Три дороги

— Я никоим образом не хочу критиковать вас. — Паула осторожно подбирала слова. — И совсем не хочу причинять боль. Просто получилось так, что у Брета возникли неприятности с его памятью. У него в голове полная неразбериха относительно того, что с вами случилось. Это само по себе уже важно. Поэтому, если вы расскажете мне, что же произошло на самом деле, это, может быть, поможет все исправить. — Она медленно выдохнула. Попытаться выудить правду у стареющей, романтически настроенной женщины было так же рискованно, как пройти по яйцам, не раздавив скорлупу.

Но тщательно подобранные слова возымели действие. Женщина выглядела теперь виноватой, раскаивающейся и стала говорить искренне, без напыщенности.

— Я ничего не сделала бы такого, чтобы навредить Брету. Ужасно, что так произошло, мне было очень тяжело покидать его. Но он был еще совсем ребенком, и я не сомневалась, что он ничего не запомнит.

— Сколько ему было лет?

— Четыре года. Малолетний ребенок. Его эта история не должна была задеть.

— Доктор, лечащий Брета, возможно, не согласится с вами. Не знаю, приходилось ли вам читать о психоанализе...

— О да, приходилось. Я очень много читаю.

— Тогда вы знаете о том, насколько важны, по мнению специалистов, некоторые события детства. Отдельные ученые утверждают, что наиболее важным является первый год жизни.

— Я очень хорошо за ним ухаживала, когда он был ребенком, — произнесла госпожа Свэнскаф.

— Несомненно. Но что произошло, когда ему было четыре года? Он рассказал своему доктору, что когда вошел в вашу комнату, то вы были мертвы.

— Он так и сказал? — В напряженных голубых глазах отразился неподдельный ужас.

Казалось, какое-то мгновение она вообразила, что действительно умерла тогда и уже двадцать пять лет обманывает себя. Паула подумала, что, может быть, частично она все же умерла тогда — та ее часть, которая была обращена к ее сыну.

— Да, именно это он и сказал. Заблуждение могло породить его умственные проблемы. Вот почему очень важно узнать правду, понимаете?

— Он в сумасшедшем доме? — Ей было нелегко выговорить эти слова, но она их произнесла.

— Да.

Ведь в конце концов до вчерашнего дня он находился в палате для психически больных. Она обязана была использовать все средства, чтобы вытянуть правду из этой женщины с запудренными мозгами.

— Мой бедный мальчик! — воскликнула госпожа Свэнскаф. — Мой бедный мальчик!

Госпожа Робертс вкатила в комнату тележку со всем необходимым для чая, твердо ступая, как будто прождала уже достаточно долго и теперь решила с этим разделаться.

— Ой, я совсем забыла о чае, — всплеснула руками Паула, но внутренне она была взбешена.

Проклятье, эта Робертс так некстати появилась в самый критический момент! И проклятье, что госпожа Свэнскаф такая женщина! Конечно, Паула могла и сама догадаться, что Брет увидел в комнате матери. Но она хотела узнать об этом от нее самой.

Держа чашку чаю, она сказала тихим твердым голосом:

— Думаю, вы нанесли Брету глубокую рану, госпожа Свэнскаф. По меньшей мере, вы должны рассказать мне о случившемся, чтобы я могла передать это его доктору.

— Я не могу этого сказать. Не могу.

Паула чувствовала, как в ней накапливается холодная ярость. Опять она сражалась за здоровый рассудок Брета и за свои собственные шансы на счастье. Эта женщина либо скажет ей, что произошло, либо пусть убирается из ее дома.

— У вас был любовник, — заявила она.

— Да, — призналась гостья еле слышным голосом. — Мой нынешний муж, Фрэнк, был в то время аспирантом колледжа и выполнял в доме тяжелую работу в оплату за снимаемую комнату. Мы постоянно видели друг друга и влюбились. Но вряд ли вы сможете понять все обстоятельства, мисс Вест.

— Почему же нет? Я тоже влюбилась. В Брета.

— После рождения Брета мой муж не подходил ко мне близко. Вы понимаете меня? Он считал, что половая связь оправдана только тогда, когда речь идет о рождении детей, а врач сказал, что детей у меня больше не будет. У Джорджа была своя комната, и за четыре года он ни разу не вошел в мою.

Я не спала с мужчиной уже шесть лет, подумала Паула, но не сказала об этом вслух.

— Фрэнк стал моим любовником. Я никогда не считала это безнравственным. Просто не считала больше Джорджа мужем. Он был на десять лет старше меня и после первого года совместной жизни стал для меня скорее отцом. Он не был посвящен в духовный сан, но напоминал священника. Настоящим мужем для меня стал Фрэнк.

— Вам нет необходимости извиняться передо мной, — заметила Паула. — Большинство моих знакомых выходили замуж, по крайней мере, два раза. Я сама развелась со своим первым мужем в 1940 году.

— Действительно? Из-за Брета?

— Нет. Тогда я не была знакома с Бретом. Ради себя самой.

— Понятно.

Женщина опять замолкла. Возможно, ее надо подтолкнуть. Ну что ж, подумала Паула, я как раз тот человек, который может дать ей толчок.

— И когда Брету стало известно об этом? Или вам было все равно?

— Конечно, не все равно, — проговорила госпожа Свэнскаф своим шипящим, взволнованным голосом. — Я его тоже любила. Никогда не думала, что все может так обернуться.

— Да?

— Возможно, он испугался, увидев какой-то сон. Иногда ему снились кошмары. В общем, он проснулся посреди ночи и пришел в мою комнату. Со мной был Фрэнк. Мы находились в кровати. Брет вошел очень тихо и включил верхний свет. Только тогда мы узнали, что он в комнате. Когда он увидел нас, то закатил ужасную сцену: отчаянно завопил, бросился на меня с кулаками, сильно оцарапал мне грудь.

И правильно сделал, подумала Паула.

— Джордж услышал переполох и примчался на второй этаж.

Он перехватил Фрэнка до того, как тот добрался до своей комнаты, и они сцепились в коридоре. Это было ужасно. Джордж сбил Фрэнка с ног. Он был довольно сильный мужчина. Я пыталась взять Брета на руки и успокоить, но он дрался и царапался, как звереныш. А потом он убежал в детскую, и с тех пор я его больше не видела. Джордж спустился вниз и закрылся на ключ в своем кабинете. Фрэнк и я в ту ночь уехали в Цинциннати, где жили его родители. Через несколько лет я получила официальное извещение о том, что Джордж развелся со мной на том основании, что я ушла от него. Мы с Фрэнком поженились и поехали на запад. О Джордже я больше не слышала. Возможно, он и сказал Брету, что я умерла. Не знаю.

Паула с уважением отнеслась к искренности госпожи Свэнскаф. Но одной искренности было недостаточно, чтобы подавить неприязнь к этой женщине. Она навредила Брету, и в глазах Паулы это легло на нее вечным проклятием. Но она продолжала говорить с ней самым любезным образом.

— Большое вам спасибо, миссис Свэнскаф. Хотите еще чаю?

— Нет, спасибо. Но я, пожалуй, съем бутерброд. Я здорово проголодалась. — Тут ее голос несколько дрогнул, и она слегка притронулась к руке Паулы. — Знаю, что вы любите Брета. Вы говорите о нем с такой теплотой. Считаете ли вы меня дурой... дурной матерью?

— Думаю, что вы несчастный человек. Мне вас очень жаль. Брет тоже несчастный. И Джордж. Кстати, он умер.

В зале зазвенел телефон, и Паула поспешила к аппарату, чтобы опередить госпожу Робертс, которая находилась на кухне.

— Это вы, мисс Вест?

— Да. — Она захлопнула ногой дверь в гостиную.

— Вы поняли, кто с вами говорит? Хочу встретиться с вами лично и прямо сейчас. Ваш дружок слишком часто сует ко мне свой нос, а мне это не нравится. Совсем не нравится.

— Я просила вас уехать из города. И вы согласились.

— Может быть, и согласился. Но я не собираюсь уезжать, понятно? Я буду находиться поблизости, хочу посмотреть, какие получатся пироги. Вы становитесь мне поперек дороги, а мне это не нравится.

— Думайте, что хотите. Я этого не делаю.

— Может быть, и не делаете, а может быть, и делаете. В любом случае хочу встретиться с вами. Я увижу вас?

— Да, да. Я приеду. Вы дома?

— Нет! Тейлор заглядывает туда слишком часто. Я в мотеле «Мексикана», номер 106. Знаете, где он находится?

— На бульваре Голливуд?

— Точно. Я буду ждать. И если вы привезете с собой кого-нибудь, то совершите большую ошибку. Очень большую. — Он повесил трубку.

Паула как можно любезней отделалась от госпожи Свэнскаф и вывела свою двухместную машину с въездной площадки. В последний момент она прихватила с собой небольшой автоматический пистолет 25-го калибра, который хранила в ящике рядом со шкатулкой для драгоценностей.

Глава 19

Уже стемнело, когда посетительница покинула дом Паулы. Брет увидел при свете, падавшем из окна, что Паула ее не провожала. Пожилая женщина села в свою машину и уехала. У Брета сначала появилось желание поехать за ней, хотя бы для того, чтобы узнать, знакома ли она ему. Но потом он решил не ехать. Не было оснований предполагать, что женщина имеет какое-то отношение к его делу или к нему, а следил он за Паулой. У него было предчувствие, что рано или поздно Гарри Милн приедет к ней или она отправится к нему.

Водитель такси проснулся, когда мимо проехала двухместная машина, кашляя выхлопными газами. Он потянулся и протер глаза.

— Господи Иисусе! Уже стемнело. Что, мы всю ночь будем тут стоять?

— Может быть, пока не знаю.

— Моя смена кончается в восемь, приятель. А сейчас полвосьмого.

— Я хотел бы, чтобы вы побыли здесь, если можно. Вот десять долларов в счет оплаты.

— Хорошо. Думаю, все будет в порядке. Но мне надо позвонить диспетчеру.

— Только не сейчас. Подождите.

Минутой позже, как бы подтверждая его предчувствие, машина Паулы подала задом с въездной площадки и остановилась рядом с передним крыльцом. Паула вышла из машины и побежала опять в дом.

— Поезжайте вперед, до угла на перекрестке, — приказал он водителю. — Я хочу, чтобы вы поехали за этой машиной, но не знаю, в какую сторону она повернет.

— Понятно.

Такси тронулось с места и медленно проехало мимо дома. Они еще не достигли перекрестка, как машина полностью выехала с въездной дорожки и повернула в их сторону. Брет снял свою белую фуражку и пригнулся на сиденье. Машина, которую вела Паула, обогнала их, набирая скорость, и на перекрестке повернула в сторону центра Голливуда.

— Вот она, эта машина. Не отставайте от нее.

— Постараюсь, — крикнул через плечо водитель. — Моя развалюха — не гоночная машина.

Он держал ее машину в поле зрения. На время она пропала в заторе дорожного движения в районе Голливуда и улицы Вайн, но Брет заметил ее характерный откидывающийся верх, и им удалось вновь приблизиться к машине, когда та повернула на бульвар. Проехав около мили, она остановилась у кромки тротуара, и Паула вышла из нее. Они подоспели вовремя, чтобы увидеть, как она пошла по направлению к двухэтажному оштукатуренному зданию с красным неоновым знаком: "Мотель «Мексикана».

— Запаркуйтесь дальше по улице, перед ее машиной, — бросил Брет, выскакивая из такси. — Если она выйдет раньше меня, посмотрите, в каком направлении поедет.

— Лады, — ответил водитель, начиная терять терпение.

Паула не вошла в парадную дверь, а поднялась по наружной лестнице с левой стороны здания. Как только она скрылась из виду, Брет поспешил за ней. Вбежав по лестнице так, что голова его оказалась на уровне последней ступеньки, ведущей на балкон, Брет видел, как она стучала в дверь примерно в средней части балкона. Дверь открылась, и на мгновение он четко увидел ее профиль в потоке желтого света. Она вошла внутрь, и дверь закрылась.

Двигаясь как можно тише, Брет пошел по балкону мимо целого ряда закрытых дверей к той, которая только что открылась и закрылась. Во двор попадало достаточно света, чтобы он мог разобрать металлические цифры на двери: «106». Рядом с дверью находилось узкое окно, но занавеска была плотно задернута. На свету не просматривалась даже человеческая тень, хотя он слышал приглушенный шум голосов. Он стоял у стены, рядом с окном, и напряженно вслушивался. Раздавался мужской, взвинченно-лающий голос, были слышны мягкие женские тона. Несомненно, женский голос принадлежал Пауле, но он не мог узнать мужской.

Женский голос неожиданно повысился, и он услышал несколько слов, которые прояснили ситуацию:

— Вы будете помалкивать, или я убью вас...

Мужчина испустил невеселый хохот гиены.

Брет напрягся и нащупал в кармане пистолет. Но тут кто-то мягко сказал за его спиной:

— Спокойно, друг, никаких неприятностей.

Брет крутанулся и увидел перед собой небольшого яйцеобразного человека в рубашке с короткими рукавами, который держал руки в карманах.

— Кто вы такой?

— Я управляю этим заведением, вот и все. А что вы, черт возьми, делаете здесь?

— Тише, — взволнованно прошептал Брет.

Он с ужасом подумал о том, что Паула может выйти и застать его здесь. Он двинулся в сторону мужчины с короткими рукавами, и они вместе направились к лестнице.

— Я видел, как вы последовали за ней сюда. Ваша жена?

— Вас это не касается.

— Ну нет. Меня это в каком-то смысле касается. Вы были готовы учинить скандал, ведь правда? Скандалы — это то, что противопоказано моему бизнесу.

Они задержались у нижней ступеньки лестницы. Лицо маленького человека отдавало красным под неоновым светом. Это лицо было все в обвисших складках, густые черные брови нависли над подозрительно взиравшими черными глазами, мясистый нос, толстые губы, которые, растянувшись, зажали потухшую сигарету. Общее впечатление было отвратительное, хотя под хитростью и просматривалась некоторая честность.

— Я не могу здесь стоять, — сказал Брет. — Она может выйти в любую минуту.

— Ну и что? Я думал, вы хотите ее видеть.

— Не ее, а мужчину.

— Заходите сюда. — Он пропустил Брета в дверь, на которой было написано «Контора», и опустил жалюзи на переднем окне. — В чем интрига, лейтенант? Вы хотите накрыть их, как говорят, с поличным?

— Нет, ничего подобного. Кто снимает сто шестой номер?

— Такую информацию я могу дать только полиции...

— Черт подери, я пойду и узнаю сам! — Он направился к двери.

— Минуточку, минуточку. Вы хотите, чтобы я вызвал полицию? Я уже сказал, что мы не потерпим здесь скандалов.

Брет в нерешительности остановился возле двери.

— Кто находится в сто шестом?

— Парень по фамилии Майлс. Приехал после обеда. Вы его знаете?

— Знаю. Извините, но я иду к нему.

Маленький мужичок стоял возле окна и поглядывал через полоски жалюзи.

— Какой смысл? — спросил он вдруг. — Она только что вышла и уехала.

— Будь ты проклят! — Брет распахнул дверь на улицу. Машины Паулы не было видно.

— Но вы сказали, что не хотите встречаться с ней. — Человек оказался за его спиной. — И я тоже не хотел, чтобы вы с ней встретились. Когда появляется треугольник, то сразу начинает попахивать бедой. Беда влечет за собой полицию, а полиция сулит неудачи для бизнеса.

— Не вмешивайтесь в это. Мне надо повидать Майлса.

— Может быть, будет лучше, если вы этого не сделаете? Вы слишком разгорячились, не так ли, лейтенант? Я сказал вам, что скандалы нам здесь не нужны.

— Успокойтесь на этот счет. Вы не сможете избежать скандалов, если сдаете номера преступникам.

— Преступник потому, что переспал с вашей женой? Давайте не будем, лейтенант.

— Здесь пахнет не разводом, глупец! Тут замешано убийство.

— Ну и дела!

Брет хлопнул дверью перед его носом. Человечек сел возле своего письменного стола и подтянул к себе телефонный аппарат. Он опять раскурил окурок сигары и выпустил в воздух несколько колечек дыма. Немного поразмыслив, раздавил окурок и отодвинул телефонный аппарат на край стола, так и не воспользовавшись им. Затем вынул из кармана брюк связку ключей, выбрал на ней маленький стальной ключик и отпер верхний ящик с правой стороны письменного стола. Из ящика извлек серый стальной пистолет с полной обоймой и засунул его в правый карман брюк. После чего стал осторожно подниматься по лестнице.

Глава 20

Спустившись с балкона мотеля, Паула увидела у края тротуара желтое такси. Ей показалось, что глаза водителя следили за ней. Она наблюдала за такси в зеркало заднего обзора, когда отъезжала. Таксомотор не тронулся с места, пока не потерялся из виду.

Вероятно, ее нервы опять начали шалить. Что ж, тут удивляться нечему. Напряжение от встречи с Майлсом и от того, что она ему сказала, заставили ее позабыть о страхе. Она чувствовала себя опустошенной и невесомой, как выеденное яйцо. Она истратила остатки энергии в этом последнем столкновении. И не зря.

Единственное, о чем она жалела, — что не дала ему отпор еще несколько месяцев назад. Деньги не имели для нее большого значения, но последние несколько месяцев доконали ее в моральном отношении, и она с трудом владела собой. Ею двигали мелкие вспышки оставшейся жизненной энергии, которые все еще таились в ее нервных окончаниях. Она очень ослабела и была не в состоянии провести остаток вечера в одиночестве, а потому повернула на Уилшир и поехала в направлении гостиницы доктора Клифтера.

Паула позвонила ему от администратора, и доктор подошел к воротам своего коттеджа, чтобы ее встретить. Невысокий человек со спокойной походкой, в яркой домашней одежде, похожий на переодетого чародея.

— Рад вас снова увидеть, мисс Вест.

— Мне надо с вами поговорить.

— Тогда пойдемте ко мне в гостиную.

По-английски он говорит довольно чисто, думала она отстранение, но его юмор выдает иностранца.

В гостиной он усадил ее в кресло и предложил бокал вина.

— Боюсь захмелеть. Не могли бы вы дать мне чашечку кофе?

— Я довольно хорошо варю кофе по-турецки.

— Чашечку обычного американского кофе, пожалуйста.

— О чем говорить. — Клифтер удалился на кухню, и оттуда донеслись характерные звуки — он наполнял электрокофейник. — Ждать ли мне завтра прихода лейтенанта Тейлора? — донеслось с кухни.

— Не знаю. — Паула повысила голос, и ответ прозвучал сухо и жестко. — Он ушел от меня.

— Ушел от вас? — В дверь высунулось бородатое лицо, одухотворенное, как голова Иоанна Крестителя. Ей даже показалось, что это лицо существует само по себе, без тела.

— Он попытался изловить убийцу. — Слова, предназначенные для бестелесной головы, прозвучали как-то абстрактно.

— Вот как? — Небольшое тело затопало вслед за головой в комнату.

— Он ушел от меня вчера, как только мы добрались сюда. Сегодня после обеда я его видела. Он бродил по городу в поисках этого мужчины. Я хотела отговорить его, но он зациклился на желании отыскать убийцу. Заявил, что справедливость и правосудие важнее всего остального — Сама комната казалась теперь ото всего оторванной, похожей на кубик мягкого света, парящий в пространстве среди мерцающих звезд.

— Возможно, для него справедливость действительно имеет такое важное значение, — произнес обитатель этой парящей комнаты. — Его внешняя самость необычайно сильна даже для американца, как мне представляется.

— Внешняя самость! — воскликнула Паула, захлебываясь от хохота. — Не могли бы вы хоть на пять минут забыть свой жаргон? Мы ведем речь о мужчине. Какое вы имели право рассказывать ему о его жене? Это оказало на него ужасное воздействие. Он думает, что обнаружил убийцу, и я не знаю, на что он способен.

Ее безудержный смех вдруг сменился слезами. Она закрыла лицо и разрыдалась, как ребенок. Клифтер сел и стал ждать.

Через некоторое время она подняла голову и посмотрела на него. Он беззаботно примостился в уголке дивана, одна рука на подлокотнике, нога на ногу. Его брючина поднялась выше носка и обнажила бледный и худощавый кусочек правой ноги.

— Закипело. — Он вскочил с дивана и пошел на кухню. — Вам черный?

— Пожалуйста, черный.

Он сидел и молча наблюдал, как она жадно глотает обжигающий кофе. Напиток помог ей отделаться от ощущения, что наступает конец света, от страшного чувства, что Земля соскочила с орбиты и летит в тартарары. У кошмаров всегда привкус виски, а реальная жизнь отдавала горечью, жарой и запахом завтрака у маменьки на кухне, возле голливудского парка в Детройте.

— Спасибо, — поблагодарила Паула, когда он налил ей вторую чашку. — Покажите мне, где у вас ванная комната. Я приведу себя в порядок.

Ее лицо стало прежним, когда она притерла расплывшуюся пудру и заново покрасила губы. Одновременно восстановилась и ее вера в доктора. Вернувшись в гостиную, она рассказала ему о встрече с матерью Брета.

Впервые со времени их знакомства она увидела удивление на лице Клифтера.

— Вы вполне уверены, что эта женщина... как ее фамилия?

— Миссис Свэнскаф.

— Вы уверены, что эта миссис Свэнскаф действительно его мать?

— Никакая женщина не смогла бы сыграть такую роль. Да и вообще, зачем ей меня обманывать?

— Не знаю. В этом деле много обстоятельств, которые мне непонятны. Явной причины вас обманывать не было, но ведь Брет был жертвой обмана в течение многих лет.

— Видимо, его отец сказал ему, что мать умерла. Я могу понять мужчину, который поступает так при определенных обстоятельствах.

— Да, но у него в памяти остался определенный образ, ложная картина смерти матери. Он рассказывал об этом с некоторыми подробностями. Он сказал, что вошел в ее комнату и увидел ее похолодевшее тело, сложенные на груди руки. Голова лежала на подушке в белой сатиновой наволочке.

— Не знаю, что означает для его рассудка ложная память. Если с рассудком произошло что-то непоправимое, то для этого должны быть какие-то серьезные причины. То, что он увидел в ту ночь, должно было его так же потрясти, как сама смерть.

— Возможно.

— Мне кажется, я ненавижу эту женщину, — сказала Паула. — Я осуждаю ее не за нарушение супружеской верности. Нельзя допускать, чтобы неосторожное прелюбодеяние отражалось на ребенке.

— Последствия такого поведения сказываются даже по прошествии двадцати пяти лет. Я должен был догадаться о том, что произошло. Я обратил внимание на нереальные моменты в его рассказе: сложенные руки, сатиновая наволочка. Нормальные женщины не спят на сатиновых наволочках, даже в Америке. И они не складывают руки на груди, как покойники, если умирают во сне. Несомненно, в детском возрасте он кого-то видел в гробу — может быть, тетку — и выдумал сцену смерти матери из имевшегося в его сознании материала, чтобы успокоить свой рассудок.

— Но зачем его рассудку нужна такая форма спокойствия?

— Может быть, здесь подойдет слово «уловка» — это точнее передает суть дела. Я не смогу сделать окончательных выводов, пока не поговорю с ним поподробнее и получше его не узнаю. Однако кое-что можно предположить. Допустим, что о смерти матери сказал ему отец. О чем может подумать ребенок? О чем он не станет думать? Он случайно зашел в ее комнату среди ночи и застал ее за каким-то занятием, которого не понимал. Он вполне мог почувствовать, что, пустив постороннего к себе в кровать, его мать нарушила свои обязанности перед сыном. Он набросился на нее с ребячьей яростью и оцарапал ее. Потом любовник пололся в зале с рогоносцем, а ребенок убежал к себе в комнату. Утром матери дома уже не было.

Возможно, тогда-то, сразу же, отец и сказал ему, что мать умерла. Смерть является таинством для ума ребенка. Даже для нас она загадка, а уж тем более для ребенка! Не почувствовал ли он в глубине своего сердца, что убил мать своими немощными кулачонками? Такая тайна, слишком чудовищная, чтобы поделиться ею с отцом, может объяснить происхождение его чувства вины. Все мы чувствуем вину, обуреваемые беспокойством и отвращением к себе, но есть такие люди, которые к этому более чувствительны, чем другие. Вашего Брета всегда угнетало чувство вины, и я думаю, что он мог бы обнаружить источник такого настроения. Если бы мы смогли восстановить в его памяти эту странную ночь, это удивительное утро, то тогда нам бы удалось освободить его разум от бремени.

— Вы не сможете этого сделать, — вырвалось у Паулы. Она сидела, выпрямившись в своем кресле, и твердо держала чашку на коленях.

Клифтер близоруко всматривался в ее открытое лицо. Его белые руки проделали медленное движение и опять возвратились на прежнее место, на колени.

— Кажется, вы очень уверены в себе, — мягко отозвался он.

— А мне представляется, что вы сами чересчур самоуверенны. Вы объясняете жизнь мужчины, располагая всего несколькими фактами. Но даже и имеющиеся у вас факты вызывают сомнение.

— Все факты сомнительны. Но подумайте и о моих преимуществах. Помимо самого пациента у меня есть и реальный свидетель травматического заболевания — редкое явление в моей работе. Я согласен, что мои выводы приблизительны, они нуждаются в проверке. Но самое первое испытание для таких гипотетических объяснений заключается в самой возможности что-то объяснить и таким образом воздействовать на воображение. Я поподробнее объясню свою гипотезу. Сцена насилия в доме, за которой последовали исчезновение матери и молчание отца, — всего этого достаточно, чтобы убедить ребенка, что случилась большая несправедливость. Ребенку нетрудно предположить, что именно он поступил неправильно. В его сознании еще не очень четко определилась грань между желанием и ответственностью, между намерением и виной. Я не настаиваю на своем мнении о том, что он мог подумать, будто убил свою мать. Достаточно самой такой вероятности.

Никакой ребенок не сможет долго мириться с такой ужасающей мыслью. Рассудок защищает себя всеми возможными средствами. Память, или воображаемая память, которая хранит что-то ужасающее, должна быть так или иначе завуалирована и преодолена. Рассудок ребенка нашел укрытие в иллюзорном представлении о том, что его мать была уже мертва, когда он вошел в комнату. Сцена насилия была откинута прочь и забыта. Такая иллюзия была безобидной для всех,но не для него. Хотя она позволяла ему продолжать жить и расти, не мучаясь угрызениями совести, эта иллюзия все же заронила глубоко в его сознание семя вины. Она также создала образец поведения при шоковых ситуациях в зрелом возрасте. Это уход от реальности бытия любой ценой, даже ценой потери самой памяти. Разве такое объяснение ни о чем не говорит? Разве оно не оказывает воздействия на реальное положение вещей?

— Да, оказывает. Такое объяснение чудовищно убедительно. Но означает ли этот образец поведения, что у него нет надежды на восстановление памяти?

— Наоборот. Это значит, что ему надо сказать правду. Человек не может строить свою жизнь на иллюзиях, как бы хорошо они ни были придуманы.

— Ему надо сказать правду? — повторила Паула. Этот вопрос эхом отозвался в ее голове, охватил все ее существо и поставил под угрозу сами основы бытия.

— Я считал так с самого начала. А теперь убедился в этом.

Уход от реальности — то, что было сказано и что осталось невысказанным, — породил в глазах Паулы страх. Страх, что стрела правды пронзит Брета, что он останется безумным и будет навеки потерян для нее. Кстати, где он сейчас? Бродит по городу, оставаясь уязвимым для зла? Входит в темную аллею, где его подстерегает вооруженный бандит?

Она встала так резко и неловко, что чашка с блюдцем полетели на пол и разбились.

— Это совершенно не имеет значения. — Доктор поторопился предупредить ее извинения. Но он не поднялся, чтобы пожать протянутую на прощание руку. — Не уходите пока. Пожалуйста, присядьте снова.

— Я не знаю, где он находится. Я должна его отыскать.

— Не бойтесь. Нет никаких оснований бояться. Обстоятельства попали в его ахиллесову пяту, но он поправится.

— Вы не понимаете. Я боюсь, как бы чего не случилось нынешней ночью. Боюсь, что он попадет в беду.

— Сомневаюсь в этом. Сомневаюсь, что он сделает что-либо неправильное. — Казалось, его глаза за стеклами очков просветлели и уменьшились. — Конечно, люди, предрасположенные к чувству вины, часто прибегают к насилию. Обычно вину представляют себе как результат греха, но она может быть и причиной греха. Человек, который чувствует свою вину, может бессознательно совершить поступок, который является греховным даже с его собственной точки зрения. Такой поступок5 может послужить тому, чтобы дать рациональное объяснение его вине, можно сказать, оправдать ее. Многие преступники совершили бессмысленные преступления, которые легко раскрывались, чтобы понести наказание и искупить воображаемую вину.

— Нелепо говорить о нем, как о каком-то преступнике. — Она все еще стояла в середине комнаты. Напряжение и неуверенность как-то скривили ее, и она потеряла свойственную ей стройность.

— Пожалуйста, садитесь, мисс Вест. Разговор — это общение сидящих людей.

— У меня нет времени на разговоры.

— Но вы должны выслушать, что я хочу вам сказать. И выслушать очень внимательно. Я говорил, пользуясь аналогией, и не выносил моральных суждений о вашем Брете. Я не подхожу к этому случаю с предвзятыми соображениями морального плана. Иногда я спорил со Стекелем и утверждал, что аналитик должен стараться проникнуть в сознание своего пациента без всяких предвзятых соображений. Дело Тейлора подтверждает мою точку зрения.

— Каким образом? — Она присела на подлокотник кресла, поставив ноги среди осколков посуды.

— Мои предвзятые соображения привели меня к ошибке. Я полагал с самого начала, что дело Тейлора — явное возвращение к инфантильной стадии его развития, когда в его сознании зафиксировался момент смерти матери. А теперь вы мне сообщили, что его мать и не думала умирать. Это, конечно, не означает, что здесь отсутствует элемент его отношений с матерью. Это будет всегда сказываться на отношениях Тейлора с женщинами. Чуть не сказал: будет определять эти отношения. Я имею в виду его ранние впечатления о матери. Его половая жизнь будет затруднена, потому что мать, так сказать, предала его.

— Вы можете не объяснять мне это.

— Правильно. Такие вещи вы легко понимаете. Вам должно быть известно также, что, несмотря на возникший у него протест против отца, он всегда будет склонен смотреть на себя глазами отца. Он не сможет освободиться от моральных суждений, которые внушил ему отец. И та часть его мозга, которая выносит суждения, будет определять его поведение и в будущем.

— Но разве потеря памяти представляет собой бегство от самого себя? Вы назвали это уловкой...