Три дороги

— Я не знаю его имени. У меня даже нет хорошего описания.

— Кто-нибудь из Мичигана? У нее была масса друзей в Мичигане, но большинство парней, с которыми она училась в средней школе Дисборна, действительно хорошие ребята. Они бы не сделали такого.

— Была ли она знакома с крупным светловолосым мужчиной? Возможно, у него водились деньги, он хорошо одевался. Думаю, примерно моей комплекции и большой забияка. Но, может быть, он и не блондин.

— Уж это не Сэмми ли Лугер? Рослый блондин, который гулял с ней, хорошо одевался. Только я слышала, когда мы уезжали из Мичигана, что он все еще в армии. Он был в звании сержанта в Берлине.

— Тогда это вряд ли Сэмми Лугер, правда? — Он мгновенно пожалел, что в его голосе прозвучала дикая ирония, и тут же смягчил тон: — Не знаете ли вы кого-нибудь еще, кто соответствует этому описанию?

— Она знала много высоких парней, но никогда не водилась со скандалистами. Она дружила с приятными, воспитанными ребятами из средней школы в Дисборне. Когда она была в восьмом классе, то ей присудили звание самой популярной девочки класса. Думаю, это вскружило ей голову. Занималась она хорошо, но бросила школу, не доучившись год. Ей бы следовало остаться с матерью и отцом, — причитала она, — тогда бы этого не случилось. Это сделал не человек, который ее знал. Это был один из сексуальных маньяков Лос-Анджелеса, какой-нибудь мексиканец или негр. Они пойдут на все, лишь бы попользоваться белой девушкой. Я много раз думала, что для нее было бы лучше вырасти страшной, как ведьма.

Ее всхлипывания участились, ритмичные подвывания включали отдельные слова: «Хорошая девочка... не из тех, кто ее знал... убить грязных животных... убили мою девочку».

Левой рукой Брет открыл дверь, а правой — полуобнял вздрагивающие плечи старой женщины и провел ее внутрь дома. Входная дверь открывалась прямо в гостиную. Беркер лежал на спине, издавая оглушительный храп, расположившись на помятом диване в другом конце комнаты. Рядом с ним на газетах, постеленных на полу, стояла зеленая открытая бутыль. Кусочки пола, которые не были покрыты газетами, утратили лоск и приобрели налет жира и въевшейся в него грязи. На растрескавшемся стеклянном подносе, лежавшем на кофейном столике, стояло несколько чайных чашек, заполненных окурками. Но большая часть пепла и окурков, накопившихся за последние месяцы, была свалена в камин, откуда вонь распространялась по всей комнате, как вулканическая лава. На радиоприемнике валялось нижнее дамское белье персикового цвета, а в противоположном углу — покрытая пылью половая тряпка на палке. Кресло возле двери было порвано, как будто изрублено ножом мясника, из дыр торчали хлопковые внутренности.

Госпожа Беркер тяжело опустилась в кресло. Она продолжала рыдать, бессознательно синхронизируя свой всхлипывания с храпом мужа.

— Сожалею, — сказал Брет, обращаясь к ее склоненной голове, — обо всем.

Он выбежал на улицу, стараясь уйти подальше от этого дома.

Глава 16

Такси он поймал на бульваре.

— Куда ехать, приятель? — спросил водитель, откинувшись назад, чтобы открыть заднюю дверцу.

На кончике языка у него вертелся адрес Паулы, но он его не дал. Если поехать к Пауле, то опять начнется старый спор. Он знал также, что в ее доме его могут ждать два медбрата, жаждущие накинуть на него влажные простыни и сплавить обратно в госпиталь. Нельзя предугадать, на что может пойти обеспокоенная женщина. Понятно, что он должен позвонить ей, как только представится возможность.

Загорелся зеленый свет, и водитель включил скорость.

— В какую сторону? — нетерпеливо спросил он.

Почти не думая, Брет назвал ему адрес Гарри Милна. Его выбор был легко объясним. Весь день он чувствовал себя каким-то обманщиком в одежде Милна, военно-морской офицер, выдающий себя за мелкого голливудского хлыща. Он убежден, что станет лучше соображать, если опять наденет свою синюю форму. Неожиданная встреча с жильцами его дома встряхнула его, и голова пошла кругом. Похоже, Паула встревала во все его дела.

Когда такси остановилось перед длинным оштукатуренным зданием, он заметил двухместную машину такого же цвета, что и у Паулы, которая была припаркована у дома под пальмой. Несомненно, она была здесь, чтобы опередить его, если знала, что он должен здесь появиться. Но даже женская интуиция не могла всего предусмотреть. Когда он поднялся по лестнице на второй этаж и нашел дверь квартиры Милна, его сомнения в ее ясновидении рассеялись. Женский голос, очень похожий на голос Паулы, возмущенно звучал по другую сторону двери. Он постучал, и сразу воцарилась тишина.

Гарри Милн, большой и уверенный, в рубашке с короткими рукавами, осторожно приоткрыл дверь и загородил открывшееся за ней пространство своим корпусом.

— Привет, я вас не ждал. — Он вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

— Я пришел, чтобы вернуть вашу одежду.

— А ваша все еще у портного, — быстро выпалил Милн. — Там вывеска «Мак — портной». Вот в эту сторону, за углом направо. Оставьте мой костюм у Мака, я его заберу позже, идет? В данный момент я занят, как это бывает. — Он попытался весело подмигнуть, но веселья не было в его небольших напряженных глазах.

Видя его желание поскорее отделаться от него, Брет нарочно стал затягивать уход.

— Я вам признателен за помощь, — вежливо начал он свое объяснение. — Если смогу...

— Послушайте, приятель. У меня дама. Если хотите сделать что-то для меня, то уходите. Оставьте мою одежду у Мака. Я вам верю.

Он говорил напряженно, держась правой рукой за ручку двери. Неожиданно дверь дернулась и отворилась, он чуть не потерял равновесие. Он пожал плечами и посторонился, чтобы пропустить Паулу.

— Брет! Где ты пропадаешь?

Она выглядела аккуратно, как всегда, но ее лицо побледнело, а кожа стала прозрачнее, и глаза приобрели монголоидную припухлость, как будто она плохо провела ночь. Высокая яркая шляпа и желтый шерстяной костюм резко контрастировали с ее настроением.

— Я побывал кое-где. Мистер Милн оказался настолько добр, что дал мне на время свою одежду...

— Мистер Милн? — Она посмотрела на мужчину, который стоял рядом с ней, прислонившись к стене с напускным безразличием.

Брету показалось, что взгляды, которыми они обменялись, были наэлектризованы ненавистью или какими-то другими сильными эмоциями.

— Ага! — Это было произнесено с таким придыханием, что раздалось шипение.

— Послушайте, лейтенант. Просто оставьте мою одежду у портного, как я сказал, и мы квиты. — Майлс двинулся к открытой двери.

— Минуточку. Я там оставила свою сумочку. — Паула вошла в квартиру первой и тут же возвратилась с желтой сумочкой. За ней захлопнулась дверь и щелкнул замок.

— Что с ним? Уж не подумала ли ты, что он похитил меня?

— Как, черт возьми, ты связался с этим человеком?

— Самым натуральным образом, — ответил он без удовольствия. — Вчера вечером меня вывели из строя, как ты, наверное, и предполагала, и он привез меня к себе домой. Но что тебя привело сюда?

— Я разыскивала тебя. Не могла заснуть всю ночь...

— Ты могла бы и не беспокоиться. Я признаю, что с рассудком у меня не все в порядке, есть определенные пробелы, но я все же не совсем свихнувшийся.

— Я не об этом, Брет. Ты мне сказал, что собираешься отыскать убийцу. В этом городе есть ужасные места и страшные люди. — Невольно ее глаза посмотрели на закрытую дверь. Она взяла его за руку и потянула за собой по коридору.

Он ответил ей, когда они спускались по лестнице:

— По крайней мере, физически я больше подхожу, чтобы заняться ими.

— Не знаю, годишься ли ты для этого, дорогой. Я женщина, и мне на ум приходят всякие ужасы.

— Но ты не объяснила, как сюда попала.

— Разве?

Она не сказала ничего больше до тех пор, пока он не расплатился с таксистом и не сел рядом с ней в ее машину.

— Знаю, что тебе не нравится, когда я поступаю таким образом, но ты не можешь представить себе, как отвратительно я себя чувствовала. Наконец я решила съездить в это злосчастное кафе, и один из барменов сказал, что Майлс, этот мужчина, повез тебя к себе домой. Почему ты не поехал ко мне? Я потратила всю прошлую неделю, обставляя твою комнату.

— Прости. Мне жаль, что ты волновалась. Я хотел позвонить тебе, когда госпожа Беркер сказала, что ты меня ищешь.

— Значит, ты и там побывал?

— Я захотел взглянуть на этот дом. Думал, что он пустует.

— Ты не возражаешь, что я их туда пустила? Иначе он бы пустовал без пользы.

— По мне, пусть они остаются там навсегда. — Он наклонился вперед и трезво взглянул ей в лицо. — Ты такая добрая женщина, правда? Щедрая женщина.

— Разве? — Она легко и неуверенно рассмеялась. — Мне кажется, я чувствую какой-то долг перед людьми, которых ненавидела, даже перед ее родичами.

— Ты ненавидела Лоррейн? — Брет болезненно осознал, что впервые произносит это имя, когда они вдвоем. Казалось, оно что-то добавило к горькой реальности их запутанных отношений.

— Да, я ее ненавидела, — не скрывая, ответила Паула. — Разумеется, до ее смерти, когда она отбила тебя у меня. — Она завела машину и дала такие обороты, что раздался оглушительный рев мотора. — Проклятье, ты заставляешь меня говорить как дама прошлого века! Не пора ли прекратить вспоминать Лоррейн?

— Я не могу.

Машина все еще стояла у кромки тротуара, мотор работал на холостых оборотах. Она повернулась к нему и тихим, уговаривающим голосом, которого он у нее раньше не слышал, сказала:

— Сейчас ты поедешь ко мне домой, не так ли? На завтра у тебя назначен прием у врача. Кажется невероятным, что ты только вчера покинул госпиталь. Будто прошла вечность.

— Тебе придется отменить прием. Мне надо заняться кое-чем другим. За двадцать четыре часа я раскопал больше, чем полиция за все прошедшие месяцы.

Она поднесла руку ко рту и держала ее так, словно стараясь не произнести слов, готовых сорваться с языка. Ему на миг захотелось коснуться ее лица, стереть с него страх.

— Что же тебе удалось узнать? — наконец спросила она.

— Я вполне точно установил, что с ней был мужчина.

— Полиции это известно.

— Но там нет его описания, нет и свидетеля, который может его опознать. А у меня все это есть. — Он привел ей описание преступника, которое получил от Гарта. — Полиции ничего не известно об этом мужчине, правда?

— Нет, — донеслось через ее нервно вздрагивающие пальцы. — Все, что там есть, — это отпечатки пальцев. — Неожиданно она тронула машину с места и отъехала от обочины.

— Подожди. Мне надо поменять одежду. Он сказал, что ателье находится за углом направо.

Она так лихо завернула на перекрестке, что чуть не врезалась во встречную машину. Ему пришлось опять напомнить ей, чтобы она остановилась возле ателье портного.

Снимая одежду Гарри Милна за выцветшей зеленой занавеской в глубине насыщенного парами ателье, он размышлял, почему Паула назвала его Майлсом и почему она так странно ведет себя. Он повесил габардиновые брюки на проволочные плечики, а поверх повесил ворсистый пиджак. Когда он надел отутюженную и заштопанную униформу, его глаза на какое-то мгновение остановились на праздничном наряде, который он только что сбросил с себя. В тусклом свете голой лампочки, свисавшей с потолка, ему почудилось что-то жуткое в висящем пиджаке, как будто у стены висел обрубленный человек, испустивший дух. Его воображение разыгралось и добавило лицо. Милн (или Майлс?) блондин и по-своему достаточно красив. У Милна несколько приплюснутые уши, а это означало, что ему приходилось драться на ринге. Милн крупный мужчина примерно его собственной комплекции. Помимо всего этого, Милн проявил к нему необъяснимый интерес. Может быть, потому, что Милн знал его как мужа Лоррейн?

Он торопливо прошел мимо кланяющегося маленького человечка у гладильной машины и выскочил наружу с такой поспешностью, что Маку пришлось выбежать за ним на улицу, чтобы получить плату.

— Извините, я тороплюсь, — объяснил он и переплатил портному целый доллар.

На Мака это не произвело впечатления. Он засеменил к себе в ателье, что-то бормоча под нос.

— Куда торопишься? — спросила Паула, когда он сел в машину. — И где твой головной убор? Вспомни, как на набережной командир сделал тебе выговор за то, что ты снял головной убор.

В ее голосе прозвучало больше раздражения, чем могло бы появиться от такого воспоминания, и он почувствовал, что она пытается сбить его с толку. Память о первых совместных неделях, о Ла-Джолле и тоска по любви защемили его сердце, но он стряхнул с себя это наваждение.

— Моя фуражка осталась в квартире Милна. Паула, поезжай вокруг квартала.

— А я думала, что мы едем домой.

— Пока еще нет.

— Не ходи туда больше, Брет. Мне не нравится этот человек. Я ему не доверяю.

— А я не доверяю ему свой головной убор.

— Но у тебя есть еще один в багаже. Так ведь? Да ты можешь купить и новый.

— Я хочу вернуть именно эту фуражку, и еще...

— И еще?.. — Она крепко вцепилась в руль, хотя машину еще не завела.

Он знал, что она догадалась о его намерениях. Каким-то неведомым женским чутьем она поняла, что он подозревает Милна (или Майлса — неудивительно, что убийца пользуется вымышленным именем). Он знал также, что перспектива их новой встречи ужасает ее. Но если заговорить об этом в открытую, только завяжется очередной спор.

— Мой черный галстук! — воскликнул он. — Галстук тоже у него.

Она не соглашалась признать весомость его аргументов.

— Ты не должен возвращаться туда, Брет. Я запрещаю тебе!

В нем вспыхнула злоба.

— Ты используешь странное слово «запрещаю». До сих пор оно не входило в твой лексикон.

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом, как будто ее сознание было сосредоточено на какой-то проблеме, некой внутренней боли, каком-то далеком несчастье. Когда он в первый раз заговорил с ней на вечеринке у Билла Леви, она показалась ему старой знакомой. А теперь стала незнакомкой. Ее каштановые волосы были уложены слишком аккуратно под яркой шляпкой. На лбу и в уголках распухших век пролегли мелкие морщинки. Оранжевая губная помада казалась неестественно яркой на фоне бледной кожи и была положена густо.

— И все равно я запрещаю тебе это.

— Очень жаль.

Его лицо застыло и обострилось. За глазами появились болевые точки — признаки сердитого настроения и отчаяния. Он положил руку на ручку дверцы и надавил ее вниз.

— Подожди! — резко окликнула она. — Ты уже достаточно постарался, чтобы испортить мне жизнь. Я не позволю тебе продолжать в том же роде.

Он остался сидеть на месте, потрясенный и взбешенный ее откровенностью, которая поразила его, как удар ниже пояса.

— Может быть, ты и не чувствуешь, что чем-то мне обязан...

— Я знаю, что обязан, — вставил он, но она не прервала свою взволнованную речь.

— Мое чувство меня не обманывает. Ты почти совсем не ответил мне взаимностью, а я была верна своим чувствам к тебе, как только может быть верна хорошая жена. Понимаешь ли ты, что я жила мечтой о тебе с первого дня нашей встречи? Трудилась ради нашего будущего и страдала ради него. Я имею право просить тебя оставаться в машине и ехать со мной.

— Почему же?

— Не могу тебе объяснить.

— Тогда у меня есть право отказаться. Я знаю, чем тебе обязан, но это не означает, что ты можешь мне приказывать. Я должен расплатиться по другим счетам, расплатиться по-своему. — Брет понимал, что говорит мелодраматично и несправедливо, но он переступил порог приличий. Его голова была холодна как лед и в то же время горела, подобно сжиженному воздуху.

— Неужели твоя покойная жена важнее нашего будущего?

Ее голос звучал устало и пораженчески, как будто подспудно она пришла к заключению, что слова бесполезны. И все же ей надо было закончить этот диалог. Каждая ситуация должна находить выражение в разговоре, даже если можно было бы лучше выразить свои чувства плачем, воплем, ударами кулаков по ветровому стеклу или по каменной физиономии этого человека, сидевшего рядом с ней.

Он опять повторил то, что говорил раньше:

— Мое будущее не начнется до тех пор, пока я не расхлебаю прошлое.

— Ты не можешь расхлебать прошлое. Его нет. Оно минуло.

— Я его расхлебываю в настоящий момент.

Она попыталась иронически засмеяться, но из ее рта донеслось лишь скрипучее хихиканье.

— Ты просто ставишь себя под удар без всякой на то причины. Ради Бога, ради меня и себя самого позволь мне отвезти тебя ко мне домой.

— Не могу. Если ты этого не понимаешь, то немногое поняла во мне.

— Я люблю тебя, Брет. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— В любви можно ошибиться.

— Тогда готов ли ты от нее отказаться?

— Нет, если ты не вынудишь меня. Но я знаю, что мы не можем создать свой очаг в незарытой могиле.

— Одни слова! Слова можно переиначить любым манером, но я думала, что нас объединяет что-то большее, чем риторика. Думала, что ты меня любишь. Если же не любишь, то не буду ни на чем настаивать. Скажи, любишь ты меня?

Мгновение назад ее лицо, казалось, принадлежало чужому человеку, незнакомке, опустошенной женщине, в машине которой он сидел по нелепой случайности и оспаривал свое право распоряжаться своей судьбой. Он опять посмотрел ей в лицо и понял, что это — лицо его любимой, знакомое и дорогое каждой своей черточкой. Он полюбил ее с первой встречи и никогда больше никого не любил. Ему стало стыдно, что ей пришлось об этом спрашивать.

— Конечно же я люблю тебя, — ответил он. — Но неужели ты не понимаешь, что существуют вещи поважнее, чем любовь?

— Какие же вещи могут быть важнее любви?

— Справедливость.

— Справедливость! Ты думаешь, что можешь пойти и отыскать справедливость, как счастливую подкову? Один в поле воин? Посмотри вокруг себя и скажи мне, где ты видишь справедливость, если не считать книг и фильмов. Видел ли ты, чтобы хорошим людям воздавалось по заслугам, а плохих наказывали? Черта с два ты это видел! Не существует такого учреждения, которое контролировало бы жизнь и все в конце концов поправляло. Каждый должен сам заботиться о себе, и ты это знаешь. Все, чего я хочу, Брет, это чтобы ты не совался в неприятности. Пытаясь что-то исправить, ты только сам свихнешься. — Но еще до того как он ответил, Паула уже поняла, что ее слова не произвели никакого впечатления; что ж, такова участь всех слов.

— Ты, наверное, думаешь, что со мной говорить бесполезно. — Ирония, которую он хотел вложить в эти слова, прозвучала странно, потому что он говорил правду. Находясь в состоянии смятения и недоверия к себе самому, все еще потрясенный заявлением Паулы о том, что он испортил ей жизнь, Брет цеплялся за свою настойчивость, волю и соответствующее настроение.

— Думаю, что ты сильный человек, — сказала она. — Но ты не знаешь, против кого хочешь выступить.

— Против твоего приятеля Милна! Или его фамилия Майлс?

— Он мне не приятель. Он мне отвратителен.

— И ты его боишься, правда? Ты мне не объяснила почему.

— Я боюсь любого человека, который неразборчив в средствах.

— А я не боюсь, — решительно заявил он.

Было бессмысленно продолжать разговор. Ее нельзя было заставить понять, что он должен сделать то, что делает. Он не имеет права любить или чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока не утрясет дело, которое застряло в его сознании. Только активными действиями можно устранить смертельный магнетизм, потянувший его в прошлое и исказивший все его убеждения — даже его уверенность в Пауле.

Через запыленное окно своего ателье портной Мак видел, как Брет вышел из машины и пошел своей дорогой. Женщина медленно повернула голову, провожая его взглядом, и оставалась в таком положении до тех пор, пока он не скрылся из виду. Но она не попыталась последовать за ним или сказать хоть слово. По выражению ее лица Мак заключил, что она попала в большую беду и не знает, что делать. Но ему полегчало, когда она все-таки уехала, потому что ему действовало на нервы видеть интересную женщину в таком положении, с такой грустью на лице.

Глава 17

На углу улицы, в аптеке, рядом с окошечком выдачи лекарств по рецептам был телефон-автомат. Брет не смог найти в справочнике питейное заведение «Кокалорум», но, позвонив в справочную, получил номер телефона.

На звонок ответил сам Гарт:

— Да?

— Говорит Брет Тейлор. Я хочу, чтобы вы немедленно приехали в Лос-Анджелес.

— Зачем? — Тонкий голос звучал подозрительно и недовольно.

— Хочу, чтобы вы взглянули на одного мужчину.

— Я занят, господин Тейлор. У меня хватает дел, кроме как болтаться по всему штату...

— Разве вы не хотите поймать человека, который избил вас?

— Конечно, хочу. Но не хочу наживать себе новых неприятностей. Не могу себе этого позволить.

— А вы можете позволить себе, чтобы я сообщил о вас в полицию?

— Как вы можете так говорить, господин Тейлор? Я был покладистым, помог вам во всем, в чем мог.

— Вы можете подъехать сюда и помочь мне еще немного? — Он описал местонахождение аптеки. — Я буду здесь ждать, но не очень долго.

— Мне это не нравится.

— Совершенно не обязательно, чтобы это вам нравилось. Я буду ждать, — заключил Брет и повесил трубку.

В том же доме, где расположилась аптека, находилась закусочная. Брет вспомнил, что проголодался. Он сел на незанятый крутящийся стул у стойки и заказал бутерброд и стакан молока. Потом купил газету, снова сел на свое место и занялся чтением. Маленькие черные буквочки складывались в слова, а слова связывались вместе в предложения, но предложения не имели смысла. Гораздо больше можно было прочитать между строчек.

При первой вспышке озарения он не сомневался, что Милн и есть тот человек. Но по мере того как его эмоции успокаивались, его точка зрения менялась, обстоятельства, указывавшие на Милна, привносили с собой некоторые второстепенные моменты. Правильным или неверным было его предчувствие, но было очевидно, что надо позвонить в полицию и сообщить о собранных им фактах. Но он отказался от этой идеи. Возникнут лишь дополнительные осложнения. Он не верил полиции, которая так убого показала себя в деле Лоррейн. Он и сам оказался тогда не на высоте, но теперь решил добиться успеха. Он полагался только на себя. И ни на кого другого. Он не дрогнет и доведет дело до конца.

Его сознание напряглось и приготовилось, как спринтер, ждущий выстрела стартового пистолета. Он беспрерывно поглядывал на дверь и все же, когда появился Гарт, не узнал его сразу. Коротышка сменил костюм. Теперь он был в светлой двубортной паре, черной рубашке и желтом галстуке. Гарт остановился у самых дверей, как пародия на портняжное великолепие, в то время как его шустрые маленькие глазки бегали взад и вперед по залу и наконец остановились на Брете. Брет отбросил непрочитанную газету и пошел навстречу.

— Вы не боитесь, что мы попадем в неприятность? — спросил Гарт, когда они вышли наружу. — Тот малый — убийца, не забывайте этого, если вы напали именно на его след, в чем я сомневаюсь...

— Сначала посмотрите на него, тогда говорите.

— Где он находится?

— Через полквартала отсюда, у себя в квартире.

— Вы хотите, чтобы я прямо вошел к нему? А если он меня запомнил?

— С вами все будет в порядке.

— Может быть, но я не хочу рисковать. — Гарт многозначительно похлопал по наружному карману своего пиджака.

— В этом не будет необходимости. Мы поступим следующим образом.

Пока они шли к квартире, Брет поделился с ним планом, согласно которому Гарт должен был посмотреть на Милна, сам ему не показываясь. Брет постучит в дверь к Милну, а Гарт будет ждать в коридоре. Когда Милн откроет дверь, то Брет его задержит достаточно долго, чтобы Гарт смог пройти мимо двери и спуститься по лестнице вниз.

— Да, а если он помнит меня? Он может на меня прыгнуть.

— Я удержу его.

— Если ваш приятель именно тот малый, то это будет нелегко.

— Я сумею его удержать. Пошли.

— Мне это не нравится.

Но он последовал за Бретом вверх по лестнице, покрытой ковром. На площадках верхних этажей никого не было. Они были тускло освещены светом из окон, расположенных в дальних концах коридора. Двери всех квартир были закрыты. За одной из них звучал электропроигрыватель, доносилась мелодия Пасторальной симфонии. Ее простая сладостная веселость печальным эхом отражалась во всем здании, безутешно натыкаясь на двери и перегородки и замирая в спертом воздухе между стен.

— Идите в конец коридора и начинайте возвращаться, когда я стану стучать. Не надо, чтобы он услышал, что мы пришли вместе.

Гарт зашагал прочь, подгоняемый страхом в печенках, как щеголеватый, но жалкий силуэт в тусклом свете из окна.

Брет подождал, пока Гарт пройдет половину пути, и постучал в дверь. Краешком глаза он видел, что Гарт двинулся в его сторону, и одновременно услышал легкие шаги в квартире. У него перехватило горло, как будто сжало давление от различных, совпадающих по времени событий.

— Это опять вы?

— Извините, что беспокою. Но я оставил здесь свой головной убор и галстук.

— Ах да. — Милн, прищурившись, посмотрел в лицо Брета. — Что-нибудь еще или это все?

— Дайте подумать.

Гарт находился слева и сзади от него, уже выйдя из поля его зрения; он слышал шаги Гарта, мягко ступавшего по покрытому ковром полу. Взгляд Милна переключился с лица Брета на что-то за его спиной в коридоре. Шаги Гарта раздавались теперь прямо за его спиной, очень медленно, и Брету казалось, что его сердце успевало сделать несколько ударов в каждый промежуток времени между тихими шагами Гарта.

— Не разрешите ли заплатить вам за беспокойство?

Светлые глаза опять уставились на него.

— Черт, нет. Я рад был вам помочь. А что с вашей подружкой?

— Не знаю.

— Может быть, она поджидает вас, а? Как насчет того, чтобы зайти ко мне и выпить по рюмочке? Ничего же не случится, если она еще немножко подождет, пока мы пропустим по маленькой.

— Нет, увольте. — Он подпустил немного нетерпения в свой голос. — Могу я получить свою фуражку и галстук? Я тороплюсь.

— Отчего же нет, пожалуйста. Я просто пытался вести себя по-приятельски.

Он оставил дверь открытой и вскоре вернулся с форменной фуражкой и черным галстуком.

— Не хотите ли надеть галстук перед зеркалом?

— Спасибо, нет. Не сейчас.

— Вы оставили мой костюм у портного, как я просил?

— Да. Спасибо за все.

Брет быстро удалился, даже не оглянувшись. Дверь квартиры тихо закрылась только тогда, когда он подошел к лестнице.

Гарт ждал на улице, весь сгорая от нетерпения.

— Что, тот самый мужчина?

— Ну, послушайте, господин Тейлор. Я видел его поздно вечером и довольно давно. Думаю, что это... он...

— Можете ли в этом поклясться?

— Давайте уйдем отсюда. Он может выйти. — Гарт подался прочь на своих коротких ножках, семеня так быстро, что Брету пришлось пуститься в бег, чтобы поравняться с ним.

— Значит, вы считаете, что это он, не так ли?

— Я сказал: думаю, что это он. Но не могу поклясться. Бесполезно тянуть меня в суд, потому что я ничего не буду показывать под присягой.

— Забудьте о законах, хорошо? Этот мужчина избил вас и убил мою жену. Верно?

— Это определенно он, — подтвердил неохотно Гарт. — Только не забывайте, о чем я сказал, если захотите притянуть меня в суд. Я содействовал вам как только мог...

— Успокойтесь на этот счет. И дайте мне ваш пистолет.

— Зачем вам понадобился пистолет? Вызовите лучше полицию, и пусть она им займется. Дайте мне возможность убраться отсюда и вызывайте полицейских.

— Я просил у вас не совета, а пистолет на время.

— Не могу вам его дать. Это чертовски хорошее оружие, оно мне нужно по работе.

— Вы можете купить себе другой наган.

— Но этот пистолет не зарегистрирован. Он мне обошелся в пятьдесят баксов. Приведите мне хоть один аргумент в пользу того, чтобы я вручил вам пятьдесят баксов.

— Вот, держите. — Они подошли к перекрестку, где находилась аптека. Брет остановил Гарта и протянул ему пятидесятидолларовую кредитку.

— Я сказал, что он не зарегистрирован. Не так-то легко его заменить.

— Тем лучше для нас обоих.

Гарт взял купюру и посмотрел на нее. Затем развернулся возле Брета полукругом с большой четкостью и ловкостью, как циркуль. Брет неожиданно ощутил тяжесть металла в кармане своего кителя и тут же исполнился уважением к Гарту. Коротышка обладал неожиданными для Брета талантами.

— Спасибо.

— Не благодарите меня, юноша. Если примените эту пушку, то обязательно обожжете себе пальцы.

— Я и не собираюсь применять это. Я беру его лишь в качестве моральной поддержки.

— Моральной поддержки чему? Я все же вызвал бы полицию. Только дайте мне пять минут, чтобы убраться...

— Может быть, вы правы. Я подожду.

— Фу.

Гарт пошел, не оглядываясь назад и не попрощавшись, потом быстро побежал через дорогу к своей машине. Брет стоял на перекрестке и мрачно улыбался до тех пор, пока желтая машина Гарта с откидывающимся верхом не въехала в поток движения и не затерялась в нем. Затем он пошел обратно к жилому зданию, из которого только что вышел вместе с Гартом. Он не собирался вызывать полицию по причинам, о которых нет времени рассказывать.

В третий раз на протяжении одного часа он постучался в ту же самую дверь. Прошла целая минута в тягостном ожидании; он отсчитывал каждую секунду, напряженно вслушиваясь. Потом постучал еще раз, громче, но ответом были новые тридцать секунд молчания. Тогда он загрохал так сильно, что тонкие панели затряслись под его костяшками, как поверхность барабана. Опять немного подождал, и его терпение лопнуло. Отступив немного в глубину коридора, он разбежался и ударил плечом в дверь, которая с треском распахнулась.

В гостиной никого не было, кроме послеобеденного солнца, лучи которого проникали через опущенные полоски жалюзи.