Золотой адмирал

Когда же Уайэтт дошел до рассказа о страшном шторме, его потемневшее от загара лицо сморщилось и голос стал резким. Слова сходили с языка медленно и неловко, когда он поведал о гибели «Надежды» со всеми матросами и о потере добытого таким тяжким трудом состояния.

— Ты в этом нисколько не виноват, мой милый. Что бы там ни ожидало нас впереди, мы выкрутимся. — Кэт стиснула его руку и твердо посмотрела в темные, широко расставленные глаза. Он поцеловал ее с благодарностью, граничащей с благоговением.

— И все же, моя голубка, не так, совсем не так представлял я себе свое возвращение. Нет у меня ни ожерелья, чтобы украсить твою чудесную шейку, ни отрезов шелка или парчи, чтобы сшить тебе новое платье. Должно пройти еще какое-то время, прежде чем я смогу все это дать тебе и позвать строителей для закладки нашего дома.

— Нет, Гарри, ты принес домой сокровище, которое дороже всего, что есть в Мексике или Перу, — тихо проговорила Кэт, приблизив губы к его уху. — Для меня во всем мире единственная ценность — это ты сам, стойкий, упрямый и любимый муж. И я уверена, что ты всего добьешься и счастье улыбнется нам.

Они немного помолчали, глядя на поднимающийся вверх по Темзе большой галеас, окруженный стаей голодных чаек.

— Возможно, милая Кэт, я преувеличил свое невезенье, — улыбнулся он. — В общем-то мы с тобой не такие уж бедные и даже можем купить небольшой коттедж. — На ее вопросительный взгляд он добавил: — Благодаря сэру Френсису. И немудрено, что его всегда любили подчиненные.

— И почему же?

— Это он первый подал пример, отказавшись от своей доли сокровищ, что были завоеваны нашей эскадрой. У меня в этом сундучке около двадцати пяти фунтов чистейшего золота. Как я уже говорил, нам хватит, по крайней мере, на собственную крышу.

— Собственный дом… — Глаза у Кэт заблестели. — О Генри, это было бы раем! — Но тут же она поспешила виновато добавить: — Нет, конечно, от Полли Фостер я не видела ничего, кроме невероятной щедрости и доброты.

— Вдова Фостер будет вознаграждена в первую очередь, поскольку Николас Спенсер… — Он вспыхнул и, к несчастью своему, осознал, что ищет глазами позорное вздутие под фартуком Кэт. — Ты говоришь, что для бедного Ника наступили тяжелые времена?

— Да. Полли говорит, что Ник Спенсер устроился работать простым изготовителем парусов — на верфи мастера Петтса, что на другом берегу реки.

— В самом деле? — Уайэтт оживился. — Тогда уж точно у нас будет о чем поговорить.

Кэт взглянула на него, как певчая птичка, испуганная неожиданным движением.

— Разве из-за меня ты не бросишь море?

Он коротко рассмеялся.

— Да нет же, Кэт, нет. Во время нашего плавания я познакомился с некоторыми особенностями, касающимися строительства кораблей, которые должны ходить в длительные плавания и сражаться далеко от Англии. Я даже выслушивал специальные мнения нашего адмирала насчет того, как следует вооружать боевой корабль и рассчитывать его нагрузку.

— О Гарри, Гарри! Как было бы замечательно видеть тебя каждый день. Хотя бы какое-то время. — Блеснули в лучах заката ее светлые волосы, и она теснее прижалась к этому поджарому телу, о котором так долго могла только мечтать. — И вот что, давай переселимся на другой берег. Там, в Хорсей-даун или в Соутуарке, никто никогда не узнает, что это, — она презрительно щелкнула себя по животу, — сорняк, а вовсе не твое доброе семя.

Глава 3

В ЗАМКЕ ФОТЕРИНГЕЙ

Зловещие тучи выросли над горизонтом для Елизаветы и ее английского королевства осенью 1586 года. Повсюду на континенте, за исключением Нидерландов, ходили разговоры о большом крестовом походе, который замышляли главные фигуры контрреформации. В Испании, Португалии и на двух сицилийских островах заканчивалось строительство военных кораблей — и все потому, что на сей раз магическое зеркало сэра Френсиса Дрейка изменило ему и он каким-то образом упустил возможность перехватить в том году испанскую флотилию у берегов Кубы, когда уходил обратным курсом с Матанзас в Кабо Антонио.

Хуже того, поступили неопровержимые сведения о том, что Филипп Испанский и католические власти державы своим декретом приговорили Елизавету к смерти. С их стороны это было вполне логично, поскольку дочь Анны Болейн являлась главной опорой протестантского движения и ее королевство стало точкой сплочения сил для безжалостно преследуемых голландских и французских гугенотов.

В тавернах, особенно вдоль побережья, даже люди простого сословия глухо ворчали, что, мол, с этой Марией Шотландской нужно наконец что-то делать, поскольку она непременно присвоит себе корону Англии, если восстановится власть католиков. Какого черта эта наглая потаскушка, у которой было по меньшей мере два мужа и Бог знает сколько любовников, продолжает жить-поживать в приятном тюремном заключении в Чартли? После раскрытия заговора Энтони Бабингтона, когда было доказано, что не только король Филипп, но и сам Папа предлагали вознаграждение за убийство королевы, вспыхнуло всенародное возмущение.

Несмотря на все, сама Елизавета продолжала смотреть сквозь пальцы на грозящую ей опасность и упорно отказывалась даже рассматривать вопрос о подписании смертного приговора неисправимой интриганке — своей кузине Марии. По своему обыкновению, королева колебалась между сверхосторожностью Беркли и раздраженной воинственностью Уолсингема. Хуже того, Елизавета внезапно прекратила платить своим войскам, стоявшим на защите протестантского дела в Нидерландах. Ни единого шиллинга не желала она вкладывать и в завершение строительства новых военных судов в Дептфорде и Гринвиче.

Напрасно ее новый Верховный адмирал лорд Хоуард Эффингемский дружески пенял ей на то, что это равносильно согласию лишиться трона. Не способствовало общественному успокоению и то, что Дрейка считали слишком неродовитым для присвоения ему звания главнокомандующего военно-морским флотом королевы — хотя из десяти тысяч человек, знающих о ратных трудах Золотого адмирала, одному только было хоть что-то известно о лорде Хоуарде Эффингемском. Слава его была еще впереди — и, впрочем, не за горами.

Возвращающиеся из плаваний морские капитаны с беспокойством передавали многочисленные слухи о бурной активности в Лиссабоне, Кадисе, Байоне и других испанских портах. На их верфях тысячи рабов — маронов, турок, европейцев-протестантов — трудились и выматывались настолько, что с ног валились от усталости.

Сознанием англичан правила мрачная неопределенность. Почему Глориана не желает повернуться лицом к назревающей опасности? Всем, кроме совсем уж безнадежных дураков, было ясно как Божий день, что ей и Англии скоро придется сражаться за само свое существование против подавляющей мощи Филиппа и его союзников. Теперь, когда не стало больше друга Англии Анжу[63], герцог Гиз отдавал, хоть и скрытно, богатство и мощь франции на подкрепление сил контрреформации.

Вдоль всего южного и восточного побережий Англии дворяне за свой счет стали строить наблюдательные вышки, проводить строевые учения с отрядами самообороны и обучать своих неуклюжих деревенских парней тому, как, помимо навозных вил, нужно пользоваться пикой. Снова зазвенели луки и стрелы полетели в вековые дубы-мишени, и одновременно повсюду возникали полигоны для пристрелки кремневых ружей. Если бы было даровано время, заявляли простые англичане, они смогли бы сдержать неприятеля. Но будет ли это время даровано? Похоже, не оставалось никаких сомнений в том, что «Английское предприятие» — так испанцы называли свое запланированное вторжение в Англию — непременно начнется к середине лета, прежде чем строительство новых кораблей королевы, хотя бы в половинном количестве, будет закончено.

Однако оптимисты находили некоторое утешение в существовании горстки удобных в обращении военных кораблей с наклонными мачтами, которые теперь поднимали на борт свою артиллерию. Недавно законченные на военно-морских верфях, стояли большие корабли «Лев», «Дредноут»и «Радуга», полностью загруженные и экипированные, но еще окруженные рабочими лесами и клетями. В других местах четыре галиона, новой постройки, с одноуровневыми палубами, «Роубак», «Золотая монета», «Королевский купец»и барк «Хоупвелл», построенные на деньги Лондонского Сити, ставили мачты в степсы и натягивали ванты.

— Это превосходные корабли, — сообщил Генри Уайэтт своей жене, когда они двигались по дороге, ведущей с судостроительной верфи Джона Эйди в Эрите, — но, увы, их слишком мало.

— Как идет работа на «Мести»?

— Медленно, чертовски медленно, — проворчал Уайэтт и, обняв Кэт рукой за плечи — она чрезвычайно раздалась в талии, — помог ей преодолеть некрутой подъем, ведущий к их прочному, заросшему плющом каменному коттеджу, расположенному возле Бэтл-бридж.

— Но почему строительство так хромает? — с трудом дыша, проговорила Кэт и стерла капли пота с короткой верхней губы.

— Из-за нехватки денег. Не хватает половины хороших корабельных или даже обычных плотников и прочих квалифицированных строителей, — с горячностью объяснил он. — Но все же когда «Месть» сойдет на воду и поплывет, моя куколка, он будет загляденьем. Больше нигде я не видел подобной мощи, столь удачно сочетающейся с высокими скоростными качествами.

Кэт улыбалась про себя, пока Уайэтт болтал без умолку, вставляя в свой рассказ какие-то замысловатые словечки из морского жаргона, столько же мало ей понятные, как турецкая молитва. Но это было совсем не важно. Гарри был счастлив. В конце концов он победил в себе чувство горечи, порожденное потерей двух его судов с командами.

Она надеялась также, что ему удастся забыть о ребенке, который вскоре должен родиться и стать лишь кукушкой в семейном гнезде Уайэттов. Кэт пыталась даже молиться о том, чтобы приблудный ребенок Френсиса Декстера родился мертвым или погиб в борьбе с ее организмом за вхождение в этот мир; но напрасно: ей это как-то не удавалось. По иронии судьбы, он все рос в ее животе и оказался гораздо активней, чем в той же стадии Генриетта.

— Это правда, — наконец поинтересовалась она, — что раскрыт еще один заговор против ее величества?

— Ей-богу, это так! Всего два дня назад схватили вооруженного убийцу — он стоял за шпалерами. На допросе он признался, что ему заплатили флорентийскими дукатами.

— Уж теперь-то, наверное, Гарри, королева наконец обезвредит эту красивую французскую гадюку, которую она так долго пригревала на своей груди?

— Наверное — ведь под угрозой оказалась безопасность Англии.

Перед тем как скрыться за рядом лохматых кустов бирючины напротив их коттеджа, Уайэтт не удержался и бросил прощальный взгляд через плечо на далекие стапели, на которых с такой удручающей медлительностью обретал свою форму большущий галион «Ковчег Ралея». Со спуском на воду этот прекрасный корабль будет самым высокобортным военным судном из всех, что строились до сей поры для нового военно-морского флота.

За ним виднелись силуэты килей и шпангоутов «Элизабет Дрейк»и «Элизабет Джоунас». Закончат ли их строительство вовремя, чтобы они смогли участвовать в нападении на высокие каракки испанского адмирала маркиза Санта-Крус? Это кажется маловероятным, размышлял рыжеволосый подмастерье корабельного плотника.

В тот самый день, когда Кэт Уайэтт, корчась от боли и стыда, родила здорового черноволосого младенца, из ворот дворца Уайтхолл на пришпоренной лошади так стремительно вылетел всадник, словно сам дьявол гнался за ним по пятам. Он летел все быстрее, и вскоре эскорт его стал отставать в этой бешеной скачке по дороге к замку Фотерингей, куда 14 октября перевезли государственную преступницу Марию Шотландскую. Там ее дело разобрала королевская комиссия, которая без тени сомнений признала Марию Стюарт виновной в заговоре против жизни ее царствующей кузины.

Этим всадником был секретарь мастер Биэйл, и шпоры свои он кровавил из страха, что ее величество королева может в последнюю минуту почувствовать угрызения совести — как это, впрочем, и произошло — и послать нарочного с приказом отменить смертный приговор королеве Шотландии, несмотря на то, что он должным образом подписан и скреплен печатью. Углубившись в сельскую местность достаточно далеко и скача по красивым холмам и долинам Бедфордшира и Хантингдоншира, мастер Биэйл поехал потише, чтобы его мог догнать эскорт. И только тогда ему стала очевидной чрезвычайно досадная и критически серьезная оплошность. Кто-то забыл включить в их число королевского палача. Не смея возвращаться, мастер Биэйл волей-неволей обшаривал округу, ища человека, искушенного в подобных делах.

И вот изможденный до предела, с глубоко ввалившимися глазами мастер Биэйл передал этот коротенький лист пергамента, которому суждено было на столетия вперед определить судьбы Европы и мира, в руки человека, наделенного продолговатым лицом с острыми чертами, — в руки сэра Энгюса Поулета.

Начальник тюрьмы замка Фотерингей приступил к выполнению своих обязанностей с той же поспешностью, что и мастер Биэйл. К приговоренной для последней исповеди послали священника, а в Хантингдон отправился конный отряд, вернувшийся тем же вечером с дюжим чернобородым детиной, в ужасе лепетавшим, что у него в подобного рода делах нет никакой сноровки. Когда на следующее утро жизнелюбивая, легкомысленная и трогательная Мария, бывшая королева Франции и все еще королева Шотландии, склонилась над плахой, городской мясник Хантингдона срубил с ее плеч красивую, но уже чуть седеющую головку, причем сделал это так неумело, что одним ударом не обошлось: раз шесть опускался его топор, чтобы закончить это кровавое дело. После этих шести ударов война с Испанией и сторонниками контрреформации стала делом решенным.

Обо всех этих важных делах Кэт и Генри Уайэтт какое-то время оставались в полном неведении — их слишком занимали собственные проблемы. Посещающей Кэт повитухе показалось довольно странным то, что молодая чета может вглядываться в их прекрасного, крепкого сына-малютку с таким незначительным удовлетворением.

Глава 4

ПОМЕСТЬЕ ПОРТЛЕДЖ

Хьюберт Коффин помедлил перед тяжелой, усеянной гвоздями дверью, ведущей в бывший поистине впечатляющий арсенал поместья. За ней он распознал низкий глубокий голос Питера Хоптона. Питер рассказывал:

— Вы никогда не найдете другой такой прекрасной земли, как Америка. Ну, ребята, скажу я вам, эти жемчужины там во всех устрицах, и даже самые ленивые туземцы ходят в ночные горшки из чистейшего золота и спят на мехах, которые потоньше, чем на капюшонах олдерменов![64]

Широко улыбаясь, Хьюберт замер на пороге, не решаясь войти, когда услышал привычный хор охов и ахов — в большом холле собрались вольные йомены, арендаторы и независимые фермеры, чтобы учиться военному делу у обученной рати сэра Роберта Коффина, и теперь они с удовольствием прохлаждались, упиваясь байками Питера о богатой стране Виргинии.

— А если вы желаете иметь тепленьких покорных и послушных девчонок, — рассказчик смачно подмигнул, — тогда, мужики, там вам на выбор дочки вождя дикарей. На мордочку эти бабенки вполне смазливые, и сложенье у них недурное, в чем сами легко можете убедиться, потому что вся их одежда — это лоскут, обернутый вокруг бедер, и редко что-нибудь больше.

— Брось, парень, — вмешался голос с резким девонширским акцентом, — дуришь нас, что ли?

— Бог мне судья, — прогремел Питер, — я бы ни на волос вам не соврал.

Тут громко заговорил неглупого вида парень, в котором было что-то от клерка.

— Но где же все эти богатства, добытые вами, мастер Хоптон? Вы ведь сейчас всего лишь простой канонир.

Через полуоткрытую дверь Хьюберт заметил, как Питер в сердцах покачал своей желтоволосой головой.

— Эх, парень, душу ты мне терзаешь такими сомнениями. Добыча моя, взятая в Санто-Доминго и Картахене, а также богатства, которые мне принес штурм крепости вождя Чапунки, все это я потерял, когда барк «Надежду» накрыло огромной волной у побережья Виргинии. С ней затонуло еще большее состояние, завоеванное моим добрым другом и кузеном Генри Уайэттом.

Питер случайно глянул вверх, увидел Коффина и нахально ухмыльнулся.

— Вот, сквайр Коффин подтвердит мои слова. Разве «Надежда» не затонула возле острова Роанок?

Хьюберт кивнул, но воздержался, не стал говорить о том, что Питер все накопленные им ценности благополучно привез домой — хотя до сих пор все жаловался на свою планиду за то, что пришлось ему все же расстаться с угодливыми служаночками из племени монокан.

— Хорошо, что все вы собрались, — заговорил молодой Коффин, окинув взором спокойных светло-карих глаз головы и широкие красноватые лица сельчан, в неловкости застывших в увешанном оружием зале.

С первого же взгляда бросалось в глаза, что почти развалившиеся окна старинного арсенала поместья Портледж стояли без стекол — как и почти четверть века до этого. Тут и там сквозь крышу залы пробивался дневной свет — вот до чего обеднел сэр Роберт.

— У меня новость. Только что из Байдфорда, — объявил он звенящим голосом, — отправляется экспедиция против испанских папистов.

— Кто будет командовать? Гренвилль? Хоуард? Фробишер? — раздался хор голосов.

— Нет. Кто же еще, как не наш девонширец, наш славный сэр Френсис Дрейк.

Даже Питера Хоптона поразило, с каким жаром люди восприняли это сообщение. После взрыва ликования сельчане сгрудились вокруг Хьюберта, почтительно желая узнать об условиях найма добровольцев. Какова будет доля простого солдата или йонкера? Какую можно ожидать компенсацию в случае потери зрения или конечностей?

— Что касается последнего, — заявил им Коффин, — вы не получите никакой компенсации — ни фартинга. Я считаю делом чести предупредить вас, что все морские порты в Англии просто кишат безрукими и безногими попрошайками, которые когда-то служили на кораблях королевы.

— Моряки — это ладно, — выкрикнул щербатый деревенский парень, — но я-то, я-то ведь пойду в солдаты. Их-то судьба неужто не лучше матросской, ваша честь?

— Нисколько не лучше! — живо отвечал Хоптон. — И в придачу ты будешь выполнять какую-то долю матросской работы.

На руке молодого Коффина блеснуло кольцо с печатью, и разворачиваемый им документ мягко потрескивал.

— Королевская эскадра, — объявил он, — должна собраться в Плимуте в течение месяца марта этого, тысяча пятьсот восемьдесят седьмого года от Рождества Христова. В составе ее будут три наших новых военных галиона: «Лев», «Дредноут», «Радуга»и старина «Бонавентур», который некоторые из вас видели, а кое-кто даже на нем служил. Инспектор кораблей оказал ему честь, прибавив к его названию имя королевы, так что наш старый флагман теперь известен как «Елизавета Бонавентур».

Плотный туман с Ирландского моря начал заволакивать девонширский ландшафт, и вот его щупальца стали пролезать в разбитые окна старинного здания. Печальные вздохи ветра, раздававшиеся в сосновом лесу, что раскинулся за норманнской башней поместного замка, отчетливо зазвучали и в арсенале, когда люди вдруг замолчали, захваченные жгучим интересом.

— Помимо этих, будут четыре больших военных корабля, принадлежащих Лондон-Сити, и четыре корабля, принадлежащих нашему адмиралу!

Снова поднялось ликование, как, впрочем, поднималось оно по всей Англии, когда народ с тревогой и надеждой смотрел на единственного человека, который мог бы держать католические державы на почтительном расстоянии, ибо с тех пор, как стало известно о казни Марии Шотландской, по всему разъяренному Европейскому континенту стали сколачиваться армии. Летом непременно будет сделана попытка вторжения — в этом были уверены все.

Молодой сквайр оглядел собравшихся и твердо спросил:

— Кто из вас хочет участвовать в этой экспедиции?

Все, за исключением нескольких престарелых йоменов, которые, видимо, не могли покинуть свои фермы, подняли руки, после чего послали за викарием Джефферсом, чтобы он записал их имена и пожелал им как следует отличиться.

— Через день на восходе солнца вы соберетесь здесь, — уведомил добровольцев Коффин-младший. — Я поведу вас строем в Байдфорд, где мы погрузимся на корабль, идущий в Плимут. А теперь ступайте и займитесь своими делами.

— А вы, ваша честь? — спросил кузнец. — Мы не пойдем воевать, если кто-нибудь из Коффинов не поведет нас.

Худое лицо Коффина застыло в напряженной маске. Недавно у него случился рецидив, хотя и в более мягкой форме, той мучительной лихорадки, что скрутила его у островов Зеленого Мыса.

— Я иду с вами. Так же, как сэр Роберт вел ваших отцов, а сэр Джеффри — ваших дедов.

Они грянули здравицу в честь молодого сквайра, и, как подобало свободным людям, каждый из этих парней с мозолистыми ладонями вышел вперед, глянул ему в глаза и крепко пожал руку.

Оставив Питера Хоптона производить инвентаризацию немногочисленного годного к бранной службе оружия и доспехов, оставшихся в собственности сэра Роберта, он зашагал назад к сырому, продуваемому сквозняками помещичьему дому, не замечая резких скрипучих криков бесчисленных грачей и галок, кружащихся над его замшелой и древней главной башней.

На средства, привезенные им из Картахены, многое уже было сделано для реставрации большого холла в его былом великолепии. Он удовлетворенно улыбнулся: в оконных рамах виднелись новые ромбовидные стекла и полоски свинца. Новые дубовые ступеньки появились тут и там вдоль большущей лестницы, ведущей наверх в типично норманнскую галерею, где теперь яркими красками горели гобелены, что когда-то украшали дворец алькальда Картахены. Эти и другие украшения, такие, как захваченные у врага военные флаги, церковные мантии и накидки с капюшонами, висели, бросаясь в глаза богатством живых красок, среди изъеденных мышами и молью трофеев, накопленных прошлыми поколениями.

С большим удовольствием заметил он сияющие на видавшем виды буфете два высоких серебряных канделябра с изысканной гравировкой, чеканный поднос и кувшин из того же металла. Наверху новые льняные простыни и покрывала, сделанные из меха молоденьких лам, придавали больше уюта той постели, в которой престарелый сэр Роберт проводил теперь почти все свое время по причине серьезного ранения, полученного в 1580 году, во время кровопролитной жестокой осады Смервика, когда лорд Грей разбил и уничтожил тех папских добровольцев, что вторглись в Ирландию под бездарным руководством бывшего эскулапа Николаса Сандерса. О том, что реставрация родового имения в Портледже находилась только в начале, со всей очевидностью говорила все еще протекающая над галереей крыша и его почти развалившиеся конюшни.

Засунув руку в сумку, притороченную к поясу, Коффин-младший извлек оттуда еще одно послание, прибывшее вместе с депешей, сообщавшей о предстоящем сборе сил Дрейка в Плимуте. Почерк был изящным, незнакомым, в нем было что-то иностранное, но его содержание излагалось на хорошем, чистом английском языке.

Это письмо, видимо, пришло из Испании в Байдфорд удивительно скоро — всего за три месяца. В нем содержались те слова, которые Хьюберт и предполагал увидеть, когда медленно тянулись неделя за неделей и никаких сообщений не приходило от Розмари Кэткарт и сама она не появлялась. В своем личном кабинете, мрачной сыроватой комнатушке, лишенной того предмета современного комфорта — камина, Хьюберт прочел ее послание.

«Кадис, 18 декабря.

Милый мой возлюбленный, только после долгого спора в моей душе между страстным желанием и чувством долга я берусь за перо и сообщаю тебе, что, как бы я ни обожала тебя, я не могу оставить отца, поскольку я теперь у него единственное дитя — мои единокровные брат и сестра погибли от мора после того, как ушел ваш флот. Отец сильно сломлен духом и мучительно разрывается между требованиями его религии и любовью к стране, где он родился и вырос. Ты должен понять и простить меня, мой милый Хьюберт, ведь я не могу приехать к тебе, хоть и отчаянно этого желаю. Дорогой, помни, что пути Господни неисповедимы, и все мы должны покорно склоняться перед его всевышней волей.

Но помни обо мне только одно: я никогда не выйду замуж, никогда не забуду величие твоей души и благородство твоих поступков. Верь мне всегда.

Обожающая тебя

Розмари».

Немного дрожа от озноба, Хьюберт встал, подошел к окну и стал смотреть на мокрый двор, где между кочками длинной ярко-зеленой травы тускло поблескивали булыжники.

— Это недопустимо, — пробормотал он. — Видит Бог, я привезу ее в Портледж во что бы то ни стало, даже если мне придется в придачу привезти сюда и старого Кэткарта.

Он распрямился и пошел в комнату больного, чтобы сообщить сэру Роберту о своем решении снова послужить под началом Золотого адмирала.

К своему большому огорчению, Хьюберт Коффин не был, как прежде, назначен в команду корабля «Елизавета Бонавентур», а оказался на том самом маленьком «Френсисе», который он в последний раз видел выбирающимся из залива Роанок. Вместо того чтобы пойти ко дну возле побережья Виргинии, судно, гонимое сильнейшим ветром, унеслось так далеко в Атлантику, что его командир, сильно нуждаясь в запасах воды и пищи, остался с одним лишь выбором — идти на родину, и потому «Френсис» стал первым из кораблей армады, достигшим берегов Англии.

Тем не менее Хьюберту было оказано особое уважение как джентльмену, прежде плававшему с адмиралом. С теми, кого он привел из западной части Девона, его назначили капитаном на борт «Френсиса» — собственности Дрейка.

На этот раз разрастающийся порт Плимута не стал свидетелем поспешных беспорядочных приготовлений, которые предшествовали походу на Байону. Выведенные Дрейком из Плимута тридцать кораблей были прекрасно снабжены всем необходимым, вооружены и укомплектованы личным составом.

В уединении своей заново отделанной в ярких тонах каюты сэр Френсис Дрейк с глубоким удовлетворением перечел полученное им поручение и инструкции, подготовленные верным его другом Уолсингемом и подписанные самой королевой. Он провел рукой по желтовато-светлым волосам, в которых тут и там пробивались серебристые пряди. Он одарил вице-адмирала Роберта Флика, стойкого и бравого солдата, командующего лондонскими галионами, той своей особенно очаровывающей улыбкой.

— Послушай вот это, — сказал он Флику, перекрывая своим голосом ленивое поскрипывание рей и ритмичное шипение волн, трущихся о борт флагманского корабля. — Это та часть моего задания, которая отвечает моим самым сокровенным желаниям.

«Вам надлежит помешать соединению в единую силу кораблей короля Испании, вышедших из разных портов, не давать им запасаться провизией, преследовать их в том случае, если они направятся к Англии и Ирландии, как можно большее их число отрезать от берега и помешать их высадке, а также нападать на те, что пойдут к Испании из Вест — или Ост-Индии или же выйдут из портов Испании; особо же вам надлежит тревожить их корабли в самих гаванях».

— Заметил? — улыбнулся Дрейк в отличном расположении духа. — «Тревожить их корабли в самих гаванях». — И, поигрывая изумрудной подвеской, которую он сегодня выбрал, чтобы носить в левом ухе, продолжал: — А не лучше ли разбить весь флот в гавани вместо того, чтобы гоняться за ним по частям? Да, дружище Флик, думаю, мне нужно уделить особое внимание этому месту в инструкциях.

Дрейк вдруг вскочил, откинул голову назад и звонким голосом провозгласил:

— Я так подпалю бороду королю Испании, что вонь от ее тления разнесется за моря и океаны и объемлет сушу!

Глава 5

ВЫСЕЧЕННАЯ ИСКРА

Из-за необычайно сильного шторма, застигшего английскую эскадру у мыса Финистерре, только 15 апреля 1587 года последний корабль Дрейка появился в заранее установленном месте встречи у Кабо-Рока, мыса, лежащего несколько севернее устья реки Тахо.

Хьюберт Коффин записал в своем журнале:

«Как если бы искупить свои злодеяния, боги моря отдали в наши руки два крепких торговых судна из Миддельбурга, только что вышедшие из Кадиса. Их капитаны, когда им было обещано, что их жизнь и суда останутся неприкосновенными, сообщили, что в просторной гавани Кадиса стоит большое количество крупных судов с запасами, а также много галионов и галеасов, которые испанский король заказал построить для себя в Италии. Эти пленники далее свидетельствовали, что гавань Кадиса так переполнена судами, что свободной остается примерно три кабельтовых открытой воды.

Сегодня утром, 19-го числа, все капитаны сигналом были приглашены на борт флагманского корабля. Как капитан «Френсиса»я прихватил с собой старшего канонира Питера Хоптона.

Когда собрался совет, сэр Френсис изложил свои планы, против которых гневно возражал вице-адмирал Уильям Бароу. В сильном раздражении вице-адмирал заявлял, что всякое нападение на Кадис будет чистейшей глупостью, поскольку город мощно укреплен; кроме того, в гавани стоит Бог знает сколько вражеских военных кораблей. С горячностью, какой я никогда прежде не замечал в его характере, сэр Френсис Дрейк перебил Уильяма Бароу, громко крича: «Вам приказывается следующее: следовать за моим флагманом и подчиняться моим сигналам». По-моему, в возражениях вице-адмирала было много справедливого, однако он слишком долго служил в военно-морском флоте и, наверное, к старости стал боязливым.

В заключение сэр Френсис указал, что, в конце концов, некоторые моменты нужно оставить на произвол судьбы и что в морской войне нет ничего определенного «.

Под жарким солнцем у сквайра Хьюберта Коффина разболелась голова, и он закрыл свой письменный стол как раз в тот момент, когда его штурман, перевалившись через борт, ступил на крошечный ют «Френсиса».

— Видна земля, сэр. Наш разведчик только что подал сигнал.

Вскоре и сам Хьюберт сумел различить берег Испании: за вздымающимся синим простором тянулась простая желто-коричневая полоска земли. Как бы ему хотелось иметь сейчас при себе эти магические стекла, которые постепенно входили в практику. С помощью такого инструмента далекие предметы выглядели так, будто каким-то чудом они оказывались под рукой.

Поскольку собственное судно Дрейка являлось одним из самых малых кораблей, то и шло оно далеко позади за кормой тех восьми галионов и больших кораблей, что теперь составляли основную ударную силу его эскадры. Между ними и маленьким «Френсисом» шли другие частные суда: два принадлежали Хоукинсам и одно — старому сварливому Мартину Фробишеру, хоть он и ненавидел Дрейка до мозга костей и неоднократно в этом признавался. Там были также частные корабли из Гулля, Плимута и с острова Уайт, имеющие на борту лишь по две пушки, но битком набитые полными страстного желания, крепкими и энергичными юношами и мужчинами.