Сен-Жермен - Загадочный супруг

Версаль...

Монкриф нарочно отгонял от себя мысли о тех прелестных женщинах, которые скользили по его сверкающим салонам. Он взглянул на Таунсенд и увидел, что она наблюдает за ним, и смех начисто смыло с ее личика. Господи, помилуй, не может быть, чтобы эта девчурка читала его мысли!

– Скажите, – обратился он к ней, чтобы отвлечь ее, – кто эта дама, что наблюдает за нами с таким свирепым выражением на лице? Вот та, разодетая так пестро и безвкусно?

Таунсенд обернулась.

– Это тетушка Арабелла, – сказала она, весело смеясь. – Жена моего дядюшки Лео, вот он, толстячок, который разговаривает с моим отцом возле шкафа. Они родные братья, хотя многие считают, что в это трудно поверить. Тетя Арабелла – вторая жена дяди Лео. Мне кажется, у вас скоро будет возможность познакомиться с ней, возможно, как только закончатся танцы.

Монкрифа позабавил ее тон:

– Это прозвучало как предостережение...

– Так это и есть. Тетя Арабелла – главный законодатель в графстве Норфолк. Ничто не ускользает от ее взора, и не сомневаюсь, что она не обошла вас вниманием. Рядом с нею – ее дочь Элинор, вот та, костлявая, в кремовом платье. Они с тетей Арабеллой приезжают сюда раз в неделю, чтобы посмотреть, кто у нас гостит, и быть в курсе всех местных сплетен.

– И вы полагаете, она избрала меня для своей дочери?

– О, бесспорно! Так же, как меня – для моего кузена Перси, вон того одутловатого юноши, который танцует с моей невесткой. Как терпелива Констанция! По ее лицу видно, что он отдавил ей все ноги.

Монкриф нахмурился.

– Вы собираетесь выйти замуж за собственного кузена?

– Вообще-то, Перси мне не кузен. Он и Элинор – дети тети Арабеллы от первого брака. У них с дядей Лео нет общих детей. Думаю, что он слишком для этого напуган ею.

На сей раз смех Монкрифа заставил любопытные головы повернуться к ним. Однако ни он, ни Таунсенд этого не заметили.

– Вы всегда говорите все, что придет в голову? Голубые глаза Таунсенд были серьезны.

– Да, всегда.

Когда танец закончился и Монкриф повел ее на место, ее тонкие пальчики покоились на его руке. Она была так мала ростом, что он мог смотреть поверх ее головы, искусно украшенной жемчугом и перьями. В свете люстр ее волосы отливали золотом. Она была прелестна.

– Таунсенд, дорогая!

Ян быстро поднял глаза, а наткнулся взглядом на огромную грудь главной законодательницы графства Норфолк. Таунсенд подавила смешок. Он повернулся к ней и перехватил насмешливый взгляд ее голубых глаз. Она широко улыбнулась ему озорной ребяческой улыбкой. Монкриф не мог сдержать ответной улыбки.

– Таунсенд, дорогая, – величественно повторила Арабелла. – Представь нас, пожалуйста.

Тем же вечером, но попозже, после того как последний экипаж укатил по аллее и зевающие лакеи запирали двери и гасили свечи, Ян Монкриф прогуливался по обширным садам Бродфорда. Всходила молодая луна, свежий ветерок шевелил кроны каштанов и рябил гладь декоративного пруда с водяными лилиями. До этого Ян заглянул к своей двоюродной бабушке, но, очевидно, этот замечательный доктор Грей был прав, установив воспаление мочевого пузыря и прописав настойки из кипрея. Возможно, через день-другой она настолько оправится, что сможет продолжать путешествие.

Обычно спокойная, Берта была возбуждена. Для Яна было загадкой, что кто-то мог мечтать о возвращении в пустынную холодную страну, жители которой были в его глазах немногим лучше дикарей. И неважно, что он сам родился в Шотландии. Правда, не в герцогстве Войн, а от незаконнорожденного отца, которому с рождения было отказано в праве называться Монкрифом. Как и отец, Ян родился на уединенной ферме, высоко в горах, над величественным господским домом, в котором все законные отпрыски герцогов Войн впервые являли миру свои красные, вопящие рожицы.

Ян горько усмехнулся, когда вспомнил гордость, всегда смягчавшую морщинистое, усталое лицо матери, когда она напоминала ему: что бы там ни было, он все же внучатый племянник правящего герцога. Не имеет значения, что родной его отец был казнен как предатель, когда Ян был младенцем – ему было меньше года. Вердикт об измене был вынесен за участие в заговоре принца Чарльза Эдуарда Стюарта, пытавшегося в 1745 году отнять у Ганноверского короля английский престол. Шотландцы – в особенности жители горной Шотландии – всегда были отчаянными глупцами в своей преданности Стюартам, претендовавшим на то, что не законами людскими, а волею Господа им даровано священное право занимать английский трон. И в то время, как отец Яна, Камерон Монкриф, сложил голову в борьбе за дело Стюартов, первые герцоги Войн, сами горцы, как ни странно, пришли к власти, оказывая им сопротивление.

Тор Монкриф, первый герцог, со своей буйной черной шевелюрой и воинственными кликами, от которых кровь стыла в жилах, почти в одиночку нанес поражение Старому Претенденту, Джеймсу III, в битве у Война в 1690 году. За эту победу он был награжден земельными угодьями в Шотландском высокогорье и соответственно титулом Войн; по слухам, король Георг дико хохотал, поздравляя себя с тем, что у него хватило ума создать этот титул. Подобным же образом сын Тора Монкрифа, второй герцог, выступил против Джеймса III во второй, тоже безуспешной, попытке в 1715 году и был убит в завершающей битве при Шерифмюире.

К тому времени, когда сын Джеймса III принц Чарльз Эдуард Стюарт приплыл из Франции летом 1744 года, чтобы вновь поднять на борьбу кланы горцев, внук Тора, третий герцог Войн, уже стал взрослым. Грэхэм Войн Монкриф, известный под именем Герцог-Воитель, благодаря устрашающему умению владеть палашом, этим смертоносным геральдическим оружием горцев, отринул при поддержке своей жены-ирландки Изабеллы Хэйл верность своего отца Ганноверской династии, сражался под знаменами принца Чарльза и погиб в кровавой битве при Каллодене, а его брат Ангус и его единственный сын, шестнадцатилетний Джеффри, были оба тяжело ранены членами собственного клана, ибо сражались на стороне англичан под предводительством Вильяма, герцога Кумберлендского.

После этого сокрушительного поражения принц Чарльз бежал во Францию, бросив своих верных шотландцев, обреченных на пытки и казни. Герцогство Войн попало в руки последнего из уцелевших братьев Грэхэма – тридцатилетнего Чарльза, слабоумного от рождения. Это было большим ударом для только что овдовевшей Изабеллы: потерять и мужа и единственного сына и быть вынужденной наблюдать, как Войн стенает от тиранического правления человека с интеллектом пятилетнего ребенка.

По счастью, Чарльз, спустя несколько лет, полностью лишился рассудка, и Изабелла поспешила отдать его на попечение родственников на далеких Гебридских островах. Она была достаточно хитра и умна, чтобы взять на себя бразды правления, которые держала с величавым достоинством, управляя железной рукой всеми членами клана – до того дня, когда весной 1787 года Чарльз скоропостижно скончался, а в клане начались горячие споры о том, кто законный наследник герцогства.

Монкрифы, связанные с Войнами брачным контрактом, подписанным от имени молодого Джеффри Грэхэмом Воином и Изабеллой до гибели их сына под Каллоденом, считали себя следующими наследниками герцогства. Их претензии неистово оспаривались Монкрифами из Драмклога, которые прослеживали своих предков до младшего брата бесславного Тора.

Сама Изабелла, встревоженная угрозой того, что Войн станет жертвой алчных до земли родственников, поддерживала совершенно иную кандидатуру: Яна Монкрифа, давно забытого внука ее зятя – Ангуса. И пусть мать мальчика увезла его из Шотландии в раннем детстве и с той поры о нем ничего не было слышно, она сделает Яна Монкрифа своим наследником. Ни вопли протеста, когда ее намерения стали известны, ни сложность предстоящих розысков его ничуть не страшили ее.

Нет, наверное, ничего удивительного в том, что победу в конце конов одержала Изабелла благодаря своему упорству, непреклонности и уму. Однако и ей пришлось использовать свое немалое влияние, находчивость и дружбу с всесильными Тори, чтобы узаконить сына Ангуса Камерона в Вестминстерском дворце, объявить его наследником Война. Для Изабеллы не имело значения, что Камерона нет в живых, что он обезглавлен более тридцати лет тому назад за участие в якобистском заговоре в пользу Стюартов. Ей был важен сын Камерона, ее внучатый племянник Ян Монкриф, давно забытый остальными членами клана и живущий во Франции. Разыскать его оказалось нелегко. Заклейменная семьей и друзьями, как жена предателя, мать Яна вскоре после гибели мужа сбежала в Париж. Изабелла, которая тайно передавала Анне Монкриф деньги и сама помогала ей уехать во Францию, потеряла ее след, когда год спустя между двумя странами разразилась война, длившаяся семь лет. «Я знаю, что Вам горько оттого, что никто до сих пор не сделал попытки найти Вас», – писала Изабелла в первом из многочисленных своих писем тридцатидвухлетнему Яну, когда он был, наконец, найден зимой 1788 года при Версальском дворе. – И надеюсь, Вы простите старой женщине ее ошибки и будете думать о будущем и своих обязанностях по отношению к клану».

«Горько? Обязанности?» – Ян чуть не расхохотался. Как можно испытывать горечь по поводу того, что тебе безразлично. Герцогство Войн ничего для него не значило, и если он вообще испытывал какие-то чувства к своей шотландской родне, то это было вовсе не преданностью, а глубоко затаенной обидой за те трудности, которые в первые годы жизни во Франции выпали на долю его матери, изгнанной из Шотландии родственниками мужа. Жесткие складки прорезали лицо молодого герцога при воспоминании о тех тяжких временах. Мучительная бедность, постоянный голод и ледяной холод крохотной комнатушки, которую он делил с матерью в подвальной прачечной величественного дворца, принадлежавшего могущественной семье Роган около острова Сите. Как она трудилась, пока не стирала до крови пальцы, крахмаля тончайшее белье избалованных дочерей Роганов, починяя их простыни, нижние юбки и кружева! Он помогал ей изо всех сил, бегая вверх и вниз по бесконечным лестницам, чтобы принести воды для лоханей, дров для громадных каминов, суп из кухонь, чтобы поесть перед сном. Остальное же время проводил в драках с уличными мальчишками, которые, как и он, бродили по близлежащим улицам в надежде подобрать монетку, из милости брошенную аристократами из громыхавших мимо огромных карет.

И всегда, всегда горело в нем страстное желание создать для себя и матери более сносную жизнь. Не потому, что он доводился правнуком одному герцогу и внучатым племянником другому. Он поклялся никогда не использовать ненавистное родство себе в помощь, как бы мать ни цеплялась за их былое великолепие. Он бы голыми руками убил любого Монкрифа, прежде чем унизиться до этого.

Где-то в темноте заухала сова, оторвав его от этих дум и как бы высмеивая за сны детских лет. Да, он был здесь, в деревенском захолустье английского графства, по дороге в Шотландию, для встречи с бесславными Монкрифами из Война, несмотря на то, что хорошо помнил, как говорил не верившей ему Изабелле, прямо ей в лицо, что никогда не объявит себя главой клана этих дикарей и не станет управлять герцогством в одной из самых варварских стран, какую он мог себе представить.

Но это было до того, как он испытал на себе все упорство Изабеллы Монкриф и, главное, до его дуэли с герцогом де Вереном из-за его костлявой любовницы с красным, лживым ртом. Это было скандалом, по поводу которого даже сам Людовик высказал неодобрение и который заставил лакея Яна робко предположить, что его хозяину, наверное, лучше на некоторое время покинуть Версаль.

Никто не был удивлен больше самого Яна, когда он выразил согласие отправиться в Шотландию. Даже сейчас он не совсем понимал, отчего он это сделал. Конечно, у него не было настоятельной необходимости уезжать, несмотря на то, что король выслал де Верена и приказал Луизе де Бертен удалиться в ее северное поместье. И, как всегда, покачал головой, осуждая горячий темперамент герцога Война. Тем не менее герцог не впал в немилость, ибо был одним из любимых спутников Людовика на охоте, а также близким другом Филиппа, герцога Орлеанского.

Но Ян сам вдруг решил, что готов на время покинуть Версаль. Он понял, что устал от политических трений, возникших во Франции в этом году, а еще – от бесконечно ссорившихся из-за него придворных дам, таких как любовница де Верена, эта наглая маленькая чертовка. И, честно говоря, было немного любопытно повидать Глэн Войн, родину Монкрифов.

Сова заухала снова, а затем слетела с ближайшего дерева, испуганно хлопая крыльями. В то же мгновение подстриженные кусты тиса, окаймлявшие лужайку около пруда, затрепетали, и оттуда с громким лаем выскочил крохотный щенок и набросился на герцога.

– Гарри, нехорошая собачка!

Таунсенд Грей, тяжело дыша, появилась перед герцогом, который стряхивал с бриджей грязь от собачьих лап.

– Извините, – сказала она, отдуваясь. – Он еще щенок и довольно необузданного нрава.

«Как и его хозяйка», – подумал Ян, заметив грязь у нее на щеке и выбившиеся пряди золотистых волос. Она не высказала удивления при виде его, потому что, говоря по правде, прекрасно знала, где он.

Она без устали смотрела в окно над кирпичной галереей, которая вела в сад, и в лунном свете видела длинную тень герцога возле пруда. Наблюдала, затаив дыхание, как он бродит по песчаной дорожке, по временам исчезая за деревьями, и странное волнение охватило ее, подобное тому, какое случилось в детстве, когда в ответ на поддразнивания Геркуля прыгнула с высокой крыши мельничного амбара на груды затхлого сена внизу.

Не раздумывая, она поддалась внезапному порыву, хотя и понимала, как были бы шокированы ее родители, невестка и горничная, если бы узнали о ее поступке. Набросила накидку поверх ночной рубашки и, подхватив Гарри под мышку, устремилась в сад, чтобы перехватить герцога.

Собачонка, сама того не зная, прекрасно сыграла свою роль, когда вырвалась из ее рук и бросилась на герцога. По его красивому лицу Таунсенд с облегчением увидела, что он не заподозрил преднамеренности этой встречи. Тем не менее, когда он заглянул ей в глаза, ее всю с ног до головы бросило в жар, шея, щеки и лоб покрылись пятнами, и она изумленно спросила себя, что толкнуло ее на столь дикий, безрассудный, непростительный поступок.

Но было уже поздно что-то изменить. Она здесь, и он смотрит на нее, приподняв одну бровь, как бы ожидая от нее каких-то слов, и было бы глупо, не правда ли, повернуться и убежать? Она откашлялась.

– Вы не можете уснуть? Вам не понравились ваши комнаты?

– Они более чем удобны, – заверил ее Монкриф, хотя, сказать по чести, чуть было не рассмеялся, когда увидел их впервые. Несмотря на то, что семья Грей принадлежала к числу самых знатных семейств Норфолка, они вели здесь, в Бродфорд-Холле, довольно скромный образ жизни. Ян легко мог представить себе, как высмеивали бы их надменные французы, если бы Грей жили подобным образом в изысканных окрестностях Парижа или Версаля.

Одним из примеров служила его спальня, вся заставленная ветхой мебелью, с потертым ковром на сосновом полу. Его рассмешило изобилие «сладких мешочков» с сушеной лавандовой травой, рассованных для запаха в ящики сосновых бельевых шкафов, а также старомодная туалетная комнатка, прятавшаяся за узкой дверью возле гардероба. Даже посеет, поданный ему, когда он, замерзший на холодном ветру, прискакал из бродхэмской гостиницы, показался ему деревенским пойлом из домашнего пива и цветочного меда.

– Вы, наверное, живя в Версале, привыкли к роскоши, – проговорила Таунсенд, словно читая его мысли.

Ян взглянул на нее. Она пыталась переступить через грязь в своих домашних туфельках, голова была опущена, и он не видел ее лица, а только посеребренную луной макушку. И невольно вспомнил, как она взглянула на него в лодке после того, как он поцеловал ее, как затрепетали ее ресницы, открыв огромные, ослепительно сверкавшие голубые глаза.

– Да, жизнь в Версале несколько отличается от жизни в Норфолке, – согласился он. И мысленно улыбнулся тому, что так преуменьшил разницу.

– Должно быть, мы кажемся вам несколько деревенскими, – продолжала Таунсенд. – В Бродфорде действительно большое хозяйство. У нас две тысячи акров посевных земель и винокуренный завод, которым управляет мой брат Парис. – У нее на щеке появилась ямочка. – Как бы ни хвастала за ужином тетя Арабелла, мы всего лишь фермеры. – В ее тоне не было ни иронии, ни смущения.

Она явно гордилась этим. И это само по себе было интригующе новым для него.

– Расскажите мне о вашей жизни, – попросил Ян. Она удивленно посмотрела на него:

– Уверена, что моя тетушка и Парис уже все вам рассказали про нас.

– Нет, ваш брат, в сущности, очень мало рассказывал о семье. Мы говорили об охоте. Он утверждает, что на куропаток лучше всего охотиться во время пахоты.

Таунсенд рассмеялась. Ей нравилось ощущение своей смелости, ведь она компрометирует себя тем, что беседует с ним в саду в темноте. Он смешил ее, как обычно смешили братья, и стало уже неважно, что он герцог или что он раздевался перед ней при их первой встрече. По какой-то необъяснимой причине она чувствовала себя с ним так, будто давно его знала.

Тем не менее она должна была признать, что, когда он смотрит на нее, в ней происходит что-то странное: дыхание учащается, а сердце колотится, как барабан. Она не понимала почему, быть может, это связано с тем, что он так ошеломляюще хорош собой или же она надеялась на новый поцелуй. «Интересно, – подумалось ей, – поцелует или не поцелует?»

Она взглянула на него. Ей было трудно увидеть его лицо оттого, что он был очень высок, да еще и луна то выглядывала из-за деревьев, то снова пряталась, так что свет сменялся кромешной тьмой. Он шел рядом с нею – они бродили по берегу пруда и беседовали, и Таунсенд были видны четкие линии его носа и скул на фоне кустов и воды. Возможно, он ждал от нее ответного отклика. Во всяком случае, он пока что не был похож на человека, который собирается кого-то поцеловать.

– Мы каждое лето собираем урожай лаванды с сотни гектаров, – торопливо сказала она, смущенная собственными мыслями. – Парис заботится о ее переработке. Если вам любопытно, я уверена, что он охотно покажет вам. Бродфордское лавандовое масло продается парфюмерам и фармацевтам по всей Англии и на континенте.

Это объяснило обилие сухих лавандовых духов в каждой комнате и почетный прием, оказанный в тот вечер Коку, графу Лестеру Джоном и Парисом Греями. Ян уже слышал, что этот человек слывет отцом современного сельского хозяйства Англии.

– У вашего брата, у всех вас довольно необычные имена, – сказал он, больше интересуясь самой семьей, чем ее хозяйством.

Таунсенд засмеялась:

– За это надо благодарить мою мать. Родную... После свадьбы они с отцом провели год во Франции. И город Лурд произвел на них неизгладимое впечатление.

– А Геркуль и Парис?

– Это в честь героев мифологии, о которых она читала в детстве.

– А вас назвали в честь человека, за которого она надеялась впоследствии выдать вас замуж? Впрочем, думаю, что ваша мачеха отдаст предпочтение кузену Перси?

Таунсенд рассмеялась:

– О, нет! Кейт скорее отдаст меня за какого-нибудь бродячего лудильщика, чем за Перси. Это все тетя Арабелла. Она уговаривает моего отца и дядю Лео заключить этот брак. – Она скорчила гримасу и добавила: – Что касается меня, то я охотней вышла бы за лудильщика.

Теперь пришел черед рассмеяться Яну. Громкие, низкие звуки прокатились сквозь тьму до самого замка, и кирпичные стены отозвались на них гулким эхом. Монкрифу вдруг пришло в голову, что он давно не смеялся так, во всяком случае, со времени его дуэли с де Вереном и назойливого вторжения в его жизнь Изабеллы...

– Пойдемте, – сказал он, внезапно отрезвев, ибо знал, как неприятны порой иные воспоминания. – Я провожу вас. Час поздний, и я не хочу, чтобы кто-нибудь обнаружил ваше отсутствие.

Он взял ее за руку, и они повернули назад, к дому, когда Гарри, закончив охоту на кроликов, выбежал из-за купы розовых кустов. Своим худым тельцем он стремительно бросился к Таунсенд и толкнул в объятия Монкрифа.

Покидая в спешке комнату, Таунсенд не дала себе труда одеться как следует, и под накидкой не было ничего, кроме тонкой батистовой рубашки. А под рубашкой – обнаженные упругие груди, которых ненароком коснулись руки Монкрифа, когда он прижал ее к себе. И оба они тотчас ощутили влечение, от которого у Таунсенд перехватило дыхание, а Яну бросилась в голову кровь.

Рискуя получить пощечину, он все же наклонился и поцеловал ее. К его удивлению, она не сопротивлялась, а еще плотнее прижалась к нему.

Поцелуй был долгий, требовательный и жаркий, и Таунсенд почувствовала, как что-то в ней тает. Даже первый его поцелуй не привел ее в такое состояние, а сейчас все ее тело обмякло и жаждало чего-то большего. Его руки медленно заскользили по ее бедрам, обхватили ягодицы, плотнее вдвигая ее между своих ног. Соски, прижатые к его груди, затвердели.

– Таунсенд...

Ее имя хриплым шепотом прозвучало возле самого рта. Она заглянула в его горящие глаза, вопрос, читавшийся в них, не требовал слов. Она ответила твердым взглядом, в ней не было страха. Она знала, что между ними произойдет. Знала, что не должна этого желать, что это навсегда изменит ее жизнь, но ей было все равно. Она до боли желала этого человека, его одного, пусть даже она потеряет невинность.

Губы Таунсенд медленно и страстно слились с губами Яна в бесстыдном древнем, как мир, зове. Она чувствовала, как твердеют его губы, а потом забылась в его объятиях, и они вместе упали в траву.

Руки Яна подняли ее рубашку, обнажили тело, его ласки становились все более дерзкими, заставляя ее ловить ртом воздух. Он прильнул к ее шее, к впадине между грудями... И все более нарастал в ней жар. Она чувствовала, что желание пульсирует у нее между ног, заставляя ее дрожать и задыхаться.

– Ян, – прошептала она, и это тоже было запретным, но его имя, произнесенное ее севшим гортанным голосом, звучало лаской.

Он со стоном оттолкнулся от нее и быстро сбросил с себя одежду. Таунсенд смотрела на его красивое, могучее тело, серебряное в лунном свете, пробивавшемся сквозь кусты и деревья. Его мужской орган стал огромным, налился кровью, и она задохнулась, мельком взглянув на него, но в ее широко раскрытых, потемневших глазах по-прежнему не было страха.

Ян склонился над ней, одной рукой обвив ее голову. Его горячий рот прижался к ее шее. Таунсенд, затрепетав, тоже обняла его. Он придавил ее всем весом своего тела, язык нащупал пульсирующую жилку на шее. Ее губы были теплыми, мягкими, податливыми и таким же будет – он это знал – ее женское естество. Вклинив свое колено меж ее бедер, он широко раздвинул их, и они охотно ему покорились.

– Я сделаю тебе больно, – прошептал он. – Тут уж ничего не поделаешь.

Таунсенд не ответила, лишь доверчиво уткнулась лицом в его шею.

Он быстро вошел в нее, понимая, что не может уберечь ее от боли. Таунсенд на миг скорчилась под ним, но потом лежала уже спокойно. Ян ждал, целуя губами ее лоб. И сам дивился тому, что может быть так нежен и терпелив, погрузившись в мягкую женскую плоть и сдерживая желание излиться.

– О, – мягко выдохнула Таунсенд, когда он, наконец, начал медленно двигаться внутри нее.

– Все еще больно? – спросил он на ухо.

В ответ она обвила его ногами, и он ощутил шелковистую мягкость ее кожи. Глаза ее сверкали, как звезды, когда она взглянула на него, и он негромко засмеялся. Таунсенд содрогнулась, когда он стал входить в нее и выходить, сперва осторожно, затем все быстрее по мере того, как боль отступала и на смену ей пришли дивные ощущения. Они крепли в ней, накатывали волнами, и каждое его проникновение, каждая интимная ласка возносили ее все выше и выше – к небу.

И когда ей показалось, что она больше не в силах выдержать это, что-то словно взорвалось у нее в голове. Она тихо вскрикнула, весь мир куда-то исчез, унося с собой сознание – на сомкнутые ее веки навалилась тьма. И в это мгновение Ян издал негромкий стон, и что-то жаркое излилось в нее.

– Господи! – выдохнул он. Качавшийся, кувыркавшийся мир постепенно снова затих, и ощущение реальности медленно возвращалось. Они лежали на голой земле, все еще в объятиях друг друга. Долгое время никто из них не шевелился, не говорил. Наконец Ян прервал молчание:

– Бог мой! – снова воскликнул он и поцеловал ее закрытые глаза и кончик носа легким, как перышко, поцелуем.

Таунсенд никогда даже в мечтах не чувствовала себя такой счастливой. Она немного подвигала бедрами и радостно вздохнула, почувствовав, что он по-прежнему часть ее самой. Ей казалось, что она никогда не захочет встать. Она хотела, чтобы Ян снова завладел ею.

И открыла уже было рот, чтобы шепнуть ему это. Луна взошла над деревьями и теперь лила свой свет на четкие линии его лица. Таунсенд засмотрелась на него, но вдруг резко отвела взгляд, и Ян почувствовал, что она оцепенела от страха. Быстро приподнявшись на локте, он взглянул через ее плечо и натолкнулся взглядом на застывшую физиономию Арабеллы Грей, главной законодательницы графства Норфолк.

5

Арабелла сидела в маленькой синей гостиной, которая отделяла столовую от библиотеки в глубине замка Бродфорд. Дождь барабанил в окна, потоками извергался из водосточных труб, заливал сады, цветочные клумбы, лужайки. Лампы на столиках были зажжены и освещали дивный лепной потолок, голландские шкафчики и великолепный вестминстерский ковер, который Кейт привезла с собой из родительского дома. Тяжелые массивные картины висели на отделанных каштановыми панелями стенах: портреты членов семьи, соседей и друзей, именитых вигов, которые делали политику в Норфолке на протяжении последних двухсот лет. Самым большим был портрет Георга II Толстого, непопулярного упрямца, который несколько раз посещал Бродфорд-Холл по приглашению деда Таунсенд, первого баронета Грей, хотя все знали, что он делал это, чтобы досадить Волполам, своим политическим врагам, которые жили по соседству и чьих приглашений тот никогда не принимал. Этот портрет, подаренный сэру Джону королем Георгом III после смерти его отца, многие годы висели в парадных комнатах, но накануне был снесен вниз по просьбе герцогини Войн, которая потребовала заменить его портретом Чарльза II, висевшим в парадном холле.

– Ганноверцы, – с насмешкой сказала она, – всего лишь блудливые глупцы!

Арабелла не обращала внимания ни на портрет, ни на очаровательную, хотя и находящуюся в беспорядке, уютную комнату. Она сидела, теребя огромное рубиновое кольцо на своем толстом пальце, и думала совсем о другом. Она не обращала внимания и на непозволительный смех слуг, накрывавших стол к ужину в соседней комнате. Не слышала, как спотыкалась на каждой ноте Элинор, игравшая на рояле этажом выше, не слышала топота ног, скрипа передвигаемых стульев и детского визга на длинной галерее в передней части дома. Это резвились четверо отпрысков Констанции, которых погода загнала под крышу.

Арабелла не замечала ничего. Она снова и снова думала о той кошмарной, невероятной сцене между своей племянницей и герцогом, на которую наткнулась прошлой ночью. После этого она много часов пролежала без сна, пытаясь справиться с неожиданным ударом и придумывая, как склеить во единое осколки ее многолетних сокровенных мечтаний. Хорошо, что она не потеряла хладнокровия и могла тщательно обдумать ситуацию. Она была совершенно уверена в том, что способна поступить наилучшим образом. Не зря же она всегда гордилась своим умением понять, что лучше всего для нее и семьи и как защитить интересы Лео и детей.

Конечно, теперь и речи не могло быть о том, чтобы поощрять герцога Война сделать предложение Элинор. Каковы бы ни были ее амбиции, Арабелла не собиралась разрешить дочери пойти под венец с таким ужасающе беспринципным человеком. И Перси тоже не получит теперь так давно ожидаемого им разрешения ухаживать за своей кузиной Таунсенд.

Грудь Арабеллы вздымалась. Она все сильнее крутила на пальце кольцо. В отчаянии старалась отогнать прочь мерзкие картины, возникавшие у нее в голове, вид белого тела Таунсенд, извивающегося под телом герцога Война. Она все еще не верила своим глазам, когда он, увидев Арабеллу, спокойно помог девушке подняться, накинул ей на плечи свой камзол и спокойно отправил домой, а затем коротко, насмешливо поклонился потерявшей дар речи Арабелле и удалился. Какова наглость этого человека, как оскорбительно он обошелся с ней, будто это не им, а ею совершено нечто абсолютно недопустимое!

Грудь Арабеллы снова стала вздыматься. Разве не она так близко приняла к сердцу интересы Таунсенд, что тотчас же поспешила из дома, едва услышав, что та на цыпочках вышла из комнаты? Разве не она рискнула выйти навстречу опасной темноте сада, чтобы убедиться, что племяннице ничто не угрожает...

Боже праведный, разве ее вина, что она наткнулась на сцену, которую ей лучше бы не видеть.

Арабелла ненадолго закрыла глаза, но тут же открыла их снова. Она должна сохранять спокойствие. Сейчас жизненно важно напрячь весь свой ум, прежде чем встретиться лицом к лицу с таким человеком, как Ян Монкриф, пятый герцог Войн. Он может вернуться с минуты на минуту. Дворецкий сказал ей, что герцог после завтрака поехал с Парисом на винокуренный завод и что обоих ожидают к ужину. Она осведомилась также о том, где все остальные, не желая, чтобы кто-нибудь помешал ей объясниться с герцогом. К счастью, Вильгельмина помогала Констанции развлекать детей на галерее этажом выше, а Лурд и Кейт были с визитом у герцогини. Джон, Лео, Геркуль и Перси уехали в замок Холкэм посмотреть новый насос, который, по уверению герцога Лестера, может выкачивать воду из болот эффективнее, чем ветряная мельница.

Арабелла понятие не имела, что сейчас с Таунсенд. Как и все, та завтракала у себя в комнате и еще не спускалась вниз. «Наверняка стесняется показать свое хорошенькое, лживое личико, – с чувством мрачного удовлетворения подумала Арабелла. – И правильно делает, что боится гнева своей тетушки». – Однако Арабелла не собиралась даже намеком запятнать фамильную честь и тем погубить шансы Перси и Элинор на блестящие партии.