Царство зверя - Павел Первый

      Пален. Ни при чем, государь!
      Павел. Ну то-то же! Извольте, сударь, докладывать.
      Пален (продолжая доклад). В случае неисполнения королем Прусским предписания, господин первый консул приглашается…
      Павел. А скажите-ка, граф, в тысяча семьсот шестьдесят втором году, когда государя, отца моего, убили, вы где быть изволили?
      Пален. Здесь, в Петербурге, ваше величество!
      Павел. Здесь? И что же делали?
      Пален. Был молод и в чинах малых. Конной гвардии субалтерн-офицером, ничего не знал про заговор…
      Павел. Не знали тогда?.. Ну, а теперь знаете?
      Оба встают и молча долго смотрят друг другу в глаза.
      Павел. Отвечайте же, сударь! Знаете или не знаете, что меня убить хотят?
      Пален. Знаю, государь!
      Павел. Знаете… и молчите?..
      Пален. Ваше величество, я сам во главе заговорщиков…
      Павел. Вы?.. вы?.. Что такое?.. (Отступая в ужасе.) Сумасшедший!..
      Пален. Никак нет, государь, я в совершенном рассудке…
      Павел. Так я… я… что ли, я с ума сошел?.. Печку — льдом!..
      Пален. Государь, умоляю, минуту спокойствия. Если бы я не был уверен, что ваше величество обладает мудростью высочайшею, не столь человеку, сколь Божеству присущею…
      Павел (топая ногами в ярости). Да говорите же, говорите, черт побери, что, что, что такое?..
      Пален. Дело столь явное, что и говорить почти нечего: я — во главе заговорщиков, дабы знать все, следить за всем и тем вернее охранять от покушения злодейского священную особу вашего императорского величества. И слава Богу, уже все нити заговора в моих руках: шагу не сделают, слова не вымолвят, чтобы я не узнал.
      Павел. Умны, сударь, слишком умны, так умны, что с ума свести можете… Ванька-встанька!.. Да как же вы смели не донести мне тотчас же?
      Пален. Сколько раз хотел, уже слово было в устах моих. Но, не имея улик достовернейших, — коих и вы, ваше величество, еще не имеете?.. (Пристально глядит на Павла.) Не имея оных улик и милосердствуя, — простите, государь, слово сие из недр души болящей исторгнуто, — милосердствуя к вам, щадя сердце родительское, я медлил — и в том вина моя единственная; видит Бог, мочи моей не было, мочи моей нет и сейчас сказать отцу, что сын его возлюбленный, первенец…
      Павел. Александр!..
      Пален. Да, государь-наследник — отцеубийца мысленный…
      Павел. Сгинь, сгинь, пропади!.. Никогда не поверю я, чтоб Александр… Александр… дитя мое, мальчик мой милый!..
      Пален. Я полагал, что ваше величество знать изволит более. (Подавая бумагу.) Вот список заговорщиков: их высочества, оба сына ваши, обе невестки, ее величество и почти все командиры полков, министры, сановники…
      Павел (читая). Все, все, все!.. За что, Господи?.. Что я им сделал?..
      Пален. Я знал, государь, сколь тяжко…
      Павел. Ох, тяжко!.. Тяжко!.. Тяжко!.. Уж лучше бы сразу убили!..
      Падает на стул и закрывает лицо руками. Молчание.
      Павел (вскакивая). Сию же минуту всех — в кандалы, в Сибирь, в каторгу!.. А его… Александра… его… расстрелять!..
      Пален (вскакивая). Ваше величество, взять под арест всю царскую фамилию без явных улик — ни у кого рука не подымется, я не найду исполнителей. Сим возмутить можно всю Россию, не имея через то еще верного средства спасти особу вашего величества…
      Павел. Так что же?..
      Пален. Одно из двух, государь: или казнить меня извольте тотчас, как изменника, или доверьтесь мне совершенно…
      Павел. Не многого, сударь, хотите! Ну, а если вы?..
      Пален (встав на колени и подавая шпагу). Пронзите, ваше величество, сердце, пламенеющее верностью, — и с блаженством умру здесь, у ног моего государя!
      Павел кладет обе руки на плечи Палена, наклоняется к нему и смотрит в глаза долго.
      Павел. Лжет?.. Нет… Так лгать нельзя… А если лжет, то не человек, а дьявол, дьявол, дьявол!..
      Пален. Ваше величество!..
      Павел. Ну, прости… Верю.
      Обнимает и целует Палена, потом отходит к столу и сидит молча, опустив голову на руки.
      Пален (вставая). Угодно вашему величеству знать?
      Павел. Нет, нет… Потом… Будет с меня!.. А теперь говори скорее, что делать.
      Пален (подавая бумагу). Вот указ, на сей случай мною приготовленный: государя-наследника — в Шлиссельбург, великого князя Константина Павловича — в крепость, ее величество — в Архангельск, великих княгинь — по монастырям отдаленнейшим.
      Павел. Подписать?
      Пален. Токмо указ оный за вашею подписью в руках имея, действовать могу без промедления.
      Павел подписывает.
      Павел. Еще что?
      Пален. Из покоев государыни в спальню вашего величества двери забить наглухо.
      Павел. Велел сегодня. Еще?
      Пален. Кавалергардского полка офицеров со всех караулов снять.
      Павел. Что вы, сударь? Налгали вам: ребята верные — я их всех знаю…
      Пален. Ежели, ваше величество, лучше знать изволите…
      Павел. Ну, ладно, ладно — делай, как знаешь… Надоело… Устал я что-то… (Зевает.) О-хо-хо-шеньки… Только бы выспаться… Ну, все что ли?
      Пален. Все… Виноват, государь, — еще одно…
      Павел. Кончай-ка, братец, скорее!.. Говорю, надоело…
      Пален. Давеча курьер задержан в Гатчину с подложным указом…
      Павел. Аракчееву? Где? Покажи!
      Пален подает указ.
      Павел. Да это подлинный. Разве не видишь — моя рука?
      Пален. Вижу, государь, что генерал Аракчеев, враг мой злейший, на место мое назначается военным губернатором, дабы истребить меня, — вижу и глазам своим не верю…
      Павел (разорвав указ). Веришь теперь?
      Пален. Верю.
      Павел. Ну все?
      Пален. Все.
      Павел. Когда?
      Пален. Завтра или в сию же ночь.
      Павел. Опять не спать?
      Пален. Почивать извольте с Богом, я за вас не сплю.
      Павел. Спасибо, друг… Ну, торопишься, чай, — дела много. Ступай!
      Пален, поцеловав руку Павла, отходит к двери.
      Павел. Подожди.
      Павел идет к Палену и опять, как давеча, положив обе руки на плечи его, смотрит ему в глаза.
      Павел. Петр Алексеевич… Петр, любишь ли ты меня?..
      Пален. Люблю, государь…
      Павел. Любишь?
      Пален. Ваше величество, вы сами знаете: у меня только Бог да вы. Я душу мою положу за вас!
      Павел. Душу твою за Меня положишь? — сказал Господь Петру — и петух пропел… Ну, прости… Верю, больше верить нельзя. Дай перекрещу… Помоги тебе, Господи… (Крестит, обнимает и целует Палена.) Ну, с Богом, с Богом!
      Пален уходит. Павел опускается в кресло, откидывается головой на спинку, закрывает глаза и дремлет. Входит Кутайсов на цыпочках.
      Павел (просыпаясь и вздрагивая). Кто? Кто?
      Кутайсов. Я, ваше величество, я, Иван.
      Павел. А, Иван… Ванька-встанька… Вот напугал… И чего ты все мышью крадешься?..
      Кутайсов. Я потихоньку, потихонечку… разбудить боялся…
      Павел. Да, вздремнул. Так-то вот днем все дремлется, а по ночам не сплю. А знаешь, Иванушка, ведь нас убить хотят…
      Кутайсов. Что вы, что вы, ваше величество!..
      Павел. А небось, ежели меня убивать будут, так вы все разбежитесь. Поражу пастыря — и рассеются овцы. И ты, Иванушка, ты первый — мышкою-с, мышкою-с…
      Кутайсов. Ваше величество…
      Павел. Ну, что мое величество? Струсил, а? Полно. Чего трясешься? Пошутил, а ты и поверил, дурак… Не бойся, брат, мы еще с тобою долго будем жить, поживать, печку льдом натирать.
      Кутайсов. Не я, государь, видит Бог, не я…
      Павел. Не ты, так я. Оба мы с тобою, видно, Иванушки дурачки. Ступай-ка, доложи княгине Анне, что сейчас буду.
      Кутайсов идет к дверям направо.
      Павел. Постой.
      Пишет письмо, запечатывает и отдает.
      Павел. Курьеру в Гатчину к генералу Аракчееву. Явиться немедленно. Скакать во весь дух, чтоб к ночи был здесь. Да никому о том не говори, — никому, слышишь? — ни даже графу Палену. Головой отвечаешь!
      Кутайсов. Будьте благонадежны, ваше величество, — я потихоньку, потихонечку!
      Кутайсов уходит. Павел опять, как давеча, опускается в кресло, откидывается головой на спинку и закрывает глаза. Потом встает, медленно идет к двери направо, зевает и потягивается.
      Павел. О-хо-хошеньки!.. Спать, спать, спать!..
      Павел уходит направо. Из двери слева входят Пален и полковник Аргамаков.
      Пален. По всем городским заставам и шлагбаумам приказание разослать извольте наистрожайшее, дабы никого в сию ночь не пропускали ни в город, ни из города.
      Аргамаков. Слушаю-с.
      Пален. Смотрите же, сударь, если, не дай Бог, пропустят Аракчеева…
      Аргамаков. Будьте покойны, ваше сиятельство!
      Пален. Ну, ступайте. А что же наследник?
      Аргамаков. Докладывал. Будут сейчас. Да вот и они.
      Аргамаков уходит налево. Оттуда же входит Александр.
      Александр. Что такое?
      Пален (подавая указ). Извольте прочесть, ваше высочество: указ об аресте вашем и всей царской фамилии.
      Александр читает и, чтобы не упасть, хватается за спинку кресла.
      Пален (поддерживая Александра). Дурно вам, государь?
      Александр. Ничего… Пройдет… (Опускается в кресло.) Я так и знал.
      Пален. Еще не все.
      Александр. Что же еще?
      Пален. Государь сказать изволил…
      Александр. Говорите — мне все равно.
      Пален. Сказать изволил о вашем высочестве: «Расстрелять его!»
      Александр закрывает лицо руками. Молчание.
      Александр (опуская руки, тихо). Ну, что ж. Один конец. Так лучше…
      Пален. Лучше?
      Александр. Лучше я, чем он.
      Пален. Не вы одни, но и ваша супруга, матушка, братья, сестры, мы все — вся Россия, вся Европа. За всех перед Богом ответите вы…
      Александр. Я?
      Пален. Да, вы можете…
      Александр. Что я могу?
      Пален. Спасти себя и всех.
      Александр. Да ведь завтра же…
      Пален. Завтра мы погибли, но эта ночь наша. Он поверил мне…
      Александр. Поверил, что вы…
      Пален. Что я во главе заговора, чтобы предать вас…
      Александр. И предали?
      Пален. Предал, чтобы спасти…
      Александр. Да, вот как. Меня — ему, а его — мне. Но в конце-то, в конце, граф, кого же вы предадите — меня, его или обоих?
      Пален. Решать извольте сами.
      Александр. Мне все равно.
      Молчание.
      Пален. Ваше высочество, я человек терпеливый, но есть конец и моему терпению…
      Александр. Угроза?
      Пален. Мне ли грозить? Я и сам на волосок от гибели…
      Александр. А скажите-ка, Петр Алексеевич, вы когда-нибудь плакали?
      Пален. Что за вопрос? В младенчестве плакал.
      Александр. А потом — теперь?
      Пален. В мои годы люди редко плачут.
      Александр. Не плачете, зато смеетесь. У вас на лице всегда усмешка. Вот и сейчас…
      Пален. Сейчас, кажется, смеяться изволите вы. Ну что ж, воля ваша. Я ношу сию шпагу не даром, но отвечать вам не могу, государь…
      Александр. Какой государь! Приговоренный к смерти…
      Пален. Ужо успеете плакать, а теперь позвольте же и мне поплакать — я ведь тоже умею, хотя вы и не верите… Завтра вы — государь или ничто, но сегодня — человек. Сегодня мы все — люди — и я, и вы, и он…
      Александр. Да, и вы — человек…
      Пален. Ну, так как же вы думаете, легко человеку вынести то, что я вынес, когда он тут сейчас обнимал меня, целовал, называл своим другом, благодарил за верность и сам доверился мне, как дитя малое?
      Александр. Для кого же вы, сударь, стараетесь?
      Пален. Для себя, для вас.
      Александр. Благодарю покорно.
      Пален. Поверили?.. Как вы людей презираете, ваше высочество!.. Нет, не для себя и не для вас, а для России, для Европы, для всего человечества. Ибо самодержец безумный — есть ли на свете страшилище оному равное? Как хищный зверь, что вырвался из клетки и на всех кидается.
      Александр. Как вы его ненавидите!
      Пален. Ненавижу? За что? Разве он знает, что делает? Сумасшедший с бритвою… Не его, Богом клянусь, не его, безумца, жалости достойного, я ненавижу, а источник оного безумия — деспотичество. Некогда вы говорить мне изволили, ваше величество, что самодержавную власть и вы ненавидите и что гражданскую вольность России даровать намерены. Я поверил тогда. Но вы говорили — я делаю. А делать труднее, чем говорить…
      Александр. Петр Алексеевич…
      Пален. Нет, слушайте — уж если говорить меня заставили, так слушайте! Я думал, что Господь избрал нас обоих для сего высочайшего подвига — возвратить права человеческие сорока миллионам рабов. Вижу теперь, что ошибся. Не мы с вами — орудие Божьих судеб. Рабами родились и умрем рабами. Но не знаю, как вы, а я — пусть я умру на плахе — я счастлив есмь погибнуть за отечество и на Божий суд предстану с чистою совестью, — я сделал, что мог…
      Александр. Петр Алексеевич, простите…
      Пален. Ваше высочество!..
      Александр. Я виноват перед вами — простите меня…
      Пален. Вы… вы?.. Нет, я… ваше высочество… ваше величество!
      Становится на колени.
      Александр. Что вы, что вы, граф? Перестаньте…
      Пален. Да — ваше величество! Отныне для меня государь император всероссийский — вы, и никто, кроме вас… Ангел-избавитель отечества, Богом избранный, благословенный!..
      Целует руки Александра.
      Александр. Нет, нет, вы не поняли…
      Пален. Понял все…
      Александр. Да нет же, нет, слышите — нет, я не хочу!..
      Пален. Не хотите? Ну что ж, так я за вас… Я один!.. И никто никогда не узнает. Пусть думают все, что я, а не вы… Пропадай моя голова, только бы вам спастись!..
      Александр. Не надо, не надо! Ради Бога, граф, обещайте, клянитесь…
      Пален. Клянусь, что сделаю все, что в силах человеческих, чтобы этого не было. Но не говорите больше… Кончено, кончено!.. Слава Богу — спасена Россия! (Подавая бумагу.) Только подписать извольте — и кончено.
      Александр. Что это?
      Пален. Манифест об отречении императора Павла и о восшествии на престол Александра.
      Александр долго и молча смотрит на Палена.
      Александр. Подписать?
      Пален. Да.
      Александр. Кровью?
      Пален. Зачем кровью? Чернилами.
      Александр. А я думал, — договор с дьяволом — кровью…
      Пален. Опять смеяться изволите…
      Александр. Нет, не я, а вы… опять… (Вскакивает, комкая бумагу и бросая на пол.) Прочь! Прочь! Прочь!.. Дьявол!.. (Падает в кресло, плачет и смеется, как в припадке.) Уходите, оставьте меня!.. Господи!.. Господи!.. Что вы со мною делаете!.. Не могу! Не могу! Не могу!..
      Пален (подавая воды). Успокойтесь, ради Бога успокойтесь, ваше высочество… Водицы испейте…
      Александр. Уходите! Уходите! Оставьте меня!..
      Пален. Уйду — только не кричите же так, ради Бога… услышат…
      Пален (отойдя к двери и глядя на Александра — тихо, с презрением). Прескверная штука, не угодно ли стакан лафита, — ребенок, женщина!
      Александр. Петр Алексеич…
      Пален не отвечает.
      Александр. Петр Алексеич!
      Пален. Государь!
      Александр. Ну, давайте же…
      Пален. Что?
      Александр. Подписать.
      Пален (стремительно бросаясь и подбирая с пола бумагу). Вот! Вот!
      Александр подписывает.
      Пален. Уф! (Вытирает пот с лица.) Ну, а теперь…
      Александр. Нет, нет!.. Уходите!.. Уходите!.. Уходите!.. Оставьте меня ради Бога!..
      Пален. Ушел, ушел… только ручку позвольте, ручку, коей спасено отечество!
      Пален целует руку Александра и уходит. Александр сидит в кресле, точно так же, как давеча Павел, откинувшись головой на спинку и закрыв глаза. Входит Елизавета.
      Елизавета. Саша? (Молчание.) Ты спишь, Саша?
      Александр. Нет.
      Елизавета. Тут был Пален?
      Александр. Был.
      Елизавета. Молчи, молчи… не надо… Я знаю… (Становясь на колени и целуя руки Александра.) Саша, Саша, мальчик мой бедненький!..
      Александр. Все равно. (Молчание.) «Несть бо власть аще не от Бога». Это нам поп говорил давеча в церкви, когда присягали. Ну, а если государь — сумасшедший, власть тоже от Бога? Сумасшедший с бритвою. И бритва от Бога? Хищный зверь, что вырвался из клетки… И царство зверя — царство Божье? Ничего понять нельзя…
      Елизавета. Это я, Саша, я!.. Я тебе сказала, что мы должны…
      Александр. Должны — и не должны. Надо — и нельзя. Нельзя — и надо. Кто ж это так сделал? Бог, что ли, а?.. Ты веришь в Бога, Лизхен?
      Елизавета. Господи, Господи!.. Это я, я…
      Александр. Ты? Нет, не ты и не я. Никто. И все. Ничего понять нельзя. А может быть, и не надо… ничего не надо… ничего нет… и Бога нет?..
      Елизавета. Не говори так… Страшно, страшно…
      Александр. Все равно.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ПЕРВАЯ КАРТИНА

      Собрание заговорщиков в квартире генерала Талызина, в Лейбкампанском корпусе Зимнего дворца.
      Столовая — большая низкая комната, казарменного вида, со сводами и голыми выбеленными стенами. По стенам — портреты царских особ, портрет во весь рост императора Павла I в порфире, в короне, со скипетром. В глубине — дверь на лестницу. Слева — дверь во внутренние комнаты, канапе и кафельная печка. Справа — два окна на Неву и Петропавловскую крепость; оттуда иногда слышится бой курантов. Посередине комнаты — большой накрытый стол со множеством бутылок; между окнами — меньший стол с водками и закусками.
      Ночь. Шандалы с восковыми свечами. Только что кончили ужинать. Одни сидят еще за столом и пьют, другие, стоя, разговаривают кучками. Заговорщиков более сорока человек: все — военные. Тесно, душно, накурено.
      Гр. Пален, военный губернатор Петербурга; Талызин, командир Преображенского полка; Депрерадович, командир Семеновского полка; Бенигсен, Тучков — генералы; Зубовы — Платон, Валериан, Николай, князья; Клокачев, флотский капитан-командор; Яшвиль, кн. Мансуров, Татаринов, кн. — полковники; Розен, бар.; Скарятин, штабс-капитан; Шеншин, капитан; Титов, ротмистр; Аргамаков, плац-адъютант Михайловского замка; Волконский, кн.; Долгорукий, Ефимович — поручики; Филатов, Мордвинов — подпоручики; Гарданов, корнет; Федя и Кузьмич — денщики.
 
      Голоса. Ура, свобода! Ура, Александр!
      Скарятин (штабс-капитан — Талызину). Ваше превосходительство, еще бы шампанского дюжинку.
      Талызин. Пейте, господа, на здоровье.
      Татаринов. Жженку, жженку несут, зажигайте жженку!
      Розен (стоя у стола, читает по тетрадке). Поелику подобает нам первее всего обуздать деспотичество нашего правления…
      Скарятин. Что он читает?
      Татаринов. Пункты Конституции Российской.
      Филатов. Виват конституция!
      Скарятин. Круглые шляпы да фраки, виват!
      Татаринов. Пукли, пудру долой!
      Филатов. Долой цензуру! Вольтера будем читать!
      Скарятин. Банчишко метать, фараончик с макашкою!
      Татаринов. На тройках, с бубенцами, с форейтором — катай, валяй, жги! Ура, свобода!
      Волконский (сидя верхом на стуле и раскачиваясь, пьяный, поет).
      Allons, enfants de la patrie!
      Le jour de gloire est arriv?.
      Долгорукий (сидя перед кн. Волконским на полу, без мундира, с гитарой, пьяный, поет).
      Ах ты, сукин сын, Камаринский мужик,
      Ты за что, про что калачницу убил?
      Волконский (Долгорукому). Петенька, Петенька, пропляши казачка, утешь, родной!
      Долгорукий. Отстань, черт!
      Розен (продолжая читать). Тогда воприимет Россия новое бытие и совершенно во всех частях преобразится…
      Депрерадович (указывая на Платона Зубова). Что такое с князем?
      Яшвиль. Медвежья болезнь — расстройство желудка, от страха.
      Талызин. Трус! Под Катькиными юбками обабился. Служба-то отечеству не то, знать, что служба постельная: по ночам, бывало, у дверей спальни мяукает котом, зовет императрицу на свидание; ему двадцать лет, а ей семьдесят — в морщинах вся, желтая, обрюзглая, зубы вставные, изо рта пахнет — брр… с тех пор его и тошнит!
      Депрерадович. Зато чуть не самодержцем стал!
      Талызин. А теперь стал Брутом.
      Яшвиль. Брут с расстройством желудка!
      Депрерадович. Да ведь что, братцы, поделаешь? Революция в собственном брюхе важнее всех революций на свете!
      Талызин (подходя к Зубову, который лежит на канапе). Не полегчало, князь?
      Платон Зубов. Какое там!
      Талызин. Гофманских капель бы приняли.
      Платон Зубов. Ну их, капли! Домой бы в постель, да припарки… А я тут с вами возись, черт бы побрал этот заговор! Попадем в лапы Аракчееву, тем дело и кончится.
      Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской…
      Талызин. Всех-то пунктов сколько?
      Розен. Сто девяносто девять.
      Талызин. Батюшки! Этак, пожалуй, и к утру не кончите.
      Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской собирается Парламент…
      Скарятин. Это что за штука?
      Татаринов. Парламент — штука немецкая…
      Филатов. Немец обезьяну выдумал!
      Скарятин. А знаете, господа, у княгини Голицыной три обезьянки: когда один самец да самочка амурятся, то другой смотрит на них, и представьте себе, тоже…
      Говорит на ухо.
      Титов. Удивительно!
      Трое — у закусочного стола.
      Первый. Последняя цена — полтораста.
      Второй. Хочешь сто?
      Первый. Что вы, сударь, Бога побойтесь! Хотя и крепостная, а все равно, что барышня. Шестнадцать лет, настоящий розанчик. Стирать и шить умеет.
      Второй. Сто двадцать — и больше ни копейки.
      Первый. Ну, черт с вами, — по рукам. Уж очень деньги нужны: в пух проигрался.
      Третий. Так-то вот и у нас в полку штабс-капитан Раздиришин все, бывало, малолетних девок покупал и столько он их перепортил, страсть!
      Трое — у печки.
      Первый. Все люди из рук природы выходят совершенно равными, как сказал господин Мабли.
      Второй. В природе, сударь, нет равенства: и на дереве лист к листу не приходится.
      Третий. Равенство есть чудовище, которое хочет быть королем.
      Первый. Неужели вы, господа, не разумеете, что политическая вольность нации…
      Второй. Вольность? Что такое вольность? Обманчивый есть шум и дым пустой.
      Мансуров. Все прах, все тлен, все тень: умрем, и ничего не останется!
      Третий. Vous avez le vin triste, monsieur!
      Шеншин. Ах ты, птенец, птенец! И как тебя сюда затащили?
      Гарданов. Из трактира Демута, дяденька, за компанию. Пили там — все такие славные ребята. «Поедем, говорят, Вася, к Талызину». Вот я и поехал.
      Шеншин. Ну, куда же тебе в этакое дело, мальчик ты маленький?
      Гарданов. Какой же я маленький, помилуйте, мне скоро двадцать лет. Вчера предложение сделал — стишок сочинил, хотите, скажу? Только на ушко, чтоб никто не слышал.
      Зачем в безумии стараться
      Восток с полуднем съединить?
      Чтоб вечно в радости смеяться,
      Довольно Машеньку любить.
      Ефимович. По исчислению господина Юнга Штиллинга, кончина мира произойдет через тридцать пять лет.
      Татаринов. Ого! Да вы, сударь, фармазон, что ли?
      Ефимович. Мы — священники, перст Горусов на устах держащие и книги таинств хранящие.
      Татаринов (тихо). Просто — мошенники: в мутной воде рыбу ловят.
      Ефимович. Наша наука в эдеме еще открылась.
      Титов. Удивительно!
      Ефимович. А известно ли вам, государи мои, что по системе Канта…
      Скарятин. Это еще что за Кант?
      Ефимович. Немецкий филоз?ф.
      Филатов. Немец обезьяну выдумал!
      Скарятин. А я вам говорю, братцы, у княгини Голицыной три обезьянки: когда самец и самочка…
      Клокачев. Как же, знаю, знаю господина Канта — в Кенигсберге видел: старичок беленький да нежненький, точно пуховочка — все по одной аллее ходит взад и вперед, как маятник — говорит скоро и невразумительно.
      Ефимович. Ну, так вот, государи мои, по системе Кантовой — Божество неприступно есть для человеческого разума…
      Татаринов. А слышали, господа, намедни, в Гостином дворе, подпоручик Фомкин доказал публично, как дважды два четыре, что никакого Бога нет?
      Титов. Удивительно!
      Талызин. Господа, господа, нам нужно о деле, а мы черт не знает о чем!
      Мансуров. Какие дела! Умрем — и ничего не останется: все прах, все тлен, все тень.
      Долгорукий (поет).
      Ах ты, сукин сын, Камаринский мужик,
      Ты за что, про что калачницу убил?
      Скарятин. А я тебе говорю, есть Бог!
      Татаринов. А я тебе говорю, нет Бога!
      Волконский. Петенька, Петенька, пропляши казачка, миленький!
      Долгорукий. Отстань, черт!
      Голоса. Слушайте! Слушайте!
      Талызин (читает). Отречение от престола императора Павла I. «Мы, Павел I-й, милостью Божьей, император и самодержец Всероссийский, и прочее, и прочее, беспристрастно и непринужденно объявляем, что от правления государства Российского навек отрицаемся, в чем клятву нашу пред Богом и всецелым светом приносим. Вручаем же престол сыну и законному наследнику нашему, Александру Павловичу».
      Розен. А где же конституция?
      Талызин. Александр — наша конституция!
      Голоса. Виват Александр!
      Талызин. Мы, господа, на совесть. Извольте и то рассудить, что государь самодержавный не имеет права законно власть свою ограничить, понеже Россия вручила предкам его самодержавие нераздельное…
      Бибиков. Помилуйте, господа, из-за чего же мы стараемся? Из-за круглых шляп да фраков, что ли?
      Голоса. Круглые шляпы да фраки, виват! Виват свобода!
      Клокачев. Не угодно ли будет, государи мои, выслушать прожект о соединении областей Российской империи по образцу Северо-Американской республики?
      Платон Зубов. А вот, погодите, задаст вам ужо Аракчеев республику!
      Шум, крики.
      Одни. Виват самодержавие!
      Другие. Виват конституция!
      Тучков. А мне что-то, ребятушки, боязно — уж не черт ли нас попутал?..
      Талызин. Господа, господа! Дайте же слово сказать…
      Голоса. Слушайте! Слушайте!
      Талызин. Российская империя столь велика…
      Первый. Велика Федора да дура.
      Второй. Ничего в России нет: по внешности есть все, а на деле — нет ничего.
      Третий. Россия — метеор: блеснул и пропал.
      Мансуров. Умрем — и ничего не останется: все прах, все тлен, все тень.
      Голоса. Слушайте! Слушайте!
      Талызин. Российская империя столь велика и обширна, что, кроме государя самодержавного, всякое иное правление неудобовозможно и пагубно…
      Голоса. Верно! Верно! К черту конституцию! Это все немцы придумали, враги отечества, фармазоны проклятые!
      Талызин. Ибо что, господа, зрим в Европе? Просвещеннейший из всех народов сбросил с себя златые цепи порядка гражданского, опрокинул алтари и троны и, как поток, надутый всеми мерзостями злочестия и разврата, выступил из берегов своих, угрожая затопить Европу…
      Татаринов. Европа вскоре погрузится в варварство…
      Талызин. Одна Россия, как некий колосс непоколебимый, стоит, и основание оного колосса — вера православная, власть самодержавная.
      Голоса. Виват самодержавие! Виват Россия!
      Скарятин. Россия спасет Европу!
      Титов. Удивительно!
      Мордвинов. Граждане российские…
      Волконский. Петенька, Петенька, попляши казачка!
      Долгорукий. Отстань, черт!
      Голоса. Слушайте! Слушайте!
      Мордвинов. Граждане российские! Может ли быть вольность политическая там, где нет простой человеческой вольности и где миллионы рабов томятся под властью помещиков? Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы оставляем крестьянству? То, чего отнять не можем, — воздух. Обратим же взоры наши на человечество и устыдимся, граждане! Низлагая тирана, да не будем сами тиранами — освободим рабов…
      Татаринов. А Емельку Пугачева забыли?
      Скарятин. Освободи их, отродие хамов, так они нам горло перервут.
      Мордвинов. Граждане российские…
      Один. Слушайте! Слушайте!
      Другие. Довольно!
      Мордвинов. Блюдитесь же, граждане! День мщения грядет — восстанут рабы и цепями своими разобьют нам головы и кровью нашею нивы свои обагрят. Плаха и петля, меч и огонь — вот что нас ждет. Будет, будет сие!.. Взор мой проницает завесу времен… Я зрю сквозь целое столетие… я зрю…
      Голоса. Молчите! Молчите! Довольно!
      Татаринов. Вы оскорбляете, сударь, честь дворянства российского! Мы не позволим…
      Талызин. Господа, мы все не о том — нам нужно о деле, а мы черт знает о чем!
      Голоса. В чем же дело, говорите!
      Талызин. А дело в том, что если государь отреченья не подпишет, как нам быть?
      Одни. Арестовать!
      Другие. В Шлиссельбург!
      Талызин. Легко сказать — Шлиссельбург. Войска ему преданы, освободят и что тогда?
      Бенигсен. Messieurs, le vin est tir?, il faut le boire. У государя самодержавного корону отнять и сохранить ему жизнь есть дело невозможное.
      Все сразу умолкли; такая тишина, что слышится бой курантов за Невою, на Петропавловской крепости.
      Тучков. О-хо-хо! Царя убить — страшное дело…
      Депрерадович. Помазанник Божий…
      Шеншин. Присяга — не шутка…
      Ефимович. И в Писании сказано: Бога бойтеся, царя чтите.
      Бибиков. Государи мои милостивые! Для всякого ума просвещенного невинность тираноубийцы есть математическая ясность: ежели, скажем, нападет на меня злодей и, вознесши над главою моею кинжал…
      Яшвиль. Эх, господа, чего канитель-то тянуть? Намедни он меня по лицу ударил, а таковые обиды кровью смываются!
      Голоса. Верно! Верно! Кровь за кровь. Смерть тирану!
      Гарданов (вскочив на стул).
      Ликуйте, склепанны народы,
      Пылай, кровавая заря —
      Се правосудие свободы
      На плаху возвело царя!
      Голоса. Смерть тирану! Смерть тирану! Ура, свобода!
      Валериан Зубов (с деревянной ногою). Нет, господа! Я, один на один, хоть с чертом биться готов, но сорок человек на одного — воля ваша, я не запятнаю шпаги моей таковою подлостью!
      Бибиков. Лучше сорок на одного, чем один на сорок миллионов — тут, говорю, математика…