Маскарад в лунном свете

— Оставайся здесь, — приказал он, ткнув в нее пальцем, и соскользнул с кровати. — Оставайся на месте, юная леди.

— Слушаюсь, сэр, мистер Донован, сэр, — весело ответила она и прикусила нижнюю губу, глядя, как он сбрасывает с себя одежду. В сущности, ей еще не доводилось видеть его полностью обнаженным, и теперь она сгорала от любопытства. Он был великолепен! Его плечи, такие широкие! Его живот, такой плоский! Его бедра, такие узкие! Его…

— Донован? — она внезапно почувствовала смущение, сама не зная, почему.

Он вновь скользнул в постель под простыню и, вопросительно глядя на нее, помог ей приподняться и снять пеньюар.

— Да? Ты хотела что-то спросить, дорогая? — в глазах у него плясали веселые искорки.

— Неважно, — прошептала она, когда он опустил ее опять на подушки. Лента у нее в волосах развязалась, и они рассыпались в беспорядке по ее плечам и груди, слегка щекоча нежную кожу, так как Донован, освободив ее от пеньюара, тут же стащил с нее и рубашку, и та исчезла где-то в ногах кровати.

Она была голой — абсолютно голой под покрывшей ее простыней. Повернувшись, она увидела, что Донован, подперев голову согнутой в локте рукой, смотрит на нее, не отрывая глаз. Он больше не улыбался, и выражение его лица было странно торжественным, когда, взяв один из ее локонов, он стал накручивать его на палец.

Все мысли о Марко, о признании Ральфа, о том, что ее ждет утром, мгновенно вылетели у Маргариты из головы. Сейчас она могла думать только о Доноване, о своей любви к нему и о том несказанном восторге, который она вскоре испытает в его объятиях.

— В первый раз, — произнес Томас тихо, так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова, поскольку у нее стучало в висках. — В первый раз, — повторил он, — все произошло не совсем так, как мне бы хотелось. Да и во второй тоже. Ты заслуживаешь лучшего. Заслуживаешь того, чтобы знать, что же это такое — любить по-настоящему. Поэтому, — он вздохнул, — для меня это наше брачное ложе. И наша брачная ночь. Наша первая ночь. Я хочу любить тебя сегодня, как свою новобрачную. Показать тебе, как я всей душой, всем телом боготворю тебя.

У Маргариты защипало глаза. Он был такой серьезный, такой искренний, такой удивительный!

— Хо… хорошо, — проговорила она с запинкой, испытывая некоторый трепет перед глубиной его любви. — Но ты меня пугаешь, Донован. Я не знаю, чего ты хочешь… что может быть лучше того, что у нас уже было.

Уголки его рта слегка изогнулись в улыбке и, медленно наклонившись, он коснулся ее губ своими губами.

— Ах, ангел, сколь многому тебе еще предстоит научиться. — Он слегка укусил ее за нижнюю губу. — И с каким же наслаждением я стану тебя учить.

Он поцеловал ее, и она подняла руки и обняла его за спину, наслаждаясь прикосновением волосков у него на груди к своей нежной коже.

Вопреки ее ожиданию, он не стал затягивать поцелуя, а оторвавшись от ее рта, стал покрывать поцелуями ее горло, грудь и ложбинку между грудями. Его руки сжимали, мяли, гладили ее грудь, и внезапно она вздрогнула от восторга, почувствовав его губы на своем соске, и судорожно вздохнула.

В следующее мгновение он начал водить языком вокруг каждой ее груди, одновременно лаская руками ее тело, и слегка откинув голову назад, она запустила пальцы в его пышную шевелюру и закрыла глаза, позволяя ему услаждать ее — да, услаждать ее, — так как каждое его прикосновение к чувствительным эротическим точкам на ее теле, о существовании которых она даже не подозревала, вызывало в ней дрожь восторга.

Откинув простыню, он наклонился и, нежно раздвинув ей ноги, прижался губами к заветной точке между ее бедер.

Ей показалось, что она воспарила над кроватью и плывет, когда он приподнял ей ноги и положил их себе на плечи. Почувствовав его язык в своих влажных глубинах, она не испытала ни стыда, ни смущения. У нее от него не было никаких секретов. Она отдавала ему всю себя, беря то, что он давал ей в ответ, и это было прекрасно и правильно.

Итак, это и есть любовь, подумала она, и это было ее последней мыслью, так как после этого она утратила всякую способность соображать и могла только реагировать. По телу ее одна за другой прокатывались волны наслаждения, и его ласки возносили ее на вершину блаженства.

Внезапно он оказался на ней и, протянув руки, она ухватилась за него, нуждаясь в якоре, нуждаясь в чем-то, за что могла держаться, ибо, как ей казалось, в любое мгновение ее могло унести с кровати, унести с земли. Он вошел в нее, и кружение началось вновь, удивляя и почти пугая ее, так как она не могла даже предположить, что может быть еще большее наслаждение.

Он начал двигаться в ней, скользя все глубже и глубже. Должно быть, вскоре он в какой-то степени почувствовал, что она ощущает, так как внезапно его движения сделались еще более быстрыми и восхитительно нетерпеливыми.

Помогая ему, она приподняла бедра, пытаясь удержать его в себе.

И затем, когда она думала, что не сможет больше выдержать этого наслаждения, он сделал еще одно движение и его семя хлынуло в нее горячим потоком.

— Господи, Маргарита, я люблю тебя! — простонал Донован несколько мгновений спустя и откинулся на спину, привлекая ее к себе.

— И я люблю тебя… Томас, — прошептала она дрогнувшим голосом, опуская голову ему на грудь. Как же сильно она любила его! Ее переполняло страстное желание показать ему это…

Спустя несколько долгих восхитительных мгновений он позволил ей исследовать свое тело, что расширило ее познания во сто крат и заставило почувствовать себя, наконец, настоящей женщиной. Женщиной с большой буквы. Не ниже и не выше его, но равной ему во всем… Мужчина и женщина, ставшие наконец одним целым. Сейчас. Сегодня ночью. И навсегда. Отныне в этом не было никаких сомнений…

Спустя несколько долгих восхитительных часов, когда за окнами начало сереть, Донован покинул ее, поцеловав в последний раз в губы и приказав спать, что было, в сущности, излишне, поскольку, подумала Маргарита, она будет теперь спать целую вечность. Или, по крайней мере, до тех пор, пока на город не опустится опять тьма и он не придет к ней снова. Почувствовав, что ноги его коснулись каменных плит мостовой, Томас оторвал руки от водосточной трубы и привалился к стене, полной грудью вдыхая свежий утренний воздух. Он безумно устал, и ему ничего так не хотелось в эту минуту, как подвалиться Маргарите под бок и проспать так весь день.

Его Маргарита. Его ангел. Какая женщина! Каждый раз, держа ее в объятиях, он чувствовал, как сгорает в пламени ее любви, а потом возрождается вновь, как феникс из пепла.

Он улыбнулся. В конечном итоге, совсем неплохо провести так следующие пятьдесят или более лет.

Отыскав нож, который он спрятал за небольшим кустом, Томас оглядел улицу и, нахлобучив поглубже шляпу на голову, медленно зашагал вперед. Он должен был все как следует обдумать, прежде чем являться к Хервуду.

Томас не был убийцей, и ему совсем не нравилось убивать. Но это была война, и ты был вынужден убивать, чтобы не быть самому убитым. Марко понял это сразу. Маргарита же — Господь благослови ее и ее изобретательный ум — никогда не сможет этого понять.

Как же он хотел, чтобы все это наконец-то закончилось!

Мимо Томаса проехала закрытая карета, но, провожая ее глазами, он лишь мельком подивился про себя тому, как может кто-то гулять до рассвета, когда дома его, несомненно, давно уже ждет теплая постель и любящая жена.

Спустя час, все еще жуя пирожок, который он купил у уличного торговца, Томас свернул на улицу, где жил Хервуд, и застыл на месте. Возле дома Хервуда стоял небольшой экипаж, и у кучера, восседавшего на козлах, был весьма суровый вид.

Кто мог приехать к Хервуду в столь ранний час? Медленно Донован подошел ближе. Внезапно дверь дома отворилась, и на пороге, продолжая разговаривать с кем-то, кто шел за ним — судя по виду, это был слуга Хервуда, — появился человек, весьма похожий на полицейского.

Обменявшись еще несколькими словами со слугой, человек, похожий на полицейского, сел в экипаж и уехал.

— Эй, ты там! — поспешно крикнул Донован слуге, уже собиравшемуся войти в дом. — У меня назначена на восемь встреча с сэром Ральфом. Что-нибудь случилось?

Слуга кивнул, нервно потирая руки.

— Можно так сказать, сэр. Он, видите ли, умер, сэр.

Томас ошеломленно уставился на слугу. Человек, который еще только вчера собирался жить вечно, умер? Неужели ему повезло и он, слава Богу, не отяготит свою совесть убийством Хервуда?!

— Умер? Да что ты говоришь? Как?

— Ох, сэр, я все еще никак не могу опомниться. Видите ли, сэр, я должен был возвратиться позже, но молодая леди, с которой я встречаюсь… ну, в общем, мы с ней поссорились, сэр. Мне некуда было деваться, вот я и вернулся. И нашел его висящим там… лицо черное… ужас! И зачем только он это сделал, никак я в толк не возьму.

Томас нахмурился. Его первоначальная версия, что причиной смерти Хервуда стал апоплексический удар, вызванный, вероятно, неуемной радостью по поводу обретения им, как он верил, бессмертия, лопнула как мыльный пузырь.

— Висящим там? Ты хочешь сказать, сэр Ральф повесился?

Слуга энергично закивал.

— Поэтому он, наверное, и отослал нас всех, или так, во всяком случае, сказал мне констебль, когда я привел его сюда. Чтобы, значит, никто ему не помешал. И вот теперь мне придется снимать его и готовить к погребению, и это, скажу вам откровенно, сэр, мне совсем не нравится. Совсем не нравится.

— Я могу тебе помочь, — предложил Томас. Ему хотелось увидеть тело Ральфа и лично убедиться в его смерти. Он вдруг вспомнил, как Хервуд сказал, что, возможно, попросит его помочь ему вынести кое-что из дома сегодня утром, но вряд ли он имел в виду труп. А может, именно о трупе он и говорил? Не дошли ли отношения между мошенниками до того, что «бессмертный» Хервуд решил убрать Лейлхема! О Господи! Все это становилось слишком уж запутанным… и слишком опасным.

Слуга, чуть ли не кланяясь ему на каждом шагу, провел Томаса в дом, и вскоре они уже стояли в чистенькой и просто обставленной гостиной, главной достопримечательностью которой, несомненно, был сейчас висевший в петле сэр Ральф.

Он был мертв. В этом не могло быть никаких сомнений, подумал Томас, глядя в остекленевшие глаза Хервуда и стараясь не обращать внимания на его почерневшее лицо. Медленно он обошел комнату, отмечая про себя упавший стул, связанные вместе шнуры от гардин и совсем небольшое расстояние от пола до кончиков ботинок сэра Ральфа. На память ему пришло описание смерти Жоффрея Бальфура в исповеди Хервуда. Каждая строчка дышала прямо-таки паническим ужасом перед подобной участью.

Кто-кто, а Хервуд уж никак не мог совершить самоубийства. Не мог человек, страстно жаждущий жить вечно, покончить с собой. А уж о повешении вообще не могло идти и речи.

Подойдя к камину, Томас слегка дотронулся до узла на ручке заслонки, затем опустил глаза и вдруг заметил в пепле несколько обгоревших клочков бумаги. Подняв один из них, он прочел на нем написанные рукой Хервуда два слова: «Вильям»и «исповедь».

Хервуд, конечно, мог сам сжечь черновик своего признания. Томас бросил взгляд на тело, на тщательно связанные вместе шнуры. Да, это было возможно, но маловероятно. Хервуд, несомненно, оставил бы себе хоть одну копию; такой уж он был человек. Что он там писал о Маргарите? О страсти к ней Лейлхема?

Томас наморщил лоб, пытаясь вспомнить, и в его мозгу всплыли строчки:

«…Как он отреагировал бы, узнай он об американце, о том, что его драгоценная Маргарита, скорее всего, стала любовницей Томаса Донована? Он бы убил ее, вот что он сделал бы!..»

Убил ее? Убил ее!

Томас посмотрел на каминные часы. Было уже почти девять. Марко с Пэдди должны были прийти на Портмэн-сквер лишь к одиннадцати…

Маргарита все еще находится в полном неведении… Она и понятия не имеет, что Лейлхем на самом деле убил ее отца. Она не знает, что Лейлхем убил и Ральфа и нашел черновик его признания, не знает о страсти к ней графа. Ей не известно, что, связавшись с одним невероятно глупым американцем, она подвергла себя смертельной опасности, поскольку Вильям теперь не только ненавидит ее, но, возможно, и подозревает в организации расправы над его приятелями. При всех его странностях, Лейлхем был отнюдь не дураком. Рано или поздно он догадается о той роли, какую она сыграла в этом деле, если уже не догадался.

Но Маргарита пока ничего этого не знает. Задуманный ею блестящий план мести близился, по ее мнению, к успешному завершению, и она, несомненно, была совершенно уверена в своей окончательной победе. К тому же, зная ее, можно было не сомневаться, что при встрече с Лейлхемом она не откажет себе в удовольствии еще и поддразнить его, намекнув на свои прежние победы, для того только, чтобы увидеть, как он кипит от бессильной злобы.

Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она еще спала!

Бросив на пол обгоревший клочок, Томас шагнул к двери. Он должен увидеться с Маргаритой, прижать ее к груди… сейчас же! Нет! Сначала он расскажет обо всем Марко с Пэдди, а уж потом отправиться на Портмэн-сквер и увезет Маргариту из Лондона — даже если для этого ему придется связать ее и засунуть ей в рок кляп!

— Послушайте, сэр! Куда вы уходите? Вы ведь сказали, что поможете мне.

— Я? — Томас обернулся. — Думаю, все же нет. Вот, держи, — он кинул слуге монету. — Найми кого-нибудь себе в помощь. Но на твоем месте я лучше сходил бы за тем полицейским, который был здесь, и задал бы ему один вопрос.

— Вопрос? Какой вопрос? — удивленно спросил слуга, убирая монету в карман. — Зачем мне это надо?

Томас криво усмехнулся.

— Затем, что тебе, возможно, захочется послушать, что он скажет по поводу того, как мог твой хозяин повеситься со связанными за спиной руками.

ГЛАВА 20

Только в одном не властен Господь: изменить прошлое.

Агафон

— Как она сегодня утром, Мейзи? — спросил Томас, едва служанка вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. — Можно мне к ней?

Мейзи покачала головой.

— Нет, сэр, и вы попусту тратите время, бродя здесь по коридору. Она не хочет никого видеть, даже сэра Гилберта. И кто может ее в этом упрекнуть? Она все равно что вновь потеряла их обоих, и мать и отца, узнав, что сделали с ним эти злыдни, и вспомнив, как убивалась Виктория после его смерти. Она перестала плакать, но именно теперь я и боюсь за нее болыпе всего.

— Я тоже, — сказал Томас, вспоминая душераздирающие рыдания Маргариты, когда она прочла несколько подправленную ими исповедь Хервуда, ее решительное нежелание, чтобы он ее утешал, и то, как она все больше и болыпе замыкалась в себе по мере того, как они удалялись от Лондона.

— Я знаю свою девочку, и она явно не удовлетворится королевским правосудием, что бы вы там ей ни говорили о своем намерении послать письмо Его королевскому высочеству. Нет, только не Маргарита. Вы знаете, она сожгла все эти бумаги вчера ночью, как только мы приехали в Чертси. Я не смогла ей помешать. И вряд ли смогу остановить ее, когда она решит расправиться с графом. Я вижу, она уже подумывает об этом. Вы уверены, что он не приехал к себе в Лейлхем-холл?

— Вполне. Марко с Пэдди ищут его, но он как в воду канул. Его нет ни в Лондоне, ни здесь.

Мейзи хлюпнула носом и поднесла к глазам край своего белого фартука.

— Я с самого начала говорила ей, чтобы она этого не делала. Но она же упрямая. Всегда была такой, сколько помню. «Никто не узнает, что это я, Мейзи». Вот и весь ее ответ. «Я лишь хочу заставить их немного пострадать, как страдала я, когда умер папа». Вот что она мне сказала. Она, видите ли, пообещала себе это сделать! Ну, и кто теперь страдает, мистер Донован? Моя девочка, вот кто!

Томас обнял служанку за плечи и поцеловал в щеку.

— Все будет в порядке, Мейзи. Мне ужасно не хотелось отдавать Маргарите признание Хервуда, но она должна была узнать, что ее отец не покончил с собой. Думаю, она в какой-то степени винила себя в его смерти, полагая, что он не совершил бы самоубийства, не вознеси она его на столь высокий пьедестал… что он мог бы иногда и терпеть в чем-то неудачу и все равно оставаться первым в ее глазах.

Кивнув, Мейзи вздохнула.

— Может быть. Никогда не видела подобной любви, никогда. Эти двое просто обожали друг друга. Сэр Гилберт рассказал вам остальное? Рассказал, как мы все врали мисс Маргарите, говоря ей, что ее папа умер во сне? Вам известно, как моя девочка узнала о самоубийстве мистера Жоффрея? Ее мама сама невольно открыла ей правду в Лейлхем-холле с год или около того назад, когда кто-то из этих пятерых подонков пытался поцеловать мисс Викторию, и бедная леди с криком рухнула на землю. Она умерла дня через два после того, бедняжка. У нее не выдержало сердце, и моя девочка сразу же потеряла всю свою веселость. Зачастила к этим цыганам, начала строить планы мести и… Ох, сэр, простите меня, я совсем вас заговорила, но вы должны что-то сделать.

Они дошли до лестницы, и Томас остановился.

— Сделаю, Мейзи, сделаю, не волнуйся. Очень скоро все это закончится, и мы снова увидим Маргариту веселой.

— Ох, сэр! — простонала Мейзи и, вновь поднесла к глазам край своего фартука, пошла дальше по коридору.

Войдя в гостиную, Томас увидел там сэра Гилберта и Финча. Сэр Гилберт сидел в кресле, к которому было прислонено короткоствольное ружье, а Финч, вооруженный подобным же образом, стоял у него за спиной.

— Этого проклятого убийцу ждет здесь славная встреча, если он посмеет только сунуть сюда нос, в чем ты, кажется, не сомневаешься, хотя, убей меня Бог, я не вижу, откуда у тебя такая уверенность, — ворчливо проговорил сэр Гилберт. — И не хмурься, парень, с ней все будет в порядке. Просто она испытала потрясение. Как и все мы, сказать по правде. И не одно! Подумать только, девчонка устроила в Лондоне настоящую охоту, а я даже не догадывался об этом. Драгоценности Марджи! Вот проказница! В этом вся моя Маргарита. Вылитая Марджи. Сильная. Независимая. Смелая. Мне ли этого не знать, когда я ее вырастил. — Изборожденное морщинами лицо сэра Гилберта скривилось, и он хлюпнул носом. — Я прав, Финч?

— Разумеется, сэр Гилберт, — с жаром ответил дворецкий и скорбно покачал головой, глядя на Томаса.

Господи, как же я устал, подумал Томас, потирая шею. Он не спал почти двое суток, не считая нескольких часов, когда ему удалось немного вздремнуть по дороге в Чертси. Он был настолько измотан, что начал уже забывать, о чем он рассказал сэру Гилберту, а что скрыл от него. От Маргариты.

— Возможно, мы с вами зря беспокоимся, сэр Гилберт, — сказал он, пытаясь успокоить стариков. — Убив сэра Ральфа, Лейлхем перешел все границы. И ему — я в этом совершенно уверен — известно о написанном Ральфом признании. В эту самую минуту он, должно быть, уже садится на корабль, прекрасно понимая, что сейчас, когда над ним висит обвинение в убийстве, было бы полнейшей глупостью оставаться в Англии. И маловероятно, что он догадался о роли Маргариты в этом деле. — Томас выдавил из себя улыбку. — Держу пари, что так оно и есть. На пять фунтов. Нет, на десять! Ну, кого-нибудь заинтересовало мое предложение?

Старики промолчали, и Томас, покинув их, отправился в малую гостиную проведать Дули, которому было поручено наблюдать оттуда за подступами к дому со стороны сада.

— Привет, Томми! — радостно воскликнул при виде друга Дули, откладывая в сторону оба дуэльных пистолета, которые были у него в руках. — Я не чувствовал себя таким счастливым с прошлой весны, когда этому суконщику вдруг вздумалось приударить за мамашей моей дорогой Бриджет. Из этого, разумеется, ничего не вышло, и она по-прежнему сидит за нашим столом, но кто знает… Ты действительно считаешь, что этот гнусный лордишка здесь появится?

Томас опустился на одну из кушеток, обитых зелено-желтой цветастой материей, и положил ногу на ногу.

— Не знаю, что и думать, Пэдди. Если он решил: мы с Маргаритой спелись и воспользовались тем, что ей о них известно, чтобы сокрушить его и остальных членов «Клуба», тогда, да, я уверен, он здесь появится. Помнишь, как ему хотелось заполучить письмо Мэдисона. Если же он пришел к выводу, что я, имея теперь на руках исповедь Хервуда, стану его шантажировать, чтобы без всякого письма получить от него суда и груз…

— И деньги, малыш, — прервал его Дули. — Не забывай о деньгах. Они поверили, что ты не прочь получить кое-что и для себя, и плевать тебе на Мэдисона. Поверили, что ты соблазнил Маргариту, чтобы с ее помощью уничтожить их всех. Они поверили всему. Да, мне кажется, Лейлхем считает тебя весьма опасным человеком и ничего так не желает сейчас, как видеть тебя мертвым.

— Как и Маргариту, Пэдди, поскольку теперь он знает, что она не столь безупречна, чтобы стать той королевой, о которой писал в своей исповеди Хервуд. Я только что разговаривал с Мейзи, и из того, что она сказала мне о матери Маргариты… В общем, можно не сомневаться, что Лейлхем сумасшедший, хотя и несомненно умный сумасшедший.

— Сумасшедший? Эка невидаль. Мне кажется, вы все здесь посходили с ума.

— Не стану с тобой спорить. — Томас заложил руки за голову и откинулся на спинку кушетки. — Ах, Пэдди, хоть бы он поскорее что-нибудь наконец-то предпринял.

Было уже за полночь, когда Маргарита пошевелилась, очнувшись от глубокого сна, в который незаметно для себя провалилась, выплакав все свои слезы. Перевернувшись на спину, она прикрыла глаза рукой, пытаясь сообразить, почему находится в своей кровати в Чертси, а не в Лондоне.

Внезапно в мозгу ее кто-то будто отдернул завесу, и она мгновенно все вспомнила: и смерть Ральфа, и его исповедь, в которой он написал, что Вильям Ренфру убил ее отца ударом кочерги, а потом повесил безжизненное тело в саду в Чертси, где и обнаружила его утром Виктория. Она читала исповедь Ральфа, а все они, и Донован, и дедушка, и Марко с Джорджио, и даже Пэдди с Финчем молча стояли вокруг нее, ожидая, какой будет ее реакция.

И она их не разочаровала, подумала печально Маргарита, вспомнив, как разрыдалась поначалу, но потом все же взяла себя в руки и попыталась выбежать из комнаты, горя желанием отыскать Вильяма и убить его на месте.

Донован, конечно, ее остановил. Он, должно быть, мог остановить и разъяренного быка — настолько он был силен. Он взвалил ее себе на плечо и, поддерживая за ноги, понес наверх, а она колотила его по спине и визжала, словно умалишенная. Он запер ее в пустой гардеробной бабушки, где она и просидела, пока не погрузили весь багаж, а потом, не обращая внимания на тумаки, которыми она его награждала, снес снова вниз и усадил в карету. Вероятно, тело у него было сейчас все в синяках.

Бедный Донован, мимолетно посочувствовала она человеку, которого любила, и, поднявшись с постели, занялась поисками бриджей и рубашки. Она всегда облачалась подобным образом в прошлом, когда отправлялась в цыганский табор и каталась там на неоседланных пони с Марко и Джорджио.

Какими же далекими казались сейчас эти беззаботные дни ее юности, которая кончилась для нее вместе со смертью матери.

Лейлхем, несомненно, и был тем воздыхателем, который настойчиво просил тогда у матери руки и сердца в лабиринте. Теперь она была уверена в этом.

Отец научил ее мыслить логически, и сейчас, перебирая в уме все известные ей факты, она все более и более убеждалась в своей правоте.

Несомненно, Лейлхем и был тогда с мамой в лабиринте.

А потом, делая вид, что убит горем, не отходил от постели Виктории.

И утешал их с дедушкой, когда наступил конец.

Хотя — бессовестный негодяй — сам этот конец и вызвал.

Лейлхем, хладнокровный интриган, собственными руками убил Жоффрея Бальфура, отняв этого нежного, любящего, удивительного человека у его жены и ребенка.

Граф Лейлхем — чудовище, и все несчастья, которые когда-либо обрушились на меня в жизни, были делом его рук!

И Донован хочет, чтобы она, словно какая-то беспомощная мисс, сидела здесь, в деревне, вдали от всех опасностей, предоставив ему — потому что он ее любит, — съездить в Лондон и довести до конца задуманный ею план мести? Не выйдет!

Оставив смятую ночную рубашку на полу, она натянула бриджи и надела белую рубашку с пышными рукавами, принадлежавшую когда-то ее отцу. Сапоги она нашла в одном из шкафов и, не теряя времени, быстро закрутила в пучок волосы и нахлобучила на голову по самые брови одну из любимых шляп отца с широкими полями, в которой он ходил на рыбалку.

Оставалось лишь раздобыть оружие. Теперь, когда все его планы рухнули, Вильям непременно должен был возвратиться в Лейлхем-холл. В этом у нее не было никаких сомнений. Лейлхем-холл всегда был для Вильяма убежищем — его деревенским раем, куда он обязательно устремится, дабы прийти в себя и решить, что ему делать сейчас, после убийства Ральфа. Убийства Ральфа!

Неужели, Господи, злу этого человека нет предела?

Нет. Предел был. Она положит предел всему этому. Она это начала и она это и закончит. Только тогда сможет она забыть прошлое и обрести хоть какой-то покой. Только когда Лейлхем будет мертв!

Сунув сапоги под мышку, Маргарита выскользнула в коридор и на цыпочках прошла к двери на черную лестницу. Ее план был прост. Она возьмет пистолеты в кабинете у дедушки, а потом по знакомой тропинке, хорошо различимой в лунном свете, отправится прямо через поле в Лейлхем-холл. И когда появится Вильям, она уже будет его там поджидать. Как же она будет смеяться, когда он рухнет на пол с пулей в сердце…

Стараясь двигаться бесшумно, она прошла через холл и, войдя в кабинет деда, на мгновение замерла у двери, с нетерпением ожидая, когда ее глаза привыкнут к темноте. После этого пересекла комнату и остановилась у застекленного шкафчика, в котором сэр Гилберт хранил оружие. Не успела она, однако, отпереть шкафчик — ей было известно с детства, где дед прятал ключ, — как позади нее внезапно раздался какой-то скрип и комната осветилась.

— Добрый вечер, ангел, — произнес у нее за спиной мужской голос с сильным ирландским акцентом. — Ты просто неотразима в этих бриджах, тебе это известно? Похоже, ты куда-то собралась?

— Донован, — выдохнула она, застыв на месте.

— Никто иной, — ответил он весело, и по раздавшемуся вслед за этим скрипу она догадалась, что он поднимается с кресла, с которым дедушка никак не желал расстаться, несмотря на его древность и совершенно растрескавшуюся с годами кожаную обивку. — Признаюсь тебе, я дорого бы дал за то, чтобы хоть немного соснуть. Любя меня, ты, я надеялся, подумаешь обо мне и постараешься вести себя прилично. Однако, любя тебя и с каждым днем узнавая тебя все лучше, я в конечном итоге решил, что ты придерживаешься в этом вопросе совершенно иной точки зрения.

Она резко повернулась и устремила на него яростный взгляд.

— Никто не велел тебе присматривать за мной, Томас Джозеф Донован. Никто не просил тебя этого делать. Мне, во всяком случае, это совершенно не нужно. Так что иди спать… или отправляйся хоть к черту, мне все равно. Только оставь меня в покое.

— Вот этого я не могу сделать, дорогая, — ответил Томас и зажег еще несколько свечей, мгновенно высветивших мешки у него под глазами. — Особенно теперь, когда Мейзи дала мне прочесть тетрадь твоего отца, а потом поведала еще кое-что, о чем мне следовало бы давным-давно знать. Твой отец был хорошим человеком, Маргарита, добрым и мягким, любящим природу, историю… и тебя, моя дорогая. Он очень любил тебя. Неужели ты думаешь, он хотел бы, чтобы ты это сделала? Хотел бы, чтобы его дочь стала убийцей, — даже ради того, чтобы отомстить за него?

Маргарита молча повернулась вновь к шкафчику и достала оттуда два пистолета и ящичек, в котором находилось все, чтобы их зарядить! Черт его побери! Он пытается заставить ее отказаться от мысли убить Лейлхема, взывая к ее разуму. Разуму! Когда она думает лишь о том, чтобы стереть Лейлхема с лица земли. На глаза у нее неожиданно навернулись слезы, и обернувшись, она медленно покачала головой. Руки ее слегка тряслись, когда, выложив все на стол, она начала заряжать первый из пистолетов.

— Нет, Донован. Он бы не хотел, чтобы я это делала.

— Умница, мой ангел! Похоже, ты все-таки решила внять голосу разума. Во всяком случае, я окончательно в этом уверюсь, когда ты положишь на стол пистолет. Что-то ты слишком уж уютно себя с ним чувствуешь для моего спокойствия.

Маргарита подняла голову и, прищурившись, пристально на него посмотрела, после чего положила на стол заряженный пистолет и тут же взяла в руки второй.

— Ты это заметил? — бросила она, вновь начиная злиться. Никто и ничто, ни память о папе, ни даже Томас Джозеф Донован с его медовыми речами и усталыми глазами не сможет заставить ее отказаться от, принятого ею решения. — Хотелось бы тебе знать, почему? Потому что меня начали учить стрелять, как только я стала достаточно сильной, чтобы удержать в руке пистолет. Я чертовски хорошо стреляю!

Томас шагнул вперед, остановившись по другую сторону стола, не более чем в трех футах от нее.

— Поверю тебе в этом на слово, дорогая. — Он ухмыльнулся, мгновенно вызвав у нее желание вцепиться ему в волосы.

— К твоему сведению, — процедила она сквозь стиснутые зубы, засовывая пистолеты за пояс, — я веду себя разумно. Вильям убил папу, Донован. И ты сказал мне, что он еще убил и Ральфа. Боявшегося смерти, суеверного, непобедимого Ральфа. Да, я хотела навлечь на него позор, может быть даже засадить его в тюрьму. Я это признаю. Я хотела наказать всех их с самого начала, еще не зная всей этой ужасной правды. Но Ральф умер, умер из-за того, что я начала. Вильяму удалось избегнуть наказания за смерть папы. Нельзя допустить, чтобы он и на этот раз вышел сухим из воды. Вильям уже сделал из меня жертву, а теперь я стала и его сообщницей в убийстве Ральфа. Я должна что-то предпринять, Томас. Должна!

Томас провел рукой по волосам, взъерошив их еще больше.

— Нет, Маргарита. Я должен это сделать. И я это сделаю. Но твоя речь, надо признать, была блестящей, просто блестящей… хотя и нёсколько затянувшейся. Высший класс! Однако при всех твоих блестящих умозаключениях и возвышенных чувствах тебе, случайно, не приходило в голову, что ты подвергаешься опасности прямо сейчас?