Отель 'Империал' - выход из WINDOWS

      -- Вас кто-нибудь видел в клубе? -- вмешался Братченко, на что Овечкин ответить не смог, так как покатился со смеху и прямо-таки до слез был растроган наивностью вопроса.
      Серафимова проверила. Во вторник Овечкин действительно был в бане, куда приехал еще и Мошонко на полчаса: расслабиться после выступления на заседании своего ведомства.
      Похвалов? Похвалов тоже был в бане, приехал вместе с шефом, потом поехал на дачу, откуда его и вызвал Братченко на место убийства. По всем подсчетам, Похвалов не мог находиться в момент убийства в квартире Финка. Убийство произошло в тот момент, когда Похвалов как раз подъезжал к Переделкину. По времени с момента выхода из бани-клуба до звонка Вити на дачу получалось, что Похвалов на всех парах, за сорок минут, пролетел от Тургеневки до Переделкина через всю Москву, минуя "пробки". Нет, никак не мог он еще и на Солянку заехать.
      На проходной закрытого некогда ведомства, с почтением к высокопоставленным гостям, дежурные показали Серафимовой журнал посетителей, да и сами они работали тогда в смену, всех вспомнили. Следователю продемонстрировали и сауну, и бассейн. Заведующий сауной заверил Серафимову в точности показаний Овечкина и вахтеров, а также устроил внеплановый сеанс бесподобного массажа за сто рублей. Серафимова взяла телефон.
      На ее вопрос, о чем Овечкин разговаривал с Финком за обедом, тот ответил, что это был обычный обед. У него в гостинице "Октябрьская" своя торговая точка, да и кабинет, то есть номер под кабинет он там снимает. Финк приезжал обедать в "Октябрьскую" всегда, когда у него было время и желание обедать. Кухня отменная, домашняя -- с его-то язвой. За обедом болтали о политике.
      -- Официанты ресторана заметили, что вы оба были чем-то возбуждены, говорили на повышенных тонах?.. -- сказала Серафимова, пуская в Овечкина дым от своей сигареты.
      -- Так мы же о нашей, о российской политике говорили! А о ней можно только на повышенных...
      -- Как прошел этот день у вашего референта Натальи Леонидовны Похваловой?
      -- А никак не прошел, она в девять часов пришла, а в десять ее муж забрал.
      -- Сам забрал? Заезжал?
      -- Я лично не видел, но понял по разговору, что заезжал.
      -- Он не заходил к вам? В каких вы были отношениях?
      -- Мы вместе мылись в бане -- выходит, в близких.
      -- Не остроумничайте. У вас нет сведений о его теперешнем местонахождении?
      -- Никаких абсолютно! -- воскликнул Овечкин.
      Сам он весь день, за исключением обеда с Финком, был на работе. Это подтвердили водитель, персонал универмага и случайные свидетели, вроде компаньонов, приезжавших к нему на переговоры...
      Машина вывернула на дорожку, освещенную лампочками, и промчалась мимо Братченко и Серафимовой. Они были уже на подходе к воротам, но на сей раз ворота перед ними автоматически закрылись. Пришлось бы залезать на дерево, если бы Серафимова не попробовала приподнять сетку снизу. Та немедленно отстала от земли, и Нонна Богдановна пролезла на волю первая, Братченко любезно придерживал сетку над землей.
      -- Я думал, она вкопана намертво. Ну и халтура!
      ТАЙНА
      Через десять минут они нагнали Овечкина на трассе. Его джип решил пройти к санаторию напрямую, поэтому вскоре Овечкин свернул с шоссе на проселочную дорогу, впрочем, это направление в пространстве считалось дорогой по какому-то недоразумению.
      Братченко совсем расхотел спать. Галочка боком полулежала на переднем сиденье, разглядывая его, мастерски ведущего машину. За ними с шофером Володей ехала Серафимова. Через реку шел низкий широкий мост, затем показались фонари, туда-то, в эту темень с яркими жемчужинами фонарных огоньков и нырнул джип. Витя остановился посоветоваться с Серафимой.
      Решено было пойти на прогулку полным составом. Во всяком случае, две пары, прогуливающиеся ночью по аллее санатория, вызовут меньше подозрений, чем один Братченко. У него же на лице написано, что он поклонник Пуаро и профессиональный маньяк. Машины, переехав мост, подъехали поближе. Санаторий располагался на холме, корпуса и коттеджи были раскиданы по огромной территории, естественно, пройти туда через главные ворота даже под видом следственной группы было нереально. Да и незачем было пугать Овечкина официальным визитом.
      Братченко так навострился на перелезании через заборы, что теперь просто-напросто подогнал машину к бетонному заграждению, взобрался на капот и пересел на забор, а оттуда сообщил, что место выбрано правильно, невдалеке виднелся пруд и какой-то домик. Спрыгнул он неудачно, подвернул ногу и взвыл от адской боли. Сверху на землю посыпались человеческие тела Серафимы, Галочки и водителя Володи, причем двое из них прыгнули, явно целясь на ноги Братченко, потому что именно туда и попали своими каблуками. Витя взвыл снова, но не громко, так только, чтобы Серафима и Галочка ощутили свою вину.
      Освещенный в ночи пруд был очарователен. Тихие всплески воды на ровном песчаном берегу, молодая ароматная трава, тяжелые вековые стволы дубов, склонившиеся к пруду, мостки и лодки на привязи, какое наслаждение! Прямо Левитан... Да еще и комаров пока не налетело -- холодно. Коттедж, стоявший у воды, был небольшим, участок горкой сходил к пруду, немного в стороне от мостков. Группа людей поднесла своего собрата почти к самому дому и уложила возле одного из дубов на скамью.
      -- Володя, вы побудьте с Виктором, а мы с Галиной Тимофеевной подойдем поближе к дому, -- скомандовала Серафимова, -- мы скоро.
      -- Может, вместо меня лучше Галя останется? -- предложил Володя, но вспомнил, что распоряжения начальства -- не предмет для дискуссий.
      Вокруг коттеджа Овечкина забора не было. Асфальта тоже не было. И хотя в доме еще происходило какое-то шевеление, Серафимова пошла по дорожке к машинам, стоявшим у крыльца, и набрала в пакетик земли с тропинки и близлежащей территории.
      -- Похоже, не то -- один песок кругом. Эксперты разберутся, -- сказала она Галочке, которая стояла за деревом напротив дома.
      -- Нонна Богдановна, -- заговорщически шепнула Галочка, -- вот этот вот ведущий с телевидения в кабинет Адольфа Зиновьевича сегодня продирался. Его не пустили...
      Серафимова проследила направление Галиного взгляда. Прямо на них по аллее шла сладкая парочка: Овечкин и Юсицков. Они как раз вошли в полосу, освещенную сразу двумя фонарями. Шли медленно, Овечкин поддерживал под локоть Юсицкова. Когда они успели выйти из дома, отойти на приличное расстояние и возвратиться? Хотя могли. Очевидно, Юсицков ждал здесь Овечкина, пока тот ездил к Мошонке.
      -- Господи, они же прямо на Витю идут, -- испугалась Галочка.
      Но путь им с Серафимовой уже был отрезан. Овечкин и Юсицков находились посредине, как раз между Галочкой и Серафимой, а Володя и Братченко оставались с другой стороны, ближе к пруду. Овечкин повел Юсицкова прямо к скамье... Галочка и следователь двинулись за ними, но вовремя сообразили, что те могут в любой момент развернуться и пойти им навстречу. Местность была почти открытая, то там, то здесь росли елки и кустарник, но между ними лежали огромные поляны, освещенные луной и фонарями. Возле воды притаились высокие деревья. К своему удивлению, Серафимова увидела, как Овечкин и Юсицков сели на ту скамью, где, по ее подсчетам, должен был находиться изувеченный Братченко.
      -- Ну и парень вам достался, Галочка, -- вздохнула она, -- клад!
      Овечкин плюхнулся первым. Братченко, лежащий под скамьей, подумал, что сейчас зад Овечкина сломает прогнувшиеся рейки, провалится и раздавит его ногу окончательно. Володя успел ретироваться подальше, за соседнее дерево, стоявшее метрах в пяти. А Братченко, увидев направлявшегося прямо на него Овечкина, смог только подняться, да и упал тут же в траву, подлез под скамью. Голоса подходивших людей уже были слышны отчетливо.
      -- Едигей, нужно искать папки, -- настойчиво повторил Овечкин свою последнюю фразу, -- Сеня нас с глиной съест. Ты понимаешь? Значит, нужно этого сукина кота искать. Бабу его уже не спросишь. Переборщил, брат.
      -- Валерий Васильевич, да это не я, ей-богу, вы ж меня видели во вторник.
      -- Во вторник? Видел мельком. Ну, что ты мне лапшу вешаешь? Значит, твои ребята переборщили.
      -- Мои ребята ее не трогали, вы же знаете, мы только проверить квартиру хотели, они уже...
      -- Это меня не интересует. Проморгали парочку. Как это получилось?
      -- В понедельник перед обыском в агентстве Витьке Похвалову кто-то отсигналил, какой-то человек Филимоныча. А Витек был с ним на заседании ГГР, видно, скумекали, вот он и прислал жену. Она же рядом с агентством была, в соседнем подъезде. Витя звонит Наталье: так, мол, и так, чеши в агентство, забирай папки. А меня не предупредил. Я там сижу как олух, ничего не знаю, Наталья прибежала, мы папки в ее машину отгрузили, она мне и сообщила: жди гостей. Она за дверь, а тут уже следаки и спецура. Зверье.
      -- Интересно, почему я обо всем последним узнаю? Бережете вы меня, что ли?
      -- Рассказываю. Все утро во вторник я провозился на Дмитровке в Департаменте ГГР, то бишь -- Главного государственного распорядителя, была трансляция, в перерыве я брал интервью у Семена Филимоновича.
      -- Знаю. Видел.
      -- Когда Мошонко узнал о пропаже папок, рассвирепел, пригрозил Похвалову, сказал, что тот сидеть будет, если папки не найдет. Потом вообще понес на него, что он кому-то продался, и папки сам припрятал, и ментуру сам вызвал. Это при мне было, я в перерыве заседания интервью записывал. Мошонко приказал привезти Наталью к нему лично.
      -- А оператор?
      -- Оператор свой. Но его выгнали из кабинета, когда такой базар пошел.
      -- А Витек что?
      -- Витек оттуда сразу за жинкой попер на разборки, к вам в универмаг.
      -- Знаю! -- грубо оборвал Овечкин. -- Как произошло, что она в понедельник не к мужу поехала? Как вышли на Финка? Почему я раньше не знал, что она с ним... "худеет"?.. Ты вообще понимаешь, чем это грозит?
      -- У меня оператор толковый. Копытов. Он же корреспондент. Его теща -у Финка домработница, видела она, как Наталья к Финку захаживала. А как получилось, что она зятю про это сболтнула? Так это еще раньше, две недели назад выяснилось. Просто трепаться стала про любовниц Финка, ну и Копытов позже проследил. Сказал мне, я -- Похвалову. Он два дня пил, перетрахал все, что шевелилось, а когда папки не нашли ни на даче, ни у подруги, ни в квартире, решили поехать, проверить у Финка. А там такое! Не мочили мои приватизатора. Никого не мочили. Мы только проверить хотели. Весь дом тормознули через телесигнал, чтобы Финка вырубить на полчасика, а он и без нас был рубленный, как биф-штекс. Еще бабка...
      Юсицков тоже сел на скамью, закурил, перекинув ногу на ногу. Скамья еще больше прогнулась. Братченко зажмурился, уже можно было говорить, что собеседники практически сидели на нем. Но он не мог пошевелиться, сейчас в его ушные раковины, от холода становящиеся постепенно речными, лилась важнейшая информация, проясняющая расследуемое дело. Не все в ней было понятно, но что непонятно, надо было запомнить. Что такое, например: "весь дом тормознули через телесигнал"? Зомбировали, что ли?
      -- Если твои не трогали, значит, Витек сам обоих порешил, -- продолжал разговор Овечкин.
      -- А баня? Он же там был с нами?
      -- Ах да, черт! Но кто тогда?
      -- Может, по работе? -- задумчиво произнес Юсицков. -- Дачу Финка я только что проверил, там пусто. В квартире -- ничего. В кабинет не подступишься, но думаю, вряд ли. Значит, кто убил, тот и забрал.
      -- Займись секретаршей Финка, писака, -- предложил Овечкин, -- и бабку эту через своего оператора-корреспондента уйми, я у следователя был. Бабка у них главный свидетель. Я подумаю, что можно сделать. А папки и впрямь Похвалов не мог утащить. Но зачем тогда кому-то понадобилось убивать его жену? А может, все-таки он, из ревности? По времени нужно посмотреть. Он в баню часов в шесть приехал? Отмываться?
      -- Брось, Валера, -- крякнул Юсицков, -- какая ревность, он уже перебесился: за папки он ее и придушил. А потом с расстройства и Адольфа. Ну исмотался с папками, надо бы найти.
      -- Сам объявится, пошли. Мне на работу завтра, -- Овечкин тяжело поднялся со скамьи.
      В эту минуту Братченко жалел только о том, что он не робот со встроенным в черепную коробку диктофоном. Когда джип Юсицкова отъехал от коттеджа, а в доме погасили свет, к скамье возле пруда стали подтягиваться "наши". Братченко никак не мог вылезти из-под скамьи, она будто прилипла к его бедру, конечности его закостенели и не шевелились. Куртка стояла колом. При ближайшем рассмотрении Братченко смахивал на бомжа: грудь его была измазана землей, задний карман брюк оторван, а штанины покусаны отважной "моськой" Буденного. Кроме того, он уже не чувствовал боли в ноге благодаря ночным заморозкам -- замороvзка была что надо. Калеку поднимали на забор с песней "Эх, дубинушка, ухнем". Зато в машине, когда Витя отогрелся и произнес свои первые членораздельные звуки, настал его звездный час...
      Назавтра Серафимова взяла его с собой в следственное управление ФСБ.
      СИСТЕМА
      Прошла неделя. Юсицков продолжал находиться под негласным наблюдением оперативников из ФСБ. Овечкин -- только на просушивании. Шло тесное сотрудничество со следственной группой ФСБ, возглавляемой Нестеровым. Тот просил Серафимову пока особо не трогать Юсицкова и Овечкина, не пугать.
      Нестеров не хотел их пока трогать не только из-за расследования дела о торговле оружием: еще и таможенники присоединились со своими оперативными разработками.
      Да, действительно, архива Торгового агентства нигде не было. Не было и Похваловой, которая вынесла эти папки из агентства. Нигде не было и самого Похвалова, помощника Мошонки, который мог бы дать свои разъяснения, рассказать, почему он ударился в бега. А также, возможно, и кто убил Наталью и Финка...
      Серафимова провела несколько допросов. В том числе водителя Финка, его соседа по даче, водителя Похвалова, снова допросила домработницу Финка Евдокию Григорьевну, ее мужа Марка Макаровича, с Галочкой побеседовала. Братченко занимался Овечкиным, то есть местом службы Похваловой, а также опрашивал официантов ресторана в гостинице "Октябрьская" о последнем обеде Финка с Овечкиным. Важно было установить, зачем Овечкин вызвал Финка на обед, что он знал к этому времени о документах, разыскиваемых теперь всей системой правоохранительных органов государства. У Серафимовой появилась новая цель -- найти папки, и это было не менее азартным делом, чем искать убийц. Одновременно Братченко было поручено завершить обыск кабинета Финка.
      Сосед же Финка по даче, писатель Арон Мюнхгаузен, подтвердил свои показания. По его словам, Похвалова неоднократно бывала вместе с Финком на даче и одна, в том числе и в понедельник днем. Опознала Похвалову и Эмина: конечно, только по фотографии. Сосед показал, что в понедельник Похвалова привезла на дачу две сумки. Во вторник Финк что-то с дачи забрал. Старик писатель сидел во дворе, вернее в теплице, подкармливал саженцы болгарского перца. Финк пробыл на даче недолго, очевидно, приехал лишь что-то забрать. Следствию стало понятно, что документы, за которые многие государственные чиновники отдали бы все свои деньги с российских счетов, во вторник попали в руки Финка. Мотив преступления был определен. Оставалось нащупать, кому этот мотивчик спать не давал в большей степени. В туманной криминалистической окрестности вырисовывался пока только Похвалов.
      Овечкин и Юсицков действительно были задействованы в механизме коррупции в высших эшелонах, но не до такой степени, как Мошонко, который обещал Похвалову и тюрьму и суму. Теперь следствию было известно, вокруг чего строить основную версию -- ниточка тянулась на самый верх.
      Кроме того, грунт на туфлях Похваловой и грунт на обуви убийцы совпадали и оказались идентичны пробе грунта с дачного участка Финка. Если бы Витя Братченко знал, что Овечкин и Юсицков будут беседовать о сокровенном, сидя на нем, на Братченко, битый час, он бы поехал сразу в санаторий и залег под ту скамейку. Никакой грунт тогда не понадобился бы.
      Но почему у Финка чистые подошвы ботинок, если он был на даче перед самой смертью? Этого не понимали ни Серафимова, ни Братченко. Ботинки убиенного, найденные возле его кровати, никакой ценности для следствия не представляли. Крови на них было совсем немного, а так как никакой другой обуви в квартире не нашли, ботинки решили отдать ритуальной службе -- обуть покойника.
      Оперативная группа Серафимовой занималась просмотром журналов регистрации гостей, останавливавшихся в гостинице "Метрополь" за последние два месяца. Нонну Богдановну очень интересовали имена гостей из Карлсбада, особенно владельца фирмы "Dostal", проходившей и по ее делу (приглашение, по которому Финк собирался посетить Чехию, было от Хоупека), и по нестеровскому делу о коррупции. Это наименование карлсбадской фирмы фигурировало во всех файлах Торгового агентства, компьютеры которого изъяла следственная группа ФСБ во главе с Костей Алтуховым.
      ПРИСЛУГА
      Поочередно вызывали охранников дачи Похваловых.
      Братченко с мазохистским рвением испросил себе разрешение вызвать на допрос девочку. Зинаида была испугана, на лице ее было написано только одно слово, обращенное к самой себе: "доигралась". Но когда она увидела в кабинете лицо следака, тут же осмелела, закричала, что она одна с этим недоноском в кабинете не останется. Братченко пришлось вежливо усадить девицу, взяв ее за запястье.
      --Сколько вам лет, Зинаида Евгеньевна? -- спросил он.
      -- Женщинам такие вопросы не задают, -- нагло заявила крошка.
      Она была даже моложе его собственной дочери. Тоненькая, еще не оформившаяся фигурка, худые ручки, подростковая футболка с коротенькой юбочкой; длинные прямые волосы обрамляли маленькое серьезное личико. Наверняка Зиночка казалась себе суперженщиной, секс-символом развращенной эпохи.
      И при взгляде на нее было понятно, что она им станет: эта нимфеточка не выглядела дешевкой. Эдакая Лолита... Глядела на Братченко спокойно и даже в это спокойствие вкладывала свою испорченность. Кончиком языка дотрагивалась до верхней губы, смотрела прямо в глаза следователю, потом отводила взгляд куда-то в угол, опуская длинные ресницы. Если она и не была умна, то весьма удачно играла умную.
      -- Отвечайте на поставленные вопросы, пожалуйста.
      -- Пятнадцать, -- сказала Зинаида.
      -- Давно вы живете на даче Похваловых?
      -- Это дача только Витина, его жена там не бывала.
      -- А где же она жила?
      -- В городе. Потом вроде перебралась к подруге. Сама во всем виновата, дура.
      -- Вы знаете, что она убита и в этом подозревается ее муж?
      Девочка потупилась и сделала строгое лицо. Ей надо было показать, что она раздражена вопросом о виновности Похвалова.
      -- Он ее не убивал. Я была с ним во вторник весь день.
      -- Точнее, Зинаида. Это очень важно.
      -- Он не убивал. Он утром уехал на работу, но тут же прислал за мной машину. Я ждала его на Дмитровке возле здания. Потом он вышел, и мы проехались по магазинам. Жрачки накупили, потом шмотками отоварились, потом домой завалились.
      -- Домой?
      -- Да, в городскую квартиру, на "Аэропорте". Охренительная квартирка, между прочим! И до вечера не выходили, ну вы сами догадываетесь, чем мы там занимались. А вечером поехали в Переделкино.
      -- А где же была жена? -- Братченко начинал понимать, что девочка придумывает на ходу.
      -- Жена была у подруги, я же сказала, он ее выгнал. Они окончательно разошлись накануне. Он ее бросил.
      -- Ради тебя? То есть вас?
      -- Ну, конечно. Он и в Карлсбад хотел меня взять, но у меня паспорта не оказалось.
      -- Так он улетел в Карлсбад?
      Девочке надоел допрос, она устало и надменно посмотрела на Братченко:
      -- Что бы вы без меня делали...
      САНКЦИЯ
      Подругу Похваловой найти было сложно, покуда оперативники не установили, где Наташа ночевала с понедельника на вторник. Контакты с окружающим миром закончились вместе с ее замужеством. Школьные подруги, коллеги по работе, случайные знакомые -- среди них подруги Похваловой не оказалось. В квартире у метро "Аэропорт" никаких бумаг Натальи не осталось. Только некоторые вещи. Парфюмерию она тоже забрала. Выходит, девочка врала местами: Похвалова действительно накануне ушла из дома. Но на работу во вторник вышла, сотрудники универмага видели ее до десяти часов.
      Патологоанатомы дали добро на захоронение тел Финка и Похваловой. Тело Натальи забрали рано утром семеро стриженых "качков" в черных рубашках, вынесли гроб из морга, положили в "Патрол-Ниссан" и укатили на кладбище. Серафимова осталась на скамеечке -- дожидаться следующей процессии. Из морга тело Финка на автобусах, выделенных Госкомимуществом, должны были везти в крематорий.
      Потом уже процессия переместится на кладбище. Серафимова желала увидеть всех, кто приедет сегодня проститься с Финком. Может быть, появится и Катя. Попытки встретиться с ней не увенчались успехом. Домашний телефон не отвечал, в квартире на Спиридоновке никого не было. Дача Мошонки была недоступна, а по телефону с ним не соединяли. На второй звонок Нонны Богдановны секретарша отчитала ее как школьницу. Целая лекция получилась на тему "всяк сверчок знай свой шесток". Серафимова попросила прокурора содействовать. Прокурор иезуитски пожимал плечами.
      -- Ты что, с ума сошла? Я звонить не буду. Ты ведешь это дело, вот и изворачивайся. У тебя все права. Только пользуйся. А ты боишься поддаться влиянию авторитета, имени, поста занимаемого. Не ожидал...
      ПРОЩАНИЕ
      Был суровый серый день. Тучи, словно набитые тоннами снега, висели над самыми деревьями. Серафимова сидела в стороне, на длинной белой скамье, под едва распустившимися листьями. Пока она шла по улице до дома Братченко, ветер чуть не сбил ее с ног, не давая двигаться. Она шла по голой, вечно безлюдной улице Чаплыгина, похожей скорее на петербургскую, а навстречу ей неслись мелкие камешки, пыль, больно вонзаясь в ноги, ударяя по лицу. Полы пальто то и дело распахивались. Ну и денек для похорон! Все кругом черное, неужели рухнет небо? Погибнут деревья, эти выползающие в мир клейкие листочки акации, все погибнет.
      Серафимова подумала, наблюдая за людьми, выносящими гроб из дверей морга, что когда наступает смерть, не человек исчезает, а мир, весь этот мир взрывается и исчезает в огне -- и все это происходит перед глазами умирающего, умершего человека.
      Возле корпуса патологоанатомии стояло несколько автобусов. Над ними высился красный кирпичный дом, похожий на казарму. Как водится: кучки людей, кто-то судорожно курит, кто-то кому-то подает валидол, кто-то поправляет цветы, белые цветы.
      Возле скамьи, на которой сидит Серафимова, стоит Евдокия Григорьевна и ее дочь. Обе в черном. Они спорят о расположении собственной семейной могилы на Немецком кладбище. Собрались зайти после похорон Финка. Похоже, на кладбище давно не были.
      Дочь Евдокии Григорьевны, к удивлению Серафимовой раскосая, похожа на кореянку или узбечку. Два передних зуба -- в обнимку: налезли один на другой, делая ее похожей на зайца из рекламы "Нествика". У нее живые глаза, она вообще вся живая, стремительная, деловая. Улыбается матери, как американка, одними губами. Раскосые черные глазки в это время выдают озабоченность: как бы урвать еще что-нибудь от этой жизни.
      Серафимовой отчего-то хочется плакать. Маленькие слезинки наползают на ресницы. Братченко пошел узнавать насчет очереди Финка на кремацию. Сослуживцы уже заждались, толкутся у дверей. Устинов, эксперт Серафимовой, достал фотоаппарат, делает якобы любительские снимки, вписался в коллектив с легкостью, "отщелкал" всех присутствующих. Приоткрывается дверь здания, большая тяжелая дверь, как в музее, выглядывает Княжицкий, говорит, что можно заходить. Он далеко, он не видит Серафимову. Он занят своим делом. И общается только с Устиновым. Как смешно он ревнует Нонну Богдановну к Братченко. Он еще не добился от Серафимы и намека на личные отношения, а уже считает ее своей собственностью. Как бледно его лицо. Серафимова входит предпоследней. За ней идет Галочка.
      -- Найди этих подонков, -- шепчет она, и Серафимова понимает, что Галя не в себе. Серафимова ждет, когда Братченко оглянется на нее. Он оглядывается и натыкается взглядом на Серафимову, а сам ведь ищет Галю. Как все просто, как ясны эти люди. Как объяснимы, понятны и предсказуемы их поступки, и как сложно и недоступно пониманию вселенское зло.
      Все обступили гроб. Та грудастая женщина, которая была у Серафимовой понятой, протиснулась вперед и, увидев Финка, точнее, одно его лицо, прикрытое сверху белым кружевом, заплакала вслух так искренне, потом отвернулась и проговорила на весь зал, еле разнимая язык и небо:
      -- Господи! Горе-то! На себя-то совсем не похож! Он же совсем на себя не похож!
      Невероятное изумление отражается на ее лице, а Серафимова думает, что уже в десятый раз за сегодняшний день кто-то произносит в этом зале такие или похожие слова. Женщина оборачивается к ней, недоуменно пожимает плечами, вопросительно глядит на следователя, словно ждет объяснения. Галя достает из сумки таблетку, подходит и заставляет женщину взять таблетку под язык. Как странно это выглядит в ритуальном зале корпуса патологоанатомии. А Галя вытаскивает платок и прикладывает его к лицу женщины. Она продолжает оставаться не в себе, движения ее неточны, взгляд отсутствующий. Она не плачет, подходя к гробу. Только голова ее мелко трясется. Серафимова вспоминает, зачем она здесь. Обводит взглядом присутствующих. Кати, которую она видела в окне мошонковской дачи недавней ночью, нет. Евдокию Григорьевну оттеснили от гроба, она уже и не пытается увидеть своего работодателя, ей неинтересно.
      Кто-то хлюпает носом. Альберт Вольдемарович -- зампред и бывший начальник Финка, прикрыл лоб и глаза ладонью. Его плечи вздрагивают, но ему нужно говорить речь. Две женщины раскладывают цветы в ногах покойного. У Устинова появился конкурент. Это известный телеведущий, автор программы "Мир глазами убийцы" Юсицков. Он собственноручно делает репортаж, ходит с камерой по залу, словно по кукурузному полю, одной рукой раздвигает людей, пробирается к гробу. И Серафимова понимает: он ведет свое расследование, и это омерзительно.
      Нестерова из ФСБ нужно поторопить. Но, к сожалению, на Овечкине и Юсицкове слишком многое завязано. Можно опростоволоситься, если раньше времени взять их за руку. А как хочется, ах, как хочется ударить по этой заевшейся холопской харе!
      Серафимова не понимает, что происходит. Ей начинает казаться, что стоять здесь больше не имеет смысла. Но никто не уходит, а лишь переступают с места на место. Подходят ближе, поправляют тюлевое покрывало на лице покойного, отходят.
      Лицо Финка желтое, даже зеленое на белой подушечке. Над бровью фиолетовое пятно. Кожа словно лакированная. Веки слегка припухли, баки висят, выпадая за воротник. Серафимова понимает, что перед ней совсем иной человек, не такой, каким он был при жизни.
      За черным кругом провожающих в последний путь -- возле стены (разве здесь есть стены?) -- столик, на нем пинцет и ножницы. Вдоль стен крышки гробов с черными, голубыми, красными лентами. С потолка падает желто-розовый приглушенный свет. Но в глазах все равно темнота. Наконец, мужчины, не сговариваясь, подходят к гробу и выносят его в автобус. Накрывают гроб крышкой на улице. Там холодно,повалил снег. Как хорошо, что снова наступила зима. И эта свежесть заставляет встрепенуться и полезть в карман за сигаретами, затянуться, пока приватизаторы садятся в автобусы.
      Витя Братченко подошел к Гале. Она так и стояла зале, все еще уставясь в ту точку, где была голова Финка.
      Виктор осторожно и ласково погладил Галочку по спине. Она повернула к нему голову, всмотрелась и медленно стала узнавать его.
      Княжицкий, наблюдая за этой сценой, за тем, как женщина посмотрела на Братченко, устало вздохнул:
      -- Что ж ты мне голову-то морочил...
      БОТИНКИ
      Автобус и машины подъехали к крематорию. Серое здание на Никольском кладбище радушно приняло приватизаторов, провожавших в последний путь своего коллегу, в одну из пяти своих черных дверей. Серафимова прошла вслед за Евдокией Григорьевной. Гроб внесли в небольшую залу под музыку, оплаченную Госкомимуществом.
      -- Ногами вперед, -- подсказал служащий ритуального отдела, и Финка положили на конвейерную ленту, уходившую куда-то в стену.
      Крышку гроба сняли, и вновь послышался всхлип и оценивающий шепоток. Потом все тот же служащий, похожий на консультанта в музее, подал знак, посмотрев куда-то вверх, в белый потолок, где под самой крышей виднелись белые оконца. Музыка прекратилась, и консультант попросил провожающих отойти от края платформы. Серафимова уже битый час мучилась вопросом: зачем ей надо было ехать на похороны Финка? Она оглядывала присутствующих, слушала медленные печальные реплики о смене руководства, о продуктовых наборах и планах на вечер.
      Около гроба крутилась какая-то маленькая старушонка. Положив на лоб покойника бумажную ленту с молитвой, посыпала песком покрывало, перекрестила и поцеловала усопшего в лоб.
      Неожиданно внимание Серафимовой привлекла Евдокия Григорьевна: она застыла в позе кошки, высматривающей в траве воробья, и готова была совершить прыжок. Взгляд, направленный куда-то в ноги покойника, озадачил следователя. У старушки вдруг загорелся и сверкнул глаз. Она поджала руки, сощурилась и стала похожа на свою дочь. Верхняя губа ее сморщилась так, что волосики встали на ней дыбом.
      -- Да что с вами, Евдокия Григорьевна? --быстро подойдя кней, спросила Серафимова, но с другой стороны от Эминой тут же подлетела ее дочь и подхватила ее под локоть.
      -- Она не в себе, не в себе, это бывает, сейчас все будет хорошо, мы уже привыкли, -- затараторила раскосая дочь, оттаскивая мать от следователя.
      Старая женщина выдернула локоть и дернулась в сторону покойника. В этот момент конвейер тронулся, и гроб поплыл в распахнувшиеся створки. Серафимова увидела, как там, в жерле крематория, полыхнул огонь. Но Евдокия Григорьевна добежала до гроба, оттолкнув по пути служащего, обогнала плывущего в небытие Финка и упала на его ноги прямо на конвейер.
      Никто не понял, чего хотела Эмина и что, собственно, она имела в виду. Служащий "сорвал стоп-кран", и конвейер со скрежетом затормозил.