Иллюзион

«Мы идем на смерть, — подумалось Мирославу. — Нас разорвут клыки и когти, если не прикончат пули». Он вспомнил собаку.

Этого бездомного пса прикармливал Шелест, когда они жили у него на квартире, еще до ограбления банка. Перед тем как съехать с квартиры и отправиться в бега, Шелест купил для дворняги батон колбасы. Кусочки сала сливались по цвету с грязным снегом, и казалось, что ломтики колбасы, исчезающие в пасти торопливо глотающей собаки, изрешечены пулями.

«Ты знаешь, что такое межвидовая конкуренция? — спросил Шелест, сидя на корточках и почесывая пса за ухом. — Биологию в школе учил? Когда-то человек и дикая собака были конкурирующими видами. Вели борьбу за выживание. В такой борьбе убийство было естественно и оправданно».

Он достал пистолет.

«Ты что, сдурел? — воскликнул Мирослав. — Хочешь застрелить пса? Зачем?!»

«А теперь наши с собаками, да и со всей живой природой отношения сменились на доминирование, — продолжал Шелест. — Мы — доминирующий вид. Мы решаем, кому жить и питаться объедками, кому утонуть в ведре, а кому пойти на колбасу. Или на чучело для музея. Истребление животных не считается убийством, потому что у нас есть на это право. Право доминирующего вида. Ну что, Бобик, все съел?»

Пес облизнулся и ласково посмотрел на Шелеста в надежде получить еще.

«Мы берем на себя право распоряжаться жизнью представителей других видов, — сказал Шелест. — У этого пса сломана лапа и вылезает шерсть; он не доживет до конца зимы. Я имею право решить его судьбу. И я считаю, что милосерднее будет убить его сейчас».

Прежде чем Мирослав успел что-либо сказать, Шелест застрелил собаку. Четырехногая фигура отпечаталась в снегу, струйка крови протянулась из раскрытой пасти к парному пятну канализационного люка.

«Какая же ты сволочь! — сплюнул Мирослав. — Ты лишил его шанса выжить».

«Может быть, — ответил Шелест. — А может, и не было у него никакого шанса. В любом случае, это была всего лишь собака. Ты никогда не думал, что на планете могут существовать два доминирующих вида? Две разновидности людей, например. Как сапиенсы и неандертальцы. Тогда нам пришлось бы вспомнить о законах межвидовой борьбы. Съешь или будь съеденным. Что, по-твоему, легче: застрелить пса или человека?»

Мирослав не ответил. Шелест посмотрел ему в глаза.

«Я хотел всего лишь модернизировать хомо сапиенса, а Меченов хочет вывести совершенно иную породу. Если завтра мы встретимся с новой расой существ, стоящих на иной ступени эволюции, чем мы — пусть даже внешне похожих на нас, — нам придется убивать. Без жалости и раздумий. Иначе они станут доминирующим видом. А мы станем — всего лишь собаками».

Мирослав осмыслил эти слова много позже, когда шел через город с дробовиком в потных ладонях, разыскивая Шелеста. «Для них, Новых Людей, которые модифицировали себя, — подумал он, — для них мы собаки. Но и они для нас — тоже».

* * *

Телебашня была освещена бледными, как щупальца глубоководного спрута, лучами прожекторов, установленных по периметру площади. Славе и Тихону предстояло преодолеть пятьсот метров по залитому белым призрачным светом заснеженному газону, минуя несколько рядов деревьев и заграждений из металлической сетки.

На белом полотне, напоминавшем засохшее молоко на дне кастрюли, чернели спины стражей порядка, оцепивших башню, и отражались красно-синие вспышки пульсирующих огней автомобильных мигалок. Радужно светились отражатели на бамперах машин, и тускло поблескивали плексигласовые щиты и забрала шлемов на людях. У подножия башни суетились темные фигурки, которые были так же неприметны, как муравьи в лесной чаще — пока не вглядишься в залежи опавшей хвои по краям тропинки, не увидишь движения крохотных бойцов.

Лишенный поддержки армейских соединений, которые так и не были введены в центр города, полицейский осназ начал штурм телецентра своими силами. Нижние этажи башни скрывались в облаках дыма и газа, которые таяли сизыми завитками в ночном воздухе, от входов доносился надтреснутый звон разбитого стекла, хлопающие, как детские петарды, разрывы шоковых гранат и протяжные завывания «муллы» — ультразвуковой глушилки, теребящей слух где-то на пределе слышимости, с внезапными провалами в беззвучный, но ощутимый брюшным прессом гиперзвук хаоса и паники.

Мирослав и Шелест прошли сквозь оцепление, как уличный свет сквозь щели в жалюзи, оставив лишь растерянность и головную боль десятку оглушенных солдат. «Быстрее!» — не открывая губ, произнес Шелест, и они побежали, догоняя штурмовую группу, входившую в здание под вой сирен и выстрелы.

Под фильтрующим чрезмерно ярким для многократно увеличивших световоспримчивость глаз слоем псевдооптики контактных линз, мерцавшим тоненькой строчкой электронных данных, на сетчатке у Мирослава отпечатывалась почти черно-белая, но четкая до мельчайших деталей картина. Поступая через глазной нерв в мозг, она складывалась с другой картиной — лабиринтом малиновых, белых, голубых, малахитовых нитей, пучками скручивающихся и завивающихся, устремляющихся из одного узла в разные стороны или, наоборот, сходящихся в одной точке. Картину визуального обоняния дополнял видеослух — уловленные эхолокатором отражения ультразвуковых волн, которые воспринимались как упругие колеблющиеся поверхности сферической формы, более или менее выпуклые и интенсивно вздымающиеся и опадающие там, где отражения указывали на движущийся объект. Это объединенное трехвидение, вкупе с возможностью заглянуть в спектр излучения вне пределов оптического ряда, расцвечивало действительность нереальными фантасмагорическими цветами, вызывая воспоминания о сеансах психоделических галлюцинаций. Все это позволяло получить такую картину мира, в которой ни один объект и ни одно существо, ни одно движение или же нечто, находящееся в состоянии покоя, не могло остаться незамеченным.

Поэтому Мирослав увидел раньше оснащенных приборами ночного видения спецназовцев, как выныривают из газового облака четыре фигуры, несущиеся навстречу полицейским штурмовикам. Затянутая в черное трико смуглокожая женщина с прической альбиноса оплела себя ореолом змеящихся молний, соскальзывающих с кончиков пальцев — наэлектризованный воздух шипел, быстрые, как фотовспышка, и яркие, как вольтова дуга, разряды пронзали одного за другим неповоротливых солдат. Крылатая черная тень человека-нетопыря лишь на короткие мгновения затмевала собой свет прожекторов, чтобы, оторвав от земли солдата, бросить его обратно уже бездыханным трупом. Волосатый оборотень с повадками волка и полуметровыми когтями рвал врагов в рукопашной, неуязвимый для простых пуль, плющившихся об кевларовую шкуру. А облаченный в стальные латы человек с телом робота и лицом-маской просто крошил все вокруг из пулемета, купаясь в снопах искр, которые высекал из его доспехов ответный огонь.

«Ненавижу комиксы!» — подумал Мирослав, с отвращением глядя на фигуры мутантов, будто сошедших со страниц современного лубка.

Вместе с Шелестом они добежали до подножия башни, окунувшись в ее огромную тень, когда в рядах спецназа была проделана заметная брешь и оставшиеся в живых солдаты начали отступать, уже не веря в способность своих автоматов остановить беспощадных мутантов. Шелест на бегу полоснул по правой руке от локтя к кисти бритвоподобными ногтями, и рукав распался на полоски ткани, закрутившиеся вокруг потерявшей свою первоначальную форму руки. Нижняя часть предплечья отвисла прозрачным мешком с кожистыми стенками — в его полости колыхалась зеленоватая жидкость, в которой плавали какие-то существа. Подчиняясь мысленному приказу Шелеста, жидкость забурлила, и число копошащихся в ней личинок начало стремительно увеличиваться.

Смешавшись с терпящими поражение спецназовцами, Шелест проскользнул вперед, соединив в единое длинное и стремительное, как бросок леопарда, движение свой выход на линию стрельбы и два прицельных выстрела по заигравшейся с визуальными эффектами женщине и пикировавшему Бэтмэну. Гигантский нетопырь рухнул вниз и покатился бесформенным комом по асфальту, а Повелительница Молний повалилась на землю, скорчившись в судорогах и издавая пронзительные, как крик раздавленной мыши, вопли. Ее тело покрылось сплошной паутиной из золотистых искорок, которые перетекали с места на место, стремительно скользя по туловищу и в доли секунды превращая его в сочащийся сукровицей кусок гниющего мяса — биопулемет Шелеста был заряжен миллионами инфузорий-ксенофагов, способных моментально разлагать любую органику, кроме тела своего хозяина.

Росомаха, человек-оборотень, прыгнул на Шелеста, выпустив из верхней челюсти изогнутые кинжалы клыков, и они вдвоем покатились по земле, соединившись на мгновение в один комок отчаянной ненависти и пылающего, как ацетиленовый факел, желания уничтожить противника. Но Шелест вскочил на ноги, будто и не падал, запахнув небрежным движением изорванные в клочья полы шинели. Оборотень попытался подняться на руках — ноги отказались ему повиноваться — и завалился на бок; позвоночник у него был перебит в двух местах, живот спазматически подергивался, а из разверзнутой пасти хлестала темная, чернеющая на обросших шерстью губах кровь. Шелест поднял оружие, и волкодлак захлебнулся собственным криком, раздирая в агонии свое тело чудовищными когтями, уже побуревшими от крови убитых спецназовцев.

Оставался боевой робот, и Мирослав понял, что надлежит выступить ему. Он поднял перед собой руку ладонью вперед и побежал навстречу звездообразной вспышке и застрявшему на высоких частотах пулеметному стрекоту. Образовавшийся в ионизированном воздухе под действием вживленного в ладонь излучателя плазменный контур превращал в пар летящие навстречу осиной стаей пули. Не предвидя своего поражения, Робокоп продолжал стрелять, пока Мирослав не подбежал вплотную и не выплеснул на противника скопившийся в зобу самовоспламеняющийся состав, выработанный драконьими железами, проросшими в горле. Доспехи робота, облитые жидким пламенем, стали таять, как проеденная молью ветошь, рассыпаясь на глазах металлическим пеплом, лишь голова, охваченная струями взвившегося вверх огня, сохраняла неподвижность восковой маски, даже начав чернеть и обугливаться.

Пройдя мимо поверженных мутантов, Стих и Шелест скользнули в занавешенный дымом вестибюль телецентра, стремясь поскорее уйти от ошеломленных спецназовцев, которые могли начать стрелять им в спину. Миновав не оказавшую на них никакого эффекта газовую завесу, коммандос сменили тактику — Мирослав вышел вперед, а Шелест, как более опытный, прикрывал его сзади — так они действовали в виртуальной среде боевого симулятора, на котором час назад прогоняли свою операцию. Теперь им даже не требовалось говорить — их мысли текли в одном русле и были синхронизированы с точностью до движения руки или головы. Тем удивительнее было для Мирослава услышать человеческий голос там, где он ожидал лишь вопли монстров.

— Зачем вы пришли? Это не ваша битва, — сказали стены огромного пустого вестибюля, в котором невнятно серел потолок с пустыми глазницами круглых ламп и крался над полом туман парализующего газа.

В темноте, рассеянной лишь светом прожекторов, стоявших на площади, вестибюль казался пустым, как выеденное яйцо. Но голос, глухой, отраженный от стен, шел из каждого угла, заставляя осторожно переступать ногами, прислушиваясь к звукам собственных шагов.

— Это Меченов, — одними губами сказал Шелест, пытаясь предостеречь Мирослава. — Он хочет отвлечь нас. Не обращай внимания.

— Зачем? Разве вы не понимаете, что мы боремся за одно дело? Вам могут не нравиться мои методы, но я хочу того же, чего и вы, — падения Иллюзиона. И я могу этого добиться не через десять или двадцать лет, а прямо сейчас. Просто не мешайте мне, — продолжал увещевать голос, принимая то угрожающие, то просительные интонации.

Неожиданно потолок начал падать, и Мирослав в доли секунды распознал, что это сеть, сплетенная из серых веревок, опускается на них с Шелестом. Они побежали, но сеть накрывала всю площадь вестибюля, убежать из-под нее было невозможно, и оставалось только стрелять, жечь, резать, прижавшись спина к спине, эту паутину, которая свивалась вокруг обугленными жгутами, тщась оплести, задушить, спеленать. Они чувствовали физическую опасность, исходившую от извивающихся серых нитей, — те выделяли яд, способный уничтожать органику, как это делали крошечные живые пули из биопулемета Шелеста. В какой-то момент разорванная в клочья, местами прожженная паутина свилась в большой тугой шар, из которого оформилось существо, отдаленно напоминавшее человека.

Человек-паук заскользил вокруг бойцов, с легкостью перебрасывая свое мешкообразное тело на мохнатых суставчатых лапах между полом и потолком; его хищная пасть плевалась струями клейкой слюны, которые оставляли длинные выжженные следы на полу вестибюля. Шелест и Мирослав бросились в разные стороны, лавируя, ныряя и уворачиваясь от выстреливающих в их сторону нитей, почти незаметных в обычном видеодиапазоне, но ядовито светящихся в спектре ультраволнового излучения; встроенное оружие генкоммандос отвечало вспышками выстрелов, осыпая стены и потолок дождем мерцающих золотых пылинок.

Монстр — привратник Меченова — не смог сопротивляться двоим воинам, действовавшим как единое целое. Загнав паука в угол, Мирослав (в предплечье у него был встроен тот же живой пулемет, что и у Шелеста) пару раз быстро сжал кулак, стимулируя деление инфузорий в протобульоне внутри мышечного мешка, вытянул руку в сторону противника и почувствовал, как открывается отверстие в ладони и как спазм сжимает руку, заставляя ее одеревенеть на то мгновение, пока мышцы выдавливают наружу порцию одноклеточных людоедов.

Миг — и комок светящихся амеб с негромким чмоканьем выскакивает из руки и попадает точно в паука, тут же рассыпавшись по его телу и охватив жертву словно ячеистой сетью, непрерывно перетекающей с места на место — с одного участка плоти на другой, чтобы пожрать его, превратив в лужу межклеточной жидкости.

Паук кричал в ультразвуковом диапазоне, так что все обычные люди в радиусе полукилометра оказались в полуобморочном состоянии. Тело монстра развалилось на отдельные червеобразные комки, которые попытались расползтись в разные стороны, но ксенофаги сделали свое дело раньше — паук превратился в бесформенную груду почерневшей слизи. Мирослав приблизился и посмотрел вблизи на одну из инфузорий, попавшую на неорганическую поверхность, — она извивалась, напоминая крохотную личинку, обрамленную ресничками; ее приятный золотистый цвет и внешняя безобидность создавали обманчивое впечатление живой игрушки. Мирослав вздрогнул и ощутил приступ тошноты — его собственная рука показалась ему чужой и опасной, заслуживающей отторжения.

— Идем, дело еще не сделано, — спокойно сказал Шелест. — Меченов будет разговаривать с нами через своих монстров, с которыми он скорее всего поддерживает телепатическую связь. Мы должны его остановить, иначе люди в ужасе отшатнутся от каких бы то ни было способов использования генных технологий. Благодаря Меченову путь к спасению человечества будет навсегда утрачен. Этого нельзя допустить. Идем.

— Остановить — значит уничтожить? — спросил Мирослав.

— Скорее всего, — кивнул Шелест и, уловив колебания Стихеева, добавил: — Не стоит бросать дело на полпути, иначе зачем вообще было ввязываться?

— Ты знаешь, пожалуй, я действительно зря пошел с тобой, — сказал тихо Мирослав. — Этот кошмар... я не готов к нему. Монстры, которые были людьми, люди, которые, как мы, скорее являются монстрами... Это страшно. И хочется просто уйти и спрятаться. Я не готов к тому, чтобы смотреть в лицо таким вещам.

— Слушай, я тебя ни разу ни о чем не просил, — сказал Шелест. — Но сейчас я прошу: помоги мне. Помоги добраться до Меченова, а потом делай, что хочешь. Один я могу не пройти, а в этом деле не может быть осечки — мы обязаны победить ради всех людей на Земле. Помоги мне.

— А может быть, тебе просто нужна мотивация? — усмехнулся Мирослав. — Если рядом не будет нормального человека, то ты с твоей извращенной психикой не захочешь пальцем о палец ударить. Ладно, идем. Будь что будет, но мы пройдем этот путь до конца.

— Все-таки чему-то ты научился, — улыбнулся Шелест.

И они пошли по бесконечной лестнице, через этажи, наводненные монстрами, от человекоподобных гибридов, находивших аналоги в мифологии, до тошнотворных созданий из фильмов ужасов. Фантазии уличных братков и солдат удачи, нанятых Меченовым, хватало лишь на копирование наиболее эффектных образцов хоррора. При этом они зачастую пытались использовать огнестрельное оружие, а на чудовищные торсы, украшенные щупальцами и отростками, натягивали бронежилеты.

Мирослав и Шелест прорывались вверх по лестнице, распыляя всю органику на своем пути, сжигая и кромсая то, что еще сопротивлялось и ползало. В одной из комнат их встретил русский богатырь с мечом и палицей, на плече которого росли две змеиные головы. Их шеи были похожи на черные шланги; одна голова излучала ионный пучок, прожигавший насквозь даже внешнюю стену башни, вторая глушила направленным низкочастотным импульсом, от которого внутренние органы Мирослава едва не разорвались; у него создалось впечатление, будто он побывал под гидравлическим прессом.

В другой комнате оказалась Царевна-лягушка, которая отрыгнула свой желудок, превратившийся в гигантский пузырь; он прыгал по комнате с утробным хлюпаньем, расплескивая ядовитый желудочный сок. Вариации на тему изрыгающих кислоту инопланетных тварей и древнегреческих химер встречались на каждом шагу, и все это Шелест и Мирослав уничтожали — быстро, методично и безжалостно. В живой комнате, внутренность которой мимикрировала под обычный интерьер, они едва не попались, когда со всех сторон из стен, пола и потолка потянулись щупальца со смертельно ядовитыми стрекальными железами на концах. Бойцов спасла только молниеносная реакция Шелеста, который швырнул себе под ноги биогранату.

Это оружие представляло собой мускульный мешок с железами интенсивной секреции, подавлявшими любой запах, а также частично маскирующими инфракрасное излучение. На какое-то мгновение Шелест и Мирослав перестали существовать для лишенной обычного зрения живой комнаты; а секунду спустя их аннигиляторы уже разрывали внутренность медузообразного существа, разлетающегося бесцветными, как подтаявший студень, брызгами. Счет уничтоженных мутантов пошел на вторую сотню.

Людей-невидимок они определяли просто — система трехвидения была настроена на поиск аномалий, и как только обнаруживался объект, который не был заметен в одном из диапазонов зрения, тут же срабатывала обратная связь, вызывавшая появление светового контура на сетчатке. В минуты кратких передышек Шелест рассказывал армейские анекдоты, цинично разбрасывая носком ботинка ошметки плоти, или же вкалывал себе и Мирославу энергетические инъекции.

Ночь длинных хромосом подходила к концу; за окнами башни серело небо, местами раскрашенное отблесками пожаров. Каким будет город в новом дне, трудно было сказать. Но его наверняка ждали перемены.

\Cruciatus

• OF 10 05 0Е 0D 09 0Е 04 06 0F 12 01 04 09 06 06 05 12 05 0Е 14 16 09 05 17

• 01 0Е 04 0Е 0F 14 08 09 0Е 07 05 ОС 13 05 0D 01 14 14 05 12 13 00 00 00 00

Бесконечная лестница вывела на новый ярус. Здесь было почти пусто, и только один силуэт стоял посреди комнаты, хорошо заметный во всех сенсорных областях. Стремительно и текуче Мирослав с Шелестом заскользили по комнате, охватывая фигуру с двух сторон. Но человек — а это был обычный человек — даже и не думал сопротивляться. Он только откинул волосы с лица и посмотрел в глаза вошедшим, сначала Шелесту, затем Мирославу.

— Виктория? — спросил Стихеев. — Вика...

Он был растерян настолько, что даже утратил свою готовность к борьбе, заряжавшую его кровь на протяжении последних часов. Где-то на грани сознания взвыли аварийные триггеры нервной системы — нельзя расслабляться, это слишком похоже на ловушку! Краем глаза он увидел, как Шелест обшаривает цепким взглядом углы комнаты, выискивая засаду.

— Вот мы и встретились, — сказала Виктория своим бархатным голосом, и Мирослав понял, что узнает этот голос, и эти тонкие губы, и изгиб бровей, точеную фигуру и гриву волос цвета воронова крыла — узнает, как будто их последняя встреча в виртуале была только вчера. Усилием воли он вызвал в памяти бледное, помертвевшее лицо с закрытыми глазами в темных пятнах впадин, какой он видел ее в больничном боксе, но это воспоминание поблекло перед тем, что он видел теперь.

— Вот мы и встретились. Ты помнишь меня еще, Тихон? — спросила Виктория чуть насмешливо. — Помнишь, как мы проводили время вместе, пока нас не разделил твой закоснелый консерватизм?

Мирослав перевел взгляд на Шелеста. Тот стоял неподвижно, глядя застывшим взглядом в глаза Виктории. Лицо его постепенно менялось — по мере того, как Вика вспоминала какие-то эпизоды их совместной жизни — менялось, плыло, словно тающая свеча, глаза исходили слезами, и все это без единого звука. Мирослав долго не верил в реальность происходящего, ведь он привык видеть Шелеста эмоционально неуязвимым, пока не заметил, как наливается неестественной бледностью лицо Тихона, как краснеют глаза и бескровные руки с сеткой багрово-синих вен тянутся к собственному горлу.

«Она же убивает его! — вспыхнуло в голове у Мирослава. — Убивает словами! Это какое-то телепатическое оружие!» Он подскочил к Вике, неловко занес руку, потом еще раз взглянул на Шелеста — и ударил. Наотмашь.

Сидя на полу, Виктория откинула волосы и взглянула на Славу с обидой, стоявшей омутами горечи в темных глазах. На подбородке у нее расплывался синяк, и опухла губа, придав такое жалкое и беспомощное выражение красивому лицу.

— Как ты мог! — сказала она с надрывом. — Ты, хороший парень, ударить женщину! И из-за кого! Из-за этого морального урода, твоего «благодетеля»! Ты вспомни, что он сделал для тебя! И я скажу тебе, что и для меня он старался не меньше, старался так, что превратил мою жизнь в кошмар! Вот почему я ушла от него! А с тобой мы даже не встречались — как ты можешь судить меня?

— Как не встречались? — удивился Мирослав. — А клуб? Ты помнишь, как он назывался? «Ночная...»

— «Ночная бабочка»? — повела бровями девушка.

— «Ночная мимоза», — мрачно закончил Мирослав. — Ты не настоящая Вика.

— Убей ее, — простонал Шелест.

— Что? — Мирослав обернулся к Тихону.

Тот уже вставал с колен. И прежде чем Мирослав успел ему помешать, Шелест поднял свой биоаннигилятор и выстрелил. И тут же закрыл Мирославу лицо ладонью и отвернулся сам. Но закрыться от страшного истошного крика они не смогли, и крик этот, наматывающий душу на железные крючья и тянущий ее из тела, режущий совесть, как пилит горло ржавая пила, вонзающий иглы в уши, глаза, мозг и еще глубже, в растерзанный разум, этот крик пригвоздил их к полу. Мирослав обнаружил себя стоящим на коленях и держащимся за Шелеста, который скорчился рядом, хрипло дыша.

— Это был клон, да? — простонал Мирослав. — Созданный Меченовым, чтобы нас остановить?

Шелест оперся на плечо Стихеева и встал.

— Это была Вика, — ответил он. — Настоящая. Она использовала генконструктор, как и Меченов. И стала Новым Человеком. А я остался старым — и не был ей больше нужен. Они считают, что обычные люди, оставшиеся в ублюдочном загоне низкой морали и грязной совести, годятся лишь в ассенизаторы и кладовщики былых чувств. Идем, убьем к дьяволу всех этих Новых! Пусть я буду проклят за то, что предал свою веру, — пусть, я все равно сделаю то, что должен. Ты со мной?

Мирослав медленно поднял свой биопулемет, нацеливая его в спину Шелесту.

— А кто же лежит в больнице? — спросил он хриплым, срывающимся голосом.

— В больнице осталась Вика номер два. Я пытался воссоздать ее... неудачно. Ускоренная репликация все испортила. Именно с образом неудавшегося клона ты и встречался в виртуале. Не с этой, — он кивнул на разложившиеся останки. — Для меня она умерла еще давно. А теперь, когда она встала на сторону Меченова, она не оставила мне выбора. Да ты посмотри, посмотри на нее.

Преодолевая отвращение и страх, Мирослав повернул голову и взглянул на то, что осталось от Виктории. Сквозь побуревшие хлопья растаявшей плоти и шелуху отслоившейся кожи серебрились тонкие трубки металлизированных костей и светились в радиоактивном спектре растекшиеся по полу лужицы лимфы.

— Глубокая перестройка организма, — выдохнул Шелест. — Боевая модификация. Она могла бы разорвать нас голыми руками, но слишком понадеялась на свою псионическую силу и неуязвимость для обычного оружия.

Он обернулся к Мирославу.

— Этот путь надо пройти до конца, куда бы он ни вел. Потому что сворачивать поздно. Ты обещал помочь мне. Отвернувшись сейчас, ты ничего не спасешь — ни жизнь свою, ни совесть, ни разум, который жаждет ответов. Идем.

Мирослав медленно опустил оружие и пошел вслед за Шелестом. Он ничего не сказал и не оглянулся. Впереди их ждал последний ярус — смотровая площадка, на которой находился штаб Меченова.

\Tower.fall

• Nothing to say. Read carefully and remember me in your dreams

Вкус крови во рту — это когда прокушена губа, и соленым нектаром смачивает язык гемоглобиновая смесь, вытекающая из твоего тела. Вкус крови в голове — это когда твоя совесть бьется, как пригвожденная к доске птица, и из ран ее сочится горький яд раскаяния. Его капли горячи и жестоки — падая в израненное сознание, они способны отравить его самопрезрением или же наполнить упоением яростной ненависти ко всему окружающему.

Когда боевики Меченова напали на нас с Шелестом, я превратил сжигающий меня изнутри огонь мучительного озлобления в оружие, выплеснув его на людей, которые пытались убить меня. С мстительной жестокостью я бросился в бой, уничтожая существ, смотревших на меня сквозь стекла прицелов, и запульсировала ощущением садистской радости незримая пуповина, соединявшая нас с Шелестом; нас, разделивших на двоих боль и сомнение, унижение и презрение к самому себе и ненависть к тем, кто считает себя выше того, чтобы быть просто людьми, мечущимися в лабиринте эмоций, страдающими, ошибающимися, раскаивающимися. Эта линия совести спаяла нас крепче, чем горн и наковальня страшного боя, сквозь который мы прорывались к нашей — одной на двоих — цели.

Боевики, бросившиеся на нас на последнем уровне, были в прозрачных, словно вытканных из тонкого шелка, одеждах, подчеркивающих совершенство генетически спроектированных фигур. Но у них не было лиц — только очерченные безразличной решимостью рты и глаза, лишенные век — их заменяли роговые выросты, глянцевито блестевшие в свете раннего утра, пробивавшемся сквозь разбитые стекла смотровой галереи. Солдаты Меченова сражались с неистовством прирожденных воинов, сноровкой и эффективностью универсальных солдат, и с соразмерностью, выдававшей присутствие высшего разума, который направлял эту живую стаю на беспощадных, но не всемогущих генкоммандос.

Сонмом воителей руководил синекожий и многорукий мутант, с благостно-веселым лицом Кришны и ощерившимися иглами стволов автоматами в руках. Сквозь вихри ядовитых выбросов и трассы пуль, сквозь дым и безмолвные крики умирающих боевиков прорвался Шелест, сметая со своего пути разумную органику с холодной беспощадностью выводящего компьютерную заразу антивируса, и проложил дорогу мне.

И я добрался до многорукого бога, через вспышки выстрелов, рвущих слух — звуковыми волнами и тонкую ткань рубашки — стальными носами пуль; добрался, чтобы принести ему свое дыхание, полное всесжигающей любви к сверхчеловеку, посмевшему считать себя выше других людей. Драконья железа в горле сработала в последний раз и отмерла, наполнив гортань неприятным жжением и сухой колкой болью. Для Кришны-автоматчика подобные мелочи были несущественны, ибо его останки расползлись в языках танцующего пламени, язвя запахом коллапсирующей плоти обонятельные нервы тех, кто еще был способен чувствовать.

Утратив своего духовного наставника, воины-кришнаиты потеряли способность координировать действия и были растерзаны Шелестом и мною с такой же легкостью, с какой слаженный дуэт форвардов «Реала» побил бы разрозненную защиту дворовой команды. Когда все было закончено, я оглянулся в недоумении — по ощущениям, бой не должен был кончиться так скоро. Казалось, что решающая схватка все еще остается впереди.

— Все, мы прошли последний рубеж охраны, — сказал Шелест. — Вот и Меченов, видишь его?

Возле разбитого окна смотровой галереи сидел, подставив лицо резкому ветру, врывавшемуся сквозь пустую раму, черноволосый человек в белых одеждах. Мы подошли к нему.

Меченов был причесан и гладко выбрит, лицо его дышало молодостью, спокойствием, уверенностью. На щеке белел небольшой шрам, которым владелец, судя по всему, гордился. Меченов не смотрел на нас, сидя на скрещенных ногах. Белая ткань его кимоно топорщилась жесткими углами многослойного хлопка. Издалека веяло свежестью от одежды и человека. Оружия при нем не было видно.

— Вы все-таки пришли, — сказал он спокойно. — Уничтожили мою охрану, поднялись сюда. Настолько сильно хотели сорвать мои планы? А какое вы вообще имели право вмешиваться в них?

— Ты поступаешь неправильно, — неожиданно мягко ответил Шелест. — Для меня, как для человека, многие годы делившего с тобой сокровенную цель, этого достаточно. Ты предал нашу идею; для меня ты больше не существуешь.

— Как Виктория? — усмехнулся Меченов. — Ты убил ее только потому, что она разлюбила тебя?

— Она пыталась убить меня. По твоему приказу.

— Это не так, — возразил Меченов. — Но я не стану пытаться тебя в этом убедить. Мне жаль тебя: ты все потерял, что имел, и вдобавок проиграл спор со мной. Но признайся, ведь ты в глубине души признаешь мою правоту? Иначе ты не стал бы медлить, давая мне возможность осуществить мой план. Я сделал то, что надо было сделать, и ты это понимаешь, но не хочешь в этом признаться, и поэтому пытаешься уничтожить меня. Я прав?