Fairleigh - Проклятие королевы фей

На следующее утро Винни пришла в сопровождении двух служанок, сгибающихся под тяжестью лохани, полотенец, простыней, пялец, ниток, благовоний, свежих фруктов, арфы, восковых свечей, метлы, книг и прочих вещей, которые должны были сделать заточение Холли если не приятным, то хотя бы терпимым.

Девушки завороженно смотрели на нее, и Винни пришлось, вытолкнув их из комнаты, захлопнуть дверь прямо у них перед носом. После чего служанка смущенно кашлянула.

— Господин хочет знать, не потребуются ли тебе лимоны, чтобы натирать ими локти, или, быть может, рабыня, чтобы каждый вечер перед сном по пятьсот раз проводить гребнем по волосам.

Холли вонзила зубы в сочное красное яблоко.

— Передай ему, что, учитывая нынешнюю длину моих волос, достаточно будет и двухсот пятидесяти раз.

После ухода Винифриды Холли критическим взглядом окинула свою добычу. Она получила почти все, что можно использовать в качестве оружия против мужа. Из комода у кровати уже были извлечены ее боевые доспехи: платья из венецианской парчи, шитые золотом, плащи, опушенные нежнейшими соболями, шелковые рубашки, настолько прозрачные, что подходили они скорее гарему султана, а не спальне знатной английской дамы. Большинство предметов одежды требовало лишь незначительной переделки и тщательного проветривания.

Взяв одно платье и корзинку для рукоделия, Холли устроилась поудобнее на солнце у окна. У нее на устах появилась дьявольская улыбка. Если Остин решил, что ему удастся запереть жену в башне и забыть о ее существовании, это говорит о том, что он совершенно недооценил своего противника и скоро пожалеет об этом. Готовясь к предстоящему сражению, Холли решила воспользоваться своим самым сильным оружием.

Закинув голову, она запела.

21

Голос Холли раздавался не умолкая.

Она пела, вытирая пыль, сметая паутину с потолка и стен и моя пол. Она пела, заменяя изъеденное молью покрывало парчой, обшитой мягким мехом. Она пела, пока Винифрида и служанки приносили ей горячую воду для ванны. Она пела, лежа в лохани, пела потом, втирая благовония и масло в кожу, не знавшую долгое время ухода, возвращая ей перламутровую белизну. Она пела, расчесывая отрастающие волосы, и каждый вечер, укладываясь в постель, она тихо убаюкивала себя песней.

Холли пела все, что могла вспомнить, — веселые песни и грустные баллады. Она пела трогательные гимны крестоносцев и сложные рондо, поочередно исполняя партии разных голосов. Она пела детские песенки и непристойные стишки. Она пела церковные, светские песни, элегии и куплеты бродячих менестрелей. А однажды на закате, встав у окна, Холли так вдохновенно исполнила величественный гимн, что даже заточенный в подземелье отец Натаниэль обратил свой взор к небесам, ища хор божественных ангелов.

Остину были неведомы подобные заблуждения. Эти мелодии, словно хлеставшие его бичами, были не райским блаженством, а нашествием демонов. Каждый звук терзал его плоть, точно когти Люцифера. Нигде нельзя было укрыться от колдовского пения Холли. Остин чувствовал, что, даже если ускачет на край земли, оно настигнет его и там.

Он не знал, поет ли Холли во сне, но, видит бог, в его снах она пела. Она наполняла своим голосом его кошмарные сновидения.

Но больше всего Остина донимали не громогласные гимны, а тихие колыбельные, которые Холли пела по вечерам усталым голосом, чуть тронутым хрипотцой. Именно в такие мгновения ее пение казалось самым чарующим. Именно в такие мгновения ему приходилось напоминать себе, какую жестокую судьбу хотели уготовить Одиссею сладкоголосые сирены.

А затем однажды в предзакатные сумерки, когда Ос-тин уже был готов просить Кэри привязать его к столбу во Дворе, подобно Одиссею, которого привязали к мачте собственного корабля, пение оборвалось. Именно оборвалось. Ни намека на хрипоту. Не затихло, не прекратилось. А просто оборвалось.

Тишина оказалась еще более жуткой. Саван уныния черной тучей опустился на замок. Когда Остин вошел в главную залу, все разговоры резко смолкли и он почувствовал устремленные на него взгляды. За прошедший месяц Остин уже привык к этому: к угрюмому молчанию верного оруженосца, к боязливым взглядам Винифриды, к немым вопросам Эмриса: «Какую чудовищную вещь он сотворит сейчас?» Кончились те дни, когда челядь смотрела на него не со страхом, а с гордостью и восхищением.

Самым страшным были опухшие глаза и постоянно красный нос няньки его жены. Остин подозревал, старуха уже давно бежала бы из замка, если бы не страх оставить свою госпожу во власти мужа.

Даже его отец, не произнесший ни слова после гневной проповеди, произнесенной с крепостной стены, смотрел на сына широко раскрыв глаза и по-детски испуганно моргая. Остин почувствовал, что его душа, только что лишенная сладостных звуков музыки, осталась обнаженной и беззащитной под этими пытливыми взглядами. Он не выдержал.

— Чем вы все озабочены? — взревел он, гневно сверкая очами. — Вы больше никогда не улыбнетесь? Не засмеетесь? Так и будете лишь испуганно перешептываться за моей спиной?

Всхлипнув, Элспет закрыла лицо фартуком и в голос зарыдала. Но Остин все же успел увидеть себя таким, каким он был в ее глазах: свирепым дикарем, не человеком, а прямо-таки людоедом.

Оглушительная тишина сделала голос Холли еще прозрачнее, еще выразительнее. Она призывала супруга своим молчанием, заставляя его бегом кинуться вверх по лестнице, чтобы со всей решительностью встретиться лицом к лицу с чародейкой, околдовавшей его.

Подойдя к северной башне, Остин замедлил шаг. Гнетущая тишина наполнилась отголосками криков и стонами Холли, и он снова отчетливо представил себе, как тащил девушку по винтовой лестнице. Древние камни словно впитали в себя жалобные мольбы. Руки Остина всё еще хранили едва видные следы царапин, нанесенных ему Холли, но он опасался, что глубокие раны на сердце от ее предательства не затянутся никогда.

Внезапно дрогнувшей рукой Остин снял тяжелый засов с железных петель. Он понятия не имел, что ждет его в комнате. Всякий раз, когда Винифрида печально показывала ему поднос с нетронутой едой, Остин заставлял себя думать лишь о том, как тело Холли постепенно тает, становясь все более прозрачным.

Дверь со скрипом приоткрылась, уступая осторожному прикосновению его руки. Остин нерешительно вступил в комнату, борясь с охватившей его дрожью. Все купалось в тенях сгущающихся сумерек. Тусклый свет проникал только сквозь раскрытое окно.

Холли нигде не было. По спине Остина пробежала леденящая дрожь: внезапное прекращение песни приобрело новый зловещий смысл. Остин стоял, завороженно глядя на зияющую пустоту окна. Окна, которое Кэри умолял забрать железной решеткой. Окна, выходящего на обнесенный стеной внутренний дворик, куда Остин запретил кому-либо входить. Один глупец, у которого хватило ума перелезть через стену, чтобы украдкой взглянуть на заточенную в башне жену господина, был тотчас же изгнан из Каер Гавенмора.

Остин неуверенно шагнул вперед. Подошел к окну, перевесившись через подоконник, заглянул в бездну, и тут милый голосок у него за спиной насмешливо произнес:

— Этого ты не дождешься.

На каменных плитах внизу прыгали воробьи, словно насмехаясь над Остином. Обернувшись, он увидел, как из темноты за кроватью, раздвинув занавес, вышла женщина.

— Извини, что так сильно разочаровала тебя, — сказала она, — но ты еще не стал вдовцом.

Остин скрестил руки на груди — так же, как и тогда, когда впервые встретился с нею.

— Жаль. А я-то думал, ты допелась до смерти.

Зажженная свеча в руке Холли отбрасывала на нее пятно мерцающего света, предоставляя Остину возможность впервые хорошенько рассмотреть свою жену с тех пор, как она, дрожащая и униженная, стояла перед ним после жестокого разоблачения на берегу реки.

Да, Холли похудела, но это лишь еще более подчеркивало ее красоту. Пышная грудь словно пыталась выплеснуться через край парчового лифа. С кожи исчезла краснота, и ее прозрачность лишь придавала девушке хрупкий, пленительный вид. Остин попытался совладать с собой, но взгляд его помимо воли притягивало к лицу девушки.

Если Холли рассчитывала испортить свою внешность, обрезав волосы, она жестоко ошиблась. Шапка вьющихся волос, обрамляющих ее лицо, лишь подчеркнула его чарующую чистоту. Если такое возможно, Холли стала прекраснее, чем была тогда, в парке замка Тьюксбери. Тогда она была лишь пустоголовой девчонкой. Сейчас ее взгляд приобрел глубину чувств взрослой женщины.

Остин прищурился, пытаясь найти хоть какие-то следы той неуклюжей очаровательной дурнушки, которую он в течение нескольких идиллических недель называл своей женой, и ничего не находя в стоящем перед ним незнакомом безукоризненном создании. Эта потеря невыносимо больно ранила и разъярила его.

— Зачем? — хриплым голосом спросил он. — Вы с отцом решили сыграть забавную шутку с простодушным валлийцем?

Холли поставила свечу на каменный выступ в стене, но осталась стоять рядом, в мерцающем круге света.

— Мы ни над кем не хотели шутить. Отец вознамерился выдать меня замуж за первого встречного. Я решила, что у меня нет иного выбора, кроме как попытаться остановить его. Тебе никогда не приходилось чувствовать себя совершенно бессильным?

«Бессильным устоять перед тобой», — подумал Ос-тин, но скорее откусил бы себе язык, чем произнес эти слова вслух.

— Ты почувствовала себя бессильной? Имея в своем распоряжении все золото отца? Вооруженная красотой, способной покорить сердце любого мужчины?

— Ты видишь, что принесла мне красота. Сызмальства она была моим проклятием. — Холли шутливо подняла брови. — Уж ты-то должен знать толк в проклятиях.

Остин нахмурился, помимо воли восхищаясь ее храбростью.

— Я хотела только отвратить от себя таким способом назойливых поклонников, — продолжала девушка. — Откуда мне было знать, что ты настолько тупоголов, что даже мое уродство не оттолкнет тебя? Или, мне следует сказать, жаден?

— Жаден?

Холли вызывающе посмотрела на него.

— Да, жаден! Ты смеешь чернить мои побуждения, в то время как сам далеко не безупречен. Ты искал не жену, а толстый кошель, чтобы набить золотом свои сундуки. По-моему, сэр, вы нисколько не лучше меня.

Холли пришлось призвать все свои силы, чтобы не двинуться с места, когда Остин шагнул к ней. Одинокие дни и нескончаемые ночи она проводила, обдумывая, как заманить мужа к себе, но сейчас совершенно растерялась, не зная, что делать, когда он наконец пришел.

Остин вошел в полосу мерцающего света, и девушка едва сдержала возглас удивления.

Он был облачен во все черное, и на его щеках снова темнела отрастающая борода. Он осунулся, черты его лица обострились, и сердце Холли невольно кольнула жалость.

Прищурив глаза так, что остались только узкие голубые льдинки, Остин осторожно обошел Холли.

— У тебя было достаточно времени, чтобы сочинить этот рассказ. Почему я должен тебе верить? Откуда я могу знать, что отец не пытался поскорее выдать тебя замуж за какого-нибудь ротозея, так как ты уже обесчещена? — Его взгляд на мгновение метнулся к ее тонкой талии, затем снова устремился в глаза Холли. — Откуда я могу знать, что даже сейчас, пока мы стоим и разговариваем, в чреве твоем не растет ребенок от другого мужчины?

Холли, переборов вспышку ярости, в свою очередь язвительно усмехнулась.

— И ты, я так понимаю, уверен, что этот мой воображаемый любовник последовал за мной в Гавенмор, переодетый священником?

Увидев кровожадно вспыхнувшие глаза Остина, Холли испугалась, как бы ее насмешка не стоила жизни Натаниэлю и ей самой. Но Остин отшатнулся от нее, стиснув руки, точно стараясь удержать их от того, чтобы не сомкнуть их на ее шее.

Собравшись с духом, Холли подошла и встала так, чтобы он снова мог ее видеть. Если на него так действует ее красота, надо использовать это оружие в полную мощь.

— Раз ты решил считать меня шлюхой, даже не пытаясь выяснить правду, — тихо проговорила она, — то что же ты сделаешь со мной, Остин? Изобьешь меня?

Холли рискнула взять его за руку. Остин вздрогнул от ее прикосновения, но руку не отдернул. Девушка, прижав ладонь к его пальцам, ласковыми движениями сложила их в кулак.

— Ты, мой супруг, имеешь на это полное право. Или ты сожжешь меня на костре, спокойно наблюдая за тем, как пламя пожирает мою плоть?

Отпустив руку Остина, Холли положила свои ладони ему на грудь и прошептала, заглушая громкий стук его сердца:

— Или же ты просто повернешься и уйдешь, оставив меня здесь? Запрешь за собой дверь, как когда-то поступил твой дед? Забудешь, что видел мое лицо, слышал мой голос, целовал мои губы…

Его глаза жадно ласкали ее лицо. Холли облизала губы, чувствуя, что в глубине души у нее зародилась надежда.

Вдруг Остин, хрипло рассмеявшись, отстранился от нее.

— Об этом тебе поведала Винифрида? Она всегда отличалась умением ловко обходить самые грязные места фамильной истории.

Холли непонимающе уставилась на него:

— Что ты имеешь в виду?

Одним мягким прыжком Остин вскочил на возвышение, на котором стояла кровать. Холли увидела, как его губы скривились в циничной улыбке.

— О да, мой дед действительно продержал свою жену десять лет заточенной в этой башне. Только он не забыл ее. Наоборот, предание гласит, он каждую ночь приходил насиловать ее. С неистощимым воодушевлением. — Проведя пальцем по истлевшей ленте, свисающей с балдахина, Остин мрачно усмехнулся. — Перешептываются, он был очень изобретателен, придумывая… наказания. — Он резким движением оторвал ленту. — И лишь после того, как дед пресытился ею и нашел утешение в объятиях другой женщины, бабушка бросилась из окна, ища смерти.

Остин шагнул с возвышения вниз, и у Холли екнуло сердце. Она непроизвольно отступила назад, запоздало поняв, какого хищника раздразнила.

Но Остин прошел мимо нее, направляясь к двери.

— Остин? — окликнула его Холли. Он обернулся. В изгибе его чувственных губ не было и намека на улыбку.

— Я невинна.

Он с издевкой отвесил ей поклон.

— В этом, миледи, еще нужно убедиться.

Засов с грохотом упал на место, и Холли ощупью схватилась за ближайший стул. Прижимая руку к груди, чтобы унять дрожь, она, тем не менее, торжествующе улыбнулась. Ибо в глазах мужа она прочла бесспорную истину. Он вернется.

Прошла ночь.

Следом еще три.

К концу недели надежды Холли начали ослабевать. Возможно, начала бояться она, ее дерзость лишь отдалила Остина. Возможно, подобно своему деду он отправится искать утешение в объятиях другой женщины.

Холли мысленно представила себе эту женщину, и у нее затуманился взор, а сердце сдавила боль утраты, самая острая и пронзительная после смерти матери. Девушка попыталась петь, но музыка не помогала. Даже самые лирические баллады не передавали глубину ее тоски.

Неделя плавно перешла во вторую, и Холли перестала надевать изысканные платья, перестала бороться с непокорными кудрями, пытаясь уложить их в какое-либо подобие прически.

Однажды поздно вечером она в одной ночной рубашке забралась с ногами на стул у окна, глядя, как затягивают небо грозовые тучи. Линия горизонта исчезла, налетел порывистый ветер, прогремел гром, и небо над бурлящей рекой разорвал трезубец молнии. Холли обхватила руками колени, в оцепенении взирая на неумолимо надвигающуюся бурю, такую же дикую и неукротимую, как и она сама.

Лишь когда ветер начал хлестать ей в лицо струями дождя, Холли встала, чтобы закрыть ставни, больше не в силах выносить обманчивое ощущение свободы. Обойдя комнату, она зажгла все свечи, пытаясь рассеять бледным светом сгустившийся мрак.

Ветер сердито колотил в ставни. Свернувшись клубком на мягкой перине, Холли попыталась сосредоточить обрывки внимания на манускрипте, подробно описывающем душевные переживания Матильды Магдебургской, Христовой невесты. Вероятно, с горечью думала она, Остин прислал его, чтобы она смогла подготовить свою душу к тому, что ее ожидает: монастырь.

Между двумя глухими раскатами грома дверь распахнулась, и Холли, вскинув голову, встретилась с испепеляющим взглядом своего супруга.

22

За последние две недели Остин мысленно представлял себе Холли в разных обличиях: то он видел ее надменной аристократкой, смотрящей на него сверху вниз; то злобной гарпией, поносящей его за алчность; то обворожительной искусительницей, соблазняющей его призывными взглядами и полураскрытыми губами. Но, увидев Холли, свернувшуюся на застеленной мехами кровати, похожую на довольного жизнью котенка, Остин понял, что все эти видения были лишь обманом, заслоняющим ее истинный образ.

Образ его жены.

Тонкая рубашка, задравшаяся до бедер, обнажила стройные ноги Холли. Ни один мужчина, глядя на эти ноги, не мог не представить себе, как они обхватывают его талию. Холли, словно разгадав его мысли, одернула рубашку. Ее стыдливость, уколов совесть Остина, возбудила в нем противоречивые желания — овладеть и защитить.

Остин свирепо сорвал занавес, скрывавший кровать.

— А тебе нравится разыгрывать из себя плененную принцессу, так, милочка? Не желаешь ли, чтобы я стоял здесь с опахалом из павлиньих перьев или собственноручно кормил тебя виноградом?

Он попался на свою же удочку, до боли отчетливо представив себе, как нежные губы Холли раскрываются, принимая то, что он предложит.

Холли села в постели, боязливо взирая на этого язвительного, переполненного злобой человека, которого она не так давно называла «мой муж». Волосы Остина были взъерошены, в красных глазах появилось безумное затравленное выражение, словно он не спал с их последней встречи. В тот раз Остин излучал ледяной гнев, но теперь к этому гневу добавилось отчаяние. Холли изнывала от желания броситься к мужу, но не смела сделать это. Каким-то внутренним чутьем она сознавала: если она оттолкнет Остина сегодня, он больше не вернется никогда.

Холли попыталась скрыть свое беспокойство под маской насмешливости.

— Если ты думаешь, что я нахожу удовольствие в своем заточении, то ты жестоко ошибаешься. Я бы с радостью променяла эту роскошную темницу на лужайку, где можно поваляться на траве, ощутить на лице холодные капли дождя. Но, по-моему, тебе этого понять не дано, раз ты держишь взаперти невинную девушку, позволяя убийце разгуливать по замку.

Остин едва заметно вздрогнул, и Холли поняла, что попала в самую точку.

— Вы, миледи, совершили предательство умышленно. А у моего отца не было выбора.

Если бы Холли не была убеждена, что Остин верит каждому своему слову, она дала бы волю истерическому смеху, подступившему к самому горлу.

— А, знаменитое проклятие Гавенморов! Освежи-ка мне память. Его наложила темпераментная русалка, обиженная неуклюжим рыбаком? — Она помахала пальцем. — Или маленький толстенький Бука рассердился, Увидев, как кто-то из твоих предков раздавил его поганки?

Шея Остина залилась краской. У Холли мелькнула мысль, что вряд ли кто-нибудь осмеливался ставить под сомнение достоверность проклятия Гавенморов. По крайней мере, открыто.

— Ни то ни другое, — сдавленно промолвил Остин. — Это сделала царица фей Рианнон, бессердечная и жестокая ведьма.

— Бессердечная ведьма, ложно обвиненная в неверности, — задумчиво сжав губы, Холли накрутила на палец прядь волос. — Если мужчина отказывается верить женщине, которую, как он утверждает, любит, то скажи мне, муж мой, кто же из них виновен в неверности? Тебе никогда не приходило в голову, что единственное проклятие, лежащее на твоем отце, — его необузданный нрав? Возможно, лишь его безумная ревность толкнула твою мать в объятия другого мужчины.

— Довольно! — взревел Остин. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Вероятно, ты ищешь оправдания собственной измене.

Холли поднялась на колени, торопясь воспользоваться любой возможностью защитить себя.

— Если бы ты верил в это, Натаниэль уже был бы мертв, а не гнил в темнице. Ты рыцарь, сэр Остин. Оскорбление тебе нанесла я; следовательно, честь требует, чтобы ты освободил священника.

Язвительная усмешка исказила черты лица Остина.

— Только посмотрите, как трогательно она выпрашивает свободу своему любовнику!

— Он не был моим любовником! — крикнула Холли, выведенная из себя упрямством мужа. — Я невинна!

— Есть только один способ убедиться в этом.

Сердце Холли учащенно забилось, оживленное надеждой. Если муж хочет получить доказательства ее невинности, она готова предоставить их ему. Остин шагнул на возвышение, и девушка отпрянула в дальний угол кровати, вынуждая его перейти к более решительным действиям.

— Ты думаешь, Натаниэль — мой единственный любовник? Какой наивный! У меня их десятки! Сотни! Я уже сбилась со счета!

Подбежав к окну, Холли распахнула ставни. Яростный порыв ветра с дождем загасил все свечи, заставил затрепетать занавески. Холли обернулась к Остину, смело дожидаясь его приближения.

— Они каждую ночь приходят ко мне в постель. — Она тряхнула непокорными кудрями. — Я просто опускаю волосы вниз, и они взбираются по ним!

Обхватив могучей рукой девушку за талию, Остин прижал ее к подоконнику, раздвигая коленом ноги. Холодные капли дождя хлестали Холли в спину, спереди же на нее навалилось пышущее жаром тело Остина. Схватив одной рукой Холли за волосы, рыцарь запрокинул ей голову так, что между их губами остался лишь один страстный вздох. Его отрывистое шумное дыхание, казалось, заполнило всю комнату, заглушая шелест дождя.

Если только он ее поцелует, она сможет найти путь к сердцу мужчины, за которого вышла замуж.

— Что же ты медлишь? — сдавленно прошептала она. — Все еще боишься проклятия?

— Проклятие не имеет надо мной силы.

— Почему?

Весь мир Холли сжался до тускло блеснувших в темноте глаз Остина. В его голосе прозвучало отчаяние.

— Потому что я не люблю тебя.

Холли поняла, что он ее не поцелует. Поняла в то самое мгновение, когда Остин, подхватив ее на руки, понес к кровати. Поняла, когда он уложил ее под себя на мягкий мех, задрал рубашку, оголив грудь, и грубо раздвинул колени.

Холли потянулась было к нему, одержимая желанием ласково прикоснуться к небритому подбородку, провести пальцами по его волосам, заключить его в свои объятия. Но Остин поймал одной рукой оба ее запястья, сковав их железными пальцами, желая не причинить ей боль, а защититься от нежности, в которой, возможно, таится погибель им обоим. Трепещущая Холли приготовилась к худшему.

Все ее тело содрогнулось, точно пронзенное молнией, когда опытные пальцы Остина проникли в сокровенную глубину ее тела.

Холли плотно закрыла глаза, сгорая от стыда. Сидя в одиночестве в башне, она часто представляла, как все это будет происходить, но никогда не думала, что испытает такое унижение. Остин отказал ей в поцелуях, ласке и нежных словах, но жестокости в нем не было. Его палец проникал все глубже, подготавливая Холли принять его, и сдавленные стоны — одновременно желания и протеста — все чаще вырывались сквозь ее стиснутые зубы. Каждое его прикосновение пробуждало дремавшую в девушке чувственность, принося новые острые ощущения.

Когда к одному пальцу присоединился другой, она не смогла устоять перед неведомым доселе желанием изогнуться, раскинуть ноги пошире, приглашая руку проникнуть еще глубже.

Едва дотронувшись ладонью до темного шелковистого треугольника Холли, Остин понял, что совершил ошибку. Он собирался взять ее резко и грубо, точно доступную шлюху, за которую уплатил звонкой монетой, но прикосновение к нежному трепещущему телу пробудило в его душе остатки порядочности.

Остину едва удалось подавить стон, когда его палец, стремясь подготовить жену ко вторжению, вдруг ощутил, что нежная чаша ее лона уже наполнилась нектаром желания.

Остину неудержимо захотелось покрыть поцелуями пышную грудь, увенчанную розовыми соскам, так, чтобы Холли застонала от наслаждения. Захотелось раздвинуть языком нежные лепестки ее губ. Но много ли времени пройдет, прежде чем этот язык предаст его? Прежде чем он начнет шептать жаркие страстные слова, прижимаясь губами к ее округлому плечу, к белоснежному атласу ее живота? Слова, выражающие нежность, говорящие о любви. Слова, приближающие его к исполнению проклятия.

Эти опасные рассуждения дорого стоили Остину. Холли, высвободив руку, обхватила его за шею, попыталась склонить его голову к себе.

Безжалостно подавив эту попытку, Остин приспустил рейтузы и, схватив руки Холли, прижал их к кровати у нее над головой.

Холли льнула к могучим рукам Остина: единственно осязаемому, что осталось во вселенной беспросветного мрака, наполненной проливным дождем, раскатами грома и завывающим ветром. Чувствуя, что ее вот-вот затопит волна ужаса, Холли напомнила себе, что рядом с ней не чужой мужчина, а ее Остин — большой и теплый, пахнущий мятой и мускусом распаленного желания.

Вспышка молнии осветила комнату. На короткий миг их взгляды встретились, затем Остин, издав короткий стон, проник между раздвинутых ног Холли, разорвав хрупкую преграду ее невинности.

Почувствовав резкую боль, девушка изогнулась, стиснув руки. Пальцам Остина, даже если бы они терзали Холли несколько часов, все равно не удалось бы подготовить ее к этому вторжению. Он показался Холли таким неизмеримо огромным, что она поразилась, как смогло ее хрупкое тело принять его. И все же каким-то образом это случилось; природа все предусмотрела, и Холли впустила мужа в свои сокровенные глубины.

Вскоре боль утихла, Холли стиснула запястья Остина, и их руки соединились, как соединились и их тела. Остин двигался мощно и размеренно, то откидываясь назад, то снова подаваясь вперед. Холли поначалу была безучастна к происходящему, но вскоре ее тело, покоряясь извечным законам, начало отвечать ему. Движения Остина становились все более резкими и быстрыми. Он тяжело дышал, капли пота выступили у него на лбу.

Холли вдруг почувствовала, как все тело мужа напряглось, она не понимала, что происходит, но природный инстинкт подсказывал ей, что наступил важный момент в близости мужчины и женщины. Вспышки молний озаряли башню, давая Холли возможность мельком видеть дикую красоту лица Остина, откинувшего в изнеможении голову и наконец нарушившего молчание, выкрикнув, словно волшебное заклинание, имя жены.

Он рухнул на Холли, уткнувшись лицом ей в шею. Высвободив запястья из его ослабевших пальцев, она потянулась к его спутанным волосам, разметавшимся по подушке, но Остин, не сказав ни слова, перекатился на бок, натянул рейтузы и быстро вышел из спальни, словно по пятам за ним гналось скопище демонов.

Холли осталась лежать в темноте, оглушенная и испуганная. Как будто смерч подхватил ее, закружил, а потом внезапно выпустил из своих могучих объятий, и наступила тишина.

По мере того как Остин спускался по винтовой лестнице в главную залу, его шаги становились все тяжелее. Просторное гулкое помещение было пусто; его освещали лишь тлеющие в очаге угли. На столе стояли забытые бочонок с элем и кубок. Гроза затихла, раздавались лишь отдаленные раскаты грома и приглушенный стук дождя.

Услышав нестройный аккорд по струнам лютни, Остин вздрогнул и обернулся. Ему казалось, что в зале никого нет.

— Что вас гложет? Муки совести?

Всмотревшись в забившиеся в углы тени, Остин наконец разглядел копну светлых волос Кэри.

— Твое счастье, что я безоружен. А то, приняв тебя за захватчика-викинга, я отсек бы твою красивую голову.

Издав в ответ на это несколько печальных аккордов, Кэри, склонив голову набок, внимательно осмотрел своего господина.

— Времени вам потребовалось гораздо меньше, чем я полагал.

На мгновение Остин возненавидел друга за то, что тот так хорошо знает его. Неужели оруженосец может читать по его лицу?

Подойдя к столу, Остин от души плеснул себе в кубок эля и осушил его залпом.

— Если хочешь знать, я ее не насиловал.

— Да я ничего такого и не думал. Я не сомневался, что она уступит вашему очарованию. И что же вы сделали? Прорычали ей стихи?

Остин стиснул зубы, борясь с желанием накричать на Кэри.

— Нам такой вздор ни к чему. Она — моя законная жена. Я имел полное право удостовериться, знавала ли она до меня других мужчин.

Голос Кэри был таким же небрежным, как его пальцы, быстро перебирающие струны.

— И?

— Нет, — ответил Остин, презирая самого себя за недовольный голос.

— Но вас это не остановило, не так ли?

Остин снова и снова переживал то мгновение, когда он, ослепленный желанием, проникал в девственное лоно своей супруги. Вспомнив о ее сдавленных стонах, Остин ощутил прилив стыда и тотчас же почувствовал, как вновь пробуждается его ненасытная плоть.

Он с грохотом опустил кубок на стол.

— А что, по-твоему, я должен был сделать? Извиниться и уйти? Сказать: «Простите меня, миледи, за то, что я лишил вас девственности. Обещаю, что впредь такого не повторится».

Подойдя к лестнице, Остин опустился на нижнюю ступеньку, обхватив руками раскалывающуюся от боли голову.

— Да простит меня господь, Кэри, я обошелся с ней словно с последней шлюхой, — сдавленным голосом признался он. — Я ни разу не поцеловал ее губы, грудь. Я не сказал ей ни слова ласки, ни слова нежности. Клянусь, я не старался умышленно причинить ей боль. Ни одним синяком я не запятнал ее прекрасную кожу. — Проведя рукой по волосам, он поднял на Кэри полный отчаяния взгляд. — По крайней мере, я старался.

Кэри задумчиво молчал и перебирал струны лютни.

Остин покачал головой.

— Раньше, пока я не открыл обман своей жены, я так много думал о том, как буду обольщать ее. Благоухающие свечи, вино с пряностями, нежные поцелуи и ласковые слова. Однако сегодня ничего этого не было. Лютня умолкла.

— И она встретила ваше грубое ухаживание, раскрыв…гм-м…объятия?

Остин кивнул.

— В таком случае вам, вероятно, следует задаться вопросом: почему?

Поднявшись с места, Кэри направился из залы, а Остин остался сидеть, уставившись на мерцающие угли. Он обрушился на Холли без нежности и снисхождения, так как опасался, что если позволит своим рукам исследовать восхитительную форму ее тела или разрешит изнывающим от жажды губам испить медовый нектар с ее уст, то навеки потеряет душу.