Экран наизнанку

      - Этот дом строится пока без радиолокации, пердячим паром... Маляром пойдешь? - Мимо прораба пронесли носилки со строительным мусором, и он отвлекся от Cевы: - За территорией все вываливайте! Понятно? Проверю! И наряды не закрою! - погрозил он вслед чернорабочим и снова занялся Севой: Маляром, понял?
      - Пойду, если общежитие дадите, - согласился Сева.
      - Московской прописки, конечно, нету?
      - Что спрашивать! - подтвердил Сева.
      - А судимость, конечно, есть?
      - И судимости нет, - улыбнулся Сева.
      - Уже легче. Иди, паспорт и трудовую книжку сдай в кадры. Они дадут ордер на место в общежитии. - И прораб протянул Севе записку.
      Комната в общежитии была коек на восемь. На угловой, несмотря на дневное время, лежал парень в одежке и обувке и пел, подыгрывая себе на гитаре.
      Коля парень не простой, Колька наш пройдоха
      Если ищут до сих пор, значит клали плохо.
      - Какая койка свободна? - перебил его стоящий у дверей со своим неизменным портфелем Сева.
      Парень окинул взглядом новичка и продолжал петь:
      Если фраера поддел на тропинке узкой,
      Значит, к Зое прилетел со своей закуской!
      Ваши уши - не топор, вас замучит совесть,
      Я кончаю разговор, закругляю повесть!
      Он приподнялся на локтях и спросил пришедшего:
      - Обождать не можешь? Торопишься на трудовой подвиг за копейки?
      - Мое дело, - отрезал Сева, - я про койку спрашиваю.
      - Вон та, - лениво показал гитарист и, когда Сева сунул под указанную койку портфель, добавил: - Ты свой сундук здесь не оставляй - сразу уведут. Сдай комендантше.
      Гитарист снова запел:
      Ваши уши не топор, вас замучит совесть,
      Я кончаю разговор, закругляю повесть!
      Сева, в заляпанном краской комбинезоне, стоял на подоконнике лестничной клетки и тщательно красил оконную раму.
      Подошел такой же перемазанный работяга, спросил:
      - Тебе какой разряд дали?
      - Пятый.
      - А зарплату какую обещали?
      - Сдельно. Сколько заработаю.
      - Если по малярке процентовку закроют, получишь за месяц триста.
      - Сколько? - поразился Сева.
      - Сколько слышал. Хочешь больше?
      - Кто не хочет? - пожал плечами Сева.
      - Видишь вон того мужика, - работяга показал через окно вниз, где по двору шел низкорослый коренастый крепыш.
      - Ну, вижу - это наш прораб.
      - Во! Мы хотим его помять, чтобы закрывал процентовки, как надо! Работяга показал, что значит помять. - Пойдешь с нами?
      Перспектива избиения начальника не улыбалась Севе, и он уклонился:
      - Надо подумать...
      - Подумай, а то мы тебя помнем!
      - Отвали.
      Работяга отвалил.
      Сева присел на подоконник переварить предложение и во дворе неожиданно увидел Ефима Давыдовича - тот стоял, нелепый в своем модном наряде, среди куч строительного мусора, а крепыш-прораб показывал ему этаж, где работал недавно испеченный второй режиссер мэтра.
      Давыдович шел навстречу Севе, разбросав руки в стороны.
      - Звонила Тамара, беспокоилась, куда ты исчез, - он засмеялся, успокоил ее. Сказал, что в командировке... Пришлось разыскать... не пора тебе возвращаться?
      - Вам виднее, - уклонился от прямого ответа Сева.
      - Тогда поехали, - Давыдович массивной бамбуковой палкой указал направление.
      - На стройку просто только поступить, а уволиться... - И Сева пояснил сложность положения: - В кадрах паспорт отбирают.
      - С отделом кадров я устрою. Но, впредь учти, не вздумай хамить при всех. - И мэтр ушел в кадры.
      За спиной Севы снова возник работяга.
      - Ну, идешь с нами мять прораба?
      - Отвали! - огрызнулся Сева.
      - Помнем! - пообещал работяга и ушел.
      - От тебя пахнет краской, - сказала Тамара в танце, ожидая разъяснения.
      - Две недели снимали на стройке, - не моргнув глазом соврал Сева.
      - С чего вдруг? - удивилась она.
      - Герой освободился из колонии и теперь по воле Давыдовича работает на стройке...
      - Перевоспитывается! - понимающе кивнула Тамара. Конечно же, Верочка информировала подругу о истинном положении Севы на студии, но он продолжал игру:
      - Приобретает трудовые навыки с кистью в руке...
      Танцевали в пустой квартире Тамары.
      Из радиолы звучала новая песня Утесова:
      Сам не знаю, как я раньше жил.
      Как тебя не знал и не любил.
      Появилась ты средь бела дня,
      Поселилась в сердце у меня.
      Будь со мною строгой, будь со мною нежной,
      Будь моей тревогой, будь моей надеждой...
      Маленький столик, мимо которого они протанцевали, был сервирован на двоих. Поварихи Клаши и близко не было.
      Мне с тобой, красивою такой,
      Даже как-то совестно порой.
      До сих пор я не могу понять,
      Где я смелость взял тебе сказать:
      Будь со мною строгой, будь со мною нежной,
      Будь моей тревогой, будь моей надеждой...
      Слова песни звучали совместным внутренним монологом танцующих.
      - А у меня есть сын, - сказала она после очередного поцелуя в танце.
      - Что же я его ни разу не видел?
      - Он в загородном детском саду - на неделю. В воскресенье его привозят, а в понедельник - отвозят.
      Он поморщился.
      Она уловила его гримасу и поняла ее по-своему:
      - А с мужем я... разошлась. Он не понравился отцу... но отец был прав: он бездельник...
      Тамара сняла его руку с талии, подошла к двери спальни. Приоткрыла ее и, обернувшись, сказала:
      - Папа на неделю улетел в Индонезию... - И засмеялась: - Его сегодня не будет.
      Он был в ударе: с полутораметрового помоста, через мегафон руководил съемочной площадкой. Внизу, под ним, сновали машины, актеры эпизодов, массовка.
      - Носилки! Быстро! - кричал он. - Теперь машина. Пошла. Пошла. Стоп. Водитель проспал! Еще раз! Водитель... Как тебя зовут? Нет. Не тебя! Со "скорой помощи". Коля? Коля, ближе, как можно ближе к тротуару! И тут же носилки из подъезда! Кто старший на носилках? Не назначали? Зиновий, мягко обратился он к Певзнеру, мрачно курившему в сторонке, - определи, пожалуйста, самого смышленого, а то мы эти носилки будем грузить до утра. Приготовились! Все стали на исходные... Теперь - герой.
      Сева спрыгнул с практикабля и сквозь нагромождение машин, носилок, тележек, осветительных приборов и людей устремился к герою, стоящему на исходной точке.
      - Вы первый раз идете по воле. В начале прохода вы - один, в конце другой!
      - Что это значит? - герой скептически оценил рвение новоявленного руководителя съемки, - покажи!
      - Пожалуйста! - И Сева прошел по маршруту героя.
      "Зыркающий" взгляд исподлобья менялся в движении на спокойно оценивающий. Менялась на глазах и походка, кисти рук, вначале привычно, по-зековски сцепленные за спиной, переместились в карманы, уходила постепенно сутулость, распрямлялись плечи. Иным стал постав головы и торса...
      Наверное, показывая, как идет герой, он показывал, как сам старается идти по жизни.
      Словом, к финальной точке панорамы на фоне красот университета подошел уже другой человек.
      Сева обернулся к герою и сказал:
      - Вот так.
      - Но этого нет в сценарии. Герой просто идет к женщине, - возразил тот.
      - Он идет по жизни... И... к любимой, - Сева выделил это слово, женщине.
      - Твои упражнения мне дорого обойдутся! Я своей шеей перед Давыдовичем рисковать не буду, - сопротивлялся герой.
      Севу не остановило сопротивление:
      - Этот кадр Давыдович доверил снять мне. Рискую своей шеей - я!
      - Только под твою ответственность, - нехотя согласился герой и обратился к присутствующим: - Все слышали?
      - Сева! - пропищала за спиной девушка с хлопушкой, на которой было написано "Цена человека", - Люся Яровая, - тебя к телефону...
      - Пусть перезвонят через полчаса! - отмахнулся Сева.
      - Срочно.
      - Кто?
      - Мужской голос.
      - Ну, ты объяснила...
      - Объяснила, объяснила. Он говорит "очень срочно".
      Сева беззвучно выругался, рыкнул в мегафон: "Перекур - пять минут", миновал сутолоку съемочной площадки. В подвальном складе соседней со съемочной площадкой какой-то вещевой базы на полке, уставленной рулонами туалетной бумаги, его ждала трубка.
      - Слушаю! - с тревогой прокричал он.
      - Давай мириться! Мне одиноко! - донесся голос Губана.
      - Да нужен ты мне! - перекрывая галдеж выпивающих рядом грузчиков-подсобников, выкрикнул Сева, - я из-за тебя жилья лишился!
      - Я нашел для тебя хату! Дешевую. Давай мириться! Мне одиноко! - рыдал Губан, вытирая слезу с синяка под глазом. А за его спиной по озерку сновали лодки.
      - Поговорим в "Национале", - закруглял разговор Сева.
      - Я туда не хожу.
      - Травишь? - Сева не сдержал любопытства.
      - Не пускают. Подрался. Дал одному стукачу по роже. А он головой разбил настольную лампу. - Губан шмыгнул носом. - Давай вечером в Парке культуры. В "Поплавке".
      - Где? С чего это вдруг?
      - В "Поплавке". Я о них статью напечатал. Директор дал слово с утра до вечера день поить и кормить бесплатно.
      - Проверим! - Сева бросил трубку.
      Дощатая палуба нависала над рукотворным озерцом и была отделена от воды штакетником, вдоль которого расположились за столиками под пестрыми зонтами многочисленные посетители. Еще бы - здесь подавали шашлыки и бочковое пиво кружками. Редкое сочетание! К тому же джазик и танцы.
      Губана директор поместил в центре, на видном месте - очевидно, хвалебная статья журналиста была нужна торговому делу.
      Сева поглощал плоды труда приятеля.
      - Почему ты лезешь ко мне в друзья? - спросил он после очередного крупного глотка.
      - Потому, что ты такой же, как я.
      - Чем?
      - Хочешь сделать себя сам.
      - Сам... - повторил Сева раздумчиво, - самому не получится... без поддержки...
      - Вот оно что! А поддержка у тебя, конечно, сам знаменитый режиссер? заржал Губан. - Только Давыдыч тебе вряд ли поможет. Он слуга сталинского режима. А сейчас режим хрущевский. И слуги новому режиму нужны новые. Вроде этих мальчиков из "Националя": они бездарны, но на роль слуг подойдут... Давыдыч старается сам уцелеть, но поезд его ушел.
      - Ефим Давыдович в полной силе.
      - Дело не в силе, а в биографии. Вон, - он показал взглядом за спину Севы, - она в полной женской силе, а по биографии - блядь.
      Сева обернулся и увидел Галку. Та сидела рядом с солидным "сдобным" мужчиной, что-то излагавшим мужичку напротив - попроще, - и откровенно скучала.
      - Подожди... - остановил разглагольствования пьяневшего Губана Сева, я хочу пригласить ее потанцевать...
      - Кого? - не понял Губан.
      - Вон, ее, - Сева указал взглядом на скучавшую Галку. И встал.
      - Это же блядь с улицы Горького! - Губан схватил его за рукав.
      - Я сам разберусь. - Сева освободился от "захвата" приятеля.
      У Галкиного столика он склонился к уху "сдобного" мужчины:
      - Вы разрешить пригласить вашу даму?
      Мужчина удивился, но разрешил:
      - Танцуй...
      И снова включился в разговор со своим визави.
      Джазик выводил что-то монтановское, кажется "Желтые листья".
      В танце Сева поинтересовался:
      - Значит, опять "здравствуй, столица!".
      - Нет, мы всего на неделю... погулять...
      - Кто "мы"?
      - Я и партнер.
      - Тот, который за столиком?
      - Да.
      - Руководитель?
      - Нет. Деловой человек. Солидняк из Ростова
      - Что ж вы сюда завалились? Или нет места солидней?
      - Мое пожелание. В центре меня слишком хорошо знают. А ты-то почему здесь?
      - Губан позвал.
      - Антисанитарный тип. Забыл, когда мылся. Я с ним ни за какие деньги не лягу.
      "Сдобный" мужчина - деловой человек, - разговаривая, поглядывал на танцующих.
      Дальше танцевали молча.
      Вдруг Галка сказала:
      - А у меня дома твоя фотография. С пропуска.
      Сева ответил вопросом:
      - Может, на неделе увидимся?
      - Нет. Партнер не отпускает ни на минуту.
      Танец пошел на коду.
      - Ну, может, пересечемся когда-нибудь... - только и оставалось сказать Севе.
      - Как карта ляжет, - пожала плечами Галка.
      Сева усадил Галку рядом со "сдобным" и вернулся за свой столик. Губан уже изрядно окосел.
      - Договорился? - спросил он, предвидя ответ.
      - Нет.
      Брови Губана поползли вверх.
      - Задрала цену?
      - Она при партнере, - не стал вдаваться в подробности Сева.
      - Работа - прежде всего! - Губан хватанул водки.
      В большом пустом зале для записи музыки звучал рояль.
      Лирическая тема, тема тоски возникала под пальцами композитора Эрика.
      Давыдович слушал, устремив взгляд в высокий потолок. Сева, опершись локтями о колени, завороженно следил за летящими пальцами композитора.
      Тот взял завершающий аккорд и вопросительно посмотрел на Давыдовича, который долго молчал. Потом снял шляпу-лопух, бросил ее на колени Севе и вытер со лба испарину.
      - Нет, не это нужно для сцены признания и раскаяния героя. Нужна песня, которая заменит монолог, которая пронзит каждого.
      Композитор был само внимание.
      - Сколько миллионов сидело в лагерях при Сталине? Нужно, чтобы они стали нашими зрителями. Без различия пола и возраста. Без различия статьи, по которой они сидели... В моем фильме о войне была песня, которую считали своей и в тылу и на фронте.
      - Я попрошу Матусовского написать слова на мою музыку, - осмелился вставить молодой композитор.
      - Матусовский - не для таких песен, - отмахнулся Давыдович. - Нужен поэт-сиделец!
      - Кто? - не понял Сева.
      - Сиделец - кто сидел.
      - Бывший зек? Есть такой, - решился Сева.
      - Ну? Снял один удачный кадр и думаешь, что можешь во все влезать? удивился нахальству сотрудника мэтр.
      - Вы, пожалуйста, послушайте. - И Сева процитировал Бадая:
      Там же, братцы, конвой заключенных,
      Там и сын охраняет отца.
      Он ведь тоже свободы лишенный,
      По приказу убьет беглеца...
      - Неплохо, - согласился Давыдович, - веди этого сидельца сюда.
      - Не смогу, он не захочет светиться. Он - в розыске, - объяснил Сева.
      - Реальный персонаж твоих уголовных рассказов?
      - Еще какой реальный! - грустно ответил Сева, вспомнив последнюю встречу с Бадаем в поезде...
      - Значит, слова эти - блатные-народные, - радовался Давыдович, сейчас же дай их Эрику, - приказал он Севе и встал над композитором. - А ты пиши музыку. Чтобы завтра разучили. Дуэт! Герой и героиня! Вместе поют! Слияние душ! Сначала он... а она подпевает...
      Сева восторженно слушал, как "фонтанирует" шеф.
      Обед был накрыт на три персоны в знакомой большой комнате.
      Сева серебряной вилкой робко выстукивал что-то незамысловатое о край зеленоватой тарелки кузнецовского фарфора
      Тамара машинально поворачивала против часовой стрелки подставку для салфетки.
      Третий прибор оставался недвижимым.
      По ковру в коридоре зашуршали шаги - Сева отложил вилку и встал.
      К столу подошел в бархатном халате поверх белой рубашки с приспущенным галстуком отец Тамары и, усаживаясь, вялым жестом кисти показал: садись, мол, и ты.
      Сева вернул свой зад мягкому стулу.
      - Где мой любимый борщ? - спросил отец Тамары в пространство.
      Клаша внесла супницу и начала разливать по тарелкам пахучую густую жидкость.
      Отцу, Тамаре, потом и Севе.
      - Люблю еще с войны, - сказал отец и пояснил: - Сразу и первое и второе и третье.
      Дальше ели молча.
      Тамара поглядывала попеременно - на отца, на Севу...
      Наконец, отложив ложку, отец спросил, пристально вглядываясь в гостя:
      - За что тебя хвалит этот знаменитый режиссер?
      - Мне он этого не говорил, - ответил Сева как можно небрежней, чтобы выглядеть независимым.
      - Мне говорил. - И отец встал со стула. - Ну, продолжайте, а я пойду покемарю, - закончил он по-простецки.
      И Сева, и Тамара облегченно улыбнулись в ответ.
      Снова появилась Клаша с фарфоровой миской для жаркого в руках.
      Сева чинно остановил ее жестом, когда содержимое его тарелки превысило приличие.
      Клаша удалилась.
      - Ты в воскресенье свободен? - спросила Тамара.
      - По воскресеньям мы, как правило, не снимаем.
      - Я обещала Вовке сводить его в зоопарк. Пойдем с нами?
      - Сходим, - с готовностью согласился Сева.
      Хлопушка "Цена человека".
      Девушка-помреж, хлопнув, выскочила из кадра, открыв стол, за которым сидел герой фильма рядом с героиней.
      Опустошенный взгляд его был устремлен мимо бутылки портвейна и нехитрой застольной снеди.
      Герой то ли запел, то ли заговорил...
      Но, как водится, хорошо сказанное - наполовину спето. В общем, в съемочном павильоне звучало:
      Заболеешь, братишка, цингою
      И осыпятся зубы твои...
      Героиня прильнула к плечу героя, и запели вместе:
      А в больницу тебя не положат,
      Потому что больницы полны.
      Во время припева, который пела уже одна героиня, герой потянулся к наполненному портвейном стакану, опорожнил его и с новой силой включился в песню.
      Там же, братцы, конвой заключенных,
      Там и сын охраняет отца.
      Он ведь тоже свободы лишенный,
      По приказу убьет беглеца.
      Припев они пели в унисон. Увлажненные глаза. Голова к голове - полное слияние.
      Он ведь тоже свободы лишенный,
      По приказу убьет беглеца.
      И снова удар хлопушки "Цена человека".
      На этот раз дощечка с надписью открыла комиссара милиции в полной форме.
      - Товарищи, если кто-нибудь из вас станет равнодушным к судьбе человека, пусть подаст рапорт и уходит из милиции. Наша главная задача возвращать людей в ряды строителей социализма.
      Подчиненные - сотрудники разных рангов - с пониманием слушали начальника.
      Комиссар взял из папки, лежащей на столе, фотографию героя "Цены человека" Коли:
      - Вот человек, у которого еще возможна настоящая жизнь, а не тюремная карусель!
      Он продемонстрировал фото собравшимся.
      - Возможно, это мой будущий крестник! Мы ведь должны не только ловить, но и перевоспитывать. Запомните это!
      Ефим Давыдович устало махнул рукой:
      - Стоп.
      И набросился на исполнителя в форме милиционера, стоящего перед камерой с пистолетом в руке:
      - То, как вы входите задерживать рецидивиста, - детские игрушки!
      - Я никогда не был на задержании... Покажите, как нужно, - предложил исполнитель.
      Режиссер счел себя оскорбленным.
      - Ты еще будешь меня экзаменовать! - Давыдович взревел перейдя на "ты". - Все, съемка окончена!
      Гасли осветительные приборы, Давыдович пил боржом.
      - Сева, - позвал он.
      Рысцой подбежал Сева.
      - Завтра поедешь в МУР и будешь дежурить там с оперативниками, пока не поймешь все тонкости их работы. Понял?
      - А как же съемки? На мне площадка.
      - На площадке будет твой дружок Певзнер.
      - Тонкости работы может подсказать консультант, - сопротивлялся Сева.
      - У консультанта глаза милиционера, а у тебя, я хочу надеяться, глаза режиссера.
      - У нашего автора сценария - глаза писателя.
      - Да. Писателя, который десять лет не выходил со своей дачи. И написал все по старым воспоминаниям!
      Севе хотелось спросить, зачем мэтр взялся ставить залежалый сценарий, но тот ответил сам:
      - На современную тему ничего лучше не было, но, - Давыдович глотнул минералки из горлышка бутылки и заговорил так, чтобы слышали все на площадке, - мой долг сделать картину на уровне моих лучших фильмов! Ты понял? И не приходи сюда, пока не сделаешь, что я велел. Понял?
      Сева понял.
      ...Они с Вовкой, наверное, облазили весь зоопарк.
      Все, что Сева знал о животных, включая анекдоты, он рассказал Тамариному сыну, когда они ну только что не влезали за решетку к зверям.
      Мальчик был в восторге, мальчик смеялся и постоянно задирал голову вверх, ожидая от Севы очередной истории.
      Тамара наблюдала за их общением со стороны. Ей явно нравился возникший мужской контакт.
      Иногда Сева брал тайм-аут, и компания перемещалась к очередному вольеру.
      - Хочется мороженого, - просяще бросил Вовка, когда они проходили мимо лотка на колесиках.
      - Что за вопрос! - лихо отреагировал Сева и полез в карман за деньгами.
      - Не нужно ему мороженое, - тотчас откликнулась Тамара, находясь в тройке шагов от "мужчин".
      Сева отмахнулся и вручил вафельный стаканчик пацану.
      Пока Вовка, облизывая края стаканчика, созерцал антилоп, Тамара подошла к Севе, отвела в сторону и негромко пояснила:
      - У него - гланды.
      - Ну и что? У меня тоже были гланды. Нужно закалять и тогда...
      - Давай условимся, - перебила Тамара тоном, которым однажды говорила при Севе с поварихой Клашей, - раз и навсегда: если я говорю "нет", значит - "нет".
      Она подошла к сыну, взяла из его руки стаканчик, зашвырнула в вольер и приветливо улыбнулась Севе.
      Сева выдавил ответную улыбку.
      На пруду лебеди уже забирались в домики, когда они вышли к ограде зоопарка, где их поджидал уже знакомый зим.
      Сева по-мужски "по петухам" простился с мальчиком.
      Тамара посадила сына на заднее сиденье в машину, несколько мгновений стояла, склонясь над ним у открытой двери, и вернулась на тротуар, к Севе.
      - Ты ему очень понравился. Знаешь, что он мне сейчас сказал? Он сказал, что хочет быть режиссером!
      Тамара поцеловала Севу в щеку и, помахав рукой, укатила.
      Через заднее стекло было видно, как активно машет Севе мальчик.
      Сева отвечал медленными взмахами.
      В темноте милицейского "газика" настороженно блестели умные глаза овчарки. Проводник, державший ее на поводке, задремывал.
      - Куда едем? - спросил Сева майора Бичева, единственного оперативника в форме. Остальные в "газике" были в штатском.
      - В Сходню. Там рецидивист со своими корешами встречается. Сидели вместе.
      - Ну и что здесь противозаконного?
      - А то, что он в бегах.
      Сева всмотрелся в зарешеченное окошко.
      - А зачем сейчас свернули на Маяковку?
      - За участковым. Он один знает рецидивиста в лицо.
      - Откуда узнали, что он в Сходне? - не унимался Сева.
      - От наседки, - уже раздраженно ответил Бичев, - и, вообще, много вопросов задаешь.
      Дальше ехали молча.
      "Газик" с потушенными фарами затормозил возле такого же милицейского на пригородной улице. Оперативники осторожно высадились из машин и цепочкой побрели по грязной обочине.
      Бичев придержал Севу.
      - Не лезь вперед.
      - Мне нужно все видеть.
      - Можешь навсегда ничего не видеть: они с оружием!
      Луч карманного фонаря пополз по приоткрытой дощатой двери. На дверном карнизе темного подъезда сидел котенок. Оперативник в треснутых очечках поднял руки, снял котенка с карниза, погладил, отбросил в сторону.
      - Отдохни в другом месте, а то могут зашибить. - И исчез в темноте подъезда. За ним - проводник с могучим Райтом и вся группа, которую замыкал майор Бичев.
      Прозвучали удары в дверь, выстрелы, собачий рык, и наступила тишина.
      Сева понял, что если не войдет сейчас, вообще ничего не увидит.
      В комнате под лампой без абажура стояли трое парней со скрученными за спиной руками в окружении оперативников.
      Как только Сева переступил порог, он сразу опознал в одном из парней своего давнего знакомого - Вову Нового.
      Парни посмотрели на вошедшего, под которым скрипнула половица.
      Новый тотчас отреагировал своей улыбочкой.
      - Снюхался, падла! Жалко руки повязаны, а то бы я тебя, сучару, порвал!
      Объяснять ему что-нибудь было бессмысленно.
      Хлопушка "Цена человека".
      Герой рассказывал героине у входа в ее частный домик:
      - Позвонил я ему из проходной. Подождал. Вижу, выходит лейтенант, спрашивает меня. Я откликнулся, а он мне, мол, по фото он меня другим представлял. Провели меня к комиссару. Ну, рассказал я все, как было, и сказал, что в лагере я каменщиком стал, что хочу дома строить. Комиссар говорит: "Это хорошее дело, особенно нужное сейчас, когда партия переселяет людей из подвалов в отдельные квартиры"...
      Героиня напряженно слушала, глаза ее увлажнялись.
      -...Ну, поговорил он по телефону с кем надо, встал, пожал мне руку и сказал: "Иди работай, крестник! Строй людям дома!"
      - Ты видишь, нужно верить в добро! - говорит сквозь счастливые слезы героиня.
      Ефим Давыдович был удручен. Сидел мокрой нахохлившейся птицей под зимним низким небом, с которого сыпалось или летело что-то мокрое.
      Мимо его кресла проходили сотрудники, пронося детали обстановки и реквизит - разбирали съемочную площадку. Зная характер шефа, никто не решался нарушить его мрачное безмолвие; лишь директор попытался подступиться, чтобы решить какую-то неотложку, но получил вялую отмашку рукой и ушел со словами "побольше братолюбия".
      - Сева, - слабо, даже немощно позвал мэтр. Сева присел на корточки перед его креслом.
      - Сева, картина не получается. Я чувствую... такого у меня никогда не было, в моем возрасте сделать слабую картину... ты не представляешь, как обрадуются все эти интеллигентные бездарности... они ждут моего провала. Они всю жизнь завидовали мне. Никакие их теории не заменяют таланта. У меня есть картины, которые переживут и их, и меня, и... тебя... но сейчас я не могу позволить себе остановиться на плохой работе. Я должен подтвердить, кто я, как спортсмен подтверждает свой рекорд... понимаешь?
      Мэтр тяжело встал и побрел.
      Велюровая шляпа и нераскрытый зонт остались висеть забытыми на спинке кресла.
      Сева устремился за шефом, потом вернулся, забрал шляпу и зонт.
      Пустое кресло одиноко рисовалось на белизне площадки.
      Они медленно, по причине отдышки Давыдовича, поднимались по пандусу, ведущему к хвостовому павильону студии. Мимо заснеженного и нелепого под снегом самолета, оставленного во дворе студии.
      Сева нес над непокрытой головой шефа зонтик, а шляпу держал в другой руке...
      - И ты должен мне помочь.
      Вот этого Сева не понял и поднял на шефа вопрошающий взгляд. Шеф остановился.
      - Почему я посылал тебя в МУР? Подумай.
      - Вам не хватало конкретности в сценарии...
      - Вот! Сценарий нужно лечить на ходу. Твой рассказ, где топят вора, который обокрал своих, я хочу включить как эпизод в картину. Согласен?
      - Согласен.
      - Деньги за это ты получишь. Но без упоминания твоего имени. Согласен?
      Сева молчал.
      - Я не хочу тебя ущемлять... но наш сценарист - маститый писатель, можно сказать - классик. И рядом с ним неловко писать тебя в титры. Тем более за один эпизод.
      Сева молчал, и шеф сменил тему, двинувшись вдоль натурных декораций.
      - Я мечтаю о новой постановке "Ивана Грозного". Ты будешь у меня не вторым режиссером, а сопостановщиком. Это дороже, чем авторство одного эпизода... если, конечно, ты всерьез решил стать режиссером. Согласен на такие условия?
      Тяжелая трость Давыдовича врезалась в мягкий грунт.
      Сева кивнул не сразу
      - Чтобы снимать "Грозного", нужны большие деньги. Их не дадут без решения президиума ЦК... поговори с отцом Тамары. Он обещал мне... напомни...
      - Я видел его всего один раз...
      - Будешь видеть чаще.
      - Возможно, - вынужден был открыться Сева.
      - Вот видишь, - понимающе кивнул Давыдович, - давай помогать друг другу. Хочешь Новый год в Доме кино встречать? Бери с собой Тамару, мне дадут лучший стол!
      - Не смогу. Пригласили домой... К Тамаре.
      - Это серьезно, желаю удачи! - Давыдович энергично протянул руку Севе. - И никаких неопределенностей! О своих намерениях нужно говорить конкретно.
      Губан окликнул Севу на улице Горького в том же месте, где раньше произошло знакомство с Галкой.
      - Свататься идешь? - хмыкнул он, посмотрев на букет в руках приятеля.
      - Предположим, ну? - ощетинился Сева.
      - Не торопись. Тише едешь - дальше будешь.
      - Тебя не спросил!
      - Я и так скажу, - с превосходством ответил Губан, - папашу твоей невесты сняли за крупные злоупотребления!
      - Откуда ты знаешь?
      - Видел набор в нашей газете. Должно было пойти в сегодняшний номер, но оттуда поступила команда - задержать публикацию...
      - Может... отменили? - недоверчиво спросил Сева.
      - Не, - ехидно ответил Губан, - всего-навсего отложили. Чтобы не портить народу праздничного новогоднего настроения. Как же так! В руководстве страны - вор! Я думаю, потом имущество его конфискуют... Так что - лопнуло твое благополучие...
      Губан рассуждал, придерживая оттопыренные карманы с бутылками портвейна.
      Сева, не дослушав, бросился к соседнему телефону-автомату.
      Звучали длинные телефонные гудки.
      Все окна в высотном доме на Котельнической светились.
      Ефим Давыдович готовил себя к встрече Нового года. У трельяжа в спальне выдергивал пинцетом волосы с кончика носа.
      Торс борца в крахмальной рубашке на тоненьких голых ногах, в ярком полосатом галстуке. Он с неудовольствием поднял телефонную трубку с прикроватной тумбочки:
      - Слушаю... Сева! Ты не вовремя! Что?
      Давыдович сел на кровать.
      - Откуда узнал? - Он полез в тумбочку за патрончиком с нитроглицерином и положил белый комочек под язык.
      - Это точно? - переспросил он, не закрывая приоткрытого рта. - Значит, не зря Вера намекала... это конец моего замысла...
      - Печально... - только и смог выдавить Сева на другом конце провода.
      - Что тебе печально! - сочувствие взорвало мэтра, - тебе - печально! Для меня это конец мечты о "Грозном"! Печально! Ты женишься. Деньги там есть. Квартира есть. Машина есть. Дача - тоже. Что тебе еще надо!
      Монолог шефа был ударом наотмашь. Шеф срывал злобу.
      - Мне нужна профессия, которую я полюбил! - В голосе Севы звучали одновременно обида и твердость.