Кусака

Правда, он знал, что почти все остальные учителя тоже еще не застолбили новую работу, но пилюля от этого не становилась слаще. Он получил красивое письмо с гербовой печатью штата, в котором говорилось, что ассигнования на образование в следующем году срезаны на порядок, и в настоящее время прием учителей на работу заморожен. Конечно, поскольку Том так долго проработал в этой системе, его поставят на очередь, как претендента, спасибо, сохраните это письмо. Такие же письма получили многие его коллеги, и на хранение они отправилось в корзину для мусора.

Но он знал, что рано или поздно попадется и еще что-нибудь. Проводить экзамены среди рабочих-переселенцев было бы, честно говоря, не так уж плохо — но переезды отнимали бы уйму времени. Весь прошлый год Тома денно и нощно глодало воспоминание обо всех учениках, прошедших через его класс общественных наук — их были сотни, от рыжеволосых сынов Америки до меднокожих мексиканцев и ребят-апачей с глазами, похожими на пулевые отверстия. Сотни: обреченный на гибель товар, проходящий по бесплодным землям уже искореженными колеями. Том проверял — за одиннадцать лет, когда в каждом старшем классе училось в среднем от семидесяти до восьмидесяти ребят, только триста шесть из них были зачислены первокурсниками в колледж штата или технический колледж. Остальные просто уехали или пустили корни в Инферно, чтобы работать на руднике, пропивать получку и растить полный дом детей, которые, вероятно, повторят судьбу родителей. Только рудника теперь не было, а тяга к наркотикам и преступлениям больших городов усилилась. Усилилась даже в Инферно. Одиннадцать лет перед Томом проходили и исчезали лица: мальчики со шрамами от ножа, татуировками и натужным смехом, девочки с испуганными глазами, с обкусанными ногтями и с животами, в которых уже росли, тайно шевелясь, младенцы.

Одиннадцать лет, и сегодня наступил последний день. После того, как старшеклассники выйдут с последнего урока, все закончится. Вот что преследовало Тома день за днем: сознание того, что вспомнить он может, наверное, человек пятнадцать ребят, избавившихся от Великой Жареной Пустоты. Так прозвали пустыню между Инферно и мексиканской границей, но Том знал, что еще это — состояние духа. Великая Жареная Пустота была способна высосать из черепа подростка мозг, заменив наркотическим дымом, могла выжечь честолюбие и иссушить надежду. Вот что буквально убивало Тома: он сражался с Великой Жареной Пустотой одиннадцать лет, но она неизменно побеждала.

Джесси продолжала массаж, но мышцы Тома были напряжены. Она знала, что проносилось у него в голове. То самое, что медленно сжигало его дух, превращая в золу.

Том неподвижно смотрел на пламенеющие на стене полосы. «Было бы у меня еще три месяца. Только три!» Он вдруг увидел потрясающую картину того дня, когда они с Джесси закончили Техасский университет и вышли в поток солнечного света, готовые потягаться со всем миром. Казалось, с тех пор прошло столетие. В последнее время Том много думал о Роберто Пересе; лицо мальчика не шло у него из головы, и он знал, почему.

— Роберто Перес, — сказал он. — Помнишь, я говорил про него?

— По-моему, да.

— Он учился у меня в выпускном классе шесть лет назад. Он жил на Окраине, и отметки у него были не очень высокими, но он задавал вопросы. Он хотел знать. Но сдерживался, чтобы не написать контрольную слишком хорошо, потому что это было бы проявлением заинтересованности. — Снова появилась горькая улыбка. — В тот день, когда Роберто закончил школу, его поджидал Мэк Кейд. Я видел, как он сел в мерседес Кейда. Они уехали. Потом брат Роберт о рассказал мне, что Кейд нашел парнишке работу в Хаустоне. Хорошие деньги, но что за работа — не вполне понятно. Однажды брат Роберто пришел ко мне и сказал, что я должен знать: Роберто прикончили в Хаустонском мотеле. Неудачная продажа кокаина. Он получил в живот заряд из обоих стволов дробовика. Но Кейда семья Пересов не винила. О нет. Роберто посылал домой уйму денег. Кейд подарил мистеру Пересу новый бьюик. Иногда после школы я проезжаю мимо дома Пересов; бьюик стоит перед домом во дворе, на бетонных блоках.

Том резко поднялся, прошел к окну и снова раздернул занавески. Он чувствовал, как набирает силу жара за стенами дома и дрожит, поднимаясь от песка и бетона, разогретый воздух.

— На последнем уроке у меня будет класс, в котором есть двое ребят, напоминающих мне Переса. На контрольной оба ни разу не получали больше тройки с минусом, но я же вижу их лица. Они слушают; что-то откладывается. Но оба делают ровно столько, сколько надо, чтобы не вылететь из школы. Ты, вероятно, знаешь их: это Локетт и Хурадо. — Он взглянул на жену.

Джесси, уже слышавшая от Тома эти фамилии, кивнула.

— Ни тот, ни другой не стали держать экзамены в колледж, — продолжил Том. — Когда я предложил им это, Хурадо расхохотался мне в лицо, а Локетт посмотрел на меня так, словно я вывалился из собачьей задницы. Но, видишь ли, завтра они учатся последний день. Кейд будет их ждать. Я знаю.

— Ты сделал, что мог, — сказала Джесси. — Теперь это их дело.

— Правильно. — Он постоял в обрамлении малинового света, словно на фоне домны. — Этот город, — тихо проговорил он. — Этот проклятый, Богом забытый город. Здесь ничто не может расти. Господь свидетель, я начинаю верить, что здесь от ветеринара больше толку, чем от учителя.

Джесси попыталась улыбнуться, но не слишком успешно.

— Ты занимайся своими скотами, а я займусь своими.

— Угу. — Изобразив бледную улыбку, Том вернулся к кровати, обхватил затылок Джесси ладонью, так, что пальцы утонули в темно-каштановых коротко подстриженных волосах, и поцеловал жену в лоб. — Я люблю тебя, док. — Он прижался к ней щекой. — Спасибо, что выслушала.

— Это я тебя люблю, — ответила она и обняла его. Так они сидели, пока Джесси через минуту не сказала: — Глазунья?

— Ага! — Он выпрямился. Лицо было уже не таким напряженным, но глаза еще оставались тревожными, и Джесси знала, что, каким бы хорошим учителем Том ни был, о себе он думал как о неудачнике. — Думаю, она уже и изжарилась, и остыла. Пошли, примемся за нее!

Джесси выбралась из кровати и пошла за мужем через короткий коридор на кухню. Там под потолком тоже крутился вентилятор, а шторы на окнах, выходивших на запад, Том задернул. Свет в той стороне еще отливал лиловым, но небо над Качалкой становилось все голубее. Том уже давно наполнил четыре тарелки беконом, яичницей (сегодня болтуньей, а не глазуньей) и тостами. Тарелки ждали на маленьком круглом столике в углу.

— Пошли, засони! — крикнул Том в сторону детской, и Рэй откликнулся лишенным энтузиазма хрюканьем.

Джесси подошла к холодильнику и буквально бухнула молоко в свой могучий кофе, а Том тем временем включил радио, чтобы поймать Форт Стоктон, передающий в половине седьмого новости. В кухню вприпрыжку вбежала Стиви.

— Мама, сегодня лошадкин день! — сказала она. — Мы поедем к Душистому Горошку!

— Конечно, поедем. — Джесси изумляло, как можно с утра быть такой энергичной, даже если тебе всего шесть. Она налила Стиви стакан апельсинового сока, а девчушка, одетая в ночную рубашку с надписью «Техасский университет», взобралась на стул. Она уселась на самый краешек, болтая ногами и жуя тост. — Как спалось?

— Хорошо. Можно мне сегодня покататься на Душистом Горошке?

— Может быть. Посмотрим, что скажет мистер Лукас. — Джесси уже запланировала съездить к Лукасам, которые жили шестью милями западнее Инферно, и устроить тщательный осмотр их золотистому паломино по имени Душистый Горошек. Душистый Горошек был деликатным животным, Тайлер Лукас и его жена Бесси вырастили его из жеребенка, и Джесси знала, как Стиви ждет поездки.

— Ешь завтрак, ковбойша, — сказал Том. — Чтобы усидеть на диком коне, надо быть сильной.

Они услышали, как в гостиной щелкнул телевизор и начали переключаться каналы. Из динамика загрохотал рок. В задней части дома находилась спутниковая антенна, которая принимала почти три сотни каналов, перенося в Инферно по воздуху все части света.

— Никакого телевизора! — крикнул Том. — Иди завтракать!

— Только минуточку! — взмолился Рэй, как делал каждый раз. Он был телевизионным наркоманом, и особое пристрастие питал к скудно одетым моделям из видеофильмов МТВ.

— Сейчас же!

Телевизор со щелчком выключили, и в кухню вошел Рэй Хэммонд, четырнадцати лет от роду. Он был тощим, долговязым, как каланча, глазастым (совсем как я в его возрасте, подумал Том) и носил очки, которые немного увеличивали глаза: не сильно, но достаточно, чтобы заработать у ребят в школе кличку «Рентген». Он жаждал контактных линз и телосложения Арнольда Шварценегера; первое было ему обещано после шестнадцатилетия, а второе было горячечной мечтой, недостижимой никаким накачиванием мышц. Светло-каштановые волосы Рэя были коротко подстрижены — лишь на макушке торчали выкрашенные в оранжевый цвет шипы, избавиться от которых его не могли уговорить ни отец, ни мать, и он был гордым обладателем гардероба, состоявшего из пестро-полосатых рубах и вареных джинсов, которые заставляли Тома с Джесси думать, что, мстительно совершив полный круг, шестидесятые вернулись. Сейчас, однако, костюм Рэя состоял из ярко-красных пижамных штанов, а желтоватая впалая грудь была открыта.

— Доброе утро, пришелец, — сказала Джесси.

— Доброе утро, пгишелец, — спопугайничала Стиви.

— Привет. — Рэй плюхнулся на стул и страшно зевнул. — Сок. — Он протянул руку.

— Пожалуйста и спасибо, — Джесси налила ему стакан сока, подала и посмотрела, как сын вылил его в устрашающую глотку. Рэй, который весил в намокшей одежде всего около ста пятнадцати фунтов, ел и пил быстрее, чем орда голодных ковбоев. Мальчик углубился в яичницу с беконом.

В том, как Рэй, напрягая все силы, атаковал тарелку, была определенная цель. Ему приснилась Белинда Соньерс, светловолосая кошечка, которая сидела на соседней парте в группе английского, и подробности сна еще проникали в сознание. Если бы у него встало здесь, за столом, при предках, возникла бы опасность нешуточной неловкости, поэтому мальчик сконцентрировался на еде, которую считал самым замечательным делом после секса. Не то, чтобы он имел опыт, конечно. Прыщи у Рэя вскакивали так, что он мог забыть о сексе на следующие несколько тысяч лет. Он до отказа набил рот тостом.

— Где пожар? — спросил Том.

Рэй чуть не подавился, но сумел проглотить тост и накинулся на яичницу, потому что эфемерный порнографический сон снова заставил его карандаш дернуться. Правда, через неделю (считая от сегодняшнего дня) он сможет забыть и о Белинде Соньерс, и обо всех прочих кошечках, дефилирующих по коридорам средней школы Престона; школу закроют, двери запрут, и сны превратятся просто в раскаленную пыль. Но, по крайней мере, будет лето — уже хорошо. Хотя, если учесть, что весь город прикрывает дела, лето обещало быть таким же занятным, как расчистка чердака.

Джесси с Томом уселись за стол, и Рэй снова обуздал свои мысли. Стиви, сияя на солнце красными шариками в русых волосах, уплетала завтрак. Она понимала, что девочки-ковбои в самом деле должны быть сильными, чтобы объезжать диких лошадей — но Душистый Горошек был славной лошадью, которой бы и в голову не пришло брыкаться и сбрасывать ее. Джесси взглянула на настенные часы — идиотскую штуку в форме кошачьей головы, у которой глаза бегали из стороны в сторону, отсчитывая уходящие секунды; было без четверти семь, а Джесси знала, что Тайлер Лукас встает рано и уже ждет ее появления. Конечно, она не ждала, что при осмотре обнаружит у Душистого Горошка что-нибудь не в порядке, но лошадь была в годах, а Лукасы обращались с ней, как с домашним любимцем.

После завтрака, пока Том и Рэй убирали тарелки, Джесси помогла Стиви надеть джинсы и белую хлопчатобумажную рубашку с нарисованными спереди Джетсонами. Потом она вернулась к себе в спальню и стащила ночную рубаху, показав крепкое небольшое тело женщины, которой нравится работать на свежем воздухе. У нее был «техасский загар»: коричневые до плеч руки, темно-бронзовое лицо и тело контрастирующего с загаром цвета слоновой кости. Она услышала, как со щелчком включили телевизор. Рэй, еще не отбывший с отцом в школу, опять приклеился к ящику, но ничего страшного она в этом не видела. Мальчик жадно читал, и его мозг впитывал информацию, как губка. Причин тревожиться из-за прически мальчика и его вкуса в одежде тоже не было; он был хорошим парнишкой, куда более робким, чем притворялся, и просто делал, что мог, чтобы ладить со сверстниками. Джесси знала прозвище сына и не забывала, что иногда быть молодым нелегко.

Жесткое солнце пустыни прибавило морщинок на лице Джесси, но она обладала здоровой естественной красотой, которую не нужно было подкреплять из баночек и тюбиков. К тому же Джесси знала, что от ветеринаров ждут не побед на конкурсах красоты. От них ждут возможности вызывать в любое время суток и работы в поте лица, и Джесси не разочаровывала. Ее руки были загорелыми и крепкими, а от того, за что ей приходилось ими браться в течение тринадцати лет работы ветеринаром, любая упала бы в обморок. Кастрировать злобного жеребца, вытащить из родовых путей коровы застрявшего там мертворожденного теленка, извлечь гвоздь из трахеи пятисотфунтового хряка-рекордиста — все эти операции Джесси проводила успешно, так же, как и сотни других, самых разнообразных, от обработки поврежденного клюва канарейки до манипуляций на инфицированной челюсти добермана. Но Джесси годилась для такого дела; ей всегда хотелось работать с животными — даже ребенком она тащила домой с улицы всех бродячих кошек и собак в Форт Уорте. Она всегда была сорванцом, а то, что Джесси росла вместе с тремя братьями, научило ее уворачиваться от ударов — однако она не только получала затрещины, но и давала сдачи, и до сих пор живо помнила, как в девять лет выбила старшему брату зуб футбольным мячом. Теперь каждый раз, как они говорили по телефону, он смеялся над этим и поддразнивал Джесси: дескать, не поймай он мяч в зубы, тот уплыл бы в Мексиканский залив.

Джесси прошла в ванную, чтобы посыпаться детской присыпкой и, почистив зубы, прогнать изо рта вкус кофе и «Синей монахини». Она быстро пригладила короткие темно-каштановые волосы. С висков назад ползла проседь. Стареем, подумала она. Конечно, это не так поразительно, как растущие у тебя на глазах дети — кажется, только вчера Стиви была грудной, а Рэй ходил в третий класс. Да, бесспорно, годы летели. Джесси подошла к шкафу, вытащила порядком ношенные, удобные джинсы и красную футболку, надела. Потом пришла очередь белых носков и кроссовок. Она взяла темные очки и бейсбольную шапочку, задержалась в кухне, чтобы наполнить две фляги (никогда не знаешь, что может приключиться в пустыне) и с верхней полки шкафа в коридоре взяла всегда лежавший там ветеринарный саквояж. Стиви прыгала вокруг нее, как боб на раскаленной жаровне — она жаждала тронуться в путь.

— Мы поехали, — сказала Джесси Тому. — Увидимся часа в четыре. — Она наклонилась и поцеловала мужа, а он запечатлел поцелуй на щечке Стиви.

— Будьте осторожны, ковбойши! — сказал он. — А ты присматривай за мамочкой!

— Присмотрю! — Стиви вцепилась в руку матери. Джесси задержалась, чтобы снять со стоявшей у входной двери вешалки бейсбольную шапочку поменьше и надеть ее на Стиви.

— Пока, Рэй! — крикнула она, и он ответил из своей комнаты:

— Чао-какао!

«Чао-какао?» — подумала она, выходя со Стиви на солнце, которое уже палило вовсю. — «Что, интересно, случилось с простым» Пока, мам «?» Ничто так не заставляло Джесси чувствовать себя в тридцать четыре года ископаемым, как непонимание языка, на котором изъяснялся ее собственный сын.

Они прошли по убегавшей от дома каменной дорожке, миновав маленькое сооружение по соседству, выстроенное из необработанного белого камня; ближе к улице была выставлена небольшая вывеска: «ВЕТЕРИНАРНАЯ ЛЕЧЕБНИЦА ИНФЕРНО», а под этим — «Джессика Хэммонд, ветеринар». У края тротуара, за белым «сивиком» Тома, стоял ее пыльный форд-пикап цвета морской волны; поперек заднего стекла, там, где почти все возили винтовки, была укреплена проволочная петля-удавка, которой, к счастью, Джесси приходилось пользоваться всего несколько раз.

В следующую минуту Джесси уже ехала по Селеста-стрит на запад, засунув Стиви под ремень безопасности — та, впрочем, с трудом переносила свое заключение. Внешне девочка была хрупкой, с нежными чертами фарфоровой куколки, но Джесси очень хорошо знала, что Стиви — человечек весьма любопытный и не робкий в достижении желаемого; ребенок уже понимал животных и радовался поездкам с матерью на разные фермы и ранчо — неважно, насколько такое путешествие растрясало кости. Стиви — Стефани Мари, в честь бабушки Тома, так же, как Рэя назвали в честь деда Джесси — обычно была спокойным ребенком, и, казалось, впитывала окружающее большими зелеными глазами, которые были немногим светлее глаз самой Джесси. Джесси нравилось, когда дочка крутилась рядом и помогала в ветеринарной лечебнице. В следующем сентябре Стиви должна была пойти в первый класс, где бы в конце концов ни очутились Хэммонды. Ведь после того, как школы в Инферно закроются и массовый исход из города продолжится, закроются и последние городские магазины с лавчонками, опустеют последние хутора. Работы для Джесси не станет, так же, как для Тома, и вариант у них будет только один: вытащить корни из земли и пуститься в путь.

Слева за окном промелькнули Престон-парк, аптека Рингуолда, бакалея, а справа — «Ледяной дом». Джесси пересекла Трэвис-стрит, чуть не раздавив одного из здоровенных котов миссис Стелленберг, пулей проскочившего перед грузовичком, и проследовала по узкой Серкл-Бэк-роуд, которая шла вдоль подножия Качалки и в соответствии со своим названием, заворачивала обратно, чтобы соединиться с Кобре-роуд. Перед тем, как повернуть на запад и прибавить ходу, Джесси задержалась перед желтой мигалкой.

Благословенный ветерок заносил в окно резкий, сладковато-горький привкус пустыни. Волосы Стиви прыгали по плечам. Джесси подумала, что это, похоже, будет самое прохладное время за весь день и они могут с чистой совестью им наслаждаться. Кобре-роуд вела их мимо сетчатой ограды и железных ворот Медного рудника Престона. На воротах висел амбарный замок, но забор находился в столь плачевном состоянии, что перелезть его смог бы и ревматический старец. Грубо написанные плакаты предостерегали: «ОПАСНАЯ ЗОНА! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» За воротами, где некогда отбрасывала тень богатая медной рудой рыжая гора, находился огромный кратер. В последние месяцы существования рудника там то и дело рвался динамит, и из разговора с шерифом Вэнсом Джесси поняла, что в кратере до сих пор остаются невзорвавшиеся заряды, но дураков спускаться туда и вытаскивать их нет. Джесси понимала, что рано или поздно рудник истощится, но никто не ожидал, что руда закончится так пугающе окончательно и бесповоротно. С той минуты, как пневматические отбойные молотки и бульдозеры начали вгрызаться в пустую породу, Инферно оказался обречен на гибель.

Подпрыгнув и содрогнувшись, пикап переехал железнодорожные пути, которые шли от рудничного комплекса на север и на юг. Стиви, спина у которой уже взмокла, наклонилась к окошку. Она заметила несколько луговых собачек, неподвижно сидевших столбиком на вершине бугорков у своих норок. Выскочив из укрытия в кактусах, через дорогу стрелой промчался дикий кролик, а высоко в небе медленно кружил гриф.

— Ты как? — спросила Джесси.

— Отлично, — Стиви налегла животом на ремень. В лицо девочке дул ветер, небо было синим-синим и, казалось, будет тянуться вечно — может быть, целых сто миль. Девочка вдруг вспомнила то, о чем давно хотела спросить:

— Почему папа такой грустный?

«Конечно, Стиви все чувствует», — подумала Джесси. Иначе и быть не могло.

— Собственно говоря, он не грустный. Это потому, что школа закрывается. Помнишь, мы говорили об этом?

— Да. Но она закрывается каждый год.

— Ну, теперь она уже не откроется. А из-за этого собирается уехать еще много людей.

— Как Дженни?

— Точно. — Маленькая Дженни Гэлвин жила через несколько домов от Хэммондов и уехала с родителями сразу после Рождества. — Мистер Боннер собирается в августе закрыть бакалею. К тому времени, я думаю, почти все уже уедут.

— Ой. — Стиви обдумала это. В бакалее все покупали еду. — И мы тоже уедем, — сказала она наконец.

— Да. И мы тоже.

Тогда, значит, мистер и миссис Лукас уедут, поняла Стиви. А Душистый Горошек: что будет с Душистым Горошком? Выпустят ли его на свободу, или загонят в вольер для перевозки, или сядут на него и ускачут отсюда? Над этой загадкой стоило подумать, но девочка поняла, что чему-то приходит конец, и от этого где-то около сердца шевельнулась грусть — чувство, с которым, по соображениям Стиви, должно быть, хорошо был знаком папа.

Изрезанную канавами землю покрывали островки растрепанной полыни, над которыми высились цилиндрические башни кактусов. Примерно в двух милях за медным рудником от Кобре-роуд отделялась залитая черным гудроном дорога; она стремительно убегала на северо-запад под белую гранитную арку, на которой тусклыми медными буквами было выдавлено «ПРЕСТОН». Джесси посмотрела направо и увидела в конце черной дороги большую гасиенду, мерцавшую в поднимавшихся от земли волнах разогретого воздуха. «Вам тоже удачи», — подумала Джесси, представив себе женщину, которая, вероятно, спала в этом доме на прохладных шелковых простынях. Должно быть, у Селесты Престон только и осталось, что простыни и дом — да и то вряд ли надолго.

Они ехали по дороге, рассекавшей пустыню. Стиви, не отрываясь, глядела в окно, личико под козырьком бейсболки было задумчивым и спокойным. Джесси поерзала на сиденье, чтобы отлепить футболку. До поворота к дому Лукасов оставалось около полумили.

Стиви услышала высокое гудение и подумала, что над ухом летает москит. Она хлопнула по уху ладошкой, но гудение не исчезло, становясь громче и выше. В следующие несколько секунд ушам стало больно, словно их кололи иголкой.

Мама? — морщась, сказала девочка. — Уши болят!

По перепонкам Джесси тоже ударила острая колющая боль, но этим дело не кончилось: заныли задние коренные зубы. Она открыла рот, работая нижней челюстью, и услышала, как Стиви сказала: «Ой! Что это, мам?»

— Не знаю, ми… — мотор грузовичка неожиданно заглох. Просто заглох — без перебоев и одышки. Они катились по инерции. Джесси прибавила газа, но вчера она заполнила бак, поэтому он не мог быть пустым. Теперь барабанные перепонки действительно болели, пульсировали, отзываясь на высокую, мучительно-неприятную ноту, напоминавшую далекий вой. Стиви зажала уши руками, в глазах ярко заблестели слезы. «Что это, мам?» — снова спросила она с панической дрожью в голосе. — «Мама, что это?»

Джесси потрясла головой. Шум набирал громкость. Она повернула ключ зажигания и надавила на акселератор, но мотор так и не завелся. Она услышала треск статического электричества в волосах и мельком увидела свои наручные часы: дисплей, словно сойдя с ума, отсчитывал часы с бешеной скоростью. «Вот уж будет, что рассказать Тому», — подумала она, вздрагивая от боли в коконе пронизывающего уши звука, и потянулась взять Стиви за руку.

Девочка отдернула голову вправо, широко раскрыла глаза и пронзительно вскрикнула:

— Мама!

Она увидела, что к ним приближалось. Теперь увидела и Джесси. Сражаясь с рулем, она изо всех сил надавила на тормоз.

По воздуху неслось что-то вроде пылающего локомотива. От него отваливались горящие куски, которые, крутясь, уносились прочь. Оно промчалось над Кобре-роуд, пролетело около пятидесяти футов над пустыней и примерно ярдах в сорока перед грузовичком, Джесси сумела разглядеть раскаленные докрасна, сияющие, окруженные языками пламени цилиндрические очертания, и, когда грузовичок съехал с дороги, этот предмет пролетел мимо них с пронзительным визгом, от которого Джесси оглохла и не услышала собственного крика. Она увидела, что хвостовая часть предмета взорвалась, окутавшись желто-лиловым пламенем и разбрасывая во все стороны куски; что-то неясным пятном полетело к грузовичку, раздалось металлическое «бэм!», и пикап содрогнулся до основания.

Передняя шина лопнула. Джесси липкими от пота руками никак не могла остановить грузовичок, который все ехал и ехал по камням сквозь заросли кактусов. Звон в ушах все еще мешал слышать. Она увидела отчаянное личико Стиви в потеках слез и сказала по возможности спокойно:

— Ш-ш, все прошло. Все кончилось. Ч-ш-ш.

По краям смятого капота бил пар. Джесси посмотрела влево и увидела, как пылающий предмет пролетел над низким кряжем и скрылся из глаз. «Господи!» — потрясенно подумала она. — «Что это было?»

В следующее мгновение раздался рев, пробивший даже пелену в ушах у Джесси. Кабину пикапа заполнила крутящаяся пыль. Джесси схватила Стиви за руку, и пальцы малышки намертво вцепились в нее.

Рот и глаза Джесси были полны пыли, кепку унесло в окно. Когда снова стало можно смотреть, она увидела три серо-зеленых вертолета, которые плотным клином летели на юго-запад в тридцати или сорока футах над пустыней, преследуя пылающий объект.

Они перелетели через кряж и скрылись из глаз. Наверху, в синеве, несколько реактивных самолетов тоже держали курс на юго-запад.

Пыль улеглась. К Джесси начал возвращаться слух, Стиви всхлипывала, изо всех сил держась за руку матери.

— Уже все, — сказала Джесси и услышала собственный скрипучий голос. — Все кончилось. — Она бы и сама поплакала, но мамы так не делают. Сердито застучал, мотор, и Джесси обнаружила, что упирается взглядом в гейзер пара, поднимающийся из небольшой круглой дыры в центре капота пикапа.

3. КОРОЛЕВА ИНФЕРНО

— Елки-палки, ну и гвалт! — громко объявила седая женщина в спальной маске из розового шелка, садясь в кровати под балдахином. Ей казалось, что весь дом дрожит от шума, и она сердито стянула маску, обнаружив глаза цвета арктического льда. — Таня! Мигель! — крикнула она хриплым от неумеренного курения голосом. — Идите сюда!

Она потянулась к болтавшемуся рядом с кроватью шнуру и начала дергать. В глубине загородного дома Престона, требуя внимания слуг, залился звонок.

Однако страшный рев уже оборвался. Звучал он всего несколько секунд, но этого хватило, чтобы перепугать ее и прогнать сон. Она откинула простыни, вылезла из постели и широким шагом прошла к балконным дверям — точь-в-точь ходячий смерч. Когда она настежь распахнула их, жара буквально высосала воздух из легких. Женщина вышла на балкон и, рукой прикрывая глаза от слепящего солнца, сощурилась в сторону Кобре-роуд. Несмотря на свои пятьдесят три года, она даже без очков видела достаточно хорошо, чтобы разглядеть, что пролетело в опасной близости от ее дома: на юго-запад, поднимая под собой пыльную бурю, мчались три вертолета. Еще через несколько секунд они исчезли за этой пылью, оставив Селесту Престон в таком бешенстве, что она была готова плеваться гвоздями.

К дверям балкона подошла Таня — приземистая, с круглым, как луна, лицом. Она собралась с силами, готовясь выдержать бешеную атаку.

— Си, сеньора Престон?

— Ты где была? Я думала, нас бомбят! Что, черт возьми, происходит?

— Не знаю, сеньора. Я думаю…

— Ай, ладно, принеси-ка мне выпить! — фыркнула хозяйка. — У меня нервы ни к черту!

Таня ретировалась в глубины дома за первой на сегодня рюмкой спиртного для хозяйки. Селеста стояла на высоком балконе с мозаичным полом из красной глиняной мексиканской плитки, вцепившись в узорчатые кованые перила. Со своей выгодной позиции она видела конюшни, кораль и манеж — разумеется, бесполезные, поскольку все лошади ушли с аукциона. Кольцо покрытой гудроном подъездной аллеи охватывало большую клумбу с тем, что некогда было пионами и маргаритками, теперь выгоревшими до коричневого цвета, поскольку система опрыскивания вышла из строя. Лимонно-желтый халат прилипал к спине; пот и жара еще сильнее разожгли ярость Селесты. Она вернулась в относительную прохладу спальни, сняла трубку розового телефона и, тыча в него наманикюренным пальцем, набрала номер.

— Контора шерифа, — врастяжку ответил чей-то голос. Мальчишеский голос. — Говорит полицейский Чэффин…

— Дайте Вэнса, — перебила она.

— Э-э… Сейчас шериф Вэнс на патрулировании. Это…

— Селеста Престон. Я желаю знать, кто летает на вертолета над моей собственностью в… — она нашла глазами часы на белом прикроватном столике, — в семь двенадцать утра! Эти сволочи мне чуть крышу не снесли!

— На вертолетах?

— Прочисти уши, мальчик! Тебе говорят! Три вертолета! Пролети они чуть ближе, они мне все простыни скинули бы, черт дери! Что творится?

— Э-э… не знаю, миссис Престон. — Помощник несколько оживился, и Селеста представила себе, как он сидит за рабочим столом, весь внимание. — Если хотите, я свяжусь с шерифом Вэнсом по рации.

— Хочу. Скажите ему, чтобы живо приехал сюда. — Она повесила трубку прежде, чем молодой человек успел ответить. Вошла Таня и подала женщине на одном из последних серебряных подносов «кровавую Мэри». Селеста взяла коктейль, размешала жгучие перчинки стебельком сельдерея и в два глотка выпила коктейль почти до дна. Сегодня Таня добавила больше «табаско», чем обычно, но Селеста даже не поморщилась.

— С кем мне сегодня надо чесать язык? — Она провела заиндевелым краем стакана по высокому, прорезанному морщинами лбу.

— Ни с кем. В расписании чисто.

— Слава тебе, Господи! Что, шайка проклятых кровососов дает мне передышку, а?

— Встреча с мистером Вейцем и мистером О'Коннором у вас назначена на утро понедельника, — напомнила Таня.

— То в понедельник. К тому времени я, может, умру. — Она допила то, что оставалось в стакане, и поставила стакан обратно на поднос так, что тот звякнул. Ей пришло в голову, что можно бы вернуться в постель, но она уже слишком завелась. Последние полгода одна головная боль сменяла другую, не говоря уж о вреде, нанесенном душе. Иногда Селесте казалось, что она — боксерская груша Господа. Она знала, что много раз в жизни поступала низко и нечестно, но расплата за грехи оказалась весьма своеобразной.

— Что-нибудь еще? — спросила Таня. Темные глаза смотрели неотрывно и бесстрастно.

— Нет, все. — Но не успела Таня дойти до массивной полированной двери красного дерева, как Селеста передумала. — Погоди. Сейчас.

— Да, сеньора?