Ангел западного окна

Я жду её уже… мне велели… Я видел, как она проезжала верхом со стороны заката, там, где зелёные воды, чтобы встретить жениха. В один прекрасный день, когда забьют фонтаны, она явится из-под земли… Вынырнет из зелёных вод, как я, как вы, юная леди, как… да, да, как все мы… Вы не хуже моего знаете: там, в изумрудной глубине, — исконный враг королевы! Да, да, до меня дошли слухи! Земля за то, что мы, садовники, ухаживаем за ней, время от времени кое-что посылает нам. Знаю, знаю, противница хочет расстроить свадьбу королевы Елизаветы, вот оттого-то я и должен ждать, когда мне позволено будет сплести свадебный венец. Но ничего: я ждать умею, а до старости мне ещё далеко… А ведь вы, леди, знаете нашу противницу из зелёной бездны! Провалиться мне на этом месте, если я не прав. Но я не ошибаюсь, нет!

Эта нелепая беседа с выжившим из ума садовником, и без того действовавшая на меня угнетающе, начинала приобретать и впрямь какой-то жутковатый оттенок. Вероятно, в похожей на бред бессмыслице старика мой настроенный на определенную волну слух улавливал отголоски чего-то изначально цельного, что я в этой фантастической ситуации бессознательно примеривал к моим собственным переживаниям и загадкам; но разве не мерещится нам повсюду шёпот, разоблачающий все наши тайны, когда мы в поисках ответа готовы жадно и нетерпеливо вслушиваться во что угодно! Несомненно, этот бессвязный лепет основан на каких-то реальных событиях, которые безумец в свое время действительно пережил и которые, видимо, потрясли его так, что лишили рассудка, однако, смешавшись впоследствии в больном воображении с легендами, издавна бытовавшими в народе и связанными с Эльзбетштейном, они-то и дали эту мутную бестолковую взвесь.

Внезапно старик, запустив руку в тёмный угол очага, извлек какой-то предмет, молнией полыхнувший в лучах заходящего солнца, и протянул его Яне. Липотин, как коршун, повел головой. Меня тоже слегка передернуло…

В тощих, как у скелета, пальцах старик сжимал кинжал, короткий, широкий, опасно заточенный клинок которого отсвечивал бледно-голубым, неведомым мне металлом и имел характерную форму наконечника копья. Длинная, в высшей степени искусно сработанная рукоять была отделана персидскими калаитами — впрочем, утверждать точно я не могу, так как старик возбужденно размахивал кинжалом над головой, а тени в башне уже начинали сгущаться.

Княгиня, движимая исключительно инстинктом, так как оружия видеть не могла — до этого она держалась поодаль и, явно скучая, нервно ковыряла концом своего зонтика осыпавшуюся кирпичной трухой стенную кладку, — резко повернулась к нам и, уже ничего вокруг не замечая, ворвалась в наш круг, даже попыталась перехватить кинжал. Ослепленная видением вожделенного наконечника, она просто не отдавала себе отчета, сколь бестактно её поведение.

Однако старик мгновенно отдернул руку…

У княгини вырвался странный звук, который, если мне и доводилось когда-либо слышать нечто подобное, я мог бы сравнить разве что с шипением готовящейся к атаке кошки. Всё произошло с какой-то противоестественной быстротой и от этого казалось чуть ли не обманом зрения. Старик монотонно бубнил:

— Нет, нет, это не для… тебя… старуха! Возьмите же, юная леди! Этот кинжал вам. Ведь я в течение стольких лет хранил его для вас. Знал: когда-нибудь вы придете!

Княгиня, которая была едва ли старше Яны, очевидно, предпочла пропустить мимо ушей оскорбление, так как изготовилась к новой атаке, только уже с другого края. С лихорадочной поспешностью предлагала она сумму за суммой, величина которых так стремительно взлетала вверх, что у меня при виде этой слепой одержимости, этого хищного охотничьего азарта, этой кровожадной травли просто дух захватило. Я нисколько не сомневался, что нищий, живущий впроголодь старик, даже несмотря на свою почти полную невменяемость, клюнет на золотую приманку: такая куча денег означала бы для него богатство поистине сказочное. Но случилось непредвиденное! В чем тут дело, я не мог взять в толк. Вмешался ли какой-то невидимый таинственный дух, который как поводырь провёл бедную ослепшую душу меж расставленных ловушек, или же старый безумец начисто утратил всякое представление о том, что такое богатство, — в общем, как бы то ни было, он вдруг поднял глаза на княгиню, и жуткая гримаса не поддающейся никакому описанию ненависти исказила его лицо. Своим надтреснутым голосом он пронзительно вскричал:

— Только не тебе, старуха! Только не тебе! Ни за какие сокровища! Будь то всё золото мира! Возьмите, юная леди! Скорей! Чёрная пантера готова к прыжку! Слышите, как она шипит, видите, как выгибает спину, как топорщит шерсть… Берите быстрей!.. Вот… вот… вот… хватайте кинжал!

Яна, словно загипнотизированная этим лихорадочным бредом, движением сомнамбулы схватила кинжал, резко отвернулась, прикрыв телом свою добычу от молниеносного выпада княгини, и в следующее мгновение клинок исчез в складках её одежды. При этом матовый отблеск широкого лезвия, подобно искре от кремня, попал мне в глаза: да, это он — таинственный сплав Хоэла Дата! Кинжал Джона Ди!..

Глаза старика стали медленно потухать:

— И хорошенько его берегите. Если им завладеет пантера — всё кончено, и с королевой, и со свадьбой, и со мной, старым, изгнанным из мира садовником. Верой и правдой хранил я его до сего дня. Даже королеве не проговорился. Не сказал, откуда он у меня. А теперь ступайте, ступайте с Богом…

Я взглянул на княгиню: самообладание уже вернулось к ней. Непроницаемая маска позволяла только гадать, что творится в душе этой надменной дамы! Но я чувствовал, что страсти, как хищные опасные кошки, мечутся там из угла в угол, пытаясь перегрызть толстые стальные прутья клетки.

Чрезвычайно странно вел себя во время этой сцены и Липотин. Поначалу им руководило лишь любопытство, не совсем, правда, здоровое, но при виде кинжала в него вдруг словно бес вселился. «Это ошибка! Вы совершаете роковую ошибку! — кричал он старому садовнику. — Какая глупость — не передать эту безделицу княгине! Это ведь не кинжал! Это…» Старик не удостоил его даже взглядом.

Поведение Яны озадачило меня не в меньшей степени. Я-то полагал, что она впала в свойственное ей сомнамбулическое состояние, но глаза её были ясны, и никакого потустороннего тумана в них не просматривалось. Напротив, она с неотразимым обаянием улыбнулась княгине, даже коснулась кончиками пальцев её руки и сказала:

— Ничего, эта безделица только ещё больше сблизит нас, не так ли, Асайя?

Какие речи! И к кому! Я ушам своим не верил! Но, к моему ещё большему изумлению, русская княгиня, такая обычно высокомерная и неприступная, не стала обдавать Яну надменным холодом, а любезно улыбнулась, обняла и… поцеловала… Сам не знаю почему, но во мне прозвучал сигнал тревоги: Яна, поосторожней с кинжалом! Надеялся, она почувствует мои мысли, но, к моему ужасу, Яна сказала княгине:

— Разумеется, при первом же удобном случае я подарю вам его, льщу себя надеждой, что эта счастливая возможность не заставит себя долго ждать.

Старцу в его скелетообразном кресле было уже не до нас. Взяв корку хлеба, он принялся старательно её глодать своими беззубыми деснами. Казалось, он не только не замечал нас, но уже и забыл о нашем существовании. Непостижимый безумец!

Мы покинули башню с последними лучами заходящего солнца, которые преломлялись в мельчайшей водяной пыли кипящих гейзеров восхитительной радугой.

На темной деревянной лестнице я схватил Яну за руку и прошептал:

— Ты действительно хочешь подарить кинжал княгине?

Она ответила с легким, почти неуловимым колебанием, и в голосе её проскользнуло что-то чужое, незнакомое:

— Почему бы и нет, любимый? Надо же удовлетворить её страсть, ведь она так жаждет этого!..

Когда мы спускались к «линкольну», я ещё раз оглянулся: замковые ворота, словно причудливая рама, обрамляли незабываемую картину — облитое пылающим огнём солнечного заката, на фоне живописных развалин Эльзбетштейна пламенело море цветов несказанной, первозданной прелести. Водяной пар горячих гейзеров, подхваченный внезапным порывом ветра, поплыл над пурпурными волнами, и мне вдруг привиделся величественный образ: закутанная в серебристые одежды, стройная, фантастически прекрасная дама с королевским достоинством шествует по воздуху… Хозяйка замка?.. Госпожа сумасшедшего стража башни? Легендарная, очам моим сокровенным открывшаяся королева Елизавета?

Когда мы, вновь заняв свои места в лимузине, мчались по головокружительному спуску в долину, я смотрел в окно, но мысли мои были далеко. Задумчивое молчание повисло в салоне.

Внезапно я услышал голос княгини:

— Что бы вы сказали, любезная госпожа Фромм, если бы мы с вами в самое ближайшее время навестили ещё раз это сказочно прекрасное место?

Яна в знак согласия усмехнулась и радостно подхватила:

— О княгиня, не представляю, что может быть приятней такого приглашения!

В ответ княгиня схватила руку Яны и в восторге сжала её. Я же про себя только порадовался, что две эти замечательные женщины так хорошо сошлись друг с другом. Мне, правда, показалось, что этот акт обоюдного согласия и взаимной симпатии отсвечивал каким-то зловещим оттенком, но лишь на секунду; не придав своей мимолетной тревоге никакого значения, я сразу забыл о ней, залюбовавшись пылающим вечерним небосводом, и так всю дорогу и проглядел, не отрываясь, в окно нашего бесшумно летящего авто.

Там, в высоте, на бирюзовом куполе, недоступно сверкал узкий отточенный серп ущербной Луны…

ВИДЕНИЕ ВТОРОЕ

Едва мы с Яной переступили порог дома, я попросил у неё подарок сумасшедшего садовника, который мне не терпелось рассмотреть получше.

С предельной тщательностью исследовал я кинжал. С первого же взгляда не вызывало сомнений, что это — искусный гибрид, клинок и рукоятка совершенно очевидно происходили от двух бесконечно далёких друг от друга пород. Что касается клинка, то таинственный сплав никоим образом не походил ни на один из земных металлов, в нём присутствовало что-то явно инородное; он жирно лоснился, и его матовое мерцание отдаленно напоминало кремень — да, да, серо-голубой андалузский кремень. Изначально, судя по его форме, — наконечник копья, который на заре времён по какой-то причине преломился у самого основания, в том месте, где его черенок уходил в легендарное древко. Видимо, поэтому он и был впоследствии мастерски привит на отделанную драгоценными камнями рукоятку. Ну, с её происхождением всё было ясно и определенно: слегка легированная оловом медь обладала всеми признаками раннемавританской металлургии — либо юго-западной, франкской, эпохи Каролингов. Сложный, загадочный орнамент напоминал какое-то фантастическое существо, скорее всего дракона. Инкрустация: карнеол, бирюза, бериллы и — три оправы… Две пустые, камни выпали. В третьей, венчающей голову дракона, — великолепный персидский сапфир… Невольно вспомнил я о лучезарном карбункуле…

Да, этот кинжал поразительно соответствовал своему «словесному портрету», хранящемуся в коллекции Шотокалунгиных. Ничего удивительного, что княгиня пришла в такое возбуждение, когда его увидела.

Пока я рассматривал наконечник, Яна стояла у меня за спиной и поглядывала мне через плечо.

— Что нашёл ты, любимый, в этой канцелярской безделушке?

— Безделушке? — Сначала я просто не понял, потом от всей души рассмеялся над этой чисто женской трогательной наивностью: подумать только — опасное, благородное оружие, почтенный возраст которого исчисляется едва ли не тысячелетием, вот так, запросто, обозвать канцелярской безделушкой!

— Ты смеёшься надо мной, любимый? Но почему?

— Извини, дорогая, дело в том, что ты немножко ошиблась: это не канцелярская безделушка, а древний мавританский кинжал.

Яна покачала головой.

— Ты мне не веришь, дорогая?

— Прости, любимый, но это обычный канцелярский нож, которым режут бумагу, вскрывают конверты, бандероли… И мне почему-то ужасно хочется назвать его «мизерикордия»[55].

— Но что за странная идея?

— Да, да, ты совершенно прав — именно идея! Меня внезапно как озарило…

— Что же тебя озарило?

— Мысль о том, что это мизерикордия… В общем, нож для разрезания оберточной бумаги!..

Я посмотрел на Яну внимательней: как завороженная, не сводила она глаз с кинжала. От мгновенной догадки я вздрогнул:

— Тебе знаком этот кинжал… этот… нож для вскрытия писем?..

— Откуда мне его знать, если я только сегодня… но постой… постой… а ведь ты прав: когда я смотрю на него… и чем дольше на него смотрю… чем дольше смотрю… тем отчётливей… мне кажется… я его знаю…

Больше, несмотря на все мои старания, она не проронила ни слова.

Возбуждение, охватившее меня, было слишком сильным, чтобы я рискнул экспериментировать с ней. Меня одолевал такой шквал мыслей, что я даже не представлял, за какую из них ухватиться; в конце концов, сославшись на срочную работу, попросил Яну заняться чем-нибудь по дому и, поцеловав, отпустил…

Едва она вышла, я как ужаленный бросился к письменному столу и принялся перерывать бумаги Джона Ди и мои собственные записи, пытаясь отыскать то место, где мой предок упоминал о наследственном кинжале. Я перевернул всё вверх дном, но ничего похожего не обнаружил. Наконец у меня в руках оказалась тетрадь в веленевом переплете; я открыл наугад — и вот оно:

В ту ночь чёрного искушения я потерял самую ценную для меня часть наследства: мой талисман, кинжал — наконечник копья Хоэла Дата. Потерял я его там, на газонах парка, во время заклинаний; мне кажется, он был ещё у меня в руке — так велел Бартлет Грин, — когда призрак подошёл и я подал ему… руку?.. Только руку?.. Во всяком случае, потом в ней уже ничего не было! Итак, я на веки вечные оплатил услуги Исаис Чёрной… И все же, сдается мне, цена за обман была слишком высокой.

Я тяжело задумался: что означает это горькое замечание о «слишком высокой цене»? В тексте больше никаких намеков на то, что скрывается за этой проникнутой горечью фразой! И вдруг меня осенило! Я схватил магический кристалл.

Но как и в первый раз, когда я пытался заглянуть в чёрные мерцающие грани, кристалл в моей руке оставался мёртвым углем.

Ах, ну что же это я! Липотин и… и его пудра! Вскочил, быстро нашёл красный шар, но, увы, он был пуст — пуст и бесполезен.

И тут мой взгляд упал на ониксовую чашу: а что, если… Лишь бы Яна с её приверженностью к чистоте не навела порядок! Нет, слава Богу, не успела! Остатки магического препарата запеклись на дне тёмно-коричневой корочкой. С этой секунды я действовал словно по приказу: моя рука сама потянулась к спиртовке… Охваченный нетерпением, я поспешно плеснул в чашу немного огненной влаги, чиркнул спичкой — вспыхнуло синеватое пламя… Быть может, мои надежды не так уж сумасбродны и эти спекшиеся остатки начнут тлеть вторично…

Спирт сгорел быстро. Раскаленная пудра зловеще переливалась кровавыми бликами. И вот тоненькая ниточка — она-то и приведет меня в потустороннее! — повисла в воздухе…

Я поспешно склонился над чашей и глубоко вздохнул… Дым, ещё более резкий, чем в прошлый раз, ворвался в мои легкие. Ужасно! Невыносимо! Как-то оно удастся мне сейчас, самостоятельно, шагнуть за порог смерти и без посторонней помощи пройти по призрачному мостку, наведенному токсичными дымами, над бездной мучительной асфиксии?! Может, позвать Яну? Чтобы она так же немилосердно, железной хваткой, как тогдашний «Липотин» в красной тиаре, удерживала, несмотря на отчаянные конвульсии, мою голову над чашей?.. Я стиснул зубы, меня чуть не вырвало от удушливого спазма… Собрав все свои силы… «Я покоряю!» — девиз предков внезапно вспыхнул в моем сознании! Девиз рода Ди!

И вот она — первая прибойная волна агонии! Кровь захлестывала мой мозг, и мысли тонули, медленно шли на дно, пуская пузырьки… Секунда, другая — и в моём сознании не осталось ничего, кроме тоненькой, бегущей из тёмной глубины цепочки пузырьков: это же всё равно, что захлебнуться в тарелке с водой!.. Суицид в стиральном корыте… самый распространенный способ среди истеричных прачек, однажды… когда-то… я это читал или слышал… В стиральном корыте… после стирки в этих инфернальных водах я сильно полиняю… да, да… «после линьки в мае»… Смотри, чтобы тебя потом, «после линьки в мае», не переодели в истеричную прачку!.. Но я мужчина, я покоряю, и проделать это со мной будет чертовски трудно!.. Чертовски трудно… О! Спасите!.. На помощь!.. Там… там вдали: монах в красной тиаре… гигантского роста… мэтр, инициации… и совсем не похож на Липотина… воздел руку… левую… заходит сзади… мгновенно погружаюсь, захлёбываюсь и камнем иду на дно…

Когда я, с тупой болью в затылке, насквозь отравленный, всплыл на поверхность, в отвратительно пахнущей чаше был только холодный пепел. Мне едва удалось собрать размётанные чёрным шквалом мысли, но вот всё отчетливей стало проступать моё первоначальное намерение — быстро схватил я кристалл и впился в него взглядом. И лишь сейчас до меня дошло: только что я в одиночку нашел брод и вторично пересёк чёрные воды смерти!..

Я снова увидел себя в «линкольне», который со сверхъестественной скоростью мчался назад к реке, к Эльзбетштейну, — но сейчас наш мобиль ехал задом наперед, словно плёнку в магическом синематографе кристалла пустили в обратную сторону. Справа от меня сидела Яна, слева — княгиня Шотокалунгина. Обе зачарованно смотрели прямо перед собой, против движения, ни одна жилка не дрогнула на их лицах, ни один волосок не шелохнулся на их головах.

Пролетели мимо развалин Эльзбетштейна… Шумят источники жизни, отметил я про себя. Облако белого пара вздымалось над замковым двором. Высоко на башне стоял безумный садовник и подавал нам какие-то знаки. Он тыкал пальцем в северо-западном направлении, а потом указывал на свою башню, как бы говоря: сначала туда, а потом… ко мне!

«Чепуха! — слышал я собственный шепот. — Старик не может знать, что я нашёл дорогу назад, к самому себе, путь к моему истинному Я — к сэру Джону Ди!» Но если это так, мелькнула мысль, то каким образом рядом со мной оказалась Асайя Шотокалунгина? Я скосил глаза: слева от меня сидела… потемневшая от времени бронзовая статуя Исаис Понтийской! Усмехаясь, нагая богиня непрерывно перекладывала из руки в руку зеркало и кинжал. Причем с такой сверхъестественной быстротой, что у меня, когда я попытался проследить за этой дьявольской престидижитацией, голова пошла кругом, да это было и невозможно: оба атрибута слились в один размытый скоростью призрачный вихрь… И эта ослепительная нагота!.. Опять вводит меня в соблазн чёрная богиня! А сомнения уже тут как тут — сосут, терзают душу мою: может, лучше поддаться этому искушению?.. Что зря упрямиться?.. Но, силы небесные, должен ли я?.. Ведь в любом случае это капитуляция… Или я уже не властен над собой и чувства мои вольны поступать как им заблагорассудится? Но что заставляет меня вновь и вновь видеть в грезах княгиню такой, какой наяву — я её никогда не видел? Нет, не хочу. Я не хочу! Не хочу разделить судьбу моего мёртвого кузена Джона Роджера…

Гибкая, юная богиня смотрит в мои глаза невыразимым взглядом, от которого меня бросает в жар. В её глазах и недосягаемая надменность богини, и манящее обещание куртизанки. Тугие, набухшие страстью соски, великолепное тело, томно изогнувшееся в предвкушении любовных наслаждений, в чертах лица презрительная, загадочно-неуловимая насмешка, погибельный, мерцающий огонь в прищуре глаз, запах пантеры…

Наш мобиль уже давно рассёк своим острым, как ланцет, килем зелёные волны и, шипя, ушёл в пучину. Мы пронизывали изумрудные глубины, утратив всякое представление о времени и пространстве, не ориентируясь, где верх, где низ.

Потом зелёная безбрежность сфокусировалась в маленькое, абсолютно круглое озерко, к которому с напряженным вниманием был прикован мой взор. Оно прямо на глазах сжималось всё больше и больше — я словно летел сквозь подзорную трубу, перевёрнутую наоборот, — пока не превратилось в миниатюрное зеркальце… Кругом кромешная тьма…

И вдруг я почувствовал, что давно уже вынырнул…

Как пробка вылетел из этого самого колодца; в его жерле, огражденном квадратным, из огромных белых валунов бруствером, зияла немыслимая бездна. Я стоял и смотрел в изумрудное зеркальце, которое, зловеще усмехаясь, держала передо мной в левой руке Исаис Понтийская; кинжал в её правой руке был повернут острием вниз. Потом тёмная бронза богини, замерев на миг на бруствере, как на алтаре, расплылась в черный вихрь, который бездна стала медленно всасывать в себя.

Выходит, моим проводником была сама Исаис Чёрная, это она вывела меня сюда? Сюда?.. Но где я?..

Я и вопрос-то свой ещё не успел додумать до конца, а зловещее предчувствие уже полоснуло меня ледяным ужасом. Там, прямо передо мной, в полумраке… моя жена Яна! Я вижу её мерцающий взгляд. Она почему-то в старомодном английском платье елизаветинской эпохи… Ах да, конечно, она ведь жена Джона Ди — то есть моя собственная. Значит, эта кошмарная бездна — колодец Св. Патрика в крипте доктора Гаека… И волосы встают дыбом у меня на голове… Так вот куда завела меня Исаис Чёрная! Вернула в ту самую ночь, когда Зелёный Ангел отдал страшный приказ, — ночь, в которую я, Джон Ди, верный клятве, должен был разбить своё сердце и положить Яну на ложе моему кровному брату — о, адская насмешка! — Эдварду Келли. Яна?.. Она взошла уже на алтарь!..

Времени на раздумья нет… Я делаю отчаянную попытку схватить её, ноги подкашиваются… Поскальзываюсь… Ловлю немой, решительный и уже мёртвый взгляд любимой, поруганной женщины и… каменею, становясь свидетелем ужасного падения, — веки вечные инфернальный огонь будет сжигать мою душу при воспоминании об этом мгновении, о последнем взгляде моей Яны…

Моё сердце рассечено на семьдесят две части. Мысли мои — словно тени… Как у душевномертвого. Проклятый колодец! Мне кажется, я, парализованный кошмаром, вижу там, в страшной бездне, изумрудный отблеск круглого миниатюрного зеркальца Исаис…

Когда карабкался из подземелья по железной лестнице, ног своих я не чувствовал, но каждая, каждая ступенька скрежетала: «Один… один… один… один…» Чья-то голова свесилась в люк шахты: искаженное ужасом лицо — маска преступника, на шее которого вот-вот затянется петля. Это Келли, человек с отрезанными ушами.

Проскальзывает мысль: осторожней, он хочет столкнуть меня вниз, в крипту, а потом в бездну колодца, к Яне…

Но мне не страшно, нет, я даже как будто желаю этого…

Келли не двигается. Позволяет отсчитывать все до конца ступени моего бездонного одиночества и ступить на твёрдую землю. Шаг за шагом пятится он от меня, как от привидения. Во мне умерло всё — всё, даже жажда мести, которой этот жалкий трус так боится…

Лепечет что-то о невозможности спасти… Клянет взбалмошную истеричность этих чертовых баб…

Глухо и мертво звучит мой голос:

— Она мертва. Сошла в бездну, дабы предуготовить мне путь. Но в третий день она воскреснет, вознесётся к небесному престолу, туда, откуда и явилась в мир сей, и воссядет там одесную Вседержителя, судить убийц по ту и по сю сторону… — И губы мои зашептали какие-то безумные кощунственные речи, я замолчал.

Господь не зачтёт в вину разбитой душе богохульство её, ибо не ведает она, что творит, мелькнул в моём сумеречном сознании тусклый отсвет. А не покоюсь ли я уже во прахе рядом с моей Яной?..

Келли с облегчением переводит дух. Становится смелее. Приближается с осторожной, елейной доверительностью:

— Брат, её жертва — и твоя тоже — была не напрасна. Святой Зелёный Ангел…

Поднимаю потухший взор… Первыми в моем умершем теле начинают чувствовать боль глаза… «Ангел!» — хочу я крикнуть, и дикая, неистовая надежда вспыхивает в моей душе: дал он Камень? Тогда… может быть… всё в руках Бога… чудо и произойдет… Почему бы чуду не повториться… Воскресла ведь дочь Иаира!.. Камень превращений может творить чудеса в руках того, кто обрел чрез него веру живую!.. Яна! Что, она чем-то хуже дщери Иаира?.. Я вскричал:

— Ангел дал Камень?

Мышиные глазки Келли алчно сверкнули:

— Нет, пока не Камень…

— Ключ к книге?

— Н-нет, и с этим просил подождать, зато — алую пудру! Золото! Много золота! И обещал ещё больше…

Крик рвется с кровью из моего растерзанного сердца:

— Ты, собака! Выходит, я продал собственную жену за золото?! Попрошайка! Подонок!

Келли отскакивает назад. Мои сжатые кулаки бессильно падают. Даже тело моё уже не слушается меня. Руки хотят убивать, но висят как плети… И я не нахожу слов, которые бы заставили их повиноваться. Горький смех сотрясает меня:

— Спокойно, человек с отрезанными ушами, не трусь! Я не убиваю орудие… Зелёного Ангела хочу призвать я к ответу… С глазу на глаз…

Келли поспешно:

— Зелёный Ангел, брат, может всё. Если пожелает, он может мне… нет, нет, тебе, брат, тебе… вернуть… исчезнувшую Яну…

В каком-то ослеплении, ничего не соображая, я бросаюсь на Келли прыжком дикого зверя, мои руки стискивают ему горло.

— Чтобы сейчас же Зеленый Ангел был здесь, предо мной, падаль! Только в этом случае ты спасёшь свою жалкую жизнь!

Ноги у Келли подгибаются, он падает на колени…

Размытые, беспорядочно скачущие кадры… нескончаемая череда… Обгоняя друг друга, проносятся они мимо и исчезают быстрее, чем я успеваю осознать их. Потом видимость снова проясняется…

Дворец бургграфа Розенберга. Келли в роскошных, отороченных мехом одеждах важно шествует через празднично убранные залы… Он называет себя посланцем Бога, призванным нести в мир тайну тройного превращения — но не профанам, а избранному кругу посвященных. Отныне божественному таинству суждено обрести на земле несокрушимую твердыню храма Западного окна, а Рудольф, император Римский, и несколько верных его паладинов должны стать первыми тамплиерами нового Грааля.

Розенберг под руку ведет Келли в дальнюю, потайную комнату дворца, в которой, раздраженно расхаживая из угла в угол, ожидает новоявленного пророка император.

Величественное шествие, к которому вынужден присоединиться и я, тянется чуть не через всё здание; однако Рудольф допустил себе на глаза только Розенберга и нас двоих. Бургграф, опустившись на колени перед императором, омочил его руки потоком слез. Это слезы радости и умиления.

— Ваше Величество, Ангел явил себя, чудо произошло, — всхлипывал он.

Габсбург нетерпеливо закашлял:

— Если это действительно так, Розенберг, то мы все будем молиться, ибо всю свою жизнь уповали на Господа. — Потом он грозно и угрюмо обратился к нам: — Вы трое, как когда-то волхвы, явились с вестью и дарами к новорожденному Спасению мира. Тот, кто стоит коленопреклоненный, принёс мне весть. И будет за то ему моё благословение. А вы двое, где ваши дары?

Келли бойко выходит вперед и склоняется, но лишь на одно колено:

— Вот они! Эти дары Ангел посылает Его Величеству императору Рудольфу! — И протягивает императору золотую коробочку, доверху наполненную алой пудрой: количество по крайности вдвое большее, чем было у нас самих по прибытии в Прагу.

Габсбург принимает драгоценный подарок с некоторым колебанием. Его лицо разочарованно вытягивается.

— Дар велик, но так любой конюх сможет делать золото. А где обещанная сокровенная истина?

И он переводит свой пылающий взор в мою сторону. От меня ожидает император истинно искупительный дар, достойный библейских волхвов. Опускаясь на колени, чувствую, что это конец, ибо руки мои, равно как и сердце, пусты. Тогда Келли вновь подает голос, дерзкая его кротость достойна удивления.

— Каждое посвящение имеет свои ступени и степени. В соответствии с высшим повелением должны мы передать Вашему Величеству для освидетельствования магический «глазок», коим Зеленый Ангел по великой милости наградил Джона Ди, баронета Глэдхилла, в достопамятную ночь первого своего явления на землю.

Я вздрагиваю, так как чувствую вдруг.в руке невесть откуда взявшийся «глазок» — оправленный в золото угольный кристалл Бартлета Грина. Молча протянул я его императору. Быстрое движение — и тощие пальцы уже когтят чёрный додекаэдр. Нижняя губа отваливается на подбородок.

— Что с ним нужно делать?

Стоящий на коленях Келли впивается неподвижным взглядом в середину императорского лба.

Рудольф, не получив никакого ответа, невольно вновь опускает глаза на чёрные зеркальные грани. Взгляд Келли всё настойчивей буравит лоб императора. На висках медиума уже сверкают бусинки пота…

Император словно окаменел с кристаллом в руках. Зрачки его расширились. Он зачарованно вглядывается в «глазок». Самые противоречивые чувства, быстро сменяя друг друга, отражаются на его лице: изумление, гнев, судорога ужаса, лихорадочное ожидание, робкий вздох, триумф, гордая радость, усталый кивок и… слеза!

Слеза в уголке императорского глаза!

Невыносимое напряжение не отпускает нас. Наконец Рудольф роняет:

— Благодарю вас, посланцы высшего мира. Дар ваш воистину бесценен. Посвященному достаточно… Ибо не всякий коронованный здесь является императором там. И нам бы хотелось воздать вам по заслугам…

Слезы невольно закипают у меня на ресницах при виде того, как гордая голова августейшего коршуна в смирении склоняется пред подлым шарлатаном с отрезанными ушами.

На тесной Велкопршеворской площади, у Мальтийского костела, столпотворение. Кажется, всё население Малой Страны собралось здесь. Сверкает оружие, горят золотые украшения, переливаются всеми цветами радуги драгоценные камни аристократов, с лёгкой тенью любопытства взирающих из открытых окон и с балконов дворцов на людской водоворот.

В дверях костела появляется торжественная процессия. Только что здесь, пред древним алтарём Мальтийского ордена, по приказу императора был посвящён в рыцари и миропомазан Эдвард Келли.

Во главе процессии — три чёрно-жёлтых герольда: двое с длинными трубами, третий со скрепленным печатями пергаментом в руках. На каждом углу под гром фанфар и ликование толпы зачитывается императорская жалованная грамота, дарованная новоиспеченному барону Священной Римской империи «сэру» Эдварду Келли из Англии.

Непроницаемо высокомерные лица в окнах едва заметно кривятся в надменной иронии, тихо обмениваясь презрительными замечаниями.