Библиотека приключений и научной фантастики - Человек - Луч. Фантастический роман с иллюстрациями

 

 
      — О-о! — произнес он и поспешно коснулся кнопки у окна. Кровати мягко, но мгновенно опустились на пол. — Я прошу прощения. Система, обслуживающая эту комнату, по недосмотру персонала не отрегулирована. Завтра я строго накажу виновных. Такое беспокойство! Представляю ваше ощущение!..
      При этом он незаметно приглядывался к Крэгсу и Хеджесу, едва скрывая удовольствие.
      — Да, сэр! — рявкнул Хеджес, осторожно опуская ноги и недоверчиво щупая пол. — Это никуда не годится! Мы требуем расследования и наказания виновных! Случай беспримерный в международной практике…
      — Беспримерный, — согласился Андрюхин.
      — Фокус с кроватями, если это фокус, как-то объясним, — тихо сказал Крэгс, — но здание… Кажется, мы совершаем посадку?
      — Вы правы, — весело поддакнул Андрюхин.
      — Мне хотелось бы что-то понять во всей этой истории, — пробормотал Крэгс, не глядя на Андрюхина.
      — Третий час ночи, — Андрюхин сокрушенно развел руками. — Завтра я буду к вашим услугам. Спите спокойно — больше ничего не произойдет в эту ночь. — И он быстро вышел.
      Несмотря на его заверение, ни Крэгс, ни Хеджес не сомкнули глаз до утра…
 
      Утром в дверь коротко и решительно постучали. Хеджес испуганно уставился на Крэгса. Несколько помедлив, Крэгс сказал:
      — Войдите!
      Дверь распахнулась, и, пропуская вперед Юру, вошел академик Андрюхин.
      — Прошу извинить за раннее вторжение, — Андрюхин старательно раскланивался. — Считаю своим долгом еще раз выразить сожаление по поводу ночных происшествий. Прошу познакомиться: этот юноша, Сергеев, один из работников Института научной фантастики. Если хотите, мы вам кое-что покажем. Только заранее предупреждаю, господа: вы увидите конечные результаты, факты, все же прочее — увы… Одни факты! Вы готовы, господа?
      Широким коридором они вышли в оранжерею. Гости не сразу заметили, что это совсем особая оранжерея. Ни стены, ни потолки не отделяли великолепные розы и томно благоухающие кусты жасмина от лежащего в десятке метров пушистого снега… Морозное небо прямо над головой строго глядело, как два человека в легких пижамах, с непокрытыми головами недоуменно оглядываются по сторонам.
      — Что это? — спросил Крэгс, указывая на странный седой лишайник, тяжело распластавший огромные лапы в стороне от терпко пахнущих цветов.
      — Это мне привезли с Луны. — Андрюхин, наклонившись, ласково потрогал массивные завитки лишайника. — Неплохо прижились. Вообще же вся эта оранжерея — хозяйство Института добрых микробов. Результаты работ по микроклимату. Так сказать, факт номер один. Вас он, впрочем, не может заинтересовать… Пока товарищ Сергеев приготовится, посидим здесь.
      Они уселись втроем под пышным кустом цветущей сирени. Хеджес, кося глазами на сугробы снега, лежавшие в нескольких шагах от них, пригнул одну ветку и тщательно обнюхивал гроздья душистых цветов. Андрюхин повернулся к Крэгсу:
      — Итак, ваша миссия в том и заключалась, чтобы переложить на плечи кибернетических машин решение о формах человеческого общества?
      — Не относитесь к этому слишком легко. — Крэгс говорил без раздражения, как человек, которому теперь уже все равно. — Соображения насчет того, кто же составит программу для машин, кто, так сказать, сформулирует вопросы, могут быть учтены, конечно…
      — Учтены? — усмехнулся Андрюхин.
      — Да… Испытания можно провести на машине, которая должна быть сконструирована совместными усилиями лучших ученых Запада и Востока… Теперь, впрочем, все это ни к чему. Торжествует бессмыслица…
      — Наша точка зрения предельно ясна, — негромко и спокойно отвечал Андрюхин. — Есть вопросы, на которые люди могут получить убедительный и окончательный ответ только в результате своего собственного исторического опыта, ценою, быть может, борьбы, лишений, вдохновенного, созидания, а не путем научного эксперимента, как бы он ни был замечателен. Такой эксперимент не убедит людей.
      — Что же их убедит? — вяло усмехнулся Крэгс.
      — Добрая и искренняя воля людей к миру. Их объединенные усилия, в том числе и работа людей науки… Впрочем, это долгий разговор. Лучше посмотрите…
      Перед ними, казалось, прямо из-под их ног, вспыхнул и ушел в небо столб голубого огня. В его твердых, строго очерченных гранях клубились редкие снежинки. Небо почернело, и все, что было за пределами голубого столба, стало казаться чужим.
      В полосу света вошел человек в черном лыжном костюме и шлеме на голове. Глаза его были закрыты защитными очками.
      — Это знакомый вам Юрий Сергеев, — сказал Андрюхин. — Внимание! — Он поднял руку.
      Юра нарочито отчетливым жестом медленно передвинул металлическую пряжку на широком поясе. Тотчас, оторвавшись от земли, он начал плавно подниматься вверх. Его большая черная фигура поднималась все выше и выше и казалась нереальной в голубом луче среди пляшущих снежинок. Он поднялся примерно на тридцать метров и пошел в сторону. Луч следовал за ним. Потом Юра медленно опустился, постоял над головой испуганно вскочившего Хеджеса и по знаку Андрюхина неторопливо сошел на землю.
      — Явление Христа народу. Впрочем, этого и Христос не умел, — усмехнулся Андрюхин и продолжал уже серьезно: — Испытание антигравитационного костюма. Можете взглянуть… (Хеджес немедленно кинулся к Юре, Крэгс последовал за ним.) Но должен вас разочаровать, — сказал Андрюхин, — осмотр, к сожалению, не даст ничего…
      Все же оба гостя минут десять ощупывали пояс, осматривали пряжки, а Хеджес торопливо прощупал все: ботинки, брюки, куртку.
      — Это можно повторить? — недоверчиво спросил он.
      Взглянув на Андрюхина, Юра так стремительно взмыл в небо, что Хеджес шарахнулся в сторону. Все увеличивая скорость полета, Юра то уходил вверх на пятьдесят — сто метров, то оказывался на земле. За ним было трудно следить. Наконец, слегка запыхавшись и вытирая пот с крутого лба, он приземлился окончательно и отстегнул пояс… Луч тотчас погас, и Юры не стало видно.
      — У меня нет слов!.. — Голос Крэгса звучал глухо и неуверенно. — Вот, оказывается, что означает наш ночной полет! С этим может сравниться только открытие внутриядерной энергии. Вы овладели силой тяготения!
      — Пока мы учимся… — вставил Андрюхин. — Но в этом есть какой-то смысл, не так ли? Помните, я писал вам о джиннах, которые за ночь переносили дворец с одного конца земли на другой? Это ведь не такая уж хитрая штука, если дворец приведен в состояние невесомости. Не кажется ли Лайонелю Крэгсу, что он рано начал консервировать знания в своих черепахах?
      — Прошу прощения, — вежливо осведомился Хеджес, — а я мог бы повторить то же, что проделал сейчас этот парень?
      — Пожалуйста. — Андрюхин покосился на Хеджеса. — Только раньше составьте завещание.
      — Почему?!
      — Нам не дешево обошлось даже то небольшое преодоление силы тяжести, которое вы сейчас видели. Несколько наших товарищей погибли. Установлено, что для работы в антигравитационном костюме человек должен быть абсолютно здоровым и пройти серьезную подготовку… Вы, господин Хеджес, рискуете отправиться прямо на небеса…
      — Преклоняюсь перед вами и вашими коллегами, — сказал Крэгс, несколько придя в себя. — И все же, поразмыслив, прихожу к выводу, что самое разумное, что вы можете сделать, — это воспользоваться моими черепаховыми консервами… Да, да! Как это ни печально! Ведь даже управление силой тяготения в тех пределах, какие вам пока доступны, не может спасти мир от атомной бомбы. Гибель все же неотвратима!
      — Я прошу вас отодвинуться друг от друга, господа, — деловым тоном произнес Андрюхин.
      Послушные его жесту, Крэгс и Хеджес молча, недоумевая, расселись по краям садовой скамьи.
      — На старости лет я вынужден стать фокусником, — усмехнулся Андрюхин. — Не пугайтесь, господа…
      Он нажал на штырек, выступающий над верхней опорой скамьи. Вспышка яркого света была столь мгновенной, что они не успели убедиться в ее реальности. И тотчас Крэгс и Хеджес увидели, что между ними стоит поднос с кофейным сервизом и бутылка ликера. Крышка кофейника подпрыгивала, словно сердясь на убегающее облачко пара.
      — Это похоже на то, что проделывают в китайском цирке, — вежливо улыбнулся Хеджес, отодвигаясь на всякий случай подальше от подноса.
      — Могу подтвердить, что один китаец серьезно причастен к тому, что я демонстрировал вам раньше и что покажу сейчас. — Андрюхин взял кофейник: — Разрешите?
      — Пожалуйста… — нерешительно проговорил Крэгс, пытаясь сообразить, что же все-таки происходит.
      — Анна Михеевна отлично варит кофе! — Голос Андрюхина звучал спокойно, но глаза не в силах были скрыть волнение. И это волнение все острее охватывало Крэгса. — Вам с ликером, господа?
      — Прошу извинить мое безусловно неуместное вмешательство, — пролепетал сверхвежливый Хеджес, — но не соблаговолит ли мистер Эндрюхи все-таки объяснить, что здесь произошло?
      — Что ж, быть может, мистер Крэгс простит мне невинную шутку, если узнает, — голос Андрюхина невольно зазвенел едва сдерживаемым торжеством, — что он присутствовал при работе нашей первой, теперь уже музейной, установки по взаимопревращению энергии и материи в строго определенных формах!
      Шевеля губами и ошалело выпучив глаза, Хеджес повернулся к Крэгсу. Но, не обращая ни малейшего внимания на своего банкира, Крэгс с остановившимся взглядом медленно приподнимался со скамьи.
      — Вы сказали… — едва выговорил он. — Вы, кажется, что-то сказали…
      — Я сказал, — голос Андрюхина загремел во всю мощь, — что вы видели, как поднос, кофейник и все прочее по данному мною звонка было мгновенно превращено в луч, переброшено сюда, то есть примерно за сто метров, причем лучистая энергия вновь воплотилась в свою материальную форму… Ведь вы пьете кофе, господа, не так ли? Обыкновенный кофе… А несколько раньше вы видели кусочек России на своих банановых островах. Березки, грибы… Мы отправили их с изрядным пластом земли прямо отсюда, с берегов Ирги! К этому следует добавить — запомните хорошенько, господин Хеджес! — что виденное вами — для нас история, давно пройденный этап. Мы овладели сложнейшей методикой, позволяющей производить с живой материей, даже с высокоорганизованной живой материей, то же, что вы только что видели с материей мертвой… Мы научились бросать такой луч за десятки тысяч километров… Мне кажется, даже вы, Крэгс, не станете утверждать, что все это бесполезно…
      — Простите, очень прошу извинить… — Хеджес помотал головой, чтобы убедиться, что он не спит. — Значит, что угодно, даже вот мистера Крэгса, скажем, или… меня, вы можете превратить просто в луч света?
      — Да, — отрубил Андрюхин.
      — А обратно, возврат, так сказать, в первоначальное, извините, состояние? Он наступает обязательно?
      — Конечно, нет, — отмахнулся от него Андрюхин. — Но он возможен.
      Хеджес незаметно вытер с лица обильный пот.
      — Но, владея этим оружием, — выдавил он, — вы можете покорить весь мир…
      — «Покорение мира»! — возмутился Андрюхин. — Нет ничего бессмысленнее, чем «покорять мир». История с удивительным постоянством доказывает это. Вы напрасно назвали нашу установку оружием, мистер Хеджес. Только самоубийцы могут сейчас желать войны. Нет идеи преступнее и глупее, мистер Хеджес…
      — Простите, сэр, — сбивчиво заговорил упорно молчавший Крэгс, — я не могу прийти в себя. То, что вы показали, ученые всего мира относили к области чистой фантастики, причем такой, которая вряд ли будет осуществлена когда-либо. Льщу себя надеждой, что вы найдете возможным поделиться хотя бы принципиальной схемой.
      — Ньютон говорил, — весело процитировал Андрюхин: — «Причину свойств тяготения я не мог вывести из явлений, гипотез же не измышляю…» Нам удалось продвинуться несколько дальше Ньютона, но не принуждайте меня измышлять гипотезы! А ничего более я пока предложить не могу.
      Крэгс почтительно наклонил голову. Андрюхин озабоченно заглянул в его лицо:
      — А вы когда-нибудь смеетесь, Крэгс? Не могу же я снова угощать вас бодрином, на это не хватит моего заработка! Ведь то, что мы с вами посмотрели, дает, черт возьми, право утверждать, что война не так уж страшна! Вот что такое новая наука — наука в руках нового общества. Недалек тот миг, когда война не будет грозить человечеству! Неужели вы не порадуетесь вместе с нами?
      — Дорогой учитель, — голос Крэгса звучал несколько хрипло, — я совершил непростительную бестактность, когда при нашей встрече пытался зачеркнуть ценнейшее, что во мне есть, — то, что я ваш ученик. Вы учили меня уважать науку! Там, у себя, я потерял к ней уважение… Трагедия Эйнштейна, Ферми… Даже лучшие умы, даже величайшие открытия питали прожорливое брюхо войны. И, знаете, не хотелось работать.
      Было страшно думать. Но сегодня я снова увидел науку, большую науку. Мне стыдно, учитель, за мою измену. Сегодня вы вернули мне веру. Я не хочу заниматься с вами социологией, это не мое дело, но я хочу быть ученым. Хорошо быть ученым, когда на свете существуют такие, как вы, как ваши ученики… Сейчас я не смею называть себя даже вашим учеником. Я консервировал науку, вы двигали ее вперед… Но я хочу вернуться в строй!
      — И вы поможете мне! — подхватил Андрюхин, стараясь облегчить положение Крэгса. — Завтра я выезжаю в Москву со специальным докладом. Через сутки я надеюсь вернуться, и мы с вами развернем подготовку к такому опыту, перед которым побледнеет все, что было когда-нибудь в науке…
      Глубокой ночью, когда Крэгс, все еще не в силах заснуть, перебирал в памяти мгновение за мгновением события этого вечера, над ним наклонилась вдруг тощая рожа Хеджеса.
      — Держитесь этого Эндрюхи, я вам говорю! — с жаром, от всей души посоветовал он. — С ним не пропадешь, даже если мир пойдет прахом!
      Крэгс промолчал.
      — Я хотел вас кое о чем попросить, — продолжал Хеджес. — Здесь есть Институт долголетия и в нем люди, дожившие почти до двухсот лет. А на вид им не дашь и пятидесяти! Знаете, я бы не возражал пожить в этом институте при условии, что это добавит лет сто к отпущенной мне норме. Подбросьте-ка эту идею господину Эндрюхи, а?
      — Спите, Хеджес. — Крэгс отвернулся к стене. — Никому не нужно ваше долголетие…
      Хеджес обиделся и ушел, но еще долго ворочался в кровати, чувствуя себя непривычно одиноким и заброшенным.
 
      В эту ночь, пожалуй, впервые за всю жизнь не спал и Юра. Он знал, с каким проектом вылетает на рассвете Андрюхин в Москву, и знал, насколько этот проект касается лично его, Юры Сергеева. У него было странное ощущение неправдоподобия, недостоверности всего, что должно было произойти. Даже когда он пытался представить, как будет себя вести в случае, если поездка Ивана Дмитриевича увенчается успехом, то ему казалось, что он думает не о себе, а о ком-то другом.
      Накануне они долго сидели с Иваном Дмитриевичем вдвоем в его служебном кабинете. Никогда еще Андрюхин не разговаривал с Юрой так открыто, так душевно-распахнуто, и постепенно восхищение большим ученым, его научными подвигами, восторг перед тем огромным, что создавалось коллективом Академического городка, начисто смыли волнение и тревоги Юры.
      Нет, он вовсе не чувствовал себя спокойно. Недавно он прочел воспоминания Константина Потехина, первого человека, побывавшего на Луне. Потехин описывал свои ощущения в последние дни перед стартом ракеты, и Юра находил, что это очень напоминает его собственное состояние. Были и страх, и гордость за свою судьбу, и мучительное ожидание, и нетерпение, но над всем этим жило сознание, что все решено и так надо. Пожалуй, неприятнее всего была необходимость молчать. Он привык обо всем советоваться с ребятами, а здесь нельзя было даже заикнуться. Он и с Женей пока не ног обмолвиться ни словом…
      Весь день Андрюхин был в Москве. Юра поплутал по лесу, исходив на лыжах несколько десятков километров и стараюсь никого не встречать.
      Он вернулся, когда уже начало темнеть, лыжи скользили по синему снегу. Ему очень хотелось кинуться к Андрюхину, который уже, наверное, вернулся, но он не мог себя заставить идти туда. Юре казалось это навязчивым, недостойным.
      Он медленно шел к корпусу долголетних, когда из-за разукрашенного снегом куста выскочила Женя.
      — Ох, Юрка! — Она едва не свалилась ему на руки. — Андрюхин прилетел, всюду тебя ищет… Где ты пропадал?
      Не отвечая, он осторожно взял ее лицо в руки и медленно приблизил губы к ее губам. Конечно, он хотел ее поцеловать. Но не поцеловал. Он отстранил Женю и, подобрав свалившиеся палки, пошел к Андрюхину.
      Она растерянно глядела ему вслед.

Глава пятнадцатая
ОПЫТ

      Когда еще с неделю назад академик Андрюхин издалека, осторожно коснулся того, как Женя относится к Юре, она подняла огромные угольные, суровые глаза и сказала напрямик:
      — Хотите сказать, что я его люблю? Ну и что? Люблю.
      И, отвернувшись, ушла… Академик был, собственно даже рад ее уходу, не зная, как вести себя дальше. Он бы еще больше растерялся, если бы знал, что про себя Женя продолжила фразу: «Люблю… А он — нет. Старая, всем надоевшая история… Мне-то от этого не легче».
      Но, когда Юра взял в горячие, пахнущие снегом и хвоей ладони ее лицо и она увидела на расстоянии сантиметра его серьезные, молящие и торжествующие глаза и почувствовала себя очень взрослой, большой, а его необычно добрым, нежным, готовым сейчас же рухнуть в снег, к ее коленям, Жене показалось, что пламя счастья подняло ее над землей без всяких антигравитационных приспособлений… Но тут же Юра выпустил ее… Она еще улыбалась ему вслед, а сердце у нее заныло… Почему он не поцеловал ее?
      Но боль мгновенно прошла, а счастье осталось с ней. Юрка любит ее, любит! И в этот день, и в следующие все пело в ней и вокруг; отовсюду звучали мелодии невидимых оркестров; все встречные смеялись и сердцем тянулись к ней; необычайно сияло солнце, горьковато и празднично пахло хвоей… Женя удивлялась, что люди просто ходят, а не танцуют, что они говорят, а не поют и что она ведет себя так же, правда с трудом, потому что в ней танцевала и пела каждая жилка.
      Видимо, не разглядев, что с Женей происходит, Анна Михеевна отправила ее в Майск. Женя не придала никакого значения словам Анны Михеевны, что ей разрешается задержаться в Майске на два-три дня. Не могло быть и речи о том, чтобы потратить в Майске хотя бы лишнюю секунду. Центром Вселенной был сейчас для Жени Академический городок.
      Автобус отошел рано утром. Юры нигде не было видно. «Вот соня!» — весело подумала Женя, но все вокруг рассказывало о нем, о его больших, добрых руках, таких вот, как эти лапы елей, вышедших к дороге поглазеть на автобус, о его лобастой голове с широко расставленными внимательными, твердыми глазами, о его улыбке.
      Автобус очень быстро пробежал тридцать километров до центра Майска, и Женя вышла на площадь, где все ей улыбалось, каждый дом приглашал зайти, а иней на деревьях сверкал, как разноцветные праздничные гирлянды.
      Анна Михеевна поручила ей выяснить ряд вопросов у молодого врача, который недавно в заводской поликлинике стал применять атмовитамины в лечебных целях. Это связано было с новыми рационами питания для Юры, и Жене очень хотелось поскорее переговорить с этим врачом. В поликлинике врача не оказалось. Женя, улыбаясь всем встречным, побежала к нему домой.
      Вход был со двора. У одного из многочисленных парадных возились, разравнивая площадку, ребята. Больше всех суетилась, командовала, дергала всех и кричала тощенькая девчонка в валенках, из которых чуть не выпрыгивали наружу ее тонкие, пружинистые ноги. Едва Женя подошла, как из ближайшего парадного выкатились двое мальчишек. У одного из них, толстого и румяного, в руках был тяжелый лом.
      — Тю! Ты чего без инструмента вышел? — воинственно спросил обладатель лома.
      — А что?
      — Ты ничего не знаешь?
      Мальчик без лома растерянно пожал плечами.
      — Ну, брат, темный ты человек! Антрацит! — издевался тот, что с ломом. — Все ребята расчищают площадку. Сейчас будет открытие памятника моей Мухе! Пашка сделал такой, что не отличишь от настоящего!
      — А ты не задавайся со своей Мухой! Пузо отрастил и задается! И куда ты его готовишь, на сельхоз-выставку, что ли?
      — Это ты мне? — угрожающе спросил толстяк.
      — Тебе! А что? Подумаешь, выискался! — ответил второй.
      Кажется, должны были начаться военные действия, но тощенькая девчонка пронзительно завизжала:
      — Бубырь!
      Паренек с ломом пренебрежительно покосился на собеседника:
      — Видишь, зовут! А то бы я…
      — Что бы ты?..
      Не удостаивая собеседника ответом, наш старый знакомый Бубырь побежал было дальше, как человек, которому некогда заниматься чепухой. Но его собеседник не считал разговор законченным. Он удачно подставил ногу, и Бубырь с размаху шлепнулся на дорожку; Женя едва успела подхватить лом. Когда она оглянулась, мальчишки катались по грязному снегу, а через двор к ним, всплескивая руками, бежала какая-то женщина. Женя ухмыльнулась, чувствуя, как хорошо она бы поладила с этими мальчишками, и, прицелившись, точным движением вырвала из схватки того, которого звали Бубырем…
      — Хочешь, удушу? — спросила Женя, слегка приподнимая его в воздух и свирепо выкатывая свои огромные угольные глаза.
      — Нет! — пискнул Бубырь, дрыгая ногами. — Смотри, какая здоровая…
      — Дальше что? — спросила Женя подбежавшую женщину, продолжая держать Бубыря на весу и словно действительно готовясь удавить его, если последует команда.
      — Да пустите же наконец! — взвизгнула женщина, хватая Женю за рукав. — Мальчик даже посинел!
      Мальчик и не думал синеть, напротив, он готов был снова ринуться в драку, но это была его мама…
      — Что же с ними делать? — удивилась Женя. — Носы вытирать?
      — Если бы это! — Мама всплеснула руками с таким видом, как будто истосковалась по подобному занятию. — Тут не до носов, знаете! Была бы голова цела…
      Внимание Жени было отвлечено тем, что творилось у соседнего подъезда. Туда же, волоча лом, убежал, вырвавшись из материнских рук, Бубырь, а за ним — его недавний противник. Честное слово, Муха, вылепленная из чего-то вроде торфа, была очень похожа на настоящую! Ее поставили на добытую где-то глыбу бетона, установленную на еще не расчищенной площадке. Монумент! Кто-то торжествующе затрубил в звонкую трубу, но вездесущая Нинка, хватая ребят за рукава, расставила всех у изображения Мухи и велела Бубырю говорить речь. Бубырь отрывал от себя то одну руку Нинки, то другую, но она вцепилась в него, как клещ. Было ясно, что речь придется произнести…
      — Товарищи! — провозгласил он слишком громко. — Товарищи! — повторил он почти шепотом. — Научные собаки… Великие научные собаки Лайка, Белка, Стрелка, Муха и другие…
      Смеясь, Женя взбежала на третий этаж и позвонила врачу. Она увезла его в заводскую поликлинику, пробыла там весь день и к ночи вернулась в Академический городок.
      В дороге она все время смотрела в окно. За окном стояла густая неподвижная тьма, и казалось, что автобус тоже не движется. Женя, сердито сжав зубы, то и дело напряженно наклонялась вперед, словно подталкивая автобус. Иногда за стеклом у самого Жениного носа коротко взмахивала лапа ели, и Женя радостно улыбалась: значит, автобус все-таки движется!
      Наверное, Юра не дождется ее. Женя чувствовала, что именно в этот вечер должно было решиться что-то очень важное.
      Было уже поздно, когда она около дома долголетних вышла из автобуса. Морозная пыль клубилась около фонарей, желтых, как наливные яблоки… Она потянулась всем телом так, что вкусно хрустнули косточки, и, засмеявшись, побежала к себе. Везде было темно: академик Андрюхин не разрешал работать по ночам, и даже профессор Паверман, долго кричавший, что такой запрет является чистейшим произволом, террором и насилием над личностью, давно смирился и привык по ночам спать.
      Спал, конечно, и Юра Сергеев, знаменитый испытатель… Жене стало досадно. Юра знал, что она будет торопиться домой, и все-таки завалился спать. Бережет свое здоровье. Что-то он слишком его бережет. Когда любят, думают не о себе. Собственно, почему она решила, что он ее любит? Да и разве может вообще любить такой аккуратный, выверенный, как хронометр, такой педантичный, такой равнодушный ко всему, кроме работы…
      Она летела по сонным дорожкам Академического городка, отталкивая колючие лапы елей и фыркая от злости. Она походила сейчас на пружину, заведенную до отказа. И, когда подлетела к своему медпункта, даже не сразу заметила, что на скамеечке у входа сидит человек.
      — Здорово! — услышала Женя.
      Она не сразу нашлась.
      — Ты? — заговорила она наконец.
      — Да, вот жду тебя. Хотелось, знаешь, поговорить…
      Она молча села. Юра тоже молчал. Он попытался взять ее ладонь, она отдернула руку.
      — Вот ведь какая история… — Юра с неловкой улыбкой смотрел на нее. — Понимаешь, как-то мне одному не по себе… Пришел с тобой поговорить. А тебя нет.
      — Вот она, я, — сказала Женя. — Ну что ж, пойдем, напою чаем.
      — Давай лучше тут посидим, в темноте.
      — Тут чаю не будет.
      — Знаешь, я думаю про человека-невидимку. Помнишь из Уэллса? Ведь у него была девушка. Как ты думаешь, могла бы девушка любить вот такого невидимку?
      Женя невольно взглянула на него пристальнее. Нет, Юра выглядел, как всегда, и в невидимку не превращался. Только лицо у него было не совсем обычное — задумчивое, даже торжественное.
      — Ну, вот что, — сказала Женя вставая, — все это ерунда. Я хочу чаю.
      Неуверенно потянув Женю за руку, он заставил ее сесть. Потом осторожно снял с рук Жени перчатки и нежно стал греть ее пальцы в своих теплых жестких ладонях. Смущаясь, он поднес ее пальцы к губам, но не поцеловал, а стал дуть на них, смешно оттопыривая губы. Женя вырвала руки и шлепнула его пальцами по губам. Потом положила свою руку на его просторную ладонь.
      — Ну и лапа же у тебя!
      Он с любопытством взглянул на свою руку, словно видел ее впервые.
      — Здоровая, правда? — пробормотал Юра. — Как это может быть: вот рука — и нет ее?
      Он помахал рукой в воздухе, но ничего не произошло, рука осталась на месте. Женя засмеялась:
      — Не бойся, никуда не денется!
      Помолчав, Юра сказал:
      — А вообще это правда, человек представляет собою ходячий аккумулятор энергии, сконцентрированной до состояния материи. Ведь живая материя, как и всякая материя, — это миллиарды атомов, миллиарды электрически заряженных, находящихся в вечном движении и связи друг с другом частиц. Вот и моя рука…
      Женя вытаращила на него глаза, потом, не выдержав, захохотала.
      — Об этом тебе и хотелось поговорить? Ну, хватит. Я пошла пить чай. — Она решительно встала. — Зайдешь?
      Он стоял, не поднимая глаз; не взглянув на нее, отрицательно покачал головой.
      — А то зайдем? — Что-то ее словно кольнуло, ей показалось, что она его обидела.
      — Спасибо, Женя. — Все еще не глядя на нее, Юра усмехнулся: — Ты, как всегда, меня вылечила. Пожалуй, я теперь смогу побыть и один…
      Женя поспешно протянула ему руку; он взял ее, как неживую, подержал, потом отпустил, улыбнулся и ушел.
      — Ей страшно хотелось его вернуть; она чуть не заревела. Потом вошла к себе, зажгла свет и стояла, вспоминая, что же случилось. Ничего. Перебрала по слову весь разговор. Какие-то пустяки… Но не могла успокоиться.
      Решила завтра же пробиться к Ивану Дмитриевичу и все узнать.
      Но академик Андрюхин снова был в Москве, говорили — получал разрешение на Центральный эксперимент. С ним выехали Крэгс и Хеджес; предполагалось, что они вернутся на несколько суток в Майск и по окончании эксперимента немедленно вылетят в Биссу.
      Среди различных толков о характере задуманного академиком опыта не было, пожалуй, ни одного правдоподобного. Женя уже пыталась выведать что-нибудь у Юры. Он пообещал рассказать ей все, как только вернется Андрюхин. Эти дни до возвращения Андрюхина они провели чинно, тихо, сонно. Но им не было скучно. Часами они могли разговаривать, стоило только начать. Женя с ее критическим, насмешливым умом охотно слушала немногословные реплики Юры, твердые, как морские камешки.
      Иногда среди разговора Юра вдруг замолкал, хмурился и даже грубил, если Женя пробовала продолжать беседу. Он принадлежал к тем, кто все время думает о своей работе. Он мог танцевать, играть в хоккей, спорить о кино или восхищаться строительством тоннеля через Берингов пролив, но его мозг продолжал днем и ночью неотступно преследовать намеченную цель.
      Академик Андрюхин вернулся быстрее, чем его ждали. Неясные слухи ходили уже перед приездом Андрюхина. Научные работники, возвращаясь из лабораторий или с лыжной прогулки, взволнованно обсуждали: неужели возможен тот невероятный эксперимент, на который якобы получил разрешение академик Андрюхин?
      — Досужие слухи! — горячились одни. — Авантюра! Фантастика! Сказки!
      — А сибирские гиббоны? — отвечали другие. — А появление грибов, улитки и воробья на острове Южного океана? Наконец, опыт с Деткой?
      — Речь идет о человеке! — кричали противники эксперимента.
      — В Космос тоже сначала проникали собаки и обезьяны! — наступали защитники эксперимента.
      Но и сторонники эксперимента и скептики замолкали, едва показывались Юра или Женя.
      Юра и Женя, занятые собой, не замечали возбуждения, охватившего ученых. Юре было не до этого. В нем самом в эти дни шла нелегкая внутренняя настройка на эксперимент, вырабатывалось то сначала внешнее, а потом и внутреннее спокойствие, которое потом поражало окружающих. Лишь иногда Юру удивлял чей-либо жест или поступок, который выражал какую-то необычную сердечность по отношению к нему, какое-то взволнованное внимание, непонятное желание в чем-то уступать ему, чем-то услужить, сделать хоть что-то приятное…
      В день приезда Андрюхина Женю остановила Анна Михеевна Шумило и, необычно ласково глядя на нее поверх очков, спросила:
      — Скажи, девочка, у тебя с Сергеевым что-нибудь серьезное?
      — Мы любим друг друга, — помолчав, хмуро сказала Женя.
      Анна Михеевна поправила очки и, опустив глаза, долго водила пальцем по столу. Лицо ее стало строгим и нежным. Она как будто помолодела. Потом, вздохнув, подошла к Жене и крепко обняла ее за плечи:
      — Все будет хорошо, дружок! Крепись! Ты ведь мужественный человек, настоящий…