Золотой фонд мировой классики - Верноподданный (Империя - 1)

      - Да и вообще! - сказала воспрянувшая духом Густа. - Только вчера он подарил мне сумочку.
      И она показала позолоченный мешочек, на который уже давно исподтишка поглядывали Эмми и Магда.
      - Он, видно, получил большой куш за свое выступление, - подпустила шпильку Магда. - Мы с Кинастом за экономию.
      Но Густа все же была удовлетворена.
      - Что ж, пойду, - сказала она, - не буду вам мешать.
      Дидерих вместе с ней спустился вниз.
      - Если будете пай-девочкой, я провожу вас, - предложил он. - Мне только на минуту заглянуть на фабрику. Скоро кончается смена.
      - Я пойду с вами, не возражаете? - сказала Густа.
      Дидерих решил сразу ее ошарашить и повел прямо в цех, где находилась большая бумагоделательная машина.
      - Вам, вероятно, никогда не приходилось видеть этакое чудище?
      И он принялся величаво объяснять ей систему тянувшихся во всю длину зала бассейнов, валов и цилиндров, через которую проходила бумажная масса: сначала жидкая, затем все суше и суше, и, наконец, на другом конце машины уже вертелись большие рулоны готовой бумаги... Густа качала головой:
      - Скажите пожалуйста! А грохот-то какой! А жара!
      Дидериху этого было недостаточно; он придрался к какому-то пустяку и обрушился на рабочих, а так как под руку подвернулся Наполеон Фишер, виноват во всем оказался он. Оба старались перекричать шум машины. Густа не разбирала слов, а Дидериху, который всегда жил во власти затаенного страха, чудилась знакомая ухмылка, прячущаяся в жиденькой бородке механика, и она, эта ухмылка, означала: помни, что мы с тобой сообщники; она означала открытое отрицание всякого авторитета. Чем больше бесновался Дидерих, тем спокойнее держал себя механик. Само это спокойствие было бунтом! Дидерих, задыхаясь и дрожа от ярости, рванул дверь в упаковочную и пропустил Густу вперед.
      - Это социал-демократ! - объяснил он ей. - Такой субъект способен на поджог. Но я его не увольняю, как раз его-то я не хочу увольнять. Посмотрим, чья возьмет! Социал-демократов я беру на себя! - Густа с восторженным изумлением глядела на него. - Вам, верно, и в голову не приходило, на каком опасном посту стоит наш брат! Мужество и верность - вот мой девиз. Понимаете ли, мы с кайзером, каждый в своей сфере, защищаем наши священнейшие националистические принципы! Это вам не речи в суде произносить, тут требуется мужество!
      Густа все понимала, она почтительно склонила голову.
      - Здесь не так жарко, - сказала она, - а там форменный ад, этим работницам много лучше.
      - Им? - сказал Дидерих. - Да они здесь, как в раю.
      Он подвел Густу к столу. Одна из женщин сортировала листы, другая проверяла, третья отсчитывала кипы по пятьсот листов. Все делалось невероятно быстро, листы как бы сами по себе непрерывной чередой летели навстречу рукам, а руки, казалось, растворялись в проходившей через них массе бумаги. Растворялись и руки, и плечи, вся женщина, ее глаза, ее мозг, ее сердце. Все это существовало и находилось здесь только для того, чтобы листы бумаги мелькали в воздухе... Густа зевнула, слушая Дидериха, а он рассказывал, что женщинам платят аккордно и поэтому они бывают бессовестно небрежны. Он уже собрался было накинуться на них за то, что в пачку попал лист с оторванным уголком, но Густа задорно, с вызовом сказала:
      - Вы воображаете, что Кетхен Циллих вами особенно интересуется... Уверяю вас, не больше, чем кое-кем другим, - прибавила она и на его недоуменный вопрос, что она, собственно, имеет в виду, ответила лишь загадочной улыбкой.
      - Я все-таки просил бы сказать.
      Густа покровительственно прищурилась.
      - Я говорю это только потому, что желаю вам добра. Вы ничего не заметили, правда? Например, как она относится к асессору Ядассону? Да и вообще Кетхен из таких... - Густа вдруг громко рассмеялась, такой оторопелый вид был у Дидериха. Девушка пошла вперед, он последовал за ней.
      - К Ядассону? - переспросил он робко.
      В это мгновение грохот машины оборвался, задребезжал звонок, возвещавший конец рабочего дня, со двора уже доносились удаляющиеся шага рабочих.
      Дидерих пожал плечами.
      - Меня нисколько не интересует поведение фрейлейн Кетхен, - сказал он. - Жаль, правда, старого пастора, если она действительно, как вы говорите... Вы точно знаете?
      Густа отвернулась.
      - Убедитесь сами, если не верите!
      Дидерих польщенно засмеялся.
      - Не гасите газ! - крикнул он механику, проходившему мимо. - Я сам выключу.
      Двери тряпичного цеха, на которого выходили работницы, были настежь распахнуты.
      - О! - воскликнула Густа, - как там романтично! - В сумрачном полусвете зала ей представилось множество красочных пятен на серых холмах, а поверх них - лес ветвей. - Ах, - сказала она, подходя ближе. - Что только не почудится в темноте... а это всего-навсего мешки с тряпьем и трубы отопления. - Она скривила презрительную гримаску.
      Дидерих разгонял работниц, которые, в нарушение правил, расположились на мешках. Одни, едва закончив работу, взялись за вязанье, другие что-то жевали.
      - У вас губа не дура! - рычал он. - На даровщинку греться! Вон!
      Медленно, молча, без слова протеста, женщины поднимались и проходили мимо незнакомой дамы, с тупым любопытством оглядываясь на нее и тяжело, точно стадо, топая ногами, обутыми в мужские ботинки. Они уносили с собой удушливые запахи, среди которых жили. Дидерих в упор разглядывал каждую, пока не вышла последняя.
      - Фишер! - крикнул он вдруг. - Что там у этой толстухи под платком?
      Механик, по обыкновению двусмысленно ухмыляясь, ответил:
      - У нее скоро ребеночек будет.
      Дидерих с досадой повернулся к нему спиной.
      - А я-то думал, что накрыл воровку, - поучал он Густу. - Все они крадут лоскутья. Да-да. Шьют из них детские платьица. - И так как Густа сморщила носик, он добавил: - Да ведь это роскошь для детей пролетариев!
      Кончиками пальцев, обтянутых перчаткой, Густа подняла с полу лоскуток. Дидерих внезапно схватил ее за кисть и жадно припал к просвету на застежке перчатки. Густа испуганно оглянулась.
      - Ах так, все уже ушли. - Она самодовольно рассмеялась. - Я сразу смекнула, какие такие срочные дела у вас на фабрике.
      Дидерих состроил вызывающую мину.
      - Ну, а вы? Что вас привело к нам сегодня? Убедились, что я не так уж плох? Конечно, ваш Вольфганг... Не каждый сумеет опозориться так, как он на процессе.
      Густа возмутилась:
      - Помалкивали бы. Вам никогда не дотянуться до такого благородного человека, как Вольфганг.
      Но глаза ее говорили другое. От Дидериха это не укрылось; он возбужденно засмеялся.
      - С вами он не торопится! Знаете, что вы для него? Горшок с колбасой и капустой, он предлагает мне помешивать его!
      - Лжете, - с убийственным презрением бросила Густа; но Дидерих не оробел.
      - С него мало, видите ли, колбасы и капусты, что в горшке... Сначала он думал, что вам достался миллион. Ну, а пятьдесят тысяч марок для такого аристократа не приманка.
      Густа вскипела. Дидерих даже попятился - так она разбушевалась.
      - Пятьдесят тысяч? Да вы что, спятили? Этого еще не хватало выслушивать такие бредни! Когда в банке у меня в надежных бумагах триста пятьдесят тысяч! Пятьдесят тысяч! Да вы знаете, что я могу упечь всякого, кто распускает обо мне такие возмутительные слухи!
      В глазах у нее стояли слезы. Дидерих бормотал извинения.
      - Ах, оставьте! - Она вынула носовой платок. - Вольфганг хорошо знает, что получит за мной. Но вы-то, вы! Поверили бессовестным россказням и совсем обнаглели! - вскрикнула она. Ее пухлые розовые щеки дрожали от гнева, вздернутый носик побелел.
      Дидерих овладел собой.
      - Из этого вы можете только заключить, что вы мне и без денег нравитесь, - нашел он довод в свое оправдание.
      Густа закусила губу.
      - Кто вас разберет? - сказала она, бросая на него исподлобья капризный и неуверенный взгляд. - Для таких, как вы, и пятьдесят тысяч деньги.
      Он решил, что разумнее промолчать. Она достала из своей позолоченной сумочки пушок и пудру.
      - До чего же я разволновалась. А все из-за вас. - Но ее уже снова разбирал смех. - Ну, а чем еще замечательна ваша так называемая фабрика?
      Он важно кивнул.
      - Известно ли вам, на чем вы сидите?
      - На мешке с тряпьем!
      - Да, но на каком! В этом самом углу, вот за этими мешками, я застукал однажды рабочего и работницу в ту минуту, когда они... догадываетесь? Конечно, оба тут же вылетели вон, а вечером, да-да, в тот самый вечер... - в глазах его появилось выражение мистического ужаса, - парня застрелили, а девка сошла с ума.
      - Это был... Ах, боже мой, это был тот рабочий, который задел часового?.. И за мешками...
      Взгляд ее скользил по мешкам, точно искал на них следы крови. Густа в страхе придвинулась к Дидериху. Оба вздрогнули и посмотрели в глаза один другому: из них глядел один и тот же бездонный омут - не то похоть, не то безумие. Они со свистом дышали друг другу в лицо. Густа на секунду закрыла глаза - и оба рухнули на мешки, скатились с них, сплелись в тесном объятии и в темноте за мешками трепыхались, сопели, фыркали, - словно шли ко дну.
      Густа первая выбралась в полосу света. Дидерих хотел удержать ее за ногу, но она лягнула его в лицо и с шумом выскочила из-за мешков. Дидерих благополучно вылез вслед за нею; пыхтя, стояли они лицом к лицу. Грудь Густы и живот Дидериха бурно колыхались. Первая обрела дар слова Густа.
      - Для таких забав поищите себе другую! И как только я могла допустить! - И, свирепея: - Я же вам сказала: не пятьдесят, а триста пятьдесят тысяч!
      Дидерих двинул рукой, как бы в знак раскаяния. Густа вскрикнула:
      - Ох, и на кого я похожа! Вы думаете, я в таком виде пойду по городу? Он опять испуганно посмотрел на нее и растерянно улыбнулся. - Неужели у вас нет щетки? - Он послушно отправился за щеткой. - Только смотрите, чтоб ваши сестры не проведали. А то завтра весь город будет судачить обо мне.
      За щеткой идти пришлось в контору. Когда он вернулся, Густа сидела на мешке, уткнувшись лицом в ладони, и сквозь ее милые пухлые пальчики капали слезы. Дидерих остановился, послушал ее всхлипыванья и неожиданно заплакал сам. Он заботливо чистил щеткой ее платье и тихо приговаривал: "Но ведь ничего особенного не случилось!" Она встала.
      - Еще чего не хватало! - произнесла она, иронически оглядев его с ног до головы.
      Дидерих расхрабрился.
      - Вашему уважаемому жениху незачем знать об этом, - сказал он.
      - А пусть себе знает! - вырвалось у Густы, но она тут же прикусила губу.
      Озадаченный Дидерих продолжал орудовать щеткой; пока он чистил свой костюм, она одергивала на себе платье.
      - Пойдемте! - сказала она. - Теперь не скоро меня потянет к вам на фабрику.
      - Кто знает, - ответил он, заглядывая ей под шляпку. - Пять минут назад я еще поверил бы, что вы любите Бука, а сейчас ни на грош не верю.
      - Напрасно! - воскликнула Густа. И, не переводя дыхания, спросила: - А к чему здесь эта штука?
      - Это песочник, - объяснил он, - тряпье проходит через желоб, а пуговицы и все прочее застревают в песке. Видите? Рабочие, конечно, опять не очистили песок.
      Кончиком зонта она поковыряла в песке.
      - За год у нас накапливается несколько мешков отбросов, - прибавил Дидерих.
      - А это что? - спросила Густа и, быстро нагнувшись, подняла что-то блестящее. Дидерих вытаращил глаза:
      - Бриллиантовая пуговица!
      - Бриллиант настоящий. - Она полюбовалась игрой камня. - Если вам часто попадаются такие пуговки, то ваше предприятие не так уж убыточно.
      - Придется, конечно, вернуть, - неуверенно сказал Дидерих.
      Она рассмеялась:
      - Кому? Отбросы-то ведь ваши!
      Теперь и он засмеялся.
      - Да, но не бриллианты. Мы дознаемся, откуда эти лоскутья.
      Густа посмотрела на него снизу вверх.
      - Вы, как я погляжу, порядочный простофиля, - сказала она.
      - Нет, я всего лишь человек чести! - убежденно возразил он.
      Густа только плечами пожала. Медленно сняла перчатку с левой руки и приложила бриллиант к мизинцу.
      - Его надо вправить в колечко! - воскликнула она, точно осененная неожиданной мыслью. Она сосредоточенно созерцала камень на своей руке и вздыхала. И вдруг швырнула бриллиант обратно в мусор: - Ну, так пусть его найдут рабочие!
      - Вы с ума сошли! - Дидерих нагнулся, но не сразу нашел бриллиант и, задыхаясь, опустился на колени. В панике он все переворошил. - Слава богу!
      Он протянул бриллиант Густе. Она не взяла.
      - Пусть достанется рабочему, который первый увидит его завтра. Он спрячет его, уверяю вас, он не так глуп.
      - Да и я не глуп, - сказал Дидерих. - Вернее всего его выбросили бы. При таких обстоятельствах я вправе не считать противозаконным... - Он снова приложил бриллиант к ее мизинцу. - И если бы даже это было противозаконно, он вам так идет!
      - Да что вы? - Густа была ошеломлена. - Неужели вы хотите подарить мне?
      - Полагаю своим долгом, - пробормотал он. - Ведь это ваша находка.
      Густа пришла в восторг:
      - Это будет мое самое лучшее кольцо.
      - Почему? - спросил Дидерих с робкой надеждой.
      - Так, вообще... - уклончиво ответила Густа. И, подняв на него глаза, сказала: - Потому что бриллиант этот ничего не стоит, видите ли.
      Дидерих покраснел, и они, прищурившись, взглянули друг другу в глаза.
      - Ах ты господи! - вскрикнула Густа. - Уже, должно быть, очень поздно! Семь часов! Ужасно! Что я скажу маме? Знаю, знаю, скажу, что откопала его у одного старьевщика, он не разбирался, думал, что бриллиант не настоящий и продал за пятьдесят пфеннигов. - Она открыла свою позолоченную сумочку и опустила туда драгоценный камень. - Значит, адье... А вид-то у вас! Хотя бы галстук перевязали.
      Говоря это, она уже сама принялась за галстук. Ее теплые руки касались его подбородка; влажные, пухлые губы дышали совсем близко от него. Его бросило в жар, он затаил дыхание.
      - Ну, вот, - сказала Густа и решительно собралась уходить.
      - Минуточку, я выключу газ! - крикнул он ей вслед. - Подождите же.
      - Жду! - ответила она со двора.
      Но когда он вышел, ее уже нигде не было. Сбитый с толку, он стал запирать фабрику, разговаривая вслух с самим собой:
      - Ну, кто скажет, что это: инстинкт ила расчет? - Он беспокойно покачал головой, задумавшись над вечной загадкой женственности, олицетворением которой была Густа.
      Быть может, размышлял Дидерих, быть может, с Густой все образуется, но что-то очень уж долго тянется эта канитель. События, разыгравшиеся вокруг процесса, ее проняли, но еще недостаточно. Да и Вулков не дает о себе знать. После его многообещающего шага в ферейне ветеранов Дидерих самонадеянно ждал продолжения: быть может, Вулков приблизит его к себе, даст ему какое-нибудь доверительное поручение или что-нибудь еще в этом роде. Возможно, бал в "Гармонии" внесет ясность: недаром же сестры получили роли в пьесе супруги президента. Но для Дидериха события развертывались крайне медленно, он был исполнен жажды деятельности. Такое уж было время, все бурлило и куда-то устремлялось. От надежд, перспектив, планов кружилась голова. Когда начинался день, казалось, вот-вот все сразу осуществится, но день уходил, и оставалась пустота. Дидериху не сиделось на месте. Не раз безразлично проходил он мимо пивной и шел гулять, без цели бродил по дорогам предместий, чего с ним раньше никогда не бывало. Избегая центральных улиц города, он шел тяжелым шагом человека, несущего в себе нерастраченный заряд энергии, по вечерней, безлюдной Мейзештрассе до окраины города, выходил на длинную Геббельхенштрассе, где извозчики запрягали и распрягали лошадей возле постоялых дворов, и часто проходил мимо тюрьмы. Там наверху, за решеткой, охраняемый часовым, сидел Лауэр, которому никогда и не снилось, что его может постичь такая судьба. "Кто высоко возносится, тот низко падает, думал Дидерих. - Что посеешь, то и пожнешь". И хотя он не был вполне причастен к событиям, приведшим Лауэра в тюрьму, фабрикант казался ему теперь чудовищем, отмеченным печатью Каина, в этом человеке ему мнилось что-то зловещее. Однажды Дидериху показалось, что на тюремном дворе маячит какая-то фигура. Было уже темно, но, быть может, все-таки?.. Мурашки побежали по спине у Дидериха, и он поспешил прочь.
      Шоссе, начинавшееся за городскими воротами, вело на пригорок, где стоял тот самый замок Швейнихен, к которому фрау Геслинг некогда приводила маленького Дидериха и оба - мать и сын - млели от сладостной жути, представляя себе привидение, обитавшее в замке. Но теперь не эти детские фантазии занимали его; теперь, едва выйдя на шоссе, он сворачивал на гаузенфельдскую дорогу. Это происходило будто случайно, незаметно для него самого, - ему не хотелось, чтобы кто-нибудь ненароком увидел его здесь. Но он ничего не мог поделать с собой, - большая бумажная фабрика влекла его, как запретный рай, ему хотелось подойти к ней как можно ближе, обойти кругом, подсмотреть, что делается за ее стенами... Как-то вечером, когда было уже совсем темно, его вспугнули чьи-то голоса. Он едва успел прыгнуть в канаву и присесть на корточки. В ту минуту, когда люди, вероятно, запоздавшие служащие фабрики, проходили мимо Дидериха, он крепко зажмурил глаза от страха и смутной боязни, как бы горящее в них вожделение не выдало его.
      Все еще с сильно бьющимся сердцем Дидерих дошел до городских ворот и тут решил поискать, где бы выпить кружку пива. В углу, за выступом стены, находился грязный, покосившийся от старости трактир "Зеленый ангел", заведение самого низкого пошиба и весьма дурной славы. Дидерих увидел, как под его сводчатым входом промелькнула женская фигура. Внезапно охваченный жаждой приключений, он ринулся за ней. Попав в полосу красноватого света, отбрасываемого фонарем, женщина, лицо которой было скрыто вуалью, хотела заслониться еще и муфтой; но Дидерих уже узнал ее.
      - Добрый вечер, фрейлейн Циллих!
      - Добрый вечер, господин доктор!
      И вот оба, раскрыв от неожиданности рот, стоят друг против друга. Кетхен заговорила первая, начала что-то плести о детях, живущих в этом доме, - ей, мол, поручено привести их в воскресную школу ее отца. Дидерих хотел было что-то сказать, но она буквально засыпала его словами. Нет, дети, собственно говоря, живут не здесь, но их родители бывают в этом трактире, а от них надо все скрыть, это социал-демократы... Она без конца что-то измышляла, и Дидерих, который все еще боялся, что его могут поймать на месте преступления, наконец сообразил, что Кетхен попала в еще более щекотливое положение. Он не стал объяснять, какими судьбами оказался здесь, а попросту предложил зайти в "Зеленый ангел" и там подождать детей. Она испуганно отказывалась что-либо съесть или выпить, но Дидерих, уже не спрашивая, заказал пиво для себя и для нее.
      - За ваше здоровье! - сказал он и в ироническом выражении его лица явно сквозило воспоминание об их последней встрече в уютной гостиной пасторского дома, когда они чуть было не обручились. Кетхен то краснела, то бледнела под своей вуалью и расплескивала пиво. Она растерянно вскакивала со стула и порывалась уйти; но он загнал ее в угол позади стола и широко расселся перед ней.
      - Дети, наверное, скоро придут, - благодушно говорил он.
      Но вместо детей пришел Ядассон, он вдруг вырос перед ними и застыл на месте, точно каменное изваяние. Застыли и Дидерих с Кетхен. "Значит, все-таки правда", - подумал Дидерих. У Ядассона, вероятно, мелькнула эта же мысль; ни тот, ни другой не нашлись, что сказать друг другу. Кетхен снова завела свое - о детях и воскресных школах. Голос у нее был молящий, она чуть не плакала. Ядассон слушал ее с недовольной миной и даже не удержался от замечания, что тут ничего не разберешь, сам черт ногу сломит, - и инквизиторским взглядом уставился на Дидериха.
      - В сущности, - сказал Дидерих, - все очень просто, фрейлейн Циллих ищет здесь детей, а мы оба ей помогаем.
      - А заполучит ли она хоть одного, этого нельзя сказать, - съязвил Ядассон.
      - И от кого - тоже нельзя сказать, - ответила Кетхен.
      Мужчины поставили свои стаканы на стол. Кетхен перестала хныкать, даже подняла вуалетку и удивительно светлыми глазами смотрела то на одного, то на другого. Голос ее звучал теперь безбоязненно звонко.
      - Ну что ж, раз вы оба здесь! - сказала она, взяла сигарету из портсигара Ядассона и опрокинула в себя коньяк, стоявший перед Дидерихом. Теперь пришла его очередь диву даваться. Ядассону, видимо, второе лицо Кетхен было не в новость. Они долго перебрасывались двусмысленными замечаниями, пока Дидерих не накинулся на Кетхен.
      - Сегодня я вас узнал досконально! - крикнул он и ударил кулаком по столу.
      Кетхен тотчас же заговорила тоном светской дамы:
      - Что вы хотите этим сказать, господин доктор?
      - Полагаю, что вы не посягнете на честь дамы? - поддержал ее Ядассон.
      - Я хотел лишь сказать, - пробормотал Дидерих, - что фрейлейн Циллих мне теперь нравится больше. - Он растерянно таращил глаза. - Еще совсем недавно, когда мы едва не обручились, она мне и вполовину так не нравилась.
      Кетхен расхохоталась - расхохоталась от всего сердца. Дидерих даже не подозревал, что она умеет так смеяться. Этот смех приятно согрел его, он засмеялся вместе с ней. Ядассон не отстал, и все трое, извиваясь от хохота, крикнули кабатчику, чтобы подал еще коньяку.
      - Ну, мне пора, не то папаша явится домой раньше меня, - сказала Кетхен. - Он отправился на обход больных, он раздает им вот эти картинки. Она вытащила из сумочки две ярко раскрашенные открытки. - Возьмите на память.
      Ядассону досталась грешница Магдалина. Дидериху - агнец с пастухом. Дидерих был недоволен.
      - Я тоже хочу грешницу.
      Кетхен порылась в сумочке, но не нашла больше грешниц.
      - Придется довольствоваться овечкой, - решительно сказала она, и, взявшись под руки, все трое, - Кетхен между мужчинами, - вышли из кабачка.
      Кетхен затянула псалом, мужчины подхватили, и так, спотыкаясь и отклоняясь то к одной стороне улицы, то к другой, они тащились по скудно освещенной Геббельхенштрассе. На первом же углу Кетхен объявила, что ей нужно торопиться, и нырнула в переулок.
      - Прощай, овечка! - крикнула она Дидериху, который порывался догнать ее.
      Ядассон крепко держал его и, заговорив вдруг голосом блюстителя государственного порядка, стал внушать, что все это не больше, чем безобидная шутка.
      - Заявляю вам, что тут нет ни малейшего повода к недоразумению.
      - Мне и в голову не приходит усматривать тут недоразумение, - сказал Дидерих.
      - И если бы, - продолжал Ядассон, - семья Циллих предпочла меня другим и пожелала вступить со мной в родственные отношения, сегодняшний эпизод меня нисколько не смутил бы. Долгом своим почитаю сказать об этом.
      - Уверяю вас, - ответил Дидерих, - что сумею оценить ваш корректный образ действий.
      И оба, щелкнув каблуками, обменялись крепким рукопожатием и расстались.
      Прощаясь, Кетхен и Ядассон подмигнули друг другу, и Дидерих нисколько не сомневался, что оба сейчас же вернутся в "Зеленый ангел". Он расстегнул пальто и выпятил грудь, чувствуя прилив гордости: ему удалось вовремя заметить коварную западню и избежать ее, не нарушая кодекса приличий. Ядассон вызывал у него теперь некоторое уважение и даже симпатию. Он и сам вел бы себя точно так же. Мужчинам нетрудно понять друг друга. Но она! Пасторская дочь, преобразившаяся в распутную женщину, это второе обличье Кетхен, эта опасная двойственность, столь далекая от простодушной честности, которую Дидерих ощущал в глубине собственного сердца, потрясли его, будто он заглянул в омут. Дидерих застегнул пальто. Значит, кроме бюргерского мира, в котором живет теперь господин Лауэр, есть еще и другие миры...
      Громко сопя, он сел за стол. Он был так мрачен, что все три женщины ужинали в полном молчании. Фрау Геслинг набралась храбрости и спросила:
      - Тебе сегодня ужин не по вкусу, дорогой мой сын?
      Вместо того чтобы ответить, Дидерих напустился на сестер.
      - К Кетхен Циллих извольте забыть дорогу! - Сестры с изумлением посмотрели на него, а он покраснел и выпалил в сердцах: - Это погибшее создание!
      Но они только скривили губы, и как ни шумел он, как ни старался пронять их страшными намеками, сестры не очень-то пугались.
      - Ты, вероятно, говоришь о Ядассоне? - равнодушно спросила Магда.
      Дидерих отпрянул. Видно, все женщины одним миром мазаны, одной ниточкой связаны... И Густа Даймхен тоже! Она уже однажды заводила об этом разговор. Он вытер взмокший лоб.
      - Если у тебя были серьезные намерения насчет Кетхен, ты напрасно нас раньше не спросил.
      Дидерих, защищая свое мужское достоинство, с такой силой оттолкнул от себя стол, что мать и сестры взвизгнули. Он не допустит, чтобы его подозревали в чем-либо подобном, кричал он. Еще не перевелись, надо надеяться, порядочные девушки. Фрау Геслинг дрожащим голосом уговаривала его:
      - Стоит лишь взглянуть на твоих сестер, дорогой мой сын.
      И Дидерих в самом деле взглянул на них; прищурился и впервые, не без страха в душе, подумал, что, в сущности, ничего не знает о жизни этих двух созданий, своих сестер...
      - Что там говорить! - решительно отмахнулся он. - Вас просто нужно покрепче держать в руках. Своей жене я спуску не дам.
      Девушки, улыбаясь, переглянулись, и Дидерих испугался - он подумал о Густе Даймхен: не ее ли они имеют в виду? Ни одной нельзя верить. Он видел перед собой Густу, ее белокурые волосы, ее полное, розовое лицо. Вот она раскрывает пухлые губы и высовывает ему язык. Совсем как Кетхен Циллих, когда она крикнула ему: "Прощай, овечка!" Густа, которая так похожа на Кетхен, с высунутым языком и полупьяная, ничем бы от нее не отличалась!
      - Кетхен круглая дура, - сказала Магда, - но если без конца приходится ждать и никто не является, то ее можно понять.
      - Ты на кого это намекаешь? - немедленно отреагировала Эмми. - Если бы Кетхен захотела удовольствоваться каким-нибудь Кинастом, она давно уже не ждала бы.
      Магда, гордая сознанием своего успеха, выпрямилась и промолчала.
      - Да и вообще! - Эмми отбросила салфетку и встала. - Не понимаю, как ты можешь сразу же поверить тому, что болтают насчет Кетхен мужчины? Это отвратительно! Неужели нам нигде нет защиты от безобразных мужских сплетен?
      Кипя негодованием, она забилась в угол дивана и раскрыла книгу. Магда только плечами пожала. А испуганный Дидерих тщетно искал повода спросить: может быть, и Густа Даймхен тоже?.. Ведь свадьба ее все откладывается...
      - Бывают положения, - изрек он, - когда утверждать что-либо не значит сплетничать.
      Тут Эмми отшвырнула от себя книгу.
      - А хотя бы и так! Кетхен делает, что ей вздумается! Мы, девушки, тоже вправе пожить в свое удовольствие. И пусть радуются мужчины, если после этого им еще удается жениться на нас.
      Дидерих встал.
      - Таких разговоров я в своем доме не потерплю, - сказал он серьезно и до тех пор сверлил глазами Магду, пока та не перестала смеяться.
      Фрау Геслинг принесла ему сигару.
      - Я уверена, что мой Дидель на такой девушке не женился бы. - И она, как бы успокаивая, погладила его.
      Подчеркивая каждое слово, он сказал:
      - Я не могу себе представить, мама, чтобы немец, истинный немец, когда-либо согласился на нечто подобное.
      - О, далеко не все такие идеалисты, как мой дорогой сын, - польстила она ему. - Для многих материальный интерес превыше всего, и в придачу к деньгам они готовы взять и многое другое, о чем болтают люди. - Под повелительным взглядом Дидериха она продолжала боязливо лопотать: - Взять, к примеру, Даймхена. Господи боже, он умер, и теперь ему все это безразлично, но в свое время толков было много. - Сейчас уже все трое не сводили с нее настойчиво-вопрошающих глаз. - Ну да, - пояснила она робко, - я говорю об истории с фрау Даймхен и господином Буком. Ведь Густа родилась раньше времени.
      После этих слов фрау Геслинг пришлось поспешно ретироваться за экран перед камином, так как брат и сестры одновременно ринулись к ней.
      - Вот так новость! - воскликнули Эмми и Магда. - Расскажи поподробней!
      Но Дидерих расшумелся. Он требует немедленно прекратить эти бабьи сплетни.
      - Мы же слушали твои мужские сплетни! - кричали сестры, пытаясь оттащить его от экрана.
      Мать, ломая руки, смотрела на эту рукопашную схватку.
      - Я же ничего не сказала, дети! Но только тогда все кругом это говорили, да и господин Бук ведь подарил приданое фрау Даймхен.
      - Значит, вот откуда все берется! - воскликнула Магда. - Вот они, дядюшки, оставляющие наследство! Вот откуда позолоченные сумочки!
      Дидерих взял под защиту наследство, полученное Густой.
      - Оно из Магдебурга!
      - А жених? - спросила Эмми. - Жених тоже из Магдебурга?
      Внезапно все умолкли и, точно оглушенные, переглянулись. Эмми притихла, вернулась на диван и снова взяла в руки книгу. Магда принялась убирать со стола. Дидерих подошел к экрану, за которым пряталась фрау Геслинг.
      - Видишь, мама, что получается, когда распускают язык? Ты ведь не хочешь сказать, что Вольфганг женится на собственной сестре?
      Из-за ширмы, словно из бездны, донесся плаксивый голос:
      - Я тут ни при чем, мой дорогой сын! Я и думать забыла об этой старой истории, да и кто знает, сколько тут правды. Теперь уже ни одна живая душа не помнит об этом.
      - Но старик Бук помнит! - не отрываясь от книги, бросила Эмми. - Он-то знает, откуда берет теперь деньги для сына.
      А Магда сказала, заслоняясь скатертью, которую складывала:
      - Всякое бывает.
      Тут Дидерих воздел руки, точно взывая к небу о помощи. Но он вовремя подавил одолевавший его ужас.
      - Куда я попал? В разбойничий вертеп? - деловито осведомился он и, выпрямившись, твердым шагом направился к двери. На пороге он обернулся. Конечно, не в моих силах помешать вам растрезвонить по городу вашу очаровательную новость. Что до меня, то я всем объявлю, что не имею с вами ничего общего. В газетах напечатаю. - И он вышел.
      Ему не хотелось в погребок, и он, сидя в одиночестве у Клапша, задумался о мире, в котором происходят такие ужасы. В белых перчатках, разумеется, их не одолеть. Для того, кто захочет вырвать у Буков их позорную добычу, любые средства хороши.