Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)

      Мало вышло? Уже Гумилева и Мандельштама - достаточно. В Цехе было 25 человек - значит 1 на 10 вышел. А у Случевского было 40 - и никого. А из "Звучащей раковины" или 3-го Цеха разве вышел кто-нибудь? "Звучащая раковина" - ужасные стихи, ужасный сборник "Город". Какой-нибудь кружок 7 года ощущается очень плохим, потому что мы видим все его недостатки. А если стихи "Звучащей раковины" не ощущаются - это потому, что нет перспективы... "Гиперборей" - стихи лучше, чем в других журналах того времени. Дал ли что-нибудь Цех? Конечно, что-то дал, просто потому, что там спорили... Указывали на явные недостатки, но Николай Степанович мог прийти также к Мандельштаму или к АА и они ему сказали бы то же самое... А у других - у такого Бруни - не было кому прочитать, он дожидался Цеха, чтоб узнать мнение. И из них все равно ничего не вышло.
      Василий Гиппиус - как тогда был под влиянием брата, так и теперь брата вспоминает все время в своих воспоминаниях. Тусклые сообщения. Помнит только, как он сам развивался, поэтические разговоры, суждения Николая Степановича некоторые помнит. У него больше ничего и не было... Неудачник... А был веселым, жизнерадостным. Жизнь таким сделала...
      19.07.1925
      В 12 ч. 30 м. - у Пунина. От него сразу - к АА. В чесучовом платье. Посидели, температура - 37,1. Поговорили о Цехе. АА пила чай, но (вся) не мылась. Я иду на Марсово поле. АА через 20 мин. в черном жакете (и под ним черное платье) выходит, идем через Марсово поле мимо Инженерного замка, по Фонтанке к Шереметевскому дому. У ворот - попрощался.
      Я: "До свидания".
      АА: "До свидания... До скорого".
      Жалко, что Золотые Свинки не достанем.
      Жарко. Душно. Утром тучи - капельки дождя. Купил у кит. вертушку.
      Маня приходила потом, после нашего ухода (АА вечером сказала).
      В 9 часов пришел к АА. Открыл дверь Пунин. В столовой - вышла АА, распущенные волосы, черное шелковое платье... В ее комнате у постели сидели Данько. Поздоровался. АА легла на постель, сейчас же встала: "Идите к столу, граждане, будем чай пить". Они сели к столу. Я пошел разбирать булки, сухари. Чай уже кипел (Пунин поставил). Пунин вышел в столовую. Я дал ему бумаги в ЦЕКУБУ. АА вышла тоже, заинтересовалась. Мы не дали - секрет. Я поставил чай. Пунин ушел. АА в кресле, Елена Данько - в кресле напротив, Наташа Данько - сначала на подоконнике, потом между мной и Еленой Данько.
      Не допив чашки чая, пошел с Тапом гулять. Пришел.
      Е. Данько сравнивает АА с какой-то картиной. АА прибавляет - руки назад. Встает так, садится... О книгах ("Индусский роман").
      Я ухожу. "До свидания". АА не закрывает дверь, смотрит вслед. Я быстрыми шагами иду, не надевая шляпу. Оглянулся. АА закрыла дверь.
      19.07.1925
      О Павловске, Мартышкине (история их). Ораниенбаум. АА говорит, что Ораниенбаум тоже давно существует.
      О Неве, что она была в 29 верст ширины и была проливом; о том, что на памяти в этом районе было 3-4 сильных землетрясения (записано в Швеции, в Финляндии и в Новгороде).
      О Балтийском побережье - выпитые краски. Море - такое, как будто в него уронили каплю синего и она распустилась в необъятном пространстве. Небо тоже бледное. (В Петербурге бывает синее), а там совсем бледное... И все краски такие...
      Это так и представляется - углом, дальним захолустным углом (как на карте).
      О метрополитене - отвратительное впечатление - под землей в этих белых гробницах с громадной скоростью. Хорошо, что в Петербурге нельзя.
      Данько: "А ведь еще проекты пишут..."
      Я: "Нельзя".
      АА: "Нельзя. Здесь разве что подводные лодки ходить под городом будут".
      О Волынском - у него опять какая-то история: он написал книгу о Рембрандте (?) и подарил ее республике... А теперь судится (это Данько рассказывает) с Луначарским... за то, что кто-то - плагиат...
      АА: "У Волынского всегда такие истории - или у него кто-нибудь плагиирует, или - он у кого-нибудь..."
      Волынский - очень отрицательно к нему АА относится, считает на все способным (Доска Милана, за книгу о Леонардо да Винчи). АА думает, что-нибудь тут подтасовано самим Волынским... Называет его - (писателем?) р. и кр.
      Анекдот Мандельштама... А где бифштекс для моей жены?
      О буддийском священнике здесь (он эстонец).
      О французской беллетристике... А цитирует ее отвратность... (Обрыв).
      ...ла, что после этого десять дней лежала. "Отчего устали?" - "Не знаю... От всего, от поездки..."
      (А отчасти оттого десять дней лежала, что Пунин не мог простить ей, что она не с ним ездила, а с другим, и всячески поносил ее за это.)
      АА надорвалась от поездок в Ц. С. (в 21 г.?) - пешком на вокзал, в поезде - все время стоя, потом пешком на ферму... С фермы - иногда до вокзала давали экипаж. Уезжала с мешками - овощи, продукты - раз даже уголь для самовара возила. (При этом Мар. Ник. Рыкова - мать Наташи - говорила: "Только везите так, чтоб никто не видел, а то скажут, что мы из казенных дров уголь делаем и раздаем".) С вокзала здесь - домой - пешком, и мешок на себе тащила.
      Виктор (брат АА, младший) служил сначала на "Зорком", а потом на "Керчи".
      Крестный отец АА - Романенко (в?)
      10.10.1925
      Голлербах - подл. до последней степени...
      О Голлербахе - (был вчера), Недоброво и Комаровский.
      Недоброво - аристократ до мозга костей, замкнутый, нежный.
      Комаровский (не л.).
      Сологуб - третий раз подводит.
      (Первый раз с Гржебиным.)
      (Второй - с санаторией в Лесном - переезжал и АА переехала из Ц. С., а в Лесной оказалось нельзя. Весной 1925 г.)
      Третий теперь - Союз хлопочет о пенсии по болезни. АА не хотела. Сологуб позвал к себе и выругал, - и АА подписала бумагу, а теперь это идет в Малый Совнарком. Пенсия по 6 разряду. Все равно не дадут, а будут говорить, что выпрашивала...
      Квартира... Нет комнаты...
      От Шилейко письмо - что завтра приедет (а от Пунина письмо - Пунин говорил с Шилейкой по телефону и Шилейко сказал ему, что может быть на днях, а может быть через неделю).
      Пунин завтра утром приедет.
      Недоброво две зимы в Ц. С. жили.
      Голлербах назвал его царскоселом, и под предлогом, что тот царскосел, будто бы хочет им заниматься...
      1916. Декабрь. В Севастополе. Гибель "Марии". Утро. В окно встревоженная сестра взглянула: "Юродивый что-то странное говорит". Вышли, боцман идет. Плачет.
      В автомобиле к Графск. пристани приехал Колчак. На рейд - низко-низко над водой - аэропланы...
      АА советует Данько к празднованию юбилея Академии наук, сделать для Академии наук - блюдо. Оно кстати будет, и хорошо храниться будет.
      Заседания Цеха. С ноября по апрель 12 г. - приблизительно, 15 заседаний (по 3 в месяц). С октября 12 по апрель 13 - приблизительно, 10 заседаний (по 2 в месяц). А в последний год - не больше 10 заседаний, во всяком случае.
      Митя (Дм. Вл. Кузьмин-Караваев) считался стряпчий Цеха и иногда вел какие-то записи. Он - в Риме, католический священник. Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева исчезла с горизонта весной 12 года. Разошлась с мужем и уехала на юг.
      26.101925. Понедельник
      В 1 час дня звонил АА в Ш. д. Аннушка ответила, что АА еще спит. Потом в мое отсутствие мне звонил Пунин и передал, что если я хочу прийти, то могу прийти в любой час. В 5 ч. 30 м. вечера я направился к АА. В кабинете на диване АА лежит на положении больной - раздетая, под одеялом. На стуле перед диваном - коробка пастилы и белые ромашки в высокой вазочке - их принесла А. Е. Пунина. Две французские книжки на полу. Хотел их поднять, но АА сказала, что так ей удобнее их доставать.
      На постели перед ней большой том, о котором я уже говорил, "Les chef d'oelig;uvres de l'art". АА читала его, а при мне перелистывает и пересматривает репродукции картин. Их не хвалит, а текст книги - интересный. Расспрашиваю ее о здоровье. Мерит температуру, поминутно заглядывая в градусник. 37,4. Усталость в лице, которую она старается скрыть веселыми интонациями разговора. Рассказывает о вчерашнем обеде у Замятиных. Обед был часов в 6, а пробыла АА у Замятиных до 11-го часа (оттуда вернулась в Шер. дом). Было человек 12, среди них АА назвала Василия Каменского (приехавшего в Петербург устраивать свою новую пьесу о Пушкине), Юрьева. Другие были, главным образом, из артистического мира. Был там некий доктор (хирург) Максимович, которого АА видела несколько лет тому назад (когда Лурье уезжал за границу). Тогда этот Максимович показал себя порядочным пройдохой. С таинственным видом рассказывал о себе самые невероятные вещи, и Артур Лурье искусной импровизацией "разыгрывал" его. Этот Максимович оказался рядом с АА за столом. И невероятно досаждал ей самыми банальными, глупыми разговорами. (Например: "О Вас я знаю только одно - что Вы крымчанка". АА отвечает: "Нет". - "Как же нет? Я знаю это наверно..." - "Нет, я не крымчанка..." "Что Вы, я знаю, знаю, как же
      Стать бы снова приморской девчонкой,
      Туфли на босу ногу надеть..."
      АА: "Это я была там на даче".
      Максимович продолжает спорить. Тогда Василий Каменский врывается своим грубым голосом: "Говорят Вам - дачные стихи!".
      Это пример не из удачных, но АА много разговоров передала. И стоит ли их записывать? АА чувствовала себя отвратительно, был сильный озноб, еле могла разговаривать. Наконец, какая-то дама избавила АА от Максимовича, позвав ее к себе.
      Я спросил, как выглядит Юрьев. АА улыбчиво и многозначительно тихо сказала: "Молодой, молодой, молодой!..".
      За столом заговорили о Пушкине. АА убедилась, что никто из присутствовавших Пушкина не знает. Заспорили о том, был ли Пушкин религиозным или нет? Так как никто Пушкина не знал, из спора ничего не выходило. Каждый застрял на своей первой фразе и поминутно возвращался к ней, не зная, как продолжать дальше. Наконец, АА не выдержала и процитировала строки, показывающие, что Пушкин был религиозным.
      Мне АА говорила по этому поводу, что этот вопрос - очень трудный. И она не берет на себя смелости ответить на него. Но ей кажется, что Пушкин был религиозным. Может быть, не православного склада, не церковником, но, во всяком случае - религиозным. А стихи противоположного порядка - большей частью или шуточного характера, или навеяны французскими настроениями XVIII века.
      Заговорили о Пушкине. АА говорит о нем с пиететом. Я спросил, какое стихотворение она больше всего любит? АА сказала, что вопрос этот - трудный и, пожалуй - наивный. Сказала, что лучше назовет то, что она не любит у Пушкина. Первым по порядку назвала "Черную шаль"... Это, во-первых, перевод, а во-вторых, вообще неудачная вещь (не любит поэтому, а не потому что ее затаскали). Затем - "Гусар" - этот реализм (такой) вообще противоречит Пушкину... АА задумалась, вспоминая, что еще она не любит у Пушкина... "Кажется - и все..." - но вспомнила: - "Под вечер осенью ненастной...". Вот эти три вещи АА не любит, а все остальное, все, особенно последнего времени - и АА не нашла слова, чтоб выразить величие пушкинской поэзии.
      Я заговорил о "Заклинании", и АА задумчиво повторила - "Поразительное стихотворение".
      Сегодня в "Красной газете" напечатано письмо Пушкина к Хитрово. Я сказал об этом АА. Она сказала, что "к Хитрово Пушкин относился иронически. Она была лет на 30 старше его и очень к нему приставала". Но дочь Хитрово "Вы знаете ее?" Я: "Знаю". - "Назовите ее фамилию". Я смолк со стыдом. Вот у Замятиных вчера тоже никто не знал Пушкина. Правда, Замятин не производит впечатления человека, у которого в божнице мог бы быть Пушкин?" - сказала АА.
      А Каменский, несколько дней тому назад окончивший пьесу о Пушкине, не знает и очень известных вещей о нем.
      Вчера же заговорили о Ходасевиче. Максимович, с апломбом и с видом очень преклоняющимся, сказал: "Вы знаете, ведь Ходасевич читает в подлиннике Катулла". АА выжидала, какое впечатление произведут эти слова на присутствующих. Никто ничего не ответил. Эта фраза прошла, не остановив на себе ничьего внимания. АА заговорила: "Подумайте, никто не мог сказать ему, что нет ничего удивительного. Поэт - читает поэта. В подлиннике... Мы знаем, что это делали и Пушкин, и Тютчев, и Фет, и Анненский, и многие другие... Что же тут замечательного?". И АА удивлялась удивлению Максимовича, и тому, как его удивление распространялось и на остальных присутствующих.
      Еще о Пушкине: АА сказала, что мы не имеем данных утверждать, что Пушкин был нерелигиозным человеком. Это мы знаем о Баратынском, да ("philosophe!"), но не о Пушкине.
      На днях АА получила письмо от матери, а в письме - вложенное другое письмо - от ее брата к матери, с Сахалина. Из этого письма обнаруживается, что у АА есть племянница, которую зовут Инна. Брат очень зовет Инну Эразмовну приехать к нему, и она, вероятно, поедет весной. АА говорит, что если брат пришлет денег, то она поедет провожать Инну Эразмовну на Сахалин. Брат ее, по-видимому, занимается торговлей и, кажется, обеспечен.
      Говорили о Спесивцевой и по поводу о балете. Спесивцеву АА очень любит и всегда ходила в Мариинский театр, когда там участвовала Спесивцева. АА восхищается ею. Говорит о ее внешности, об ее грации, о тонкости.
      Спесивцева сейчас prima в Grand Op ra в Париже. И по заслугам. Вообще, АА правильно говорила, что балет - балет как искусство - существовал и существует только в России. Искусство, развившееся здесь, здесь культивируемое и, конечно, не за границей. Только недавно за границей начали понимать его, и этому очень способствовал Дягилевский балет. Я заговорил о Карсавиной. АА заговорила о различии между Карсавиной и Спесивцевой. Первая - прекрасна в лирических сценах, вторая - бездушная куколка. Но очаровательная - совершенно очаровательная.
      Как-то в разговоре со Спесивцевой (если не ошибаюсь, а если ошибаюсь, то - с Лидочкой Ивановой), та сказала АА, что так сгибаться, как это делает АА (ногами касается головы) у них в Мариинском театре не умеют. Я сказал, что из АА вышла бы чудесная балерина, если б она не захотела стать чудесным поэтом. АА сказала, что мечтой отца было отдать ее в балет.
      Еще о Пушкине. В том же (записанном раньше) разговоре о Пушкине АА в доказательство религиозности Пушкина привела пример, когда Пушкин, по своему желанию, сам, служил панихиду по Байрону, Байрону, который, как известно, был атеистом, - и сказала, что факт этот весьма убедительный.
      Я прочел АА стихотворение - мое, после долгих ее просьб - "Сгинет ночь - с утра могу работать...".
      АА одобрила его, кроме строчки с "мирком", которая режет ей ухо. И сказала: "Это еще в антологию Голлербаха"... Я, предавая ей тетрадь, сказал: "Все... все 30 - в антологию"... Засмеялся: "Мои "Романтические цветы".
      Вопрос о Давиде продолжает интересовать АА. Она обнаружила, что 29 декабря исполняется столетие со дня его (рождения?). Сказала об этом Пунину. Тот пошел, заявил в Институт истории искусств, предложил отпраздновать юбилей. Предложение было принято, и юбилей праздноваться будет. Рассказывал мне это Пунин, около 10 часов вечера вернувшийся из Института истории искусств, где он читал лекцию.
      АА покрыта одеялом и шубой. Сорочка - полотняная, грубая, во многих местах разорванная, очень ветхая. Волосы распущены.
      Говорила о Кузмине. Сегодня в Союзе писателей Общество библиофилов празднует его юбилей. Голлербах звал и АА, и меня. Но АА больна, и несмотря на желание пойти, не может сделать этого. Хотела послать ему поздравительную телеграмму, но это осталось неисполненным. Когда пришел Пунин, я хотел идти на юбилей. Но выяснилось, что и АА, и Пунин очень голодны, что есть бутылка водки, и что нет бумаги для печатания нового негатива - недавно снятой фотографии АА. Я сказал, что у меня есть дома бумага, полбутылки портвейну и торт. Решили устроить пиршество. Я купил закуски и еще полбутылки водки для мужчин. АА стала одеваться. Надела белые чулки и шелковое платье - подарок переводчицы, привезенный М. К. Грюнвальд. АА очень хороша в этом платье. Шутим, смеемся как всегда.
      Я сходил домой и в магазин, купил еще бутылку сотерна. Когда вернулся, все, не выдержавшие голода, сидели за столом в столовой и ждали меня. Встречен я был дружными приветствиями. Нас было 5 человек. Со стороны окна сидела АА - за узким конусом стола. Против нее - А. Е. Пунина. По бокам - с одной стороны Пунин и я, с другой - Николай Константинович - jeune homme, влюбленный в А. Е. Пунину, который развелся со своей женой из-за этой любви. Но А. Е. Пунина - неприступна (сказала мне АА). Пили. Дамы тоже не отказались от водки, правда в очень маленькой дозе. Последнюю рюмку АА отдала мне. Все было уже выпито. Пунин - пьяный немножечко - пошел печатать фотографии.
      Белое вино оставалось у дам только. АА перелила мне из своего стакана, половину чая. Чокнулись. За столом шутили, острили, но все было очень чинно и даже чуть-чуть торжественно. Я тоже пошел в коридор, к красному фотографическому фонарю Пунина. Печатали вместе. Конечно, испортили несколько листов бумаги (трудно печатать с хмельной головой). АА пришла и ушла. Потом я остался один допечатывать. Но Пунин вложил бумагу неактинической стороной, и листок не отпечатывался долго. Вошла в коридор АА, стояла рядом в красноватых лучах темного фонаря. Постояла... Потом ушла. Скоро я вышел в столовую. Пунин вынул из кармана один отпечаток АА. Дал его мне. Я из коридора принес непроявившийся листок бумаги, на котором должна была отпечататься АА, - сфинкс. АА весело подтрунивала над Пуниным, взяла листок, надписала на нем: "20 мин. 1, 27 окт. Сфинкс в Шереметевском саду. пл. Ахм." - и дала мне.
      Я попрощался и ушел. (А Николай Константинович - jeune homme - ушел еще раньше.) АА осталась ночевать в Шереметевском доме.
      На АА вино совершенно не действует - или она очень хорошо умеет не показывать его действия. Она остается совершенно такой же, как и всегда остроумной, веселой.
      (О, эта веселость АА - сколько печали за ней, всегда. Но ее можно только угадывать.)
      АА, лежа на диване, когда пришел Пунин, сказала по какому-то поводу: "Я здесь в крысах" (в Шереметевском доме). Я спросил со смехом, что это значит? "В крысах... Я - крыса". Я громко засмеялся. "Это Вы придумали?" АА с торжественной гордостью: "Я".
      27.10.1925. Вторник
      Днем звонил в Шереметевский дом. Аннушка сказала, что АА с утра ушла в Мраморный дворец. Вечером, часов в 7, позвонил еще раз. Ответил Пунин, что АА сегодня не приходила к нему и не придет, потому что вечером в Мраморный дворец к ней должна прийти В. А. Сутугина. А если я хочу повидать АА, то я могу сходить к ней туда - в Мраморный дворец. Пунин просил предварительно зайти к нему за книжкой, которую он хочет передать АА. Я так и сделал. Зашел к нему, он дал мне для передачи АА письмо и книгу "Les chef d'oelig;uvres de l'art". И уже мне в подарок фотографии АА: в кресле в Шереметевском доме, с книгой на коленях, и "сфинкс" в саду Шереметевского дома.
      Постучался к АА в Мраморном дворце... Несколько минут не открывали. Потом АА открыла дверь. Видимо, я оторвал ее от какого-то разговора с Шилейко. "Можно Вас оторвать на минуту?" АА как-то встревоженно ответила: "Да, минуту я Вам могу уделить...". Передал ей книгу и письмо; оставил у нее полученное сегодня мной письмо Зенкевича. И измерил стекло в окне, чтобы высчитать, сколько может стоить вставка двух стекол. (Размер стекла 58 х 73 см, т. е. за два надо уплатить около 6 рублей. Ни у АА, ни у Шилейки, ни у Пунина, ни у меня их нет.) Попрощался, ушел.
      28.10.1925
      В Госиздате видел Б. Лавренева, Брауна, Н. К. Чуковского, МАФ'а, Эрлиха, Голлербаха, Горбачева, Садофьева... С МАФ'ом, Н. Чуковским, Эрлихом дошел до Наппельбаум, и с МАФ'ом - одним - поднялся к ним. У них был К. Вагинов... Пробыл у них минут 15, пошел домой.
      29.10.1925
      В 5 с половиной часов вечера пришел в Ш. д. Пунин уходил. АА говорит, что здорова, а у нее был сердечный припадок; и у нее удушье от сердца. Температура 37,4. Разговаривая, хваталась руками за сердце и делала паузы, чтоб вздохнуть. До моего прихода читала Мюссе. Положила книжку под подушку, когда я пришел.
      Ясно видна такая обида. Письма матери: "О, мама не станет говорить об этом, она не такой человек", - но и они дают понять своей некоторой холодностью и сдержанностью, что Инна Эразмовна считает, что АА недостаточно заботлива по отношению к ней, недостаточно ее любит и т. д.
      А что говорить об этом? АА не говорит о своем материальном положении, но разве я не вижу? И разве может быть хуже? И разве не позор, что Ахматова не имеет 7 копеек на трамвай, живет в неотапливаемой, холодной, сырой и ч у ж о й квартире, что она носит рваное, грубое и ч у ж о е белье и т. д. и т. д. до бесконечности. Примеров не исчислить.
      АА, тем не менее, посылает регулярно деньги и матери, и Анне Ивановне Гумилевой, и тетке, и другим. АА посылает деньги матери и лжет ей, что это получаемая для Инны Эразмовны пенсия.
      И вот, за иногда не своевременную высылку этой мифической "пенсии" ее попрекают. Конечно, ни звуком АА не дает понять матери, в каком материальном положении она сама находится.
      Сегодня АА ходила на почту, посылала в Деражну деньги. АА рассказывает с нескрываемым удивлением и удовольствием о том, каким любезным и милым был принимавший отправления почтовый чиновник. Он - что не входит в его обязанности - подробно объяснил (и главное - вежливо объяснил) причину, по которой он искал Деражну в книге, то, что он должен быть уверен, что в Деражне имеется почтовое отделение, потому что иначе деньги могут не дойти и т. д. АА привыкла, что теперь все "рычат"... И когда кто-нибудь "не рычит", то это ее удивляет.
      По дороге на почту АА обратила внимание на афишу "Конец Романовых"...
      По поводу моего желания сохранить листки с первыми записями воспоминаний АА о Николае Степановиче (АА хочет их уничтожить, потому что они мной безобразно записаны, часто не точно, и, кроме того, очень устарели - они очень неполны) АА с упреком сказала, что это фетишизм. Дальше выяснилось отрицательное отношение АА к фетишизму.
      На днях мы говорили о С. Есенине. АА находит, что помимо того, что он очень подражателен - он просто пишет плохие стихи. Плохие - именно как стихи - вне зависимости от того, кого они напоминают.
      В комнате очень холодно. А. Е. Пунина начинает топить.
      Время подходит к 9 часам. АА с сожалением говорит, что ей надо уходить домой, потому что она должна застать управдома, чтобы взять у него трудовую книжку В. К. Шилейко. Какую трудовую книжку? Зачем? Оказывается, что трудовая книжка Шилейко лежит у управдома, а без нее В. К. Шилейко не может получить жалованье в университете. И вот вместо того, чтоб самому по лестнице спуститься к управдому и взять ее, Шилейко заставляет АА специально для этого возвращаться на несколько часов раньше в свою ужасную квартиру, идти к управдому, выдумывать повод - почему именно она, а не сам В. К. Шилейко приходит...
      А. Е. Пунина начинает топить печку в соседней комнате - в спальне. Я иду туда, гоню А. Е. Пунину и затапливаю печку сам. АА покидает диван с термометром под мышкой - поставленным по моим увещаниям. Подходит к печке. Садится на корточки перед ней и ежится.
      Мне очень нравится - очень идет АА черное платье... Я говорю ей это. АА отвечает, что нравится платье и ей, говорит про переводчицу: "Подумайте, какая милая! Я хочу сняться в этом платье и послать карточку ей...".
      Приходит Пунин. Уговаривает АА оставить у управдома книжку до завтра, а не торопиться. И я, и А. Е, Пунина присоединяемся к этим уговорам... "Если он (В. К. Шилейко) сумасшедший, то это не значит, что Вы должны исполнять прихоти сумасшедшего..."
      Наконец, АА поддается нашим просьбам и остается. Я ухожу домой.
      Не знаю почему, - вероятно, и разговоры с АА, и ее грустно-покорный тон в этих разговорах, какая-то особенная незлобивость, чувство ясного понимания Анной Андреевной трагического в эпохе, трагизм ее собственного существования - все вместе так подействовало на меня, что я ушел с подавленным сердцем, шел, не видя встречных сквозь липкую мразь и туман, и когда пришел - лег на постель с темной и острой болью в сердце и с бушующим хаосом, хаосом безвыходности в мыслях.
      АА не жалуется. Она никогда не жалуется. Жалобы АА - исключительное явление и запоминаются навсегда.
      И сегодня она не жаловалась. Наоборот. Все, о чем она говорила, говорила она как-то ласково-грустно, и со всегдашним юмором, и доброй шуткой, и твердым, тихим и гибко интонирующим голосом. Но от этого мне было еще грустней. Ибо видеть ясный ум, тонкую натуру, мудрое понимание и острое чувствование вещей, и доброту, доброту, доброту... - в такой обстановке, в таком болоте мысли и мира - тяжко.
      ...Говорю, что иду к Мосолову, там будет Пяст. "А до Мосолова зайдите ко мне... У меня есть кое-что, чтобы Вам показать".
      Через час я у АА. В 6 ч. 30 м. вечера АА отдыхает. Играю с Иринкой. Минут через 20 Аннушка передает мне, что АА зовет меня к себе. Лежит на диване. Нездоровый вид, но говорит, что здорова.
      Сажусь в кресло. Скоро АА встает, садится к столу. Кладет на стол папку бумаг - листки биографии Н. С., - первые ее воспоминания, предназначенные к уничтожению. Красный и синий карандаш в руке. Читаем вместе, и АА отмечает места, которые нужно сохранить. Шутит надо мной. Трунит над моими записями.
      В 8 часов я ухожу. Иду к Мосолову, который для меня позвал Пяста. Пяст скоро приходит. В визитке. Садится на диван. Снимает сначала мокрые ботинки, потом носки. Кладет их к печке - к редкой теперь буржуйке. Босые ноги протягивает к печке. Вспоминает и диктует мне. Сначала в сидячем, потом все в более лежачем положении. Рука под голову, но и рука оказывается на подушке, закрываются глаза и Пяст превращается в дремлющего вещателя. Мосолов на стуле рядом. Слушает. Юлит. По временам втискивается в разговор и начинает ненужные, малопонятные и сюсюкающие (трубка в зубах) рассуждения. Ни Пяст, ни я их не поддерживаем. Пяст перебивает его и продолжает сообщение.
      Чай. В 1 час ночи выхожу с Пястом на улицу. Идем до Литейного. Он поднимается на почту: "Только ночью мне и удается заходить на почту. Я так занят все время...". Он - на почту, а я - домой.
      АА говорила об эпохе Наполеона III, 22 года между 1848 и 1870 годами. Ничтожество Наполеона III, ничтожество эпохи, не имеющей никакого оправдания. Говорила АА подробно.
      Все это - дневник.
      С разговором о работе, о Николае Степановиче - их много было сегодня, я не записываю.
      Позавчера к АА приходила В. Сутугина. Приходила с поручением от "Круга" (издательство), которое хочет издать новую книжку стихов АА. Но АА не может дать книжку "Кругу", потому что по договору с "Петроградом" АА новую книгу должна дать ему, а не другому издательству. Вера Сутугина обещала дать АА сведения из протоколов заседаний правления "Всемирной литературы"... Там будет много дат, и много интересного для биографии Николая Степановича.
      "Если бы Вы были не Анной Андреевной Ахматовой, а простой смертной, скажем, Анной Андреевной Петушковой"...
      "В таких случаях про меня говорят "Анна Андреевна Брижжатова..." - и АА объяснила со смехом, что Виктор в детстве был сорванцом, очень бойким мальчиком. Раз он разбил стекло в окне. Городовой стал записывать. "Как твоя фамилия?" И Виктор без запинки ответил: "Брижжатов"... Так и повелось с тех пор.
      30.10.1925. Пятница
      В 12 часов дня мне звонит А. Е. Пунина, просит съездить в Мраморный дворец к АА и сообщить ей, что деньги в университете сегодня выдаются и что В. К. Шилейко может их получить. Через 20 минут мне открывает дверь всегда сияющая Маня, выслушивает меня: "Так Павел Николаевич!.. Анна Андреевна здесь, Вы сами ей скажите...".
      "Нет. АА, наверно, не встала, вы передайте".
      Маня идет в столовую. Слышу кашель Шилейки, стариковский кашель, и звонкий голос АА: "Благодарю Вас, Павел Николаевич, простите меня, что я Вас не могу принять... Я еще не одета"... Шилейкин голос расспрашивает меня, как получают деньги, и я ухожу.
      В половине шестого звонок. Звонит Таня Григорьева. Спрашивает меня, кто такой Шершеневич, расспрашивает об имажинистах, говорит, что читала Мандельштама и не поняла его. Я отвечаю, что Мандельштам один из лучших поэтов, и целой лекцией об имажинистах. Говорю, что у меня есть "2 х 2 5", я могу ей дать. Вешает трубку. Через несколько секунд опять звонок: "Так Вы говорите, что "дважды два пять" у вас есть?". Я спрашиваю: "Таня?" - "Нет, это не Таня, а Ахматова". Веселым голосом говорит АА... Ее присоединили случайно, и она слышала весь разговор.
      31.10.1925. Суббота
      1 час дня. Звонок.
      - Здравствуйте.
      Я: "Кто говорит?"
      АА: "Ахматова".
      Я здороваюсь...
      АА: "Как вы?"
      Я: "Что я делаю?"
      АА - что она спрашивает не о том, что я делаю, а о том, как было вчера.
      Я рассказываю о Пясте, как много он диктовал и хорошего сообщал...
      АА: "Какой молодец!.. Когда же вы мне почитаете?"
      Я: "Когда разрешите, хоть сейчас..."
      АА: "Хорошо, может быть, даже сегодня... потому что мне очень интересненько!"
      Я: "Вы позвоните, или мне позвонить?"
      АА говорит, что она не знает еще "как день распределится"...
      Я: "Хорошо... Как ваше здоровье?"
      АА быстро: "Я здорова..."
      Я - в уже повешенную АА трубку: "Это ваш вечный ответ!"
      В 6 часов мне позвонила А. Е. Пунина, сказала, что АА просит меня к себе, и чтоб я пришел скорей, потому что АА должна уходить. Я пришел к АА в Ш. д. Сразу прошел в кабинет. АА лежала на диване. Сегодня - оживленнее, веселее, чем всегда. Пунин был дома. АА сказала, что идет сегодня в Михайловский театр, на премьеру Замятина ("Общество почетных звонарей").
      "Вы знаете, я в театры не слишком охотно хожу"... - но Замятины прислали ей билет и очень просили быть.
      Перемолвившись двумя-тремя фразами, я стал читать воспоминания Пяста. АА слушала с большим интересом. Некоторые воспоминания и некоторые эпизоды вызвали ее веселый, непринужденный смех.