— Спит…
Это была Женя. Рядом с Женей стоял Юра Сергеев.
— А вы правда по воздуху ходили? — неуверенно усмехаясь, спросил Лёня. — Мне не приснилось?
— Правда, — серьезно подтвердил Юра.
Лёня хотел что-то сказать, но только вздохнул…
Глава двенадцатая
КОРОЛЬ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТР БИССЫ
ПОСЕЩАЮТ АКАДЕМИКА АНДРЮХИНА
Кроме сотрудников Академического городка во главе с Иваном Дмитриевичем Андрюхиным, Крэгса встречали на аэродроме десятки советских и иностранных журналистов.
Самолет бесшумно возник далеко в небе и через мгновение, снижаясь, уже взревел над аэродромом. Вскоре появились пассажиры. Впереди шагал, принужденно улыбаясь, костлявый, долговязый Крэгс; за ним, стараясь сохранять величие, семенил Хеджес; он прихрамывал, опираясь на плечо какого-то молодого великана в шляпе набекрень. Этого услужливого русского атлета, с лица которого не сходила улыбка, Хеджес приметил еще в баре Пражского аэропорта. Они сразу понравились друг другу и в самолете уселись рядом. Во всяком случае, Хеджес был очень доволен своим новым знакомым, носившим, правда, чертовски трудное имя — Степан Степанович. На вопрос о профессии Степан Степанович коротко ответил: «Математик-вычислитель», — и при этом любезно улыбнулся, показав ослепительные зубы.
Спускаясь по трапу, Хеджес оступился, и так неловко, что его новый приятель едва успел подхватить незадачливого премьер-министра Биссы. Цепляясь за молодого атлета, Хеджес впервые заподозрил что-то неладное. Лицо Степана Степановича преобразилось. Улыбку сменила плаксивая гримаса, губы задрожали, и все услышали странные жалобные звуки, отдаленно похожие на рыдания.
— Что с вами, что случилось? — пролепетал Хеджес в явном испуге.
— А, черт возьми! — Академик Андрюхин быстро подошел к юному великану и провел рукой по его кадыку: всхлипы прекратились. — Прошу извинить. По замыслу этот автомат, очутившись на твердой земле, должен был весело приветствовать встречающих. Но он почему-то повел себя, как при расставании… Напутали наши программисты. Черт знает что!..
— Позвольте! — пролепетал Хеджес. — Вы хотите сказать, что этот тип, — пятясь, он показывал пальцем на своего приятеля, — не человек?
Андрюхин соболезнующе развел реками:
— Он из серии Степанов Степанычей…
— Но мы с ним говорили о политике… Он пил пиво!..
— А почему бы и нет? — поднял брови Андрюхин.
Установленный порядок встречи не позволял подробнее останавливаться на этом вопросе, тем более что юный великан куда-то исчез.
Теперь прямо на Крэгса и Хеджеса среди расступившихся журналистов и ученых двигался краснощекий, толстый мальчик лет двенадцати с огромным букетом цветов.
— Дорогие гости… — пролепетал он вздрагивающим голосом, останавливаясь чуть ли не за две сажени. — Наши дорогие гости…
— А этот из чего сделан? — крикнул Хеджес и, подойдя вплотную к толстому мальчишке, довольно бесцеремонно ухватил его за плечо.
— Ну, это вы бросьте! — Мальчишка отступил на шаг, отмахиваясь от него букетом. — Я Лёня Бубырин, самый настоящий человек. А вы профессор Крэгс?
Крэгс, отодвинув Хеджеса, подхватил букет, попробовал было поднять в воздух и Леню, но не рассчитал свои силы.
— Это только Бычок может… — сообщил Лёня, хмуро поправляя шапку и втягивая живот.
Он так присматривался к Крэгсу, что тот, незаметно оглядев свой туалет и не обнаружив изъянов, попросил объяснить, чем он привлек внимание молодого человека…
— А вы не пират? — спросил Лёня Крэгса.
— Нет. — Крэгс с непривычным для него удовольствием рассматривал Бубыря и, что было совсем уже странно, искренне пожалел, что стал ученым, а не пиратом. — Но я живу на островах Южного океана и делаю черепах…
— Вы привезли их? — Глаза мальчишки сверкнули любопытством.
— Нет. — Крэгс даже чуть расстроился, заметив, как поблек в глазах своего нового знакомого…
Выступая перед микрофоном, Крэгс, между прочим, заявил, что хотя все на свете, в сущности, бесполезно, но по пути из Советского Союза домой он непременно посетит и Соединенные Штаты; представители американских агентств, ласково улыбаясь, тотчас закивали головой Хеджесу показалось, что это кивают два Степана Степановича, и он в ужасе отвернулся…
Ученые на нескольких машинах, не задерживаясь в Майске, двинулись в Академический городок, а Лёня с ребятами не торопясь, с сознанием исполненного долга отправился через весь город домой.
Его возвращение в Майск после нелегкого путешествия в Академический городок не было триумфальным. Знакомые мальчишки только недоверчиво хмыкали, когда он им кое-что рассказывал, а Пашка, выслушав восторженный лепет Бубыря, коротко бросил:
— Заливаешь…
Лишь Нинка, в присутствии Лёни еще более недоверчивая и насмешливая, чем другие, за его спиной только и говорила что о необыкновенных подвигах Бубыря.
— Вы думаете, его можно провести? — трещала она, всплескивая руками и делая большие глаза. — Ага, ага, попробуйте! Бубырь давно все заприметил. Он шел по следам Мухи. — Нинка закатывала глаза. — Он спас ее с опасностью для жизни. Увидите, ему еще медаль дадут за отчаянную храбрость. Только он скромный. Герои — они всегда скромны… Представляете, ночью идти через лес! А вы, может, думаете, что Бубырю бывало страшно? Ну да, как же! Вы знаете, сколько Бубырь шел? Сто километров! Почти сто километров, и половину прополз на брюхе! Я пробовала! Уж на что я ловкая, пусть все скажут, а переползла только половину школьного двора!.. Бубырь почему, думаете, молчит? Потому что знает страшный секрет… Государственная тайна!..
А Бубырь, по совету Пашки, действительно помалкивал и даже сердито огрызался, когда к нему слишком приставали. И это больше, чем что-нибудь другое, начало убеждать ребят в серьезности Бубыревых подвигов.
Вообще настроение у Лёни было неважное. Вчера Пашка после тренировки хоккеистов их двора сказал:
— Играешь последний сезон.
— Это почему? — осведомился робко Бубырь.
— Пузо отрастил — как слон… Толстый, неповоротливый…
— Что же мне теперь делать?
— Худеть надо. Гимнастику делаешь?
— А не то!.. И дрова колю, и холодной водой до пояса, и на лыжах, только у меня от всего этого аппетит растет…
— Это плохо, — сказал Пашка. — Я твой аппетит знаю. С твоим аппетитом не похудеешь…
Лёня горько усмехнулся.
— Наверное, я какой-нибудь ненормальный… — растравлял свою рану бедный Бубырь. — Все надо мной смеются, одна мама радуется. А тетки — и знакомые и незнакомые — норовят ущипнуть, как будто я неживой. Так меня хватит ненадолго… А почему? Целый день ем. Как мне перестать, не знаю! Главное, все получается само собой, я даже не замечаю, что ем. Вот, когда я не ем, тогда замечаю…
— Тогда вот чего, — задумчиво сказал Пашка: — давай объявляй голодовку…
Бубырь в грустном раздумье молчал и ковырял пальцем конек. Голодать не хотелось, но о том, чтобы оставить хоккей, не могло быть и речи.
Разве можно было не играть в хоккей, когда майский «Химик» уверенно рвался к победе в республиканском чемпионате, когда ребят тренировали самые лучшие, самые знаменитые игроки «Химика»? А недавно выяснилось, что на ответственнейшей встрече с кировским «Торпедо» будет снова играть сам Бычок, Юра Сергеев. Потихоньку передавали, что это его последнее выступление, потому что он полностью переключился на научную работу…
Еще в машине, после первых любезных слов и взаимных приветствий, Крэгс заговорил по-русски:
— Дорогой Иван Дмитриевич, я еще не совсем забыл ваш язык?
— Вы говорите почти без акцента, — дружески улыбнулся Андрюхин.
— Очень рад! Давайте же говорить и далее без всякого акцента! Полное чистосердечие. И пусть вас не смущает, — поспешно добавил Крэгс, почти не понижая голоса, — бесцеремонность и безграмотность моего спутника. Я связан с ним денежными обязательствами…
— Удаляясь на острова, вы, кажется, стремились к полной независимости, к освобождению от чьих бы то ни было влияний… — заметил Андрюхин.
— А, все равно, — нахмурился Крэгс. — У меня мало времени. Я действительно боюсь войны. Боюсь случайности, любой идиотской глупости, которая может ее развязать. Пьяный вояка на экране радара вместо скворцов увидел серию приближающихся ракет, нажал на спуск настоящих боевых ракет с водородной боеголовкой — и мир летит к черту!
— Мне приходится встречаться со многими людьми Западной Европы и Америки, — задумчиво сказал Андрюхин. — У значительной части вашей интеллигенции я вижу этот страх перед войной, ужас перед бомбой. Что ж, если бы этот ужас превращал их всех в борцов за мир, я мог бы вас приветствовать. Но нет… Ваша паника лишь расчищает дорогу врагам человечества. От страха, от преследующих вас кошмаров вы бессильно забиваетесь в щель, добровольно уступая место фабрикантам оружия, политическим авантюристам, чугуннолобым воякам…
— А почему вы не боитесь? — прямо спросил Крэгс. — Это самое главное, что я хочу понять. — Он ухватил Андрюхина за колено. — Почему вы не боитесь?
— Вас разочарует мой ответ, — суховато сказал Андрюхин. — Но поразмыслите над ним… Мы не боимся потому, что каждый из нас не чувствует себя в одиночестве… Я прочел немало отлично написанных, очень трогательных романов ваших нынешних лучших писателей. И почти в каждом из них герой, если он порядочный человек, обязательно одинок… Мы живем совсем иной жизнью. Когда наш ученый пишет, что творит и живет вместе с народом, — это не фраза, Крэгс. Это такая же простая истина, как если бы он сказал, что ежедневно завтракает… Вот почему мы не боимся.
— Простите меня, дорогой Иван Дмитриевич, — хмуро сказал Крэгс, — это все слова. Это то, что мы на Западе называем пропагандой…
Хеджес, которому наскучило сидеть молча, решил, что ученые повздорили. Он поспешил сказать что-нибудь любезное Андрюхину:
— Этот ваш металлический атлет великолепен! Я хотел бы его купить.
— Боюсь, что не смогу с ним расстаться.
— Клянусь, он был чертовски мил! Куда интереснее, чем наши проклятые черепахи. Он вполне корректный молодой человек. У вас много таких?
— О нет! Небольшая серия кибернетических автоматов для экспериментальных целей. Наша конструкторская молодежь заложила в их программу кое-что просто ради шутки, чтобы позабавить вас.
— Это очень мило с их стороны, очень мило… — Хеджес осклабился, показав золотые зубы во всем их блеске. — Слушайте, мистер Эндрюхи! Я вижу, что вы деловой человек. Его величество… (тут Хеджес покосился на Крэгса) его величество слишком мрачно смотрит на будущее. Он, конечно, прав, все людское стадо неминуемо разлетится в атомную пыль, это так. Но мы, люди умные, со средствами и возможностями, мы-то можем отсидеться, а? Вы знаете, профессор, я буду страшно рад, если вы докажете, что в этой каше можно уцелеть. Я бы не пожалел любых денег! Но этот сумасшедший только и знает, что делать своих черепах! — Он кивнул в сторону Крэгса. — Твердит, что в первый же час войны погибнет половина человечества, а вторая половина, пораженная лучевой болезнью, тоже вскоре скончаемся в страшных муках… Может быть, это вранье, а? И я зря вкладываю свой капитал?..
Он с тоской посмотрел на Андрюхина. Тот молча пожал плечами.
— Черт возьми, меня смущают и некоторые подсчеты… — Хеджес попробовал улыбнуться, но это у него не получилось. — Я ведь банкир, люблю цифры. И вот путем математических выкладок я остановил, что человечество слишком быстро размножается. Ежегодно население земли увеличивается чуть ли не на пятьдесят миллионов. Попробуйте их взвесить! Тяжесть какая! Земля не рассчитана на такую тяжесть. Вдруг она остановится. А? Что вы скажете? Тогда уже никому не спастись!
— Очень страшно, — вежливо согласился Андрюхин, с трудом удерживаясь от смеха.
— Картина гибели человечества, — заговорил Крэгс тоном пророка, — представляется страшной только потому, что погибнем и мы, ничтожнейшие атомы… Вы извините невежественность моего премьера. Он, знаете ли, в юности был бакалейщиком и поэтому рассматривает Вселенную как некую чашку весов в бакалейной лавочке… Но дело не в этом… Я считаю, что совместное существование людей и освобожденных термоядерных реакций невозможно. Война все равно испепелит все живое. Поэтому и нечего успокаивать себя фантазиями и пытаться отсрочить неизбежное…
— Вы самый опасный самоубийца, которого я когда-либо видел, — бросил Андрюхин, не выдержав наконец роли гостеприимного хозяина.
Крэгс молча поднял брови.
— Самоубийцы справляются со своей задачей обычно в одиночку, тайно, выбрав для этого тихий уголок, — продолжал Андрюхин, — вы же кричите о своих намерениях на весь мир и даже пытаетесь вместе с собой сунуть в петлю все человечество. К счастью, от вас сие не зависит… Между прочим, о фантазиях… — Андрюхин кивнул головой направо: — Мы подъезжаем сейчас к Институту научной фантастики…
— Фантастики? — Это слово, казалось, переполнило чашу терпения Крэгса. — Так вот зачем я сюда приехал! Да, я помню, вы и двадцать лет назад отличались этой детской склонностью.
— Склонность эта не совсем детская, — мирно возразил Андрюхин. — Институт научной фантастики призван воодушевлять науку, звать ее вперед, вдаль. Ленин говорил, что фантазия — ценнейшее качество исследователя. — И Андрюхин с удовольствием процитировал: — «Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии…» У нас есть группа молодых ученых, которые полагают, что недостаточно изучать и использовать силы, данные нам природой в готовеньком виде. Нужно создавать новые комбинации сил, новые явления, совершенно неизвестные природе… Я сочувствию их смелости…
Машина остановилась на площади, у небольшого обелиска. Вокруг золотой стрелы вращались два светящихся рубиновых шарика, миниатюрные копии первых спутников Земли, некогда созданных советскими учеными.
Проходя мимо, Хеджес сморщился и пробормотал:
— Черт их знает, Крэгс. Они всегда преподносили нам сюрпризы.
Андрюхин весело подмигнул мрачному Крэгсу и шепнул:
— Устами младенцев глаголет истина…
Глава тринадцатая
«ВЕЛИКАЯ МИССИЯ» КРЭГСА
Анне Михеевне Шумило хотелось устроить для гостей необычный обед из различных атмовитаминов. За день до приезда Крэгса она пригласила всех, кто был свободен, на дегустацию. Усадив собравшихся, она предложила им глубоко дышать. Пробыв в ее лаборатории добрых микробов всего полчаса, приглашенные отяжелели так, как будто просидели целый вечер за самым сытным и изысканным обедом. Никто не мог понять, чем их накормили.
— Какое это имеет значение! — сердилась Анна Михеевна.
— Быть может, это варварство, — улыбнулся кто-то из долголетних, — но человеку приятно посмотреть на свою еду, подвигать челюстями, знать, где суп, где жаркое, где сладкое…
— Вы отсталый человек! — фыркнула Анна Михеевна.
Тем не менее, по указанию Андрюхина, для гостей обед был дан обычный, не из атмовитаминов. За обедом старательно обходили острые углы. После обеда гостей проводили отдохнуть в отведенные для них комнаты. Едва они остались вдвоем, Крэгс набросился на Хеджеса:
— Зачем я потащил вас за собой! Вы напились, вы болтун, над вами смеялись! Вас нельзя вводить в общество ученых!
— Ученые! Какой вы-то ученый? — взвизгнул подвыпивший Хеджес. — Без меня ваша наука и плевка не стоит! Последняя пуговица на вашем фраке сделана на мои деньги! Королевство Бисса — от механических черепах до живых поросят — создано на мои доллары! Вы сидели бы со своими машинками до сих пор на задворках Квебека, в дыре…
— Замолчите! — Крэгс тяжело опустился на диван. — Если я и связался с вами, то лишь ради моих черепах.
— Черепахи! Брр!.. Мерзость! Плевать я на них хотел! Я поддакивал вашим бредовым теориям, надеясь, что ваша наука как-нибудь спасет меня, Хеджеса. Но вы возитесь с черепахами, и вам наплевать на человечество и на меня, Хеджеса. А вот мистер Эндрюхи вселил в меня бодрость, черт возьми! Если человечество будет жить, то ведь заодно со всеми и я! А?
После этого они должны были, казалось, окончательно переругаться, но голоса их почему-то звучали все глуше, и наконец гости задремали, полулежа в разных концах широкого дивана.
Спустя некоторое время в комнату вошли Анна Михеевна и ее верная Женя. По знаку Анны Михеевны Женя вытянула скрытые широким подоконником гибкие шланги. На концах этих шлангов, качавшихся как хоботы слонов, подрагивали белые диски. Улыбаясь, Женя разместила диски против физиономий Крэгса и Хеджеса.
Гости спали долго. Их не разбудили ни гудки машин, ни сводный оркестр долголетних, который, собираясь в Майск, лихо исполнял какой-то бравурный маршик.
Потом в комнате снова появилась Женя, убрала резиновые хоботы. Спустя несколько минут Хеджес и Крэгс почти одновременно открыли глаза и уставились друг на друга.
— Го-го!.. — нерешительно стал подпевать Хеджес, ухмыляясь.
Его так и подмывало пройтись по комнате колесом, перекувырнуться несколько раз или хотя бы дернуть Крэгса за нос. Он понимал, что этого делать не следует, но удерживался с трудом.
— Нас чем-то угостили… — принюхиваясь, проговорил Крэгс, не в силах скрыть улыбку. — Вы ничего не чувствуете?
— Чувствую страшное желание выстучать чечетку, пройтись колесом и расцеловать вас.
— Как ни странно, со мной происходит нечто подобное… — И, пользуясь тем, что Хеджес нагнулся поправить шнурки на башмаках, Крэгс бесшумно разбежался и перепрыгнул через своего премьер-министра, словно играя в чехарду.
Хеджес погнался за ним, они подняли страшную возню, позабыв о своей ответственной миссии и о гибели, грозящей человечеству.
В самый разгар их веселой игры дверь бесшумно отворилась, и в комнату осторожно вошла Анна Михеевна Шумило.
— Я долго стучала, — извинилась она. — Не помешаю?
— Нет, нет, что вы!.. — невнятно сказал Крэгс и покраснел, как мальчишка. — Нам очень приятно…
Они стояли с Хеджесом рядышком, тяжело дыша и улыбаясь.
— Ну, и мне приятно, — сказала Анна Михеевна. — Вы догадались, конечно?..
— Нас чем-то угостили, — Крэгс изо всех сил старался рассердиться, но это ему не удавалось.
— Мы, как гостеприимные хозяева, обязаны позаботиться и о вашем настроении… Вирусология, как вы знаете, молодая наука, — посмеиваясь, заговорила Анна Михеевна. — Мы назвали свою лабораторию лабораторией добрых микробов, вернее — добрых вирусов… Еще Илья Мечников, гениальный русский ученый, в эпоху, когда человечество было напугано могуществом микробов и смотрело на них, как на страшных врагов, смело заявил, что есть злые микробы, но есть и добрые… Помните? Долгие годы люди потратили на борьбу против злых микробов. В этих жестоких боях они почти забыли о добрых микробах, о тех, от кого зависит наше здоровье, хорошее настроение, наше долголетие… Наш институт пытается наверстать упущенное. И знаете, — она радостно улыбнулась, — нам во многом помогло изучение детей. Здоровый ребенок в возрасте десяти — двенадцати лет представляет чрезвычайно любопытное явление. Тщательное изучение биохимии нейронов и электронных и квантовых процессов в детском организме, а также сложные расчеты, сделанные нашими машинами, помогли решить задачу, как даже чем-либо удрученного человека, даже человека с несколько сдвинутой-психикой — раздражительного, ипохондрика, зараженного бациллой уныния — сделать бодрым, веселым, полным неуемной энергии.
Крэгс и Хеджес одновременно взглянули друг на друга с веселым недоверием.
— Конечно, — продолжала Анна Михеевна, ничего не заметив, — взрослый человек не скатывается к уровню десятилетнего мальчишки. Он полностью сохраняет свой ум, знания, опыт. Но мы можем восстановить остроту восприятия, красочность Впечатлений, любознательность, здоровый оптимизм…
— Я решительно протестую! — заговорил Хеджерс, повышая голос. — Если когда-нибудь выяснится, что я был превращен в ребенка, меня отстранят от управления капиталами, назначат опеку…
— Не тревожьтесь, — лучезарно улыбнулась Анна Михеевна. — Мы угостили вас небольшой порцией бодрина. Просто нам хотелось, чтобы вы хорошенько отдохнули после дороги и весело провели остаток вечера. Бодрин будет действовать несколько часов, он совершенно безвреден. Кстати, если, вернувшись домой, вы покажетесь своему лечащему врачу, он решит, что вам несколько месяцев довелось отдыхать на первоклассном курорте… А вот и Иван Дмитриевич!
— Добрый вечер, господа! — В голосе Андрюхина не было той настороженности, с какой он встретил их утром. — Неплохое самочувствие, а?
Крэгс чувствовал себя великолепно. Тем не менее, как только появился Андрюхин, Крэгс счел своим долгом сказать:
— Нам предстоят серьезные переговоры, и я, господин Андрюхин, против ваших странных шуток… Вы пытаетесь оказать давление на нашу психику…
— Чепуха! Долг гостеприимства, — сказал Андрюхин. — Но предупреждаю: то, что вы увидите и услышите, несомненно окажет более сильное действие, чем невинный бодрин.
— Вздор! — проворчал Крэгс. — Люди подошли к пропасти. Если и можно решить спор между двумя лагерями человечества, решить его разумно, без кровопролития, то только с помощью кибернетических машин.
Андрюхин, вскинув голова, изумленно уставился на Крэгса; тот увлеченно продолжал:
— Вы хотите мира, профессор, не так ли? Вы хотите, чтобы разум наконец восторжествовал?
Андрюхин молча наклонил голову.
— Я верю, что и все ваши друзья, миллионы и миллионы людей во всех странах также горячо жаждут мира. Даже Хеджес мечтает о мире, правда, лишь потому, что боится за свою шкуру… Давайте же дадим человечеству мир, профессор!
— Давайте, — охотно согласился Андрюхин.
— Вы спрашивали о моей миссии. Быть может, виноват ваш бодрин, но сейчас вы услышите все! Она крайне проста. Она может быть выражена в двух словах: доверимся гению созданных нами машин. Люди ограниченны, их тянет груз симпатий и антипатий, корысть, косность, фанатизм — можно назвать еще десятки отвратительных качеств, неизвестных, к счастью, машинам. Человеку не под силу учесть все плюсы и минусы, имеющиеся в вашем и нашем социальном устройстве. А машины могут учесть все! Они объективны — вне политики, вне всех пут, связывающих нас. Они вынесут решение, которому будет обязано следовать все человечество. Они определят: капитализм или социализм! Скажите, — голос Крэгса зазвучал надеждой, — ваш народ, ваше правительство согласились бы на такой эксперимент? Вы сами готовы поддержать меня?
— Простите, — опешил Андрюхин. — Вы что это, серьезно?
— Я никогда не говорил серьезнее! — торжественно сказал Крэгс. — Наши машины безукоризненно решают сложнейшие задачи, недоступные человеческому уму. Этот спор — задача с огромным количеством неизвестных, со сложнейшими исходными данными, но — задача. Пусть нейтральная машина решит, на чьей стороне правда!
Голос его звучал такой убежденностью, что Андрюхин посмотрел на Крэгса с некоторым сочувствием, как смотрит врач на неизлечимо больного.
— Да, да, — забормотал Андрюхин, соображая, как бы ему не очень обидеть Крэгса, — да, да… Когда-то, в рыцарские времена, перед сражением выезжали от каждого войска по богатырю и победа присуждалась тому войску, чей богатырь одолевал своего противника…
— Вот это игра! — заорал Хеджес. — Игра по крупной! Делайте ставки, господа!
— Замолчите, вы! — с гневом бросил Крэгс.
— Тем не менее он уловил… м-м… слабую сторону вашего плана, — негромко ответил Андрюхин. — Это действительно лишь грандиозная рулетка, игра. И бесполезная, как вы любите говорить…
Крэгс выпрямился. Широкий шрам на его лице побагровел.
— Почему? — бросил он.
— Простите мне это странное предположение, — задумчиво произнес Андрюхин, словно не замечая, что происходит с Крэгсом, — но иногда создается Впечатление, что вы к своим чудесным машинам относитесь, как к сознательным существам…
— Они представляют нечто большее, чем так называемые сознательные существа! — запальчиво перебил Крэгс.
— Видите! Даже нечто большее… А мы здесь убеждены, что эти удивительные машины, которые совершают умственную работу, по объему своему непосильную для человека, машины, которые способны не только решать задачи, но даже совершенствовать и усложнять их условия, то есть в какой-то степени ставить перед собой самостоятельно новые задачи, эти сказочные машины без человека мертвы… Машины не имеют общественного опыта, они не могут иметь социальной цели, стремлений, им не дано мечтать. Машины — создание человеческого гения. Человек их сотворил, и он их хозяин. А раз так, то как можно говорить о решении с помощью этих машин спора между социализмом и капитализмом? Извините, — не удержавшись, Андрюхин весело улыбнулся, — это смешно.
— Смешно? — пробормотал Крэгс.
— Да! Доверим истории, человечеству, народам решать, что лучше… Собственно, это уже доказано… Как дальше жить на Земле, будут решать не машины, даже не кучка ученых, а народы, их коллективный разум…
— В таком случае, — лицо Крэгса исказила гримаса, — мое пребывание здесь становится бессмысленным…
— Прошу вас, не торопитесь! — Андрюхин улыбнулся с таким подкупающим добродушием, что лохматые брови Крэгса удивленно поползли вверх. — До сих пор мы рассматривали только ваши предложения. Быть может, стоит послушать и нас…
Когда Андрюхин ушел, Крэгс дал волю своему гневу:
— С меня хватит! Завтра же мы покидаем эту страну! Здесь делать нечего.
— Слушайте, Лайонель… — Хеджес для пущей убедительности ухватился за пуговицу на куртке Крэгса. — Этот Эндрюхи сделал ценное предложение. Он хочет показать вам свои работы. По-моему, было бы глупо уехать, не взглянув, что он держит за пазухой.
— Возможно, вы правы… — задумчиво сказал Крэгс, помолчав.
— Слушайте, Лайонель. — Не глядя на Крэгса, Хеджес старательно откручивал его пуговицу. — Я все время был с вами. Нет, я не хочу уверять вас в своем бескорыстии и нежной любви к науке. Я шел с вами потому, что это было выгодно, интересно, и еще потому, что с вами я все-таки надеялся уцелеть.
— Это невозможно, — устало уронил Крэгс.
— Да, это невозможно. — Хеджес наконец открутил пуговицу, но Крэгс даже не заметил этого. — Но то, что не удалось нам, быть может, удалось им?
— Все-таки надеетесь спастись?..
— А кому хочется подыхать? — Хеджес, засунув руки в карманы, решительно пожал плечами. — Вам? Не верю.
Крэгс долго молчал.
— Нет, — сказал он мягко, — я не хочу умирать. Но жить мне хотелось бы с людьми, не с вами. А это невозможно. Лучше я встречу смерть среди своих черепах.
— Болтовня! — рявкнул Хеджес. — Чертова болтовня…
Они ни о чем не успели договориться: их пригласили посетить некоторые лаборатории. Хеджес ходил за Крэгсом, копируя его выражение лица, улыбки, даже телодвижения. Крэгс был вежлив, но холоден. То, что ему показали, не произвело на него большого Впечатления. Что ж, он ожидал встретить здесь новейшую технику, первоклассное оборудование. Однако ничего принципиально нового Крэгс не обнаружил.
— Все это совершенно бесполезно, — успел он шепнуть Хеджесу, когда они закончили осмотр.
Глава четырнадцатая
НОЧЬ
Вечером их пригласили на концерт; потом был ужин. Они вернулись к себе довольно поздно, усталые и быстро заснули, предупредив, что не желают ни бодрина, ни чего-либо иного.
Ночью Хеджес проснулся. Несколько минут он сердито прислушивался, поворочался с боку на бок… Нет, черт возьми, придется вставать. Он нехотя открыл глаза. Что-то изменилось.
Только в следующую минуту он понял, что с обеих сторон кровати появилось нечто вроде сетки. Эта сетка слабо светилась.
Потом Хеджес увидел, что мерцавший рассеянным голубоватым светом плафон на потолке теперь висит так низко, что при желании до него можно дотронуться рукой.
Он так и сделал, просто из любопытства. Но, промахнувшись, ткнул рукой не в плафон, а в потолок.
Хеджес стукнулся довольно больно костяшками пальцев и целую минуту чертыхался. От его возни проснулся Крэгс и слегка приподнялся на своей кровати, также обрамленной светящейся сеткой.
— В чем дело? — Крэгс зевнул.
— А черт его знает! — Хеджес облизывал ноющие пальцы. — Похоже, было землетрясение.
Крэгс раскрыл глаза пошире и вдруг подскочил, ухватившись за светящуюся сетку:
— Новые фокусы, черт возьми! Мы висим под потолком!
Хеджес, моментально забыв о своих пальцах, заглянул вниз. Под кроватями была пустота: они висели в воздухе, в двух с половиной метрах от пола.
— Прекратите это! — заорал Хеджес, покрываясь липким потом. — Мы сейчас грохнемся!
Став на колени, Крэгс с любопытством смотрел вниз.
— Впечатление такое, что мы действительно висим в воздухе Какой-то цирк…
— Безобразие! — волновался Хеджес. — Никакого уважения к королю и премьер-министру! Нелепые шуточки…
Схватив подушку, он запустил ею в дверь. Дверь не открылась, но раздался мелодичный звонок, и одновременно они ощутили несколько легких толчков.
— Я ведь говорил… Это землетрясение… — почему-то шепотом произнес побледневший Хеджес. — Или уже началась война?..
— Смотрите! — закричал Крэгс.
Кое-как уцепившись ногами за сетку кровати, они свесили головы, заглядывая в окна, то светлевшие, то темневшие, словно от быстро пробегающих туч.
Но это были не тучи. Это мелькали кроны деревьев. Здание неслось по воздуху.
Хеджес вдруг захихикал:
— А где лампа Аладдина? Где джинны? Это ведь кино, правда?
— Нет, это не кино, — медленно и очень серьезно сказал Крэгс.
В этот момент дверь под ними распахнулась, и вошел встревоженный Андрюхин.
