Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Царство зверя - Павел Первый

ModernLib.Net / Мережковский Дмитрий Сергееевич / Павел Первый - Чтение (стр. 2)
Автор: Мережковский Дмитрий Сергееевич
Жанр:
Серия: Царство зверя

 

 


      Нарышкин. Есть и у нас тут в Малой Коломне гадальщица…
      Валуев. Девятнадесятый век! Девятнадесятый век! Чертовщина везде завелась…
      Щербатова. Вы, господа, ни во что не верите, у вас нынче все — «натура, натура». А мне бы хоть одним глазком заглянуть на тот свет, что там такое? L’inconnu est si seduisant!
      Голицын. Когда умрем, сударыня, времени будет довольно на неосязаемость, душеньки наши набродятся досыта. А пока живы, милее нам здешние «Душеньки».
      Щербатова. Ну вас, шалун, отстаньте…
      Гоф-фурьеры вбегают из дверей справа, машут руками и шикают.
      Гоф-фурьеры. Его величество! Его величество!
      Все становятся в ряд; дамы приседают, кавалеры кланяются. Музыка играет марш. Павел, под руку с кн. Анной Гагариной, проходит через толпу, едва отвечая на поклоны, и садится рядом с Анной в нише под статуей Флоры.
      Павел. Аннушка, моя улыбочка…
      Хочет взять руку Анны.
      Анна. Не надо, не надо, государь, — увидят…
      Павел. Пусть видят! Я ничего не вижу, не слышу, не чувствую, кроме тебя. Ты осчастливила жизнь мою. Только ты, достойнейшая из женщин, могла влить кроткие чувствования в сердце мое, только при взоре твоем родились в нем добродетели, как цветы рождаются при майском солнце. Я хотел бы здесь, у ног твоих, Анна…
      Анна. Ради Бога, ваше величество! Государыня смотрит…
      Павел. Аннушка, моя улыбочка, отчего ты такая грустная? О чем думаешь?..
      Анна. Я думаю… Ах нет, простите, ваше величество… Я не умею. Я только хотела бы, чтобы все знали вас, как я… Но никто не знает. А я не умею… Глупая, глупая… Простите, я не так…
      Павел. Так. Аннушка! (Торжественно, поднимая руку и глаза к небу.) Благодарю, сударыня, благодарю… за эти слова… Знайте, что я, умирая, думать буду о вас!..
      Анна. П?влушка, миленький…
      Павел. Ах, если бы ты знала, как я счастлив, Анна, и как желал бы сделать всех счастливыми! Каждого к сердцу прижать и сказать: чувствуешь ли, что сердце это бьется для тебя? Но оно не билось бы, если бы не Анна… Да нет, я тоже не умею… тоже глупый, как ты… Ну и будем вместе глупыми!..
      Нарышкин (тихо указывая на Павла и Анну). Голубки воркуют!
      Головкин. А у княгини-то платье — из алого бархату, точно из царского пурпура.
      Голицын. Субретка в пурпуре!
      Нарышкин. Будь поумнее, под башмаком бы его держала.
      Головкин. И башмаком бы в него кидала, как, помните, Катька Нелидова.
      Мария Федоровна и Пален говорят в стороне тихо.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Aber um Gottes willen, mein lieber Петр Алексеевич, неужели возможно?..
      Пален. В России, ваше величество, все возможно. Да вот сами изволите видеть: в «Ведомостях» пишут. (Читает.) «Российский император, желая положить конец войнам, уже одиннадцать лет Европу терзающим, намерен пригласить всех прочих государей на поединке сразиться».
      Мария Федоровна. Господи, Господи! На чем же они сражаться будут?
      Пален. На мечах или копьях, что ли, как рыцари, бывало, на турнирах.
      Мария Федоровна. Рыцари, турниры?.. Aber um Gottes willen, я ничего не понимаю!..
      Пален. И я, ваше величество…
      Павел (указывая на Марию Федоровну и Палена). А я знаю, о чем они судачат.
      Анна. О чем?
      Павел. Да уж знаю. Давай-ка их дразнить.
      Анна. Ах, нет, ради Бога! И без того ее величество…
      Павел. Надоело мне ее величество! Не в свое дело суется. Мозги куриные. Ей бы не императрицею быть, а институтской мадамой! (Вставая.) Пойдем же.
      Анна. Ну, зачем, зачем, Павлушка?..
      Павел. А затем, что весело, шалить хочется. Мы ведь с тобой глупенькие, а они умные, как же не подразнить их?
      Павел подходит к Марии Федоровне. За ним — Анна.
      Павел. Votre conversation, madame, me para?t bien anim?e. О чем беседовать изволите?
      Мария Федоровна (дергая потихоньку Палена за край мундира). О новом прожекте для Павловска, ваше величество: храм Розы без шипов…
      Павел. Только о Розе?
      Пален. Начали с Розы, а кончили…
      Павел. Шипами?
      Пален. Почти что так. Кончили вызовом, который вашему величеству угодно было сделать иностранным государям.
      Павел. Ага! Ну и как же вы о сем полагаете, сударыня?
      Мария Федоровна. Aber Paulchen, mem lieber Paulchen…
      Павел. Извольте говорить по-русски: вы — императрица российская. (Молчание.) Отвечайте же!
      Мария Федоровна. Ах, Боже мой, Боже мой… Я, право, не знаю, ваше величество… Мысли мои… so verwirrt!
      Павел. Ну, а вы, граф?
      Пален. В царствование императора Павла I Россия удивила Европу, сделавшись не покровительницею, а защитницею слабых против сильных, утесненных против утеснителей, верующих против нечестивцев. И сия истинно великая, истинно христианская мысль возникла в рыцарской душе вашего величества. Поединок же оный — всему делу венец, воскресение древнего рыцарства…
      Павел. Хотите быть моим секундантом, ваше сиятельство?
      Пален (целуя Павла в плечо). Недостоин, государь…
      Павел. Достойны, сударь, достойны. Вы меня поняли. Да, воскресение древнего рыцарства. Под стягом Мальтийского ордена соединим все дворянство Европы и крестовым походом пойдем против якобинской сволочи, отродия хамова!
      Пален. Помоги вам Бог, государь!
      Павел. Не имел и не имею цели иной, кроме Бога. И пусть меня Дон-Кишотом зовут — сей доблестный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так, как я люблю человечество!.. Да вот беда — хитрить не умею и с господами-политиками частенько в дураках остаюсь. За то себя и казню: любил кататься, люби саночки возить. Справедливость требует сего. Не подданные за государей, а государи за подданных должны кровь свою проливать. И я первый на поединке оном пример покажу.
      Молчание.
      Павел. А господа политики с носом останутся. Меня думали за нос водить, но, к несчастью для них, у меня нос курнос. (Проводя по лицу рукой.) Ухватиться не за что!..
      Молчание.
      Павел (быстро оборачиваясь и подходя к Анне, напевает).
      Quand pour le grande voyage
      Margot plia bagage,
      Des cloches du village
      J’entendis la le?on:
      Din-di, din-don.
      Анна (тихо). Перестань, П?влушка, ради Бога!
      Павел. А что?.. Ну, не буду, не буду. Уж очень мне сегодня весело, — так бы и запрыгал, завертелся на одной ножке, император всероссийский, как шалунишка маленький. (Помолчав.) Приметил я, что, когда сей род веселости найдет на меня, то всегда перед печалью.
      Покинешь матерню утробу —
      Твой первый глас есть горький стон;
      И отходя отсель ко гробу,
      Отходишь ты, стеня, и вон.
      Стон и смех, смех и стон. Din-don! din-don!
      Мария Федоровна (тихо Палену). Aber um Gottes willen, что с ним такое? Боже мой, Боже… я ничего не понимаю… Пожалуйста, граф, успокойте, развлеките его…
      Пален (подойдя к Павлу). Ваше величество, курьер из Парижа, от господина первого консула, генерала Бонапарта.
      Павел. Принять, принять!
      Адмирал Кушелев подходит к Павлу.
      Павел. Наидружественнейшие сантименты господина первого консула… (К Кушелеву.) А ты что, братец, головой качаешь?
      Кушелев. Помилуйте, ваше величество, какое же дружество самодержца всероссийского, помазанника Божьего, с оным Бонапартом, проходимцем без роду, без племени, выскочкой, говорят, из той же якобинской сволочи?
      Павел. Да ведь и меня, сударь, «якобинцем на троне» зовут.
      Кушелев. Клеветники токмо и персональные оскорбители…
      Павел. Нет, отчего же? По мне пусть так: представьте, господа якобинцы, что у меня красная шапка, что я ваш главный начальник — и слушайтесь меня…
      Входит курьер Башилов.
      Башилов (став на колени и целуя руку Павла). Здравия желаю, ваше величество! От господина первого консула.
      Подает письмо.
      Павел (читает сперва про себя, потом вслух). «La Russie et la France en tenant aux deux extr?mit?s du globe, sont faites pour le dominer». Да, Россия и Франция должны мир пополам разделить. А генерала Бонапарта законным государем мы признать готовы. Нам все равно, кто — только бы государь законный. Угомонились господа французы — и слава Богу! А ведь давно ли, как некий исполин беснующийся, терзая собственную свою утробу и с остервенением кидаясь на других, наводило ужас на Европу сие издыхающее ныне богомерзкое правление. (Башилову.) Ну, а теперь что, как у вас в Париже?
      Башилов. Государь, чувствования благоговейные к священной особе вашего императорского…
      Павел. Нет, попросту, братец, — не бойся, говори попросту — как тебе показался Париж?
      Башилов по знаку Павла встает.
      Башилов. Сказать правду, ваше величество, показался мне Париж большим котлом, в котором что-то скверное кипит. Народ все еще — зверь неистовый. И везде надписи, омерзение вселяющие: «Вольность, Равенство, Братство». Церкви пусты, а кабаки да театры битком набиты. Господин первый консул между двух шеренг солдат ходит в Оперу, ложа запирается замками, как тюрьма. Во время Декад — пребольшие парады; сим публичным образом показуется гражданам: «Вот я вас, только пикни!» В годовщину революции праздник устроили на полмиллиона народа. Ночью фейерверки и транспаранты вольности горели всюду, но никто уже не кричал: «Да здравствует вольность!» — а все кричали: «Да здравствует Бонапарт!»
      Павел. Молодец! Так их и надо. Завтра же, сударь, назад в Париж с ответом. Уповаем, что в союзе с господином первым консулом, даруя мир всему миру, восстановителями будем потрясенных тронов и оскверненных алтарей… (Кушелеву.) А ты что, сударь, опять куксишься?
      Кушелев. Ваше величество, союз с народом безбожным и буйственным, антихристова духа исполненным…
      Павел. Заладила сорока Якова! Говорят же тебе, господа французы образумились.
      Кушелев. Образумились, нет ли, что нам до них? Россия — первая держава в мире. Когда все другие народы мятутся, пребывает отечество наше покойно, десницею Божьей хранимое. Да не дерзают же равняться с нами оные державы, мыльным пузырям подобные.
      Где, где не слышно имя Россов?
      Как буря, мир они прошли;
      В сто лет победных сто колоссов
      Во всех краях им возросли.
      А тебе, государь-батюшка, победителю Зверя Антихриста — осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне!
      Павел. За патриотические расположения ваши, сударь, спасибо. А насчет Антихриста не бойся, братец, в обиду не дам!
      Патер Грубер подходит к Павлу.
      Павел. А, святый отче, Ad-majorem-Dei-gloriam, ты откуда?
      Павел и Грубер, разговаривая, отходят в сторону.
      Мария Федоровна (тихо Палену). Зачем пропустили этого патера? Cela ne convient pas.
      Пален. Да ведь он, ваше величество, и без пропуска всюду пролезает.
      Головкин. Втируша!
      Мария Федоровна. И о чем это он с государем все шепчется?
      Пален. Должно быть, опять оный прожект о воссоединении церквей.
      Мария Федоровна. Какое лицо!..
      Пален. Да, рожа скверная: как его ни встретишь — быть худу.
      Нарышкин. Зато на все руки мастер: шоколад варит, зубы лечит, фарфор склеивает, церкви соединяет…
      Голицын. Новый Калиостро!
      Головкин. Черт в рясе!
      Нарышкин. Господа иезуиты все таковы.
      Голицын. И с чего они к нам налетели, черные вороны?
      Грубер (следуя за Павлом). Ваше величество, в прожекте моем…
      Павел. Надоел ты мне, братец, со своим прожектом хуже горькой редьки. Отстань!
      Грубер. В Писании сказано: един Пастырь, едино стадо. — Когда соединится власть Кесаря, Самодержца Российского с властью Первосвященника Римского — земное с небесным…
      Павел. Отстань, говорю, ну тебя, брысь!..
      Грубер. Одно только словечко, государь, одно словечко — и его святейшество сам приедет в Петербург…
      Павел. Вот привязался! Ну, на что мне твой папа?
      Грубер. Ваше величество, папа — глава церкви…
      Павел. Врешь! Не папа, а я. Превыше всех пап, царь и папа вместе, Кесарь и Первосвященник — я, я, я один во всей вселенной!.. Видал ли ты меня в далматике?
      Грубер. Не имел счастья, государь!
      Павел. Иван! Иван!
      Кутайсов подбегает к Павлу.
      Кутайсов. Здесь, ваше величество!
      Павел. Сбегай-ка, братец, живее, принеси далматик, знаешь, тот новый, ненадеванный. Кстати ж примерю.
      Кутайсов. Слушаю-с, ваше величество!
      Кутайсов уходит.
      Павел. Подобие саккоса архиерейского, древних императоров восточных одеяние, знаменует оный далматик царесвященство таинственное, по чину Мельхиседекову… Как о сем в Откровении-то, помнишь, Григорий Григорьевич?
      Кушелев. Жена, облеченная в солнце, родила Младенца мужеского пола, коему надлежит пасти все народы жезлом железным.
      Павел. Ну вот, вот, оно самое. Жена — церковь православная, а младенец — царь самодержавный. Се тайна великая. Никто ее не знает, никто, кроме меня!
      Кутайсов входит, неся далматик. Павел надевает его перед зеркалом.
      Павел. Погляди-ка, Иван, сзади как?
      Кутайсов. Сзади хорошо, ваше величество, а с боков будто складочки.
      Анна (тихо). Павлушка, миленький, как можно здесь, при всех?.. Смеяться будут…
      Павел (тихо). Пусть. Когда в багряницу облекали Господа, тоже смеялись. (Груберу.) Ну что, отче, видишь?
      Грубер. Вижу, государь.
      Павел. И разумеешь?
      Грубер. Разумею.
      Павел (с внезапным гневом). Да что это, каких мне зеркал понавесили? Куда ни посмотрюсь — лицо все накриво… точно шею свернули… Тьфу!
      Кутайсов (бросаясь к зеркалу). Помутнело, должно быть, стеклышко, заиндевело. Вытереть надо суконочкой.
      Павел. Оставь! Пойдем в тронную — там лучше зеркало.
      Павел, Анна, Грубер и Кутайсов уходят.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Aber um Gottes willen, что же это такое, Петр Алексеевич? Поединок… Бонапарт… папа… далматик… царь-священник… Боже мой, Боже мой, я ничего не понимаю!..
      Пален. И я, ваше величество! Спросить бы Роджерсона, что ли?
      Мария Федоровна. Роджерсона? Лейб-медика? Зачем? Что такое? Граф, граф… неужели вы думаете?..
      Пален молча разводит руками; Мария Федоровна также молча всплескивает руками.
      Александр (Константину). Что ты?
      Константин (прячась за колонну и трясясь от хохота). — О-хо-хо!.. Моченьки нет… лопну… Как он тут, Саша… в далматике-то, перед зеркалом. Поверх мундира, да ряса поповская… Бал-маскарад… Обезьяна… обезьяна в рясе… И лицо накриво… шею свернули… О-хо-хо!..
      Александр. Перестань, Костя! Не смешно, а страшно…
      Константин. Страшно, да… и смешно. Как во сне…
      Головкин. А туман-то, туман, господа, посмотрите. Что это будет?..
      Голицын. Того и гляди, подымемся вместе с туманом и разлетимся…
      Елизавета. Привидения! Привидения!
      Стук барабана, военные сигналы.
      Нарышкин. Господа, слышите?
      Голицын. Что такое?
      Головкин. Барабан?
      Нарышкин. Да, барабан, рожки, трубы… Что за диво? Ведь зорю давно уже пробили.
      Голицын. Да это тревога!
      Вбегают гоф-фурьеры.
      Гоф-фурьеры (Палену). Ваше сиятельство, тревога! Войска во дворце. Сюда идут!..
      Из дверей слева вбегает караульный офицер со шпагою наголо.
      Офицер. Где государь?
      Пален. Как вы смеете, сударь, в присутствии ее величества, со шпагою?..
      Офицер (в дверь). Ребята, за мной!
      Солдаты с ружьями наперевес кидаются в залу. Шум, крики, свалка. Слышатся отдельные голоса.
      Первый. Где государь? Где государь?
      Второй. Что случилось?
      Третий. Беда во дворце!
      Четвертый. Марш, марш! К знаменам!
      Пятый. Куда, черти, прете?
      Шестой. Пусти!
      Седьмой. Стой!
      Восьмой. Я тебя, сукин сын, в морду!
      Девятый. Бей! Бей! В штыки их, братцы, изменников!
      Женский визг.
      Задавили! Ой-ой! Помогите!..
      Ливен. Государыне дурно!
      Мария Федоровна. Бегите, бегите, господа! Спасайте императора! Paulchen, Paulchen!..
      Мария Федоровна падает в обморок. Входит Павел. За ним — Анна.
      Павел (в дверях). Что это?.. Что это?.. Бунт?..
      Офицер (солдатам). Стой, ребята! Государь.
      Павел. Смирно-о!
      Солдаты, взяв на караул, строятся. Шум стихает.
      Павел (Палену). Скажите же, сударь, на милость, что это? Как осмелились?..
      Пален. Не могу знать, ваше величество! Должно быть, опять тревога фальшивая, как тогда, в Павловске, от рожка почтового, и здесь, в Петербурге, от бочки пустой…
      Павел. Сами вы, сударь, бочка пустая!.. (Наступая на солдат.) Палок! Плетей! Шпицрутенов! Я вас всех!..
      Анна (бросаясь к Павлу). Государь!
      Павел. Нет, нет, княгиня, оставьте!.. Вы не знаете…
      Анна (тихо). Знаю, Павлушка, знаю, миленький, — верные все. Разве не видишь, как испугались?..
      Павел. Испугались? (Старому гренадеру.) Чего испугались?
      Гренадер. Так точно, ваше величество, дюже испугались.
      Павел. Да чего же, дураки?
      Гренадер. Беда, думали, во дворце. На дворе туман, зги не видать. А тут за гауптвахтой тревогу забили, да кто-то из ребят как крикнет: «Беда во дворце!» — так сразу и кинулись. Сами не рады. Черт, видно, попутал, померещилось…
      Павел. Ах, дураки, дураки! Ну, что с вами делать?..
      Анна (тихо). Прости, Павлушка!
      Павел. Точно ли нет между вами изменников?
      Гренадер. Государь-батюшка, все слуги верные. Повелеть изволь — умрем за тебя!
      Солдаты. Умрем! Умрем!
      Павел. Ну, Бог с вами, прощаю.
      Гренадер (становясь на колени). Отец ты наш, милостивец! Пошли тебе, Господи! (Крестясь, целует ноги Павла.)
      Павел. Что ты, что ты, старик? Этакий бравый солдат, а плачет, как баба.
      Солдаты (окружая Павла и становясь на колени). Государь-батюшка, родимый! Благослови тебя, Господи!
      Нарышкин, Головкин и Голицын говорят в стороне тихо.
      Нарышкин. Посмотрите-ка, что с ними делается!
      Головкин. Точно влюбленные.
      Голицын. Как на икону крестятся.
      Головкин. Царь-священник.
      Нарышкин. Не человек, а Бог.
      Анна (тихо). Видишь, Павлушка, как они тебя любят!
      Павел. Да, любят. Вот бы на что поглядеть господам якобинцам — узнали бы, что крепко сижу на престоле. (Солдатам.) Спасибо, ребятушки!
      Солдаты. Рады стараться, ваше величество! Ура! Ура!
      Кушелев (становясь на колени). Осанна в вышних! Благословен Грядый во имя Господне!
      Павел (подымая глаза к небу). Не нам, не нам, а имени твоему, Господи!
      Елизавета (тихо Александру). Какая мерзость!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

      Библиотека — приемная Павла. Книжные шкафы красного дерева с бронзою. На стенах — виды Гатчины и Павловска. Канапе и кресла, обитые сафьяном. Налево — дверь в парадные апартаменты; направо — через коридор, в кабинет-спальню Павла. В глубине — окно на Нижний Летний сад. У окна маленький столик с бумагами, перьями и чернилами. Полдень. Сперва — луч бледного зимнего солнца; потом — сумерки. Оттепель, мокрый снег хлопьями.
      Павел. Мария Федоровна. Александр. Константин. Елизавета. Пален. Роджерсон, лейб-медик. Кутайсов. Аргамаков, плац-адъютант Михайловского замка. Марин, поручик.
      Мария Федоровна входит слева, лейб-медик Роджерсон — справа; посередине комнаты встречаются, почти сталкиваются.
      Мария Федоровна. Где он? Где он?
      Роджерсон. Не угодно ли будет обождать вашему величеству: государь никого принимать не изволят, — меня сейчас прогнали.
      Мария Федоровна. Aber um Gottes willen, доктор, что случилось?
      Роджерсон. Я и сам не знаю. Кажется, во время обычной прогулки верхом по Летнему саду его величеству дурно сделалось. Обер-шталмейстер Кутайсов бросился на помощь, но все уже прошло, только молвить изволили: «Я почувствовал, что задыхаюсь», — вернулись домой.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Господи, Господи, что ж это такое?..
      Роджерсон. Не извольте беспокоиться, ваше величество! Даст Бог, все обойдется. Маленький припадок удушья. Должно быть, действие оттепели. Надо бы кровь пустить. Ну да. Бог даст, и так обойдется.
      Мария Федоровна. Ах, нет, нет, разве вы не видите, — он болен, не спит, не ест и все такой грустный… Я не знаю, что с ним… Гляжу на него, и сердце болит… и страшно, страшно…
      Из дверей слева — Александр и Константин. Подходят к Марии Федоровне и целуют у нее руку.
      Мария Федоровна. Слышали, дети, государь болен?
      Константин. Государь болен, а мы под арестом.
      Мария Федоровна. Под арестом? За что?
      Константин. Бог весть. Сейчас водили в церковь присягать.
      Мария Федоровна. Кому? Зачем?
      Константин. Государю императору Павлу I. А зачем — неизвестно. Должно быть, усомнились в первой присяге. Только отчего вторая лучше первой — опять неизвестно.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Боже мой, Боже мой, я ничего не понимаю!
      Входит Пален.
      Пален. И я ничего не понимаю.
      Мария Федоровна. Граф! Наконец-то…
      Пален. Извините, ваше величество, я к государю.
      Мария Федоровна. Нет, нет, постойте, вы нам должны объяснить. Ради Бога…
      Пален. Я уже имел честь докладывать вашему величеству: я ничего не понимаю.
      Мария Федоровна. Петр Алексеевич, Петр Алексеевич… Я хочу знать, слышите, я хочу знать все… Я вам приказываю… Мы здесь все вместе, одни, и можем обсудить на семейном совете…
      Пален. Какой уж тут совет семейный!.. А впрочем, одну минутку, ваше величество. (Говорит в дверь направо.) Поручик Марин, вы? Ну, ладно. Смотрите же, сударь, от дверей ни на шаг, и если кто пройдет, доложить извольте немедленно. (Возвращаясь — к Марии Федоровне.) Итак, вашему величеству угодно?.. (Роджерсону.) Куда вы, господин доктор, подождите, сделайте милость: вы нам нужны, вы нам теперь нужнее, чем кто-либо.
      Роджерсон. Даст Бог, все обойдется.
      Пален. Кажется, без вас не обойдется.
      Мария Федоровна. Да говорите же, говорите, граф, что такое?..
      Пален. А то, ваше величество, что надо быть готовым ко всему. Мы объявляем войну пяти-шести европейским державам.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Herr Iesu! Пяти — шести…
      Пален. Да. Сколько именно, я, признаться, и счет потерял. А когда доложить осмелился, не много ли будет, то ответить изволили: «Сколько бы мух ни жужжало у меня под носом, я их гоню». — Но нам Европы мало, нужно и Азию; поход на Индию…
      Мария Федоровна. На Индию!
      Пален. Да, по следам Александра Македонского, к священным водам Инда. Двадцать тысяч Донских казаков уже выступило к Оренбургу и далее, по степям неведомым, без обоза, без продовольствия, без дорог и даже без маршрутов. Велено завоевать Индию — и завоюем.
      Мария Федоровна. Граф, граф… aber um Gottes willen… что вы говорите? Может ли быть, чтобы мы ничего не знали?
      Пален. Я и сам не знал до последней минуты и, чай, многого еще не знаю.
      Мария Федоровна. Господи, Господи… что же будет?
      Пален. А будет, полагаю, то, что англичане Индию даром отдать не согласятся и пожалуют к нам в гости. Не сегодня-завтра флот их появится у наших берегов и начнет бомбардировать сперва Кронштадт, а потом и Петербург.
      Мария Федоровна. Петербург! Herr Iesu!
      Пален. Да, и мы погибли — погибла Россия.
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Господи, Господи… что же делать?
      Пален. Делать нечего, ваше величество, — погибать, так погибать.
      Мария Федоровна и Пален говорят тихо.
      Константин (Александру, кивая украдкой на Палена). Прехитрая бестия!
      Александр. А что?
      Константин. Разве не видишь, к чему клонит?
      Александр. К чему?
      Константин. А к тому, что батюшка спятил.
      Александр. Что ты, Костя!
      Константин. Ну да, а то как же? И знаешь, Саша, ведь, может быть, и вправду… Голова-то у него умная — умнее, пожалуй, всех наших голов, да есть в ней машинка, на одной ниточке держится, — а как порвется эта ниточка — машинка завернется — и капут!
      Александр. Страшно…
      Константин. Да, страшно… А впрочем, наплевать — все там будем…
      Мария Федоровна (тихо Палену). Как? Как? Повторите.
      Пален. Я вижу, говорит, что пора нанести великий удар.
      Мария Федоровна. Великий удар? Что ж это значит?
      Пален. Не знаю, ваше величество, подумать боюсь…
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Ах, понимаю, я теперь все понимаю. Он хочет меня и нас всех… Боже мой! Боже мой!.. Так вот, что значит… «Ежели, говорит, сударыня, вы Екатерина II, то я вам не Петр III». Я тогда не поняла, а теперь… теперь… Да ведь это значит, что я хочу его… Herr Iesu! Это я-то, я… Paulchen, Paulchen!
      Плачет. Входит поручик Марин.
      Марин. Государь император!
      Все ждут в оцепенении. Входит Павел и, остановившись в дверях, со шляпой на голове, с тростью под мышкой, скрестив руки, тяжело переводя дыхание, глядит на всех молча. Потом подходит по очереди к Марии Федоровне, Александру, Константину и Палену, останавливается перед каждым из них и глядит в упор. Наконец возвращается к двери, вдруг, на пороге, обернувшись, высовывает язык и, громко хлопнув дверью, уходит. Мария Федоровна падает в обморок. Роджерсон приводит ее в чувство. Входит Кутайсов слева, Марин туда же уходит.
      Мария Федоровна. Что это было? Что это было?
      Роджерсон. Ничего, ваше величество! Даст Бог, все обойдется. Не угодно ли водицы?
      Константин (тихо Александру). Машинка завернулась.
      Пален. Ну что, как вы полагаете, доктор?
      Роджерсон. А что, граф?
      Пален. Как что? Да вот что тут было сейчас?
      Роджерсон. Ничего не было.
      Пален. А язык?
      Роджерсон. Ну, мы, доктора, к этому привыкли: все пациенты нам язык показывают.
      Мария Федоровна. Что это было? Что это было?
      Пален. Ничего не было, по мнению господина доктора, нам померещилось. Мы все, должно быть, сходим с ума — прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!
      Мария Федоровна. Доктор! Доктор! Ступайте же к нему скорее!
      Роджерсон. Ваше величество, меня и давеча прогнали, да чуть не прибили. Пусть уж лучше кто-нибудь другой…
      Мария Федоровна. Граф!
      Пален. Нет, слуга покорный, я в сражениях бывал и ядрам не кланялся, а туда не пойду, — воля ваша, государыня, хоть казните.
      Мария Федоровна. Александр! Константин!
      Константин. Да ведь мы, матушка, под арестом — куда уж нам!
      Кутайсов. Ваше величество, дозвольте, я…
      Мария Федоровна. Ax, mein lieber Иван Павлович, ради Бога!
      Кутайсов. Ничего-с, ничего-с, будьте благонадежны, ваше величество! Кстати обедать пора — доложить и попробуем. Малой мышки лев не обидит: я мышкою-с, мышкою-с. Вот так, потихоньку, потихонечку…
      Уходит.
      Константин (приотворяя дверь и заглядывая). Подкрался. — Слушает. — В щелку глядит. — Скребется. — Отперли. — Вошел. — Ну, что-то будет?
      Молчание.
      Константин. Вышел!
      Входит Кутайсов.
      Кутайсов. Премилостивы. После дождика — солнышко-с…
      Константин. Идет! Идет!
      Входит Павел.
      Павел (с изысканною любезностью, целуя руку Марии Федоровны). Прошу извинения, ваше величество, — к обеду ждать заставил — что-то аппетита нет. Вы уж, господа, не взыщите, без меня за стол садиться извольте, а я ужо подойду.
      Молчание.
      Павел. Да что это вы все, как в воду опущенные? Напугал я вас, видно, давеча моею шуточкой? Ну, не буду, не буду. Пошутил — и довольно… (Марии Федоровне.) А скажите-ка, сударыня, ведь и я человек?
      Молчание.
      Павел. Ну, что ж? Отвечайте, коли спрашивают — человек или нет?
      Мария Федоровна. Человек, ваше величество…
      Павел. А если человек, так, значит, могу ошибаться. И вы — человек?
      Мария Федоровна. И я…
      Павел. Ну, так значит, можете простить. — Простите же меня, сударыня… И вы все, господа, если я в чем…
      Все (наперерыв). Ваше величество!.. Ваше величество!..
      Мария Федоровна (всплескивая руками). Paulchen!.. Paulchen!..
      Плачет и хочет броситься на шею Павла.
      Павел (отстраняясь). Ну, ну, перестаньте! Что за комедия! Терпеть не могу…
      Молчание.
      Павел. Граф Пален, у меня к вам дело. А вас, господа, не задерживаю…
      Все, кроме Павла и Палена, уходят.
      Павел. Доклад, сударь, готов?
      Пален. Так точно, ваше величество!
      Подходят к столику у окна.
      Павел. Прошу садиться.
      Пален хочет сесть спиной к свету.
      Павел (указывая на другой стул, против себя). Нет, лицом к свету. Когда я с кем говорю, то привык смотреть прямо в лицо, сударь, слышите, — прямо в лицо!
      Пален. Слушаю, ваше величество!
      Павел. Ну, то-то же. Извольте докладывать.
      Пален. По указу вашего императорского величества, два курьера отправлены…
      Павел. Что вы делаете, граф, когда не спится?
      Пален. У меня, государь, сон — слава Богу.
      Павел. Счастливец! Значит, совесть покойна.
      Пален (продолжая доклад). Курьер к его величеству королю Прусскому…
      Павел. А дурные сны бывают?
      Пален. Намедни снился…
      Павел. Что?
      Пален. Безделица сущая: будто я — куколка такая, что никак не повалишь — упадет и встанет…
      Павел. Ванька-встанька? Да это сон превеселый.
      Пален. Нет, государь, скучный: упал и встал, упал и встал — так всю ночь и промаялся… (Продолжая доклад.) Королю Прусскому предписание княжество Ганноверское войсками занять в двадцать четыре часа…
      Павел. А мне хуже снилось: будто бы кафтан парчовый натягивают, узкий-преузкий — никак не влезу, а все тискают — так сдавили, что дохнуть не могу. Закричал и проснулся. С тех пор и бессонница…
      Пален (продолжая доклад). Другой курьер — в Париж, к господину первому консулу…
      Павел. Печку — льдом! Печку — льдом!.. Вот дураки…
      Пален. Печку льдом?
      Павел. Ну, да. Головой к печке сплю. Велел топить не жарко, а чтобы в спальне — ровно четырнадцать градусов. Пощупаю, бывало, печку — холодна; посмотрю на градусник — четырнадцать; и сплю. А намедни проснулся — горячехонька. Ничего не сказал, только на другой день встал пораньше из-за ужина да прямо в спальню, гляжу — по всему полу рогожи, и печку льдом натирают: стынет до ночи, пока не пощупаю, а за ночь опять нагревается. Шуты гороховые! А все на меня валят — говорят: «С ума сошел!» А я тут при чем, сударь, а? При чем тут я?

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5