87-й полицейский участок (№16) - Такова любовь

Он с нетерпением взглянул на Хейза, а затем снова обратился к Тейеру:

– Мистер Тейер, вы хотите, чтобы мы поверили в то, что между вами и вашей женой не было никаких трений, тогда как все это время она крутила...

– Я не говорил, что между нами не было трений!

– ...с другим мужчиной и планировала развестись с вами! Значит, либо вам было на нее совсем наплевать, либо...

– Я любил ее!

– Либо вы были настолько слепы, что не видели, что творится у вас под самым носом! Так что же это, мистер Тейер?

– Я любил ее. Доверял ей!

– А она вас любила? – выпалил Клинг.

– Я думаю, что да.

– Тогда почему же она собралась разводиться?

– Не знаю. Я только что от вас узнал об этом. Я даже не знаю, правда ли это. Откуда мне знать, что это не ложь?

– Мы говорим вам, что это чистая правда. Она планировала уехать в Рено шестнадцатого мая. Это число вам о чем-нибудь говорит, мистер Тейер?

– Нет.

– Вы знали, что она регулярно встречается с Томми Барлоу?

– Но Берт... – Хейз опять сделал попытку вмешаться.

– Так знал или нет?

– Нет, – прошептал Тейер.

– Так куда же, вы думали, она ходит каждую неделю или раз в две? – поинтересовался Клинг.

– Повидаться с матерью.

– А почему ее мать называет вас грубияном?

– Не знаю! Я ей не нравлюсь. Она могла наговорить вам обо мне все, что угодно.

– Сколько вам лет, мистер Тейер?

– Тридцать три.

– А сколько было вашей жене, когда она умерла?

– Двадцать. Ну, почти двадцать один.

– И сколько лет вы были женаты?

– Почти три года.

– Ей было восемнадцать, когда вы поженились?

– Да, всего восемнадцать.

– А вам?

– Тридцать.

– Довольно большая разница. Верно, мистер Тейер?

– Да нет, если вы оба были влюблены.

– А вы были влюблены?

– Да.

– И вы продолжаете утверждать, что ничего не знали о дружке вашей жены и о том, что она собиралась бросить вас в следующем месяце?

– Да. Если бы я знал...

– Очень интересно! И что бы вы сделали, если бы знали, мистер Тейер?

– Я бы поговорил с ней.

– И это все?

– Я бы попытался отговорить ее от этого.

– Ну а если бы не помогло?

– Я бы отпустил ее.

– И вы бы не грубили ей и не кричали бы на нее?

– Я никогда не был с ней груб, никогда... Я всегда к ней хорошо относился. Я... знал, что она намного моложе меня. Я очень ее любил... Очень...

– А что вы теперь к ней чувствуете? Теперь, когда вы все знаете?

Тейер долго молчал и наконец сказал:

– Жаль, что она не обсудила все это со мной, – он скорбно покачал головой. – То, что она сделала – не выход. Ей нужно было переговорить со мной.

– Вы любитель выпить, мистер Тейер? – неожиданно поинтересовался Клинг.

– Да нет... Видите ли... иногда могу выпить немного. Не сказать, чтобы пьющий.

– А жена ваша выпивала?

– Только в обществе. Иногда мартини.

– А виски?

– Очень редко.

– В комнате, где она была, найдены две бутылки из-под шотландского виски. Обе пустые. Одна перевернута, другая, по всей вероятности, выпита. Сколько, самое большое, могла выпить ваша жена?

– Ну, может быть, четыре рюмки. От силы пять, за вечер. Я имею в виду, где-нибудь на вечеринке.

– А как она реагировала на выпивку?

– В основном, немного пьянела после двух-трех рюмок.

– А от полбутылки скотча как бы она себя чувствовала?

– Думаю, такое количество свалило бы ее с ног, довело бы до бесчувствия.

– Ей стало бы плохо?

– Наверняка.

– Ей когда-либо было плохо от спиртного?

– Пару раз. Она вообще-то так много никогда не пила. Так что трудно сказать что-то определенное.

– Вскрытие показало, что ваша жена не была пьяна, мистер Тейер. И тем не менее, полная бутылка виски, а может быть, и больше, была выпита в квартире, в день ее смерти. Либо выпита, либо вылита в помойку. Что вы думаете по этому поводу?

– Не знаю, что и думать, – откликнулся Тейер.

– Вы только что сказали, что ваша жена мало пила. Как по-вашему, могла бы она выпить целую бутылку виски?

– Право, не знаю. – Он слегка отрицательно покачал головой. – В моем представлении Ирэн не из тех, кто способен на самоубийство, и на прелюбодеяние, и на развод тоже. Откуда мне знать, что она могла или не могла бы сделать? Я не знаю эту женщину, которая, как вы предполагаете, убила себя и у которой был любовник, и которая собиралась в Рено. Такую я не знаю, понимаете? Зачем вы меня о ней спрашиваете? Это не Ирэн. Это какая-то... какая-то... какая-то...

– Кто, мистер Тейер?

– Какая-то незнакомка, – сказал он едва слышно. – Это не моя жена. Чужая. – Он опять сокрушенно покачал головой и повторил: – Чужая...

* * *

В коридоре Брио Билдинг толпились музыканты, певицы, танцовщицы, композиторы, сочинители куплетов, распорядители и посредники, в воздухе звучал музыкальный жаргон «хиппи».

– Вот что, мужик, сказала я ему, плати две банкноты за уик-энд или адью, – донеслось из гула голосов до ушей обоих полицейских, как только они вышли из лифта. – Ну, дурак пошел и заложил свой инструмент. Ну я и говорю, мужик, как ты собираешься дуть, если спустил свою трубу. Ну а он мне и говорит, все равно не могу дуть, пока не достану травки. Ну вот и загнал инструмент, чтобы купить ее. Но и играть не может, не на чем.

Тут были девушки – крашеные блондинки с веселыми глазами в небрежно-развязной позе танцовщиц «хиппи», игроки на тромбоне с длинными руками и короткими козлиными бородками, посредники с пронзительным взглядом карих глаз за стильными очками в черной оправе, певички с зачесанными на одну сторону, свободно спадающими волосами. И опять тот же голос: "А я ему и говорю, с чего это я должна ради тебя выкладываться, если я ни для кого в джазе не стараюсь, а он что-то вроде того, что у нас все по-другому, детка. А я ему, что по-другому? А он мне руку под юбку засунул и говорит: «Это – любовь, детка». У края толпы – одинокий уличный торговец; человек, ожидавший встречи с пианистом, который, видимо, принимал наркотики с четырнадцатилетнего возраста; семнадцатилетняя девушка с прической в стиле «Клеопатра» в ожидании трубача, организовавшего для нее прослушивание в своей группе. Клинг не слышал всей этой несмолкающей болтовни, доносившейся отовсюду, не видел хорошеньких, хотя и слишком накрашенных девушек с задорным блеском в глазах, в легких платьях, обтягивающих пышные бедра. Они миновали запруженные толпой переходы, газетный киоск, где продавались мини-газетки, жирные черные заголовки которых уже не сообщали больше о смерти Ирэн Тейер и Томми Барлоу – с первой полосы их вытеснили сенсационные сообщения об очередной сумасбродной выходке Хрущева. Они с трудом пробрались сквозь толпу, как два бизнесмена, которые только что нанесли деловой визит и вышли к исходу апрельского дня на сумеречный свет.

– Ты был с ним слишком груб, – внезапно резко произнес Хейз, даже не повернувшись к Клингу.

– А может быть, это он убил их, – бесстрастно возразил Клинг.

– А может, и нет. Кто ты, черт возьми? Великий инквизитор?

– Ты ищешь со мной ссоры, Коттон? – заметил Клинг.

– Нет, просто говорю.

– Что именно?

– Говорю, что есть хорошие полицейские и есть дерьмо. Мне противно смотреть, как ты становишься таким.

– Благодарю!

Какое-то мгновение они еще молча стояли на тротуаре, мимо них спешили домой служащие. Казалось, им больше нечего сказать друг другу. Они стояли, как чужие, пальто нараспашку, руки в карманах.

– Ты возвращаешься в участок? – спросил наконец Клинг.

– Я полагаю, ты захочешь напечатать рапорт, – заметил Хейз и, помолчав, добавил язвительно: – Ведь это ты задавал все вопросы.

– Ну и что?

– Ну вот и пиши.

– Злишься?

– Да.

– Ну и катись! – Клинг выругался и исчез в толпе.

Какое-то мгновение Хейз еще смотрел ему вслед, сокрушенно качая головой, затем вынул руки из кармана, помедлил, засунул их обратно и решительно направился к станции метро на углу.

* * *

Он был рад отдохнуть от Клинга, от полицейского участка; рад, что с ним сейчас Кристин Максвел. Она вышла из кухни своей квартиры, держа в руках поднос с миксером для мартини и двумя бокалами со льдом. Когда она шла к нему, он не спускал с нее глаз. С тех пор как они познакомились, она отрастила длинные волосы и теперь они свободными, светлыми прядями обрамляли овал ее лица. На гладких волосах отражались отблески света предзакатного солнца, проникающего в комнату через окно. Она сняла туфли, как только пришла с работы, но на ней все еще были чулки, в них она бесшумно передвигалась по комнате с прирожденной женской грацией. Все в ней было женственно: прямая черная юбка при каждом движении плотно облегала бедра и ноги, поднос для коктейля плавно покачивался в длинной и тонкой руке, другой она смахивала упавшую на щеку ресничку. На ней была голубая шелковая блузка, под цвет сиреневатой голубизны ее глаз, которая свободно прилегала к мягкому изгибу ее груди. Она поставила поднос, почувствовав на себе его взгляд, улыбнулась и сказала:

– Перестань! Ты меня заставляешь нервничать.

– Что перестать?

– Так смотреть на меня.

Она быстро, до краев, наполнила оба бокала.

– Как так?

– Ты меня раздеваешь.

Кристин подала ему один бокал и поспешила добавить:

– Взглядом!

– Это самый непрактичный способ тебя раздевать, – произнес Хейз, – взглядом.

– Да, но тем не менее ты это делаешь.

– Я просто смотрю на тебя. С удовольствием, – он поднял бокал и сказал: – За тебя, за то, чтобы смотреть на тебя, – и отпил большой глоток джина с вермутом.

Кристин села напротив него в кресло, поджав под себя ноги, и стала потягивать напиток. Поглядывая на него из-за края своей рюмки, проронила:

– Думаю, тебе следует на мне жениться. Тогда ты сможешь на меня смотреть целыми днями.

– Не могу, – возразил Хейз.

– Почему?

– Потому, что хорошие полицейские умирают молодыми.

– Тогда тебе не о чем беспокоиться.

– Ты хочешь сказать, что я плохой полицейский?

– Совсем наоборот. Думаю, что ты просто великолепный, но ты уже не очень-то молод.

– Ты права. У меня уже и суставы начинают хрустеть. – Помолчав, он добавил: – Но хорошие полицейские и старыми умирают тоже. Собственно, рано или поздно все полицейские умирают: хорошие ли, плохие, честные или мошенники.

– Мошенники, это те, которые берут взятки?

– Да, они тоже умирают.

Кристин, не согласившись, покачала головой и с озорной улыбкой на губах произнесла:

– Мошенники никогда не умирают!

– Не умирают?

– Нет. Им просто платят, чтобы они убрались.

Хейза передернуло. Он осушил стакан.

– Полагаю, ты хватила через край.

– А я полагаю, ты просто избегаешь разговоров о нашей скорой свадьбе.

– Ты, наверное, хотела сказать замечательной!

– Я говорила о том, чтобы она была поскорее, но она, конечно же, будет и замечательной тоже.

– Ты знаешь, у меня такое чувство, что я пьян. А ведь я выпил всего лишь одну рюмку.

– Это я тебя опьяняю. Уж такая я женщина, – пояснила Кристин.

– Иди сюда и опьяни меня немножко.

Кристин отрицательно покачала головой.

– Нет. Я еще хочу выпить!

Она осушила свою рюмку и снова налила мартини им обоим.

– К тому же мы говорили о женитьбе. А ты ведь честный полицейский?!

– Абсолютно, – подметил Хейз и взял свой бокал.

– А тебе не кажется, что честные полицейские должны искать честных женщин?

– Точно!

– Так почему тебе не сделать из меня честную женщину?

– Ты и так честная. Только честная женщина смогла бы так смешать коктейль.

– В чем дело? Ты опять меняешь тему разговора?

– Я просто подумал о твоих ногах, – пояснил Хейз.

– А мне казалось, что ты думаешь о моем мартини.

– Поэтому тебе и показалось, что я сменил тему разговора.

– Теперь я чувствую, что немного пьяна, – она тряхнула головой, будто хотела, чтобы она стала ясной. – Ну и как!

– В чем дело, – не понял Хейз, – ты на что-то намекаешь?

– Не только намекаю, но и не понимаю.

– Иди ко мне на тахту. И я все объясню.

– Нет, – отказалась Кристин, – ты будешь приставать.

– Конечно!

– Полагаю, мужчина и женщина сначала должны пожениться, а потом ему можно все разрешать.

– Ты так считаешь? Да?

– А ты что думал?

– Точно!

– А что ты там говорил о моих ногах? – вспомнила Кристин.

– Какие они хорошие.

– Хорошие? Кто же так говорит о женских ногах!

– Ну, стройные.

– Да?

– Красивой формы!

– Ну, ну. Продолжай.

– Великолепные.

– Великолепные?

– Мм-м... Мне бы хотелось снять с тебя чулки, – промолвил Хейз.

– Зачем?

– Чтобы потрогать великолепные ноги.

– Никаких приставаний. Забыл? – напомнила Кристин.

– Да, совсем забыл. Мне бы хотелось снять с тебя чулки, чтобы лучше разглядеть твои великолепные ноги.

– Тебе хочется снять с меня чулки, – настаивала Кристин, – но тогда ты сможешь залезть мне под юбку и расстегнуть их.

– Я об этом и не думал. Но теперь, когда ты говоришь об этом...

– Это ты говоришь об этом.

– А на тебе грация?

– Нет.

– Пояс с резинками?

– Да.

– Мне нравится пояс с резинками.

– Всем мужчинам нравится.

– Почему всем мужчинам должен нравиться пояс с резинками? И откуда ты это знаешь?

– Ты ревнуешь?

– Нет, – сказал Хейз.

– Если бы мы были женаты, у меня не было бы возможности знать, что нравится всем мужчинам, – пояснила Кристин, – ты был бы единственным в моей жизни!

– Ты хочешь сказать, что в твоей жизни есть другие мужчины?

Кристин пожала плечами.

– И кто они? – потребовал Хейз. – Я их арестую.

– На каком основании?

– На том, что мешают настоящей любви.

– А ты действительно меня любишь? – спросила она.

– Подойди ко мне и я скажу тебе.

Кристин улыбнулась.

– Ну иди же.

Она снова улыбнулась.

– Ты знаешь, сколько лет мы уже знакомы, Коттон?

– О, дай вспомнить! Четыре года?

– Верно. Как ты думаешь, сколько раз за это время мы были вместе?

– Два, – сказал Хейз.

– Но я серьезно!

– Ну конечно, серьезно. Серьезно... мы были вместе... ну умножь триста шестьдесят пять на четыре.

– Не правда же. Серьезно!

– Да, ладно. Я не знаю, Кристин. Почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, нам уже следует пожениться.

– А! Вот в чем дело? – протянул Хейз с таким видом, будто сделал открытие. – Ты к этому вела! Теперь понятно.

– А разве я тебе не нравлюсь в постели?

– Очень нравишься.

– Так почему же ты на мне не женишься?!

– Ну, иди ко мне, и обо всем поговорим.

Кристин вдруг встала. Резкое движение поразило его: лицо ее неожиданно стало серьезным и задумчивым. Она все так же, без туфель, подошла к окну. И стояла там неподвижно какое-то мгновение. Сумрачное небо осветило ее лицо последними лучами заходящего солнца. Она опустила занавеску и повернулась к Хейзу лицом, все такая же задумчивая, готовая расплакаться. Он наблюдал за ней и размышлял о том, что это все вдруг между ними стало таким серьезным. А может быть, всегда их отношения такими и были? Наверное, так оно и было! Она шагнула было к нему, остановилась и посмотрела на него глубоким, долгим взглядом, будто пыталась сама для себя решить какой-то важный вопрос, вздохнула, легко и едва слышно расстегнула блузку. В сгущающихся сумерках комнаты он наблюдал за ней, пока она раздевалась. Она повесила блузку на прямую спинку стула, расстегнула лифчик и положила его на сиденье, стянула юбку и принялась за чулки. Он любовался ее ногами, когда она снимала чулки с икр и лодыжек, повесила их на спинку стула и встала к нему в трусах и поясе, а затем сняла трусы и положила их на сиденье.

В тишине полутемной комнаты она подошла к нему в одном только черном поясе на бедрах, остановилась перед кушеткой, на которой он сидел, и сказала:

– Я действительно люблю тебя, Коттон. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. Верно?

Она сжала его лицо в своих хрупких ладонях, склонила голову набок, будто видела его впервые и затем протянула руку к седой пряди в рыжих волосах, коснулась ее, провела рукой по виску, переносице, губам, как бы исследуя его в темноте.

– Только и всего, – произнесла она. – Что еще можно сказать, мой дорогой!

Она все еще стояла перед кушеткой, на которой он сидел, и глядела на него сверху вниз с какой-то незнакомой, задумчивой улыбкой на губах. Он обнял ее за талию и нежно притянул к себе, спрятав голову у нее на груди и слушая ее внезапно учащенно забившееся сердце, и подумал, действительно, что еще можно сказать, к что же все-таки такое любовь. Казалось, он знал ее уже так давно, столько раз он видел, как она раздевается, и всегда одинаково, и так же, как сегодня, он столько раз держал ее в своих объятиях и слышал биение ее сердца под ее полной грудью. Это была Кристин Максвел – красивая, яркая, страстная, волнующая, и ему нравилось быть с ней больше, чем с кем-нибудь еще в этом мире. Но, прижимаясь к ней, слушая биение ее сердца, он все еще видел задумчивую улыбку на ее губах и серьезное выражение глаз и думал, что все это делало их любовь еще сильнее. И вдруг он вспомнил Ирэн Тейер и Томми Барлоу на кровати в квартире, полной газа, и внезапно сжал руки на ее спине. Ему вдруг отчаянно захотелось как можно ближе прижать ее к себе. Она поцеловала его в губы, опустилась рядом с ним на кушетку, вытянула длинные ноги, еще раз очень серьезно взглянула на него, задумчивая улыбка сошла с ее лица и она сказала:

– Все это потому, что в нем мы похожи на француженок.

– В чем? – не понял он, ошарашенный.

– Да в этом поясе, – объяснила Кристин. – Вот почему он нравится мужчинам.

Глава 8

Томми Барлоу был рослым парнем, хорошо сложенным, ростом шесть футов и один дюйм, весом сто семьдесят пять фунтов, с высоким лбом, квадратной челюстью, в нем чувствовалась внутренняя сила, и хотя смерть убила ее – ибо нет ничего бессильнее трупа, даже на мертвого Томми Барлоу был очень мало похож его младший брат.

Через четыре для после похорон Карелла и Мейер пришли к нему. Оба они были в форме, но не потому, что им очень хотелось чувствовать себя полицейскими.

Они оделись так потому, что шел лёгкий апрельский дождичек.

– Вы Амос Барлоу? – спросил Мейер.

– Да! В чем дело?

Мейер предъявил жетон:

– Инспектора Карелла и Мейер. Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов.

– Я могу взглянуть на него еще раз? – попросил Барлоу.

Мейер, самый терпеливый из всех полицейских участка, если не всего города, снова протянул свой полицейский знак. Его терпение было приобретенной чертой характера, результат наследства, доставшегося ему от папаши Макса, который в свое время был большой шутник. Когда мать Мейера пришла к Максу и сказала ему, что опять беременна, старина Макс просто не мог в это поверить. Он уже думал, что такие чудеса господни не могут произойти с его женой, что она стара для этого.

Не оценив, чем может обернуться его любая острота, и что судьба сыграла скверную шутку с самым чрезмерно веселым шутником, он придумал свою забавную месть. Когда младенец родился, он дал ему имя Мейер. Все было прекрасно, и имя бы ему вполне подошло, будь его фамилия Шварц, или Голдблат, или даже Лифшиц. Но, к несчастью, его фамилия тоже была Мейер, и в сочетании с именем, которое ему дали, младенец появился на свет как зайка Мейер Мейер. Само по себе все это не так уж и плохо, но их семья – ортодоксальных евреев – жила в окружении неевреев. И когда кому-нибудь из детей нужен был предлог для того, чтобы бить жидов – хотя это часто делается без всякого повода – легче всего было найти такого, как он – с таким комичным и двусмысленным именем. Мейер Мейер научился быть терпеливым: с отцом, который навязал ему ненавистное имя с повтором, с детьми, которые регулярно избивали его. Он терпеливо ждал дня, когда сможет назвать отца Макс Максом. Этот день так никогда и не наступил. Терпеливо ждал, когда сможет застать кого-нибудь из обидчиков одного, без многочисленных сопровождающих, и хорошенько отдубасить. Такое редко случалось, но зато терпение стало его образом жизни и, со временем, он свыкся с комичной шуточкой своего отца и именем, с которым ему придется жить до конца своих дней. Но ко всему прекрасно приспособился. Если только забыть старое, мудрое изречение о том, что репрессии оставляют шрамы. Действительно, ничто никогда не проходит бесследно: в возрасте всего лишь тридцати семи лет он был абсолютно лыс.

Терпеливо он снова протянул свой полицейский значок.

– А у вас есть удостоверение?

Мейер терпеливо залез в свой бумажник и извлек оттуда полицейское удостоверение.

– Фотография не очень хорошая, – заметил Барлоу.

– Вы правы, – согласился Мейер.

– Но можно догадаться, что это вы. Так что вы хотели у меня спросить?

– А мы можем войти? – попросил Мейер.

Они стояли на улице, на ступеньках у парадной двери двухэтажного особняка в Риверхеде, и хотя дождь и не был сильным, дул резкий ветер и пронизывал их до костей. Барлоу еще какое-то мгновение разглядывал их, а затем пригласил:

– Конечно, входите, – и широко распахнул дверь, следом за ним они прошли в дом.

Он был невысок, ростом не больше пяти футов, восьми дюймов, весом около ста тридцати пяти фунтов. Карелла подумал, что лет ему не больше двадцати двух или трех, а волосы на затылке уже начали лысеть. Он шел слегка согнувшись и сильно хромал. В правой руке он держал трость так, будто давно свыкся с ней. Она была черной, тяжелой, ручка в форме головы была изящно декорирована не то серебром, не то оловом.

– Вы те самые детективы, которые заняты расследованием убийства моего брата? – спросил Барлоу, не оборачиваясь, направляясь с ними в гостиную.

– Почему вы называете это убийством, мистер Барлоу? – спросил Мейер.

Он вошел в гостиную, прошел на середину комнаты, повернулся и в упор посмотрел на полицейских. Комната была обставлена недорого, но со вкусом. Он перенес всю тяжесть тела на здоровую ногу, поднял трость и указал ею на кушетку. Карелла и Мейер сели. Мейер вынул маленький черный блокнот и карандаш.

– Что заставляет вас считать это убийством? – повторил он свой вопрос.

– Просто знаю, что так оно и есть.

– Откуда?

– Мой брат не мог покончить с собой, – произнес Барлоу и спокойно кивнул полицейским, изучая их взглядом светло-голубых глаз. – Только не он.

Он тяжело оперся о палку, а затем, вдруг, будто устав стоять, хромая, подошел к стулу напротив них, сел и опять, спокойно разглядывая их, произнес:

– Только не мой брат.

– Почему вы так говорите? – вмешался в разговор Карелла.

– Только не Томми.

Барлоу отрицательно покачал головой.

– Он был очень счастлив. Он умел радоваться жизни. Не говорите мне, что это Томми открыл газ. Нет. Я в это не поверю.

– Ну тогда, может быть, девушка уговорила его сделать это, – предположил Карелла.

– Очень сомневаюсь! – возразил Барлоу. – Дешевая потаскуха! С какой стати стал бы мой брат позволять ей...

– Минуточку, мистер Барлоу, – прервал Мейер, – она ведь не была случайной знакомой, по крайней мере, у нас сложилось совсем другое впечатление.

– Не была?

– Нет. Ваш брат и эта девушка намеревались пожениться.

– Кто так считает?

– Ее мать и адвокат тоже.

– Но Томми об этом не говорил.

– И он никогда не обмолвился, что хочет жениться? – поинтересовался Карелла.

– Нет, имя этой девушки, этой Ирэн Тейер, вообще никогда не упоминалось. Поэтому все, что вы говорите, – чистый вымысел. А эта записка! Вообще, все. Возможно, мой брат просто подобрал эту девицу в тот день. Жениться на ней! Убить себя! Кого они хотят одурачить?

– Кого вы имеете в виду, мистер Барлоу, когда говорите «они»?

– Что? – не понял Барлоу.

– Вы сказали, кого они хотят...

– А, это! Всего навсего оборот речи. Я имел в виду, ну... кого-нибудь... А может быть, и нескольких людей.

Он тряхнул головой так, будто пытался развязать свой язык.

– Я хочу сказать, что Томми не собирался ни на ком жениться и себя не убивал. Мне сдается, что кто-то напечатал эту записку, потом открыл газ и оставил там моего брата умирать. Умирать! Вот что я имел в виду.

– Понятно, – откликнулся Мейер. – Вы кого-нибудь подозреваете! Кто мог бы это сделать?

– Нет, не имею ни малейшего представления. Но думаю, что убийца где-то рядом.

– Да?

– Уверен, за такой девушкой увивалось много мужчин.

– И вы полагаете, что кто-то из них виновен в том, что случилось. Верно?

– Верно.

– А вы знали, что Ирэн Тейер была замужем, мистер Барлоу?

– Прочитал об этом в газетах.

– Но у вас сложилось впечатление, что, кроме вашего брата, она встречалась с другими мужчинами.

– Я пытаюсь разъяснить вам, что она не встречалась с моим братом, по всей вероятности, он просто подобрал ее где-то на улице.

– Мистер Барлоу, у нас есть все основания считать, что он регулярно с ней встречался.

– Какие же основания?

– Что вы сказали?

– Какие такие основания? Я говорю, основания верить...

– Мы уже говорили вам, мистер Барлоу. Мать девушки и ее...

– Ну да, конечно же, девушка... девушка. Но если бы Томми с ней встречался, разве бы он мне об этом не сказал? Собственному брату?

– А вы были очень близки?

– Несомненно, очень, – Барлоу помолчал. – Наши родители умерли, когда мы оба были маленькими. В автомобильной катастрофе, они возвращались домой после свадьбы в Беттауне. Это было много лет назад. Томми было двенадцать, а мне – десять. Одно время мы жили с теткой. А когда выросли, стали жить отдельно.

– В этом доме?

– Нет, этот дом мы купили в прошлом году. Знаете, мы оба стали работать, как только получили документальное разрешение. Мы давно уже копили деньги. До этого мы жили на квартире, в десяти кварталах отсюда. Но в прошлом году мы купили этот дом. Очень хороший. Верно?

– Хороший, – подтвердил Карелла.

– Мы все еще очень много должны за него. Пока еще он принадлежит не столько нам, сколько банку. Но это – славный домик. Как раз на двоих: не слишком велик, но и не слишком мал!

– Теперь, когда ваш брат умер, вы его сохраните? – задал вопрос Мейер.

– Не знаю, я еще не думал об этом. Знаете, трудно свыкнуться с мыслью, что его нет в живых. С тех пор как он умер, я все хожу по дому, ищу все, что с ним связано: старые письма, фотографии, – все, что когда-то было моим братом. Мы с самого детства не расставались. Томми заботился обо мне, как отец. Действительно, так оно и было. Я был слабым ребенком. Я перенес в детстве полиомиелит.

– Понятно!

– Да, у меня был полиомиелит. Даже не верится, знаете ли, что это уже почти все в прошлом. Сейчас, благодаря вакцине, дети редко болеют полиомиелитом. А я перенес его. Думаю, мне повезло. Я легко отделался. Немного хромаю. И только. Вы заметили?

– Да, совсем немного, – деликатно заметил Карелла.

– Да, не слишком заметно, – подтвердил Барлоу и пожал плечами. – Мне это не мешает работать и жить. Я уже с шестнадцати лет работаю и Томми тоже. Как только получил разрешение. Томми плакал, когда у меня был полиомиелит. У меня был сильный озноб, знаете, а мне было всего лишь семь лет, а Томми пришел в спальню и громко рыдал. Он был замечательный парень – мой брат! Без него жизнь здесь будет совсем иной!

– Мистер Барлоу, вы уверены, что он никогда не упоминал даже имени Ирэн Тейер.

– Абсолютно.

– А может быть, он скрывал это от вас?

– С какой стати?

– Не знаю. Может быть, думал, вы с неодобрением отнесетесь к его встречам с замужней женщиной?

– Он не встречался с ней. Я вам уже об этом говорил. К тому же, с каких это пор Томми нуждался в моем одобрении того, что делал? – Он засмеялся коротко, безжалостно. – Томми жил своей жизнью, а я своей. Мы никогда не хитрили друг с другом.

– Тогда, возможно, он встречался с ней, а вы просто...

– Нет.

– ... а вы просто этого не знали. Может быть, просто разговор об этом не заходил? Не представился случай?

– Нет.

– Мистер Барлоу, мы должны верить...

– Говорю же вам, они лгут. Они пытаются скрыть то, что на самом деле произошло в этой комнате. Они утверждают, что мой брат был связан с этой женщиной. Но это не так. Мой брат был слишком умен, чтобы связывать себя... – глаза его внезапно гневно вспыхнули. – Это совсем другое дело! Верно?

– Что именно? – спросил Карелла.

– Мой брат – не болван. Знаете ли, совсем нет. Он бросил среднюю школу, чтобы пойти работать. Это действительно так, но потом пошел учиться в вечернюю и получил диплом. Так что он совсем не невежда!

– На что вы намекаете, мистер Барлоу?

– Ну как же! Вы видели эту фальшивку, записку? Верно?

– Ну, видели.

– А вы помните, как они напечатали слово «своим»?

– А как, мистер Барлоу?

– С орфографической ошибкой. – Он опять покачал головой. – Не похоже это на моего брата. Он знал, как пишется это слово.

– А может быть, это девушка печатала? – высказал предположение Мейер.

– Мой брат не допустил бы, чтобы она напечатала с ошибкой. Послушайте, мой брат не мог покончить жизнь самоубийством. Только и всего! Мне хочется, чтобы вы это наконец-то поняли!

– Кто-то его убил, вы так считаете? – уточнил Карелла.

– Именно так я и думаю, черт побери! – Барлоу нерешительно помолчал, присматриваясь к ним, затем хитро усмехнулся: – А разве вы сами думаете иначе?

– Мы в этом не уверены, мистер Барлоу.

– Не уверены?! Тогда зачем же вы здесь? Если вы уверены, что это самоубийство, зачем же вы тогда всех беспокоите своими вопросами? Почему же вы тогда не закрываете дело?