Повесть без начала, сюжета и конца...

– Держи, дорогой маэстро Ларин. Познавай жену! Дневник был написан в студенческие годы, когда Нина Александровна после десятилетки, которую она окончила в деревне, поступила с ходу в столичный институт. Вся школа гордилась этим, так как Нинка Савицкая была первой в списке московских студентов из их деревни. Дневник она, впрочем, начала писать еще в десятом классе и была тогда всего месяцев на шесть старше нынешней Лили Булгаковой… Через два года после окончания института, выйдя замуж и родив Борьку, она перестала вести дневниковые записи и, когда произошел инцидент с Лилей Булгаковой, даже не могла припомнить, как ее дневник выглядел внешне. После мучительного разговора с девушкой Нина Александровна с большим трудом нашла свой дневник и пораженно охнула: у нее в руках источали пыль две коричневые общие тетради в дерматиновых обложках – копии Лилиных тетрадей. Надменно усмехаясь и пожимая плечами, она в полном одиночестве от корки до корки перечитала обе тетради и целых полчаса сидела неподвижно за своим крохотным рабочим столом, насвистывая «Полонез» Огинского и ничего не делая.

– Тэ-эк! Почитаем! – с плотоядным видом забирая тетради, пригрозил Сергей Вадимович.– Будем, будем поглядеть, что думает о себе моя умная и эмансипированная женушка. Ага, попалась, которая кусалась.

«17 февраля. Что я должна сделать за пять лет в Москве.

1. В совершенстве изучить театр, историю отдельных театров (Большого, Малого, оперетты, имени Станиславского и Немировича-Данченко, Ермоловой и т. д.), изучить биографии знаменитостей прошлого и настоящего, посмотреть заглавные вещи из репертуара этих театров и т. д.

2. В совершенстве узнать музыку: композиторов всех веков и народов, их главные музыкальные произведения; историю музыки, ее исполнителей, прошлых и в особенности настоящих.

3. Научиться играть на пианино.

4. В совершенстве изучить Третьяковскую галерею. Вообще научиться «читать» картины, понимать живопись и скульптуру.

5. В совершенстве изучить литературу, зарубежную и классическую.

6. Научиться шить, вязать, вышивать. Это программа на пять лет.

1 декабря. Сегодня почувствовала очень остро, какова цель жизни каждого человека. С уверенностью и убежденностью могу ответить: труд. Труд настоящий, дающий полное удовлетворение, творческий, нужный людям. Труд – основа моральных качеств человека. Развивать себя – тоже труд. Я сама чувствую, что, когда не работаю как следует, становлюсь намного хуже… Я хочу все знать, но желания мало, надо работать.

7 декабря. Говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Нет, я хотела бы родиться и красивой. Не думаю, чтобы это меня испортило. Я была бы намного счастливее. Природа ошиблась, вложив в мое тело такую душу. Нет, нет, это не хвастовство и не преувеличение. Наблюдая людей, я редко вижу таких же, как я. И это не зазнайство, я впервые пишу об этом, много перед этим передумала… Как я хочу уметь играть! Я вложила бы в музыку всю душу. Часто думаю о том, как прикоснусь к клавишам… Еще одна задача: в совершенстве овладеть английским. Я легко читаю и перевожу несложные тексты, но этого мало. Итак, язык – в совершенстве!

3 курс.

17 сентября. Странная штука – жизнь. Разве я когда-нибудь думала, что буду сидеть в Москве в захолустной квартирке в Армянском переулке и ждать своего педагога по музыке?…

4 ноября. Интересно, так будет всю жизнь? Спокойно, уверенно, равнодушно, ни переживаний, ни волнений, ни радости, ни ненависти – все равно. Неужели кончилось то счастливое время, когда каждый день была какая-нибудь радость?… Очень жаль, что я не смогла попасть из-за музыки на целину. Уверена, что этого не было бы. Я уже отвыкла от простой, смешливой публики, привыкла к другой – строгой, правильной, ни в чем не ущемляющей ни других, ни себя. И сама стала такая: холодная, равнодушная ко всему и ко всем, внутри пустая. Одни живут для других, другие – для себя. Я живу, как вторые, но мысленно на стороне первых. Почему у меня нет своей, ясной, твердой, удовлетворяющей меня теории жизни? Мне нравится и то и другое, но все это не мое, чужое. Если я живу весело, я завидую тем, кто может систематически работать, много знает. Если я живу занятиями, я завидую тем, кто смеется, у кого есть хорошая компания… Все неопределенно.

16 декабря. Как прекрасно жить! Быть веселой и энергичной – не в веселье, а именно в занятиях, то есть лихорадочно, как можно смелее и ярче познавать, сбросить лень, усталость, кислоту, быть жизнерадостной! Все можно успеть, если жить именно в темпе.

7 марта. Вот вывод: на людей полагаться нельзя, надо во всем полагаться на себя, а главное, не смотреть, кто как делает, а делать так, как сама считаешь нужным, пускай это будет даже хуже, чем у других.

А потом, не надо стараться понравиться, а для этого унижаться, говорить неправду. Со мной это редко, но бывает. Нужно быть естественной.

20 апреля. Неожиданно поняла, почему у меня такое отвратительное настроение. Вся моя сложная, занятая до предела музыкой, английским языком, институтом, шитьем, книгами жизнь мне надоела до невероятности, я не хочу, не могу больше жить одним умом. Я хочу еще жить и сердцем.

4 августа. Самое главное, что я все время ищу какой-то -мысл в жизни, я не могу быть спокойной, когда у меня бес-мысленно проходит хотя бы час. Если жить так, что лишь бы прожить, лучше вообще не жить… Сегодня два часа разговаривала в институте с английским туристом на его родном языке. Он понимал все и – вот выдержка! – ни разу не улыбнулся в ответ на мои ошибки в грамматике и произношении. Истинно аглицкий характер!

8 августа. Мне надо постоянно находиться на людях, тогда меньше думаю о себе, о своих переживаниях. Мне нужна жизнь деятельная.

17 августа. Проблема самообразования давно стоит передо мной, но я неправильно подходила к ее разрешению. Я начертила себе большой план, но упустила в нем очень важное – наслаждение. Потому и выполняла его нерегулярно и неохотно, Итак, начнем с главного в моей жизни – с математики. Что меня в ней увлекает? Теория бесконечно малых величин. Поэтому я должна узнать в этой области побольше. Музыка. Продолжать заниматься усердно и старательно. Самой заниматься 2 часа в сутки специальностью и 1 час теорией. Продолжать изучать творчество композиторов. В театр и на симфонические концерты ходить каждую неделю. По воскресеньям – музеи, литература. Начала читать западную литературу (Стендаля), продолжу. Спорт. Хочу научиться плавать. Ходить осенью и весной в походы. Зимой – коньки и лыжи. В области человеческих отношений прогнозировать ничего нельзя, поэтому тут предоставим все его величеству случаю. Моя цель – стать умным, развитым, интересным человеком, знать иностранный язык – английский как самый распространенный…

31 августа. Последний день отдыха у матери и отчима. Завтра лечу в Москву. Где буду жить, не знаю, но как буду жить, знаю. Представляю сейчас сама себя человеком, выходящим свободно и независимо ни от кого на дорогу жизни, с уважением к окружающим, но и с полным чувством собственного достоинства.

4 курс.

25 сентября. Хочу описать один мой день. Встаю в 7, выхожу в 8 к остановке 82-го автобуса, в 9 я уже за городом. Сижу у Екатерины Васильевны, моего нового педагога. Обстановка такая: старый, заброшенный сад, покосившийся двухэтажный дом, веранда и разбитый рояль, сама старушка очень древняя, училась в консерватории в 1905 году, видела Римского-Корсакова и постановку «Кащея» силами учеников консерватории – в общем, все то, что я перед этим прочла в книге воспоминаний Гнесина о Римском-Корсакове. Она, к счастью, знает английский, и мы с ней разговариваем только на нем. Я написала «к счастью», но это не так, ибо я сама искала и нашла преподавательницу музыки с английским языком. Без английского я бы могла найти музыкантшу и рядом с институтом… Ну вот так. Позанимавшись два часа с ней, еду домой, обедаю и бегу в институт на лекции. Затем занятия до 9 часов вечера, затем иду в главный корпус, там есть инструмент, и играю до 10 или 10.30. Приезжаю в 11.30 домой, ужинаю и замертво в постель. По дороге читаю книжки. Больше времени нет. Зато настроение бодрое и веселое.

15 декабря. Были тяжелые времена. Я жила на квартире у черствых и злых людей. За инструмент каждую субботу мыла полы во всей квартире, терла с мылом цементный пол в кухне, а иногда приходилось все перемывать из-за их прихоти. Денег было мало, существовала впроголодь. Вывела: человек никогда не должен хныкать, не должен терять достоинство, обязан сохранять выдержку и презрение к неудачам.

17 декабря. Хочу записать для себя ряд правил.

1. Быть всегда добросовестной по отношению к тому делу, за которое взялась, то есть всегда все делать хорошо и доводить до конца.

2. Быть естественной, такой, какая есть в данную минуту, не строить из себя умного человека – это признак глупости.

3. Быть снисходительной к людям, не обращать внимания на их недостатки, не возмущаться ими и не делать замечаний – от этого они лучше не будут, недостатки исправляются не так.

4. Больше жить в себе, это дает большую собранность, независимость, самостоятельность, устойчивость.

5. Каждый факт своей жизни рассматривать с точки зрения удовольствия, удовлетворения, человечности. Вообще смотреть на вещи шире, с перспективой.

6. Каждым предметом заниматься систематически и начинать с азов.

7. Уметь выделять главное на сегодняшний день и выполнять это главное, а второстепенное – в оставшееся время.

1 января. На первой чистой странице дневника буду ставить черточки, обозначающие балластные дни.

13 января. Настроение у меня чудное. По-моему, это надо приписать моему внутреннему перерождению. Я стала относиться ко многому иначе, стала часто делать по «хочу», а не по «нужно». Даже по улице я не бегу, как раньше, наклонив голову, смотря вниз и хмуря брови, а иду спокойно, медленно, наслаждаясь погодой, какой бы она ни была, потому что в любой погоде есть своя прелесть. На все мелочи смотрю сквозь пальцы.

5 марта. Живу в общежитии уже полмесяца. Многое нравится. Что именно? Свобода, полнейшая независимость. К девочке из нашей комнаты приезжал мальчик по имени Юра. Мы так часто находили темы для разговоров, что я поражалась. Впервые встретила человека, с которым у нас так много одинакового: принципов, взглядов, суждений. Отношу его к разряду людей, для меня замечательных. А музыка? Мы одновременно бросались к приемнику, когда слышали что-то порядочное. А математика, техника?… Все-таки жизнь свела меня с тем, кого я так искала. Но девочка, к которой он приезжал… Я не отнимаю у подруг их возлюбленных!

27 марта. Я с малых лет была больна честолюбием, желала, чтобы меня любили и уважали, и в то же время хотела стать человеком с независимым характером. Как это осуществить, я не знала. Много читала, слушала – это в какой-то мере выделило меня из числа заурядных людей. В желании нравиться я пошла сначала по пути властвования. Но это удавалось только в детском возрасте. Когда же мы подросли, меня невзлюбили за эту черту. Тогда я стала угождать всем подряд, но и здесь потерпела фиаско. У меня были такие несовместимые скачки: или я думала, что выше всех людей, или, наоборот, что ниже. Помню очень хорошо то мучительное чувство, которое овладевало мной, если ко мне проявляли невнимание.

Приехав в Москву в институт, я увлеклась новой жизнью, занялась бурной общественной деятельностью, меня полюбили. Но потом все изменилось. Я стала подражать Тане, а мне никогда не удавалось то, что шло вразрез с моим внутренним миром. Я снова стала фальшивой. Не считаясь с собственным мнением, дорожила только мнением окружающих и много делала против себя. Так продолжалось долго.

Теперь вот что я такое. Я вежлива. Поступаю по велению совести, в мелочах уступаю, в принципиальных вопросах нет. Об угождении не может быть и речи. Не лезу ни к кому со своими хорошими мыслями и знаниями, не спорю по дурацким вопросам. Смеюсь, когда весело. Рассказываю, когда спросят. Никому не отказываю, если в моих силах что-то сделать. Если у кого-то большое горе, стремлюсь помочь. Люди, окружающие меня, не всегда соответствуют моим идеалам. Но я живу среди них, следовательно, нужно с ними считаться.

24 августа. Главное – развитие ума, вкуса, языка. Ум. Для развития требуется: жизненные наблюдения за характерами окружающих людей, чтение книг, размышления. Вкус. Чтобы развить его, надо много сравнивать, а много сравнивать можно только тогда, когда много видишь, слышишь, ощущаешь. Вкус воспитывается с познанием искусства во всех его формах: литература, живопись, музыка, архитектура. Язык. Здесь нужна постоянная тренировка, следить за речью, завести словарь… По-английски я уже осмеливаюсь разговаривать с заведующей кафедрой иностранных языков. Смелая, самостоятельная, изящная женщина. Мне бы ее достоинства.

5 курс.

16 июня. Я стою на пороге самостоятельной жизни. Больше всего боюсь устроить себе тепленькую, серенькую жизнь со всеми материальными достатками и лишенную смысла. Больше всего боюсь опуститься до мещанства, когда будет удовлетворять работа «абы день прошел», семья с едой и тряпками и содержательные сплетни о знакомых.

13 июля. Практика в школе под Москвой. Что главное? Я полюбила свою профессию.

Окончен институт!

2 августа. С момента осознания себя личностью я снедаема жаждой познания. Эта страсть увеличивается с возрастом в геометрической прогрессии. Хочется задержать жизненное время, сделать значительное, увидеть необыкновенное.

18 декабря. Кто счастлив? Тот, кто идет к цели и добивается ее. Тот, кто живет интенсивной внутренней жизнью, кто творит. Можно недоедать, недосыпать, жить в бедности и быть счастливым. Так вот, надо добиваться именно этого счастья – счастья творчества, достигнутой цели. Я нашла смысл жизни и знаю, как за него бороться.

30 декабря. «Человек тогда интересен как личность, когда он выше обстоятельств».

Год назад.

Сегодня проснулась с мыслью: «Как жить дальше? Что происходит со мной, если я становлюсь одинокой, а от этого злой и диковатой, как лосиха, лишенная самца? Ой люшеньки!» Мой старший друг, моя наставница и обожаемая мною Серафима Иосифовна Садовская – человек, счастливый даже в несчастье,– успокаивает меня примерно так: «Вам необходим муж штучного производства. Серийный сожитель у вас уже был. Я не думаю, что в Таежном сегодня-завтра появится мужчина нужного вам масштаба, Нина Александровна, но наберитесь терпения, голубушка,– принц в конце концов явится. Теперь такое время, что личностей с каждым днем становится все больше и больше…» Подождем! Хорошо! Терпения и выдержки мне не занимать…» [1].

…Сергей Вадимович, читая дневник, лежал на животе, а Нина Александровна, с ног до головы каменная, не видела даже строчек в «Похождениях бравого солдата Швейка» и машинально гладила беспородного щенка Мухтара, досыпающего двадцать пятый час в сутки. «Что бы я делала без этой псины? – подумала Нина Александровна, когда Сергей Вадимович добрался до последней дневниковой записи.– Я бы взорвалась! Вот что я сделала бы без Мухтара!»

– Так ставите вопрос? – негромко сказал Сергей Вадимович и осторожно закрыл последнюю клеенчатую тетрадь.– Так его ставите?

За окнами буйствовал сиверко, в печной трубе по-январски подвывало, Борька в своей комнате что-то пел: видимо, чинил новые цветные карандаши. Было тепло, тихо, на столе лежало письмо от матери Нины Александровны, в котором она интересовалась, куда дочь думает поехать на лето: дескать, не объединиться ли? Одним словом, все хорошо, спокойно и благоустроенно было в доме Лариных-Савицких и, пожалуй, желать большего не хотелось.

– Жесткая штучка! Вериги! – прежним негромким голосом сказал Сергей Вадимович.– Дозволь внести одну-разъединственную поправочку?

– Валяй!

– Ты, Нинусь, красивая!

– Ах оставь!

Отличная оренбургская шаль была накинута на дорогой нейлоновый халат, который Нина Александровна купила во время туристической поездки по ГДР, и она очень хорошо чувствовала себя в нем – длинноногой, чуть-чуть широкоплечей, но… Она-то знала, что не любит смотреть в зеркало, делает это только в случае крайней необходимости – не чаще! За последний год, пожалуй, не случалось такого, чтобы Нина Александровна беспричинно взглянула в зеркало, хотя в студенческие годы просиживала и простаивала перед ним часами, испытывая миллион различных чувств, но всегда недовольная увиденным.

– Перестань блажить, Нинка,– обеспокоенно и сердито сказал Сергей Вадимович.– Ты красивая баба, поэтому приказываю немедленно поцеловать меня!

Она поцеловала.

– Оченно приятно! – сообщил он важным голосом.– Можно ишо разочек повторить?

– Хватит, Сергей! – сказала она.– Давай-ка сюда мои вериги и навсегда забудь, пожалуйста, об этом метельном вечере! Ты слышишь меня?

– Я таких дур еще не видывал! – окончательно обозлился Сергей Вадимович, но через мгновенье сделался точно таким серьезным, каким был в тот час, когда сообщал ей о превращении поселка Таежное в город Таежный.

– Ты знаешь английский? – странным голосом, как бы осторожно спросил он.

– Свободно читаю и разговариваю. Во всех турпоездках я обхожусь без переводчика…

Он досадливо закусил нижнюю губу.

– Но почему я об этом узнаю только из дневника?

– Здрасте! – искренне удивилась Нина Александровна.– Может быть, подскажешь, с кем можно разговаривать на английском в Таежном? Ты его не знаешь, а с дурой Зиминой общаться по-аглицки не собираюсь… Она была на практике в Лондоне, и мне не хочется, чтобы она тайно посмеивалась над моим академическим произношением… Боже! Этого еще не хватало – стать посмешищем для идиотки Зиминой!… А теперь давай сюда мои дневники!

Нина Александровна решительно забрала у Сергея Вадимовича дневники, строгим голосом велела ему отвернуться к стенке и, бесшумно передвигаясь по комнате, спрятала дневник в неожиданном месте – за панелью лампового радиоприемника. После этого она вернулась на место, прижалась спиной к теплым кирпичам и взяла в руки «Швейка». Прочитав самым внимательнейшим образом целый абзац, Нина Александровна как бы между прочим спросила:

– Слушай, муженек! А ты не находишь, что по этим записям можно смоделировать образ жесткой, самовлюбленной и расчетливой девчонки? Это раз! А во-вторых, считаешь ли ты, что Ларин – это тот принц, которого я искусно поймала в ловко расставленные сети?

– Женщина сошла с ума! – трагическим шепотом, вращая глазами и с ужасом втягивая голову в плечи, произнес Сергей Вадимович.– Я бы уже звонил в дурдом, если бы не одно обстоятельство.

– Какое?

– Я люблю эту сумасшедшую женщину… Стоп, гражданочка, куда вы это собрались? – заорал он, увидев, что жена, небрежно уронив на диван книгу и полуснимая нейлоновый халат, решительно направляется к платяному шкафу.– Я вас никуда не пущу в такой ветрище, мадама. Не пущу!

– Я обещала забежать к Садовской…

– Ну, если обещала… Только долго не сиди. Ладно?

Глава третья

1

В середине марта опять распространились упорные слухи о том, что поселок Таежное собираются все-таки переименовывать в город; однако же через три дня взбудораженные жители услышали печальную новость: для этого не хватало двух тысяч человек. Таежнинцы приуныли, но еще через день узнали, что поселок может стать городом, если засчитают левобережную деревню Шпалозавод… Много, много волнений свалилось на голову аборигенов Таежного, а на Нину Александровну обрушился удар: домработница Вероника заявила, что окончательно и бесповоротно уходит к Зиминой.

– Я не каторжная, чтобы за пятьдесят рублей трудиться ночь-полночь… Кормить вашего я согласна, тут я сломилась, но ведь не в два же часа ночи!

– Вероника, но вы сами изъявили желание кормить Сергея Вадимовича, когда он возвращается с плотбищ или с поздних собраний,– удивилась Нина Александровна.

– Мало что изъявила… Я, может, не в себе была! У меня вон эта сучка длинноногая денежного жениха уводит! – Вероника протяжно завздыхала.– На морду она красивая, никто ничего не говорит, но ведь она фигурой-то – мужик… Ой, Нина Александровна, ухожу я от вас! Какого жениха потеряла: он обязательно в руководство выйдет.

Это был уже второй случай, когда в эмансипированной домработнице Веронике пробилось все насквозь деревенское: от мам, пап, дедушек и бабушек. Ну ничего не осталось от Вероникиной цивилизованности – на табуретке сидела обыкновенная толстая деревенская девка и, собираясь плакать, уже моргала рыжеватыми ресницами, с которых текла дорогая французская краска.

– Хороша любовь! – сказала Нина Александровна.– Уводят жениха, который выйдет в руководство… Ну и ну!

– А чего мне делать-то?! – не пожалев французскую краску, запричитала Вероника.– Я ведь тоже не баба, я – домработница. Вон тетка Лукерья дома мне говорила: «Теперь баб нету, теперь – бригадиры!»… Нет, нет, перехожу я от вас к Зиминым. Там на десятку больше и ужином кормить не надо. Значит, я больше образования получу… Вот фигушки вам, чтобы я образование не получила! – Вероника мотыльком вспорхнула с табуретки, по-опереточному сверкая глазами, начала носиться по кухне, собирала пожитки.– Финита ля комедия, как говорится в «Княжне Мэри» у Лермонтова! – выкрикивала она.– Мое пребывание у вас исчерпало себя! Финита, финита… Фиг вам с маслом! Ухожу!

И действительно – после обеда ушла к Зиминым, шагая по главной улице с двумя чемоданами в руках и важно поглядывая по сторонам; в недорогой, но славной шубке, в теплых замшевых сапогах, с яркой косынкой на голове – вся такая заметная и соблазнительная, что мужчины останавливались, провожали Веронику взглядами, да и сама Нина Александровна, наблюдая дезертирство домработницы через окно, залюбовалась: «Экая пава!» Однако когда Вероника скрылась в переулке, Нина Александровна в полной мере осознала значение того, что произошло. Это была катастрофа, да еще какая, ибо ровно через пять минут после нежданного убега домработницы явился Борька с лозунгом: «Хочу горячего молока!» – а в холодильнике не оказалось ни мяса, ни рыбы, ни консервов, не говоря уж о молоке, которое хозяйственная и скупая Вероника покупала понемногу, чтобы не прокисало. Еще через три минуты на глазах у загрустившего сына Нина Александровна дошла до того, что едва удержалась, чтобы не запричитать Вероникиным голосом: «Ой люшеньки, до чего я такая несчастная уродилась…» Однако юмор юмором, юмор, несомненно, вещь спасительная, но… только через три часа Нина Александровна освободилась от домашней работы, проклиная все на свете, торопливо и, конечно, небрежно оделась и полуголодная побежала в школу, где все давно знали о том, что Вероника перешла к Зиминым. К счастью, англичанки в учительской не оказалось, чему Нина Александровна так обрадовалась, что на короткое время пришла в хорошее настроение, и за три-четыре минуты до начала урока успела собраться с духом и даже аккуратно причесалась перед пожелтевшим зеркалом. В класс она вошла в обычной форме – спокойная, стройная, элегантная, умная, и сразу же, еще не поздоровавшись со всем классом, нашла взглядом парту, на которой обычно сидел Марк Семенов,– его не было, и это значило, что приходила весна все-таки настоящая. У Марка именно весной начинались головные боли и наступало депрессивное состояние. Подобные болезни Нина Александровна, начитанная в вопросах психологии и психиатрии, относила к одному из признаков гениальности будущего академика.

Урок прошел обычно, если не считать того, что Лиля Булгакова за все сорок пять минут ни разу не подняла глаз на преподавательницу математики – смотрела в парту, и густой кок на ее голове походил на фигу. Что касается отпрыска помощника киномеханика Шубина, то он не отрывал от Нины Александровны обожающих, по-бараньи глупых глаз. Дитё старшины катера Евгения Валентиновича Симкина – еще одного члена комиссии по жилищным вопросам – до половины урока валяло дурака: мастерило бумажных птичек и петушков, перемигивалось с хорошенькой Симой Терентьевой и не слушало урок. Поэтому на двадцатой минуте Нина Александровна прервала объяснение и очень тихо попросила:

– Симкин, встаньте-ка пожалуйста! Спасибо, любезный!… Покажите-ка тетрадь, из которой вы выдираете страницы для серийного изготовления голубей… Что? Из чистой! Позвольте-ка вам не поверить… Милый мой, не опуститесь же вы до того, чтобы я проверяла все ваши тетради… Из какой же вы добываете строительный материал? Ну?!

– Из тетради по истории…

– Очень мило! Как раз по истории вы имеете тройку, приближающуюся к двойке… Может быть, вы хотите, чтобы я сообщила о сем факте преподавательнице истории – директору школы Белобородовой?

Симкин-младший перепугался до синюшности на щеках.

– Не надо, Нина Александровна! – жалобно вскрикнул он.– Я, чес-слово, больше не буду!

– Садитесь, Симкин… Пора повзрослеть!

Больше ничего интересного на уроке не произошло, новый материал был наипростейший, Марк Семенов болел, и Нина Александровна дала один из тех уроков, который про себя считала достаточно приличным, но отнюдь не блестящим. Два-три раза за весь урок она вспоминала об уходе домработницы Вероники, на мгновенье мрачнела, но тут же, ведя математическое доказательство, забывала о коварной дезертирше. Однако как только прозвенел звонок с урока и наступила пора идти в учительскую, где могла оказаться англичанка Зимина, Нина Александровна так стиснула зубы, что почувствовала собственные скулы – монгольские, крепкие.

Школьный день между тем прошел нормально, так как Зимина в учительскую так и не заглянула, все другие преподаватели дипломатично помалкивали, но беда, как водится, одна не ходит, и часа через три, когда Нина Александровна вернулась домой, повстречавшийся на дворе Борька сообщил, что Сергей Вадимович пришел давно с работы и лежит на диване.

– Расхворался! – язвительно сказал Борька и посмотрел на небо.– Весна, мам, а он – на тебе! – расхворался!

Потом Борька скороговоркой сообщил, что может ходить за хлебом:

– Ты только давай мне за это на кино, мам, как Ваське, когда он бегает за керосином для керосинки… А Таежное, мам, все равно будет городом! Говорят, что Шпалозавод присчитают!

Сергей Вадимович лежал на старом диванчике, читал журнал, лоб у него был наморщен, губы сжаты, как у человека, сдерживающего боль, но как только Нина Александровна вошла в комнату, он обрадованно взревел:

– Тебя мне бог послал!… Умираю от скуки, читаю прошлогодний журнал «Работницу», Борька дразнится слабаком… Утешь и развлеки. Хлеба и зрелищ! – Он живенько повернулся на бок, беззвучно хохоча, заявил: – А у тебя, слыхать, тоже беда: ушла эта… ну, Вероника… В конторе от этого столпотворенье – подхалимы приходили выражать мне соболезнование, а плановик Зимин от страха передо мной заперся в туалете…

– Перестань паясничать, Сергей. Что у тебя с желудком?

– С желудком у меня предельно плохо,– ответил он насмешливо.– Налицо полный язвенный набор: опоясывающие боли, изжога, отрыжка и, кажется… кровь. Если она не следы викалина, который я жру пудами.

Нина Александровна присела на краешек дивана, пощипывая замерзшими пальцами ниточку на мохеровой кофточке, надолго задумалась… Муж снова лежал на животе, разглядывая прошлогодние моды… Цвет лица у него был обычный, глаза веселые, вид несерьезный, но уже было заметно, что он чуточку похудел. Ах ты мать честная!

– Надо лечиться, Сергей! – по-прежнему сердито сказала Нина Александровна.– Вот и Цукасов грозится тебя упечь в больницу… Надо немедленно ложиться!

Сказав это, она опустила глаза в пол и вздохнула точно так, как иногда вздыхала домработница Вероника,– тяжело, по-бабьи, и мысли приходили печальные, встревоженные, расхристанные, словно Нина Александровна явилась в класс в халате. Почему все-таки у Сергея Вадимовича обострилась язвенная болезнь? Отчего он, работающий так хорошо и увлеченно, лежит на диване с опоясывающими болями? И почему, наконец, у него обострилась язва как раз в тот момент, когда их любовь была такой полной (простите за пышное и банальное выражение!)? Что бы это все значило? Почему у Сергея Вадимовича язва сама не зарубцовывалась, как это произошло с ним в студенческие годы? Возраст ли в этом виноват или что-нибудь другое? А?!

– Надо немедленно ложиться в больницу, Сергей! – резким тоном повторила Нина Александровна и почувствовала боль в сердце: укололо остренько и вкрадчиво.

– А балансовая комиссия! А открытие навигации! А новый дом!– закричал Сергей Вадимович.– Ты не блажи-ка, Нинка! Не могу я ложиться в больницу… А вот ты мне скажи, какой расфуфырой надо быть, чтобы носить вот такое платье? В трамвай не влезешь, в автомобиль не сядешь… В этой «Работнице» сотруднички умом тронулись!

Нина Александровна не слушала Сергея Вадимовича. Согревшаяся, затишившаяся, грустная, она медленно-медленно думала о том, что язва – это так плохо, что ни Сергей Вадимович, ни она сама еще не могут представить размеры бедствия. Обострение язвы, рассуждала Нина Александровна, это то самое, чего она боялась, чего, признаться, ждала и из-за чего полусумасшедшая ходила недавно к Серафиме Иосифовне на исповедь. Язва – это, если хотите, может быть началом конца…

– Надо немедленно ложиться в больницу, Сергей! – кукушкой повторила Нина Александровна.– Надо ложиться!

Сергеи Вадимович точно ничего не слышал:

– И манекенщицы, скажу я тебе, пренекрасивые. Знаешь, как их называют мышиные жеребчики? Вешалками!…

Она чувствовала теперь постоянную тупую боль под сердцем, точно кто-то сдавил его шершавыми пальцами, хотя сердце у Нины Александровны было вполне здоровым: десять километров она пробегала легко за сорок восемь минут, бывая в городе, на пятый этаж безлифтного дома взлетала пушинкой; легкие в ее широкой груди были сильны, как кузнечные мехи, мускулы на руках и ногах – каменные, а вот сейчас сердце болело тупо и безнадежно.

– Нинка, не молчи! – взмолился Сергей Вадимович.– Используй речевой аппарат – это главное отличие человека от мира животных. Пардон! Я, кажется, мелю чепуху…