Тихие шаги в темноте

Ворота были отворены и на территорию города тихо въехали грузовики. Милиционеры стали из них выгружать те самые большие ящики, о которых ходили слухи; они действовали быстро, а машины не глушили мотор во время разгрузки. По моим подсчётам всего было около десяти грузовиков, доверху нагруженных ящиками. Они въезжали в строгой очерёдности: одновременно не более двух на территории города. Милиционеры перетаскивали ящики к ближайшим башням, и уносили их вглубь оных; двери были открыты, как ни странно.

Я долго наблюдал за ними, а небо всё оставалось тёмным, покрытым густым слоем облаков. На машинах не было номеров, хотя вполне возможно, что в такой темноте мои глаза не смогли их разглядеть. Когда сгружались последние две машины, я обратил внимание, что высоко в небе, едва отличимая от него, парит большая птица. Я видел её всего ничего, секунду, на которую луна кусочно выскочила из-под облаков. Тогда я ещё удивился, почему такая большая птица летает здесь ночью; если только это не сова, хотя о таких огромных совах я никогда ещё не слышал.

Люди перестали разгружать машины, и те уехали так же тихо и быстро, как и приехали. Ворота быстро закрылись, а милиционеры попрятались кто куда быстро, как мыши в норки. На всю операцию у них ушло около пяти минут; работали они слажено, быстро и тихо настолько, что я не смог ничего услышать. Всё это время мой брат спал, а я всё больше хотел спать, поэтому разбудил его, но решил ничего не рассказывать, потому что не смогу отбиться от вопросов. Я сказал, что ничего не было, и теперь его очередь дежурить, а сам пошёл на боковую.

Но мои мечты о сне были очень скоро развеяны, когда я сквозь пелену сна услышал, как мой брат издаёт невнятное мычание. Видимо он хотел закричать, но не открыл для этого рта. Больше рефлекторно, чем надеясь что-либо увидеть, я рванулся с места поближе к нему; он, не переставая мычать, указывал рукой в окно.

Я долго вглядывался, надеясь всё же увидеть причину его почти истеричного страха. И я увидел. В темноте ещё не разошедшихся туч через стену переползали массивные существа с длинными, почти человеческими руками, короткими ногами и с широкой головой без шеи. Они ползли по стене очень медленно, едва различимо при такой тьме. Они были ростом с человека, но держались на гладкой вертикальной стене как мухи. У них был толстый хвост, видимо, с помощью которого они балансировали.

И вдруг они остановились. Они висели на стене как коконы какой-то огромной бабочки, так же неподвижно и величественно. Одно из этих существ вдруг резко оттолкнулось от стены, взмахнуло крыльями и взмыло в воздух. Оно летело бесшумно и медленно, планируя на своих громадных крыльях вдоль домов. Оно пролетело и мимо нашего дома.

Мы сидели без движения, в какой-то момент я против собственной воли шепнул брату: «Не шевелись». Существо пролетело мимо нас, я отчётливо видел его гладкую голову и два больших немигающих глаза на ней. Как только оно пролетело мимо нашего окна, я почувствовал слабость. Оставшиеся два существа перелезли обратно за стену, а дальше я ничего не помню.

Следующее воспоминание датируется несколькими часами позже, когда я проснулся на полу, разбуженный лучами солнца, а мой брат всё ещё мирно спал на стуле у окна.

Я не решался сказать ему что-либо, да и спросить было как-то неудобно, но он и сам не хотел говорить об этом. Ибо, когда он проснулся, то сразу же молча вышел и пошёл к себе в спальню. В течение всего дня ни он, ни я не вспоминали о том, что увидели ночью. День был похож на предыдущий — наша соседка опять что-то выкрикивала в толпе, и толпа её поддерживала. Это становится скучным.

20 июня

Мне приснился замечательный, а вместе с тем и тревожный сон. И с чего это вдруг сны появляются, причём вот такие?

Мне снился дом, полуразрушенный и старый дом, в котором сквозь камни пола пробивались зелёные ростки и мох. И я долго ходил по этому дому, открывая дверь за дверью, но не мог найти выхода. На окнах были решётки, причём они были внутри, и я никак не мог дотянуться до стёкол, чтобы открыть окна. А стёкла были запотевшие — я не мог видеть того, что происходило за ними, снаружи. Царила полная тишина, а я всё ходил и смотрел на дом, на его убранство, очень богатое: золоченая резная мебель, огромные хрустальные люстры в залах, различные мелкие вещицы, инкрустированные драгоценными камнями. Мне казалось, что я хожу по этому дому целую вечность, что я, наверное, должен был его уже обойти пару раз, но за каждой новой дверью был новый кабинет, без повторов.

Наконец, передо мной предстала маленькая дверка из дешёвой древесины, давно прогнившей. И я вошёл в эту дверь. В комнате было темно, освещение поступало из дверного проёма, из других залов, но это было не главное. В дальнем её углу стояло большое зеркало. Я подошёл к нему и постарался разглядеть что-нибудь. И там я с трудом увидел себя в совершенно другом виде: мне казалось, что там стою я в сверкающих латах со шлемом и мечом, а рядом неясно вырисовывался ещё один силуэт. Я оглянулся, но не увидел никого — я был один в комнате. Тогда я снова взглянул в зеркало: позади меня стоял неясный женский силуэт тоже в латах. Я решил переставить это зеркало поближе к свету. Оно было лёгким, я его поднял, вынес из комнаты на свет и снова взглянул. Но силуэта больше не было, да и сам я стал не таким. На мне была крестьянская одежда, а не латы. Сам не зная почему, я решил отнести зеркало обратно, но не смог. Оно стало таким тяжёлым, что я не смог его даже приподнять. Я долго мучался, как вдруг ощутил, что на меня что-то капнуло. Я огляделся и увидел, что всё, что было вокруг, тает, да и я сам таю.

В этот момент я проснулся.

21 июня

Всю жизнь мне твердили об одном и том же. Сначала бабушка, потом её подруги, а вслед за ними друзья, друзья друзей, просто незнакомые люди, книги, журналы с газетами, СМИ, всё, всё сообщало мне, что существуют верхние силы, которые всем управляют и спускают вниз на землю указания в виде намёков. И каждый учил эти намёки читать, заявляя, что именно его методика — правильна, и именно ей только и нужно следовать. Люди видят то, что хотят видеть; а если тебе это вдалбливают с детства, то начинаешь видеть жизнь даже в камне. Как будто это мировой заговор, все повелись на одну и ту же тему, пусть и в разных вариациях.

Почему человеку с самого начала не даётся права выбирать? И впоследствии у него этого права в большинстве случаев нет. В самом начале пути каждого человека ему даётся имя, ведь он не может этого имени выбрать, ему его просто навязывают. А после этого начинают вдалбливать в него знания против его воли, а если он не хочет или не в состоянии этого принять, обвиняют его в недостаточном количестве мозгов. Вся человеческая деятельность направлена на максимальное лишение свободы себе подобных. Если у кого-то есть власть, то он использует её для того, чтобы лишить остальных возможности получить власть.

Это я всё к тому, что чуть если расскажешь кому про интересный сон, начинают трактовать и переиначивать. К деньгам ли, к гостям ли. Вот и сейчас набросали… Чёрт! Ненавижу их за слепую веру! Убить готов, лишь бы не говорили догматично и безапелляционно. Я ненавижу их за то, что они прививают мне то, чего я принимать не хочу, прикрываясь тем, что они ничего подобного не делают. Делают, ещё как делают: каждый день, каждый час, каждую минуту раздаётся «господи», «спаси и сохрани». Поклоняются тотему, деревяшке, искренне веря, что их деревяшка сильнее деревяшки соседей.

Впрочем, я теперь начинаю сомневаться во всём, не только в этом. Надо уходить отсюда — брат планирует сделать вылазку этой ночью за территорию, зовёт меня с собой. Наверное, он прав, стоит попробовать, причём как можно скорее, а то ещё случится чего. По его словам этой ночью приехало всего три грузовика, из-за чего он опасается, что скоро их совсем не станет.

Начинаю собирать вещи для вылазки; дневник беру с собой, ибо если что, то будет возможность занять себя, ну а на крайний случай будет возможность опознать меня.

(чуть позже)

Уже сгущается темнота, последние приготовления сделаны и, по крайней мере, до утра нас не будут искать, а там посмотрим. У меня с собой всё необходимое, чтобы автономно прожить нам вдвоём четыре дня. На большее я не рассчитываю.

В путь!

22 июня

Мы снаружи!

23 июня

Не писал, не было времени, однако теперь время есть: мой брат устал и спит рядом, а я выискал несколько минут безделья и принялся писать.

Расскажу, пожалуй, как нам удалось выбраться из города. Вечером 21-го мы долго готовились, а за час до ухода заперлись у себя в комнатах, якобы устав. Думаю, что мы поступили правильно, не сказав ничего родителям, они бы всё равно не отпустили нас, впрочем, теперь это не важно. Оказалось, что милиция покидает свои посты сразу после заката, поэтому нам не составило труда спуститься по верёвкам на землю, а там, виляя меж домами, оказаться у стены, противоположной главным воротам.

У стены пригодился навык скалолазания моего брата, а также пронырливость местных ребятишек, с которыми он имел несчастье общаться. Они-то и обнаружили, а, быть может, и сами сделали, небольшие выбоины в монолите стены. Как можно тише перебросив через высокую ограду кошку с верёвкой, он начал медленно взбираться вдоль стены, в то время как я стоял на шухере. Как мы и ожидали, в башнях никого не было — все стражи порядка были по другую сторону домов, прячась там в ожидании грузовиков. Но это не было оправданием нам, и следовало торопиться. Когда он влез, за ним последовал я. Мы взобрались на стену с трудом, но предстояло с неё ещё спуститься. Спустились мы ещё быстрее, чем забрались — опять накинув кошку, а потом просто подёргали её снизу, она и отошла.

Было очень темно, но у нас с собой были диодные фонарики: они не дают много яркого света, однако не требуют батареек и прочего элемента питания, для зарядки их нужно потрясти. К тому же яркий свет нас скорее выдаст, а мягкого синеватого света вполне достаточно для передвижения.

Решив пока не углубляться в дебри лесной чащи, мы стали двигаться вдоль стены, не привлекая к себе ничьё внимание. Ну, может только внимание ночных бабочек, всевозможных жучков и прочей мелкой живности, коей тут было как грязи. Мы шли долго и молча, стараясь даже дышать беззвучно: говорить было страшно, да и не о чем, всё было продумано за несколько часов перед уходом, были оговорены всяческие детали и сигналы. Небо заволакивалось тучами, фонари мы для пущей конспирации выключили, стали привыкать к ночному освещению, коего становилось всё меньше. Я остановил брата и сделал единственную за прошлый день запись в дневнике.

Через час мы повернули около вышки; лес уходил далеко налево, а мы пошли в сторону от стены, чтобы можно было спрятаться и наблюдать издалека. Как раз под боком было большое количество камней, за которыми нас не было видно в нашем камуфляже, особенно, если не двигаться, а просто наблюдать. Через пару часов мы отыскали очень хорошее место для наблюдения, на отдалении от башни, но одновременно с этим нам было хорошо видно дорогу и ворота.

Было уже за полночь, спать на этот раз не хотелось, хотя мы устали морально и физически от таких переходов. Ситуация была не стандартная, я чувствовал приятное напряжение, изображение перед глазами подёргивалось и плыло, но я боролся с этим как мог. Вскоре меня стал одолевать сон, совершенно неожиданно взявшееся чувство — глаза закрывались, и я чувствовал, что каждое моргание чуть не погружает меня в сон. Нельзя было как засыпать, так и резко двигаться — ибо первое было равносильно провалу нашей вылазке, а при движении нас могли заметить и пристрелить не глядя.

По графику на дороге появились грузовики, на этот раз их было всего два. Как и в прошлые разы, они въехали в открытые для них ворота и стали разгружаться. А я тем временем поглядывал то на ближайшую к нам вышку, то на небо, стараясь разглядеть тех ночных созданий с крыльями. Было тихо, даже воздух, казалось, загустел, не пропуская звуки до такой степени, что я мог слышать дыхание брата, который лежал в метрах пяти-семи от меня за большим камнем. Я старался не смотреть на него, опасаясь пропустить самое интересное.

Но грузовики вскоре уехали, ворота закрылись, с башен ушли наблюдатели, время шло, но ничего не происходило. Меня снова начало клонить в сон. Подул слабый прохладный ветерок, и тут я услышал, как брат ползёт ко мне по песку. Я сперва хотел сказать ему, чтобы он не лазил, но потом прикинул, что он быстрее доползёт до меня, чем развернётся и вернётся на своё место. Поэтому я промолчал, даже голову не повернув. К чему волноваться, если дозорные ушли с вышек? Я слышал, как он подполз ко мне и замер, лёжа рядом.

Мы лежали так пару минут, и, в конце концов, я решил, что опасность, если она и была таковой, миновала, и теперь можно разговаривать, а может и возвращаться. Я повернул голову: он лежал рядом, его тусклый силуэт прятался в тени камня, равно как и мой. Постепенно мой глаз, привыкший к слабому свету вышек, свыкся с серебряным отблеском луны, и меня охватил ужас. Рядом со мной лежал не мой брат, а одно из тех самых ночных существ. Лежало оно тихо и неподвижно, а я впал в ступор и не мог шевельнуться. Существо отреагировало на мой поворот к нему и чуть повернуло ко мне свой огромный правый глаз. Я в ужасе попытался вскочить на ноги, но на полпути к подъёму получил удар чем-то тупым по голове, и, видимо, потерял сознание.

Прошло, наверное, много часов, прежде чем я пришёл в себя. Меня расталкивал мой брат, сидевший рядом на песке. Он сказал, что ничего толком не помнит о события этой ночи, кроме того, что он видел, как выезжали грузовики из города, а потом всё темно. Очнулся он уже здесь на песках под палящим солнцем, а вскоре нашёл меня, и оттащил в тень ближайших валунов. Он очень сокрушался, что уснул, но я рассказал ему про то, что видел сам, и он очень удивился, ибо ничего такого не видел.

В любом случае сейчас мы всё ещё сидим под тем же самым валуном, куда он оттащил меня. Он спит, а я записываю. Я не думал, что мы отошли так далеко от города — он виднеется вдалеке чёрными точками башен и узенькой полоской стены. Вокруг нас сплошная выжженная пустыня с некоторым количеством камней, за которыми можно укрываться от солнца. Думаю, что возвращаться теперь нету смысла — слишком далеко идти, проще найти дорогу и по ней проследовать в столицу. Может быть, хоть там нам объяснят, в чём дело.

Решено, жду, когда мой брат проснётся, собираемся, защищаемся по возможности от солнца и идём в столицу.

24 июня

Нам повезло, мы нашли дорогу, и теперь двигаемся по ней прочь от нашего города. Так как это основная магистраль между нашим городом и столицей, то, если не сворачивать, мы вскоре должны дойти туда. Часть моих запасов куда-то делась, поэтому мы вынуждены экономить провизию, чтобы её хватило на весь путь туда, а если того потребуют обстоятельства, то и обратно.

Никогда не был столице, как-то не доводилось. Хотя к нам приезжали иногда чиновники и простой люд, якобы погостить, но по ним сложно судить обо всём городе, который управляет страной.

Передвигаемся мы в основном по ночам, включая также утро и вечер, когда солнце ещё не такое ядрёное и не иссушает нас. Здесь ночами холодно, а днём невыносимо жарко; много раз читал о том, что в пустынях такой перепад температур — обычное дело, но никогда не думал, что это настолько неприятно, если не сказать грубее. Днём мы вынуждены просто сидеть в какой-нибудь тени без движения, чтобы не производить лишнего тепла, а ночью должны идти быстро, чтобы не замёрзнуть.

Я несколько раз видел в небе тех летающих существ, но склонен списывать это на миражи и галлюцинации. Брат выглядит плохо — как ни странно, но его не обучили, что делать в подобных ситуациях, поэтому он и я действуем по наитию. Он измождён и постоянно хочет пить, но просит воду редко, стараясь экономить. Вода — это самое важное, что есть сейчас, и она пока у нас есть, что же касается еды, то она почти на исходе, но мы не голодны. Я думаю, что мы нам не стоит пополнять запасы воды — проще дойти.

25 июня

Это последний привал перед финишной прямой — вдалеке забрезжила точка столицы, и она всё ближе. Сейчас день, мы остановились под тенью самодельной палатки из наших камуфляжных плащей. Поблизости больше нет больших камней, они остались далеко позади, на той половине дороги, которая ближе к городу, из коего мы так опрометчиво ушли.

А может это и не опрометчиво? Может всё, что мы сейчас делаем, лишь на благо нам, нашим родным и близким? Я надеюсь, искренне надеюсь, что это так, и что наше путешествие достигнет своей цели.

Как там сейчас наши родители, что они делают? Мать, наверное, в панике мечется по дому, отец, скорее всего, тоже паникует, но сохраняет спокойствие и чёткость мышления. Наверняка по городу успели расползтись всевозможные слухи и байки. Так уже было раньше, почти такая же ситуация: ребёнок пропал бесследно и без предупреждения. Ворота тогда ещё не закрывались, поэтому была организована целая экспедиция, которая сутки искала его вне стен города. В итоге его нашли, играющим в одном из подвалов. А паники-то было, хотя он всё время был под носом.

На тот случай, на который я собственно и взял этот дневник с собой, я спрячу его не в рюкзаке, а у себя на груди поверх майки. Завтра предстоит последний переход.

27 июня

Я дома. В смысле не в своём доме, но снова за стеной нашего города, лежу в больнице, иду на поправку. Странно, что я пережил эти несколько дней, которые местами казались сущим адом на земле. До сих пор не видел своего брата, и у меня есть основания волноваться за него. Никто ничего не говорит и не спрашивает, просто иногда приходят, смотря на приборы, или же еду приносят, и тут же уходят. Ни слова, ни писка. А я лежу, не подавая вида, что выздоровел, прикидываюсь спящим, когда кто-то входит.

В тот день, даже скорее в ту ночь, мы всё же дошли до столицы. Мы шли с нарочитым опережением графика, ибо не было ещё и пяти утра, как мы вышли к мощной стене столицы. Я написал насчёт времени, хотя понятие «время» было для нас с братом смутно — часов у нас не было после той ночи за камнями, а вычислять время по каким-либо другим приметам мы не умели. Поэтому я говорю: примерно около пяти, если судить по луне.

На радостях, что вскоре сможем попасть туда, где я никогда не был, мы выпили почти всю воду (а зачем она, если в городе её много). После этого мы бодро зашагали в сторону одних из ворот столицы — у неё было несколько ворот, порядка десяти, через которые можно было войти в город и выйти из него. Однако нас ждало разочарование: никто не спешил отворять нам двери, сколько мы не стучались. Меня тогда не насторожил звук канонады, который был очень близко, а зря, как понимаю я теперь.

В столице велись ожесточённые бои — это вытекало из периодического зарева, вспышек и автоматных очередей. Кто-то кричал. Это был ребячий голос, такой тонкий и неокрепший, но этот ребёнок всё же кричал довольно громко, хоть и срывался иногда на петуха. Я был утомлён, поэтому не особо хотел вдаваться в подробности. Я, конечно, подозревал это — что столица на осадном положении, но искренне верил, что это всего лишь подозрения, не больше. А тут всё было натурально и очень убедительно. Оставалось ещё много вопросов, но на них не хотелось искать сейчас ответы.

Одновременно со звуком очередного залпа стена в нескольких метрах от нас треснула. Я видел это как в замедленной съёмке: она треснула сразу в трёх местах, образовав контуры щита, потом чуть повыше середины она начала выдаваться вперёд, порождая ещё множество мелких и не очень трещин. Всё это произошло меньше, чем за секунду, но я видел всё в мельчайших подробностях, даже как откалывались песчинки и отлетали в стороны подобно пулям. Стена чуть просела вниз и распахнулась как двустворчатые двери, выпуская из себя реку огня и грохота. Ярко-оранжевые и красные, голубоватые и прозрачные, но, несмотря на цвет, одинаково опасные в такой ситуации языки пламени лизали воздух и почву.

— Оппаньки, — сказал тогда мой брат из-за спины, и я думаю, что он был прав.

Это действительно было ещё какое «оппаньки» — нам предоставлялся нигде официально не фиксируемый вход на территорию военных действий. Вынужден признаться, что о таком я мечтал давно. Сон сняло как рукой.

Как только огонь спал настолько, чтобы мог пройти человек, я несколькими большими прыжками подлетел к дыре в монолите и заглянул вовнутрь. Там местность не сильно отличалась от того, к чему мы привыкли в нашем городе, разве что домов было больше, стояли они плотнее, и почти отсутствовала растительность в виде деревьев. Впрочем, и простой травы там тоже было немного, всё больше преобладали синтетические укрытия от солнца.

Но, сейчас там не было того, чего я описываю — это было там раньше, а теперь было либо погребено под слоем пыли, каменных обломков, либо вырвано с корнем или срезано. Не было видно живых людей, повсюду царило опустение, но откуда-то издалека, из-за домов доносились отзвуки битвы.

Мы с братом перелезли через брешь в стене, и попали внутрь. Там мы короткими перебежками стали продвигаться в сторону грохота, двигаясь, как нам казалось, по наиболее безопасному маршруту. Я порвал рукав рубашки об торчащую и стены арматуру, но не поранился. На уцелевших фонарных столбах по-прежнему горели лампы, освещая нам путь, но, одновременно с этим, выставляя нас на обзор возможным врагам.

Мы шли всего пару минут, как вдруг за очередным поворотом наткнулись на нескольких человек в камуфляже с милицейскими значками. Мы хотели узнать, что здесь происходит, но они набросились на нас с пистолетами наперевес. Я и брат рванули врассыпную, побросав всё, что было из вещей, а они побежали за нами — их было не много, тех, кто пошёл в погоню, человека четыре. Нам было бы несложно от них оторваться, если бы не усталость и незнание местности. Брат шмыгнул в подворотню слева, а я понёсся чуть прямо, а потом направо, а уж там начал вилять, как мог, меж домами, чтобы запутать преследователей.

Когда мне показалось, что они отстали, ноги предали меня. Навалилась усталость такая, что я упал на месте и не мог подняться. Тут я услышал позади себя топот и тяжёлое дыхание милиционеров и из последних сил подполз к стене и прислонился к ней спиной. Раздался выстрел, на долю секунды стало светло, и тепло где-то в ноге начало разливаться медленно, как стекает густое варенье по стенке банки. Тёмный силуэт промелькнул мимо меня, кто-то подхватил меня за руку и поднял. Тут же резкая боль пронзила мою ногу. И я лишился чувств.

Потом воспоминания обрывочны и выглядят как покадровая съёмка.

«Маленький мальчик по крыше гулял…» Вот чёрт, дальше забыл.

Кадры сменяют друг друга медленно: я помню, как меня тащили куда-то в подвал, в темноту. Помню, как было больно, и кто-то кричал рядом со мной. Помню, как лежал за пределами города на песке. Помню смутно лицо, нависшее надо мной. А потом я оказался здесь.

28 июня

Нет, меня это начинает утомлять. Они даже не знают, что делают. Я здоров, я сам чувствую, что не болен, а они упрямо продолжают меня лечить и контролировать. Я решил бежать. Сегодня же ночью уйду отсюда. Во всяком случае, у меня будет реальная возможность узнать что-нибудь про моего брата, да и про остальную родню.

Я видел сегодня поутру в окне одну из тех огромных птиц. Не знаю почему, быть может, я становлюсь параноиком, но мне кажется, что за мной следят.

(позже)

Уже почти стемнело, персонал понемногу покидает больницу. Ко мне недавно заходила последняя сестра, как и все остальные, переписала данные с аппарата и ушла. Ничего нового, я привык к этому.

29 июня

Ночь. Занятно, с каждым разом я пишу всё быстрее, пытаясь всё больше довериться дневнику. Надо учиться стенографировать.

Побег из больницы был лёгким — я просто вышел из неё, захватив из стоящего на входе шкафа первую подошедшую мне одежду. После чего я отворил дверь и спокойной походкой проследовал до своего дома, где влез по стене до своего второго этажа и открыл окно (странно, его не удосужились закрыть). Комната осталась нетронутой, только появилась парочка новых вещей: закоптившийся чемодан и небольшая коробка с бумагами. Видимо всё это уцелело после пожара, и было доставлено сюда за время моего отсутствия. В чемодане не было ничего особенного, лишь старая одежда, да несколько игрушек, с которыми я играл в детстве.

А вот насчёт коробки с бумагами было намного интереснее. Сразу бросилось в глаза, что она была сделана из дорогого жаропрочного материала с хитрым замком, который, увы, был к тому моменту сломан. Но, когда он был сделан, он, по всей видимости, не рассчитывался на удар той силы, который он получил при пожаре, отчего и раскрылся. Внутри лежали какие-то наброски рисунков, которые я делал ещё в детстве. А под ними, и это самое главное, лежала пачка из двух десятков писем, обвязанная шёлковой нитью зелёного цвета. На них не значилось получателя, равно как и отправителя, но я смутно ощущал, что они были адресованы мне.

В тот момент, когда я доставал письма из коробки, меня на долю секунды охватил целый поток чувств от недоверия и страха до внутреннего умиротворения. Но, после этого меня посетило чёткое чувство, что за мной следят, кое не ушло до сих пор, хоть я и выглядывал в окно и прислушивался, но ничего не услышал. Одновременно появилось ощущение дежавю, будто бы это уже когда-то было.

Я стал просматривать письма. Смотрелись они на удивление легко, как если бы я уже знал их содержание, и просматривал бы их лишь для того, чтобы освежить память. Какая-то непонятная гамма чувств заставляла меня сомневаться в том, чего я даже не знаю. Писала явно девушка, быть может, даже моя ровесница. Нет смысла приводить эти письма целиком или их цитаты здесь, поэтому для памяти изложу только суть всего этого. А суть в том, что она отвечает на мои письма (не помню, чтобы с кем-то переписывался), и зовёт меня в некое условное место. Я не знаю, что я ей отвечал на это, я также не уверен в том, что вообще это делал, но это точно адресовано мне, ибо она называет меня по имени, а иногда и описывает что-то, чего не всегда знали другие.

Надо что-то делать. Сидеть здесь и дальше — это риск, если и уходить, то куда? Я так и не видел своего брата, его нет в доме, его нет в больнице, я проверил. Не хочу и думать о том, что он мог погибнуть!

30 июня

Сейчас самая середина дня, меня ужасно клонит ко сну — за время, отсчитывая с того момента, как в нашем городе заперли ворота, я перешёл незаметно на ночной образ жизни. Вокруг меня царит сонное царство: все спят как убитые, лишь дозорный не спит. Но с ним не поговоришь, а я пытался — они не разговаривают на посту, у них есть более важное задание.

Мы в столице, а точнее на ста или более метров под ней в катакомбах. Это старые канализации, давно заброшенные: с тех пор, как их построили, город подняли из низины, сделав насыпь, из-за чего стало невыгодно копаться в такую глубь, проще было проложить новую канализацию, что и было проделано. А теперь здесь сидим мы. Это не центр, и не штаб, это просто какой-то барак, сделанный в одном из ответвлений трубы, в котором они собираются для перекуров.

В ту ночь, когда я закончил писать дневник, я вновь решил попасть в столицу. Там был мой брат, я был в этом уверен: живой или мёртвый, но он был там; и моя задача, как родного, была в его спасении. Только я начал собираться в очередной переход, как окно, которое я не прикрыл, когда влезал, резко скрипнуло и разбилось. В оконном проёме появилась огромная чёрная птица с большими глазами, стоявшая там в согнутом состоянии, упираясь крыльями в стены. Я хотел закричать, но быстро передумал. Птица не двигалась, осматривая меня своими выпуклыми глазами. А потом она заговорила человеческим голосом.

— Пошли.

Я сначала подумал, что мне показалось, что это игра воображения, что я просто устал и перенервничал. Но птица назвала меня по имени и вновь призвала следовать за ней. Я опасливо сделал шаг к ней, и тут она быстро схватила меня, а у меня в руках оказалось два троса, за которые она сказала держаться, если хочу жить. Мы подошли к окну и она поднялась вместе со мной в воздух. При этом она издавала очень необычный звук, похожий на звук работающей турбины.

У меня подступил комок к горлу, когда мы поднялись на высоту втрое больше высоты башен. Я болтался как червяк, крепко сжимая те два троса. Летели мы быстро, аж дыхание перехватывало; прилетели к окрестностям столицы менее чем через двадцать минут. Это уже было точно, ибо я взял из дома часы. Тут мы снизились прямо посреди пустыни на отдалении от города.

Птица остановилась, и начала что-то крутить около шеи. Вскоре что-то пшикнуло и голова птицы разошлась надвое. Это был скафандр. Под ним скрывался жилистый загорелый человек с седыми усами и такими же волосами. Он сунул руку в только что снятый с головы шлем, и что-то там повернул. Пески перед ним с глухим уханьем разошлись, обнажая вход в канализации. Он махнул мне рукой и полез внутрь, а я последовал за ним.

Канализация уже давно не использовалась по своему прямому назначению, но была широка для того, чтобы человек мог встать в полный рост. Местами стояли металлические распорки. Мы долго виляли по ответвлениям, пока наконец не нашли того, чего искали — одного из тупиков трубы, который был расширен и укреплён людьми для жизни. Для этого он стал вполне пригоден: здесь было светло, сухо, была вытяжка и подток чистой воды. В общем, было всё, что нужно, если не очень заморачиваться на обстановку.

Почти все уже к этому моменту находились в состоянии спячки, только дозорный сидел у мониторов и смотрел на них как робот. Мне таки удалось выудить немного информации из того седого человека, который привёл меня сюда, относительно событий в мире и в локальной ситуации. Он говорил с неохотой, но высказал мысль, что прибыл за мной по поручению главнокомандующего сопротивлением и по тому же поручению доставил меня сюда. Насчёт ситуации толком не знает, лишь то, что война только начинается, а их мало, но они будут стоять до последнего. После этого короткого опроса он попросил меня не задумываться раньше времени, и ложиться спать.