ввиду чего он был осужден многими прелатами даже в странах протестантизма. Циркуляр вменяет духовным управителям в обязанность поднять свой голос в защиту христианского благонравия и предостеречь верующих от нового языческого непотребства.
 
      Константинополь, 15 января
      (И. К. информационное агентство)
      Военный министр обратился к армии со следующим воззванием: «Ввиду того, что наша армия не смогла в надлежащей мере исполнить свой долг, мы лишились самых прекрасных областей нашей любимой отчизны. Оттоманский народ постигли тяжелые удары судьбы. Наш благородный главнокомандующий, наш дорогой и прославленный владыка, в чьем сердце вышеупомянутые обстоятельства отозвались больнее всего, повелел мне, дабы нам, упаси нас Аллах, не пришлось опять пережить столь черные дни и дабы защитить честь калифата традиционной преданностью Оттоманской империи, подготовить армию должным образом. Задача эта большая и трудная, но я уже принялся за работу, полагаясь на помощь Божью, покровительство Пророка и благоволение нашего могущественного властелина.
      Два требования предъявляю я к армии: беспрекословное повиновение и неустанный труд.
      Я убежден, что каждый офицер будет стремиться смыть позор, которому подвергли нашу армию злополучные дни последнего времени».

2. ИЗ МЕМУАРОВ ГРАФИНИ КЛЕЙНМИХЕЛЬ

      В начале января, чтобы ввести в свет трех племянниц, графиня Клейнмихель устроила в своем петербургском особняке бал-маскарад для трехсот персон — большего числа гостей залы особняка вместить не могли, да и возможности графской кухни ограничивали их количество. Программа танцевальных туров была подготовлена с особой тщательностью, что, впрочем, ничуть не умаляло ослепительного великолепия всего окружения, где наряду с убранством бальной залы и роскошными масками прежде всего блистали имена приглашенных.
      Была устроена кадриль, в которой участвовали племянницы хозяйки дома, а также княжна Кантакузен, внучка великого князя Николая Николаевича — старшего, верховного главнокомандующего в русско-турецкой кампании семидесятых годов, и ее сестра; затем был исполнен классический менуэт под музыку Моцарта. Известная своим умением танцевать графиня Марианна Зарнекау, дочь графини Палей, исполнила египетский танец с морским офицером Владимиром Лазаревым. Баронесса Врангель, урожденная Гуэн, ее подруга и Охотникова, сестра красивой графини Игнатьевой, ныне супруги генерала Половцова, танцевали имевший огромный успех венгерский танец; партнерами были два отменных танцора — граф Роман Подони и Жак дес-Лалайг. Князь Константин Багратион, зять великого князя Константина Константиновича, исполнил кавказские танцы, а княжна Кочубей и брат ее Виктор, граф Мусин-Пушкин и Григорий Шебеко, сын нашего посла в Вене, танцевали малороссийскую кадриль. Наконец великая княгиня Виктория Федоровна, супруга великого князя Кирилла Владимировича вместе с великим князем Борисом Владимировичем стали во главе восточной кадрили.
      Всех красивейших, изящнейших женщин Петербурга великая княгиня просила принять участие в этом танце. Среди них назову княжну Ольгу Орлову, графиню Марию Кутузову, мисс Муриель Бьюкенен, княгиню Наталию Горчакову, мистрисс Джаспер Ридлей, дочь нашего посла в Париже графа Бенкендорфа и многих других.
      Супруги Круасе не могли быть ввиду необходимости уехать в Париж.
      Из мужчин были: принц Александр Баттенбергский, несколько молодых секретарей английского посольства, офицеры Кавалергардского и Конногвардейского полков, много красивой молодежи…

3. ОНИ

      Иногда они не виделись месяцами. Не было надобности встречаться. Они все знали друг о друге. Знали даже, что знает другой. Что знает и чего хочет.
      Они сидели в своих виллах, усадьбах или замках, где их посещали секретари и директора; когда считали нужным, наведывались на какое-нибудь из своих предприятий и, глянув хозяйским глазом на то да на это, переговорив с руководящим штабом, снова возвращались в свои резиденции. Густая сеть телефонных разговоров, депеш, устных наказов простиралась над их конторами внутри страны и представительствами за рубежом, над их фабриками, шахтами, банками, верфями и железными дорогами — замысловатая паутина, которая вся начинала звучать, в какой бы точке ни поступал в нее хотя бы малейший импульс-распоряжение или приказ, ибо все было связано со всем.
      Иногда они встречались, скорее случайно, порой в небольших компаниях за чаем около пяти, на раутах, балах, скачках; неважно, кого и с кем сводил случай, — точек соприкосновения и шансов воспользоваться моментом было предостаточно. Но главное, здесь представлялась возможность встретиться с нужными людьми, которые находились вне сферы промышленности и банков, такими, как генералы, военные интенданты, придворные сановники, министерские секретари, депутаты, кое-кто из восточно-прусских юнкеров, а также владельцы газет, шеф-редакторы, председатели и секретари наиболее влиятельных обществ и организаций; впрочем, представителей этих последних из названных категорий было выгоднее приглашать в директорские кабинеты, при случае — к себе домой, где они быстро теряли твердую почву под ногами, колеблясь между почтительным восхищением и страхом, что в любом случае снижало их продажную стоимость.
      При этом неоценимое преимущество заключалось в том, что кто бы с этими «посторонними» ни встречался, было абсолютно все равно, беседует ли с ними Крупп или Маннесман, Симменс или Борсиг, Киркдорф или Гутенберг. Чтобы когда-нибудь проявилось различие в исходных точках зрения, а тем более несовпадение целей — такое исключалось совершенно.
      Скажем, по поводу необходимости расширения жизненного пространства двух мнений быть не могло.
      А с этим был непосредственно связан вопрос о колониях, и поскольку свободных взапасе уже не имелось, то каждый должен был признать, что в худшем случае не останется, по всей видимости, ничего другого, кроме как завладеть ими силой. По логике вещей это касалось важнейших колоний британских, французских, бельгийских и португальских, особенно в Африке. Бельгийское Конго можно было бы превратить в идеальную базу центральноафриканской колониальной империи! Сколько там источников сырья и дешевой негритянской рабочей силы! Германское колониальное общество непременно должно активизировать свою агитационную и пропагандистскую деятельность, и именно сейчас. Причины, которыми обусловлена необходимость такой активизации, в подробных объяснениях не нуждаются. Правда, для общественного сознания экономические аргументы ввиду их трезвости не слишком-то привлекательны, гораздо эффективнее аргументация, содержащаяся уже в программном заявлении, сделанном тридцать лет тому назад по случаю основания Общества; ее прекрасно можно использовать и сегодня: «В то время, как остальные культурные нации Европы располагают территориями в других частях света, где они могут развиваться и крепнуть, переселенческий поток наших сынов вливается в чужие расы и растворяется в них. Таким образом, немецкий национальный элемент за границей обречен на постепенное вымирание!» Да, именно так надо это преподносить людям в газетах, лекциях, на собраниях…
      Правда и то, хотя кричать об этом на весь мир было бы преступлением, что приобретение колоний не решит проблему избытка рабочих рук, особенно в деревне. Трудно предположить, чтобы немецкие рабочие с восторгом ринулись в тропики. Поэтому необходимо изыскать территории, которые были бы под рукой здесь, в Европе! И тут нельзя не согласиться с военными, требующими ради обеспечения будущего Германии оттеснить Россию как можно дальше на восток. Это подразумевает в первую очередь присоединение к Германии всех балтийских государств, до сих пор принадлежащих России; тем более что речь идет о землях, куда светоч культуры принесли немецкие рыцарские ордены! Во-вторых, вслед за этой северной областью нужно будет занять примыкающую к ней широкую полосу, которая протянулась бы через русскую Польшу на юг до самого Кавказа. А чтобы получить пригодные для земледелия площади, необходимо будет выселить с присоединенной таким образом территории живущих там поляков и украинцев. Ну и, конечно, евреев. Освобожденные таким образом земли получат немецкие поселенцы.