Капитан «Аль-Джезаира»

Охота на «купцов» и поиски неизвестного супостата продолжались, но встретиться с ним никак не удавалось. Ложный «Аль-Джезаир» будто в воду канул. Затаился он, что-ли, где-то, испугавшись мести опаснейшего из корсаров, с которым затеял было свою гнусную игру?

В очередной приход «Аль-Джезаира» в Алжир дей приказал рейсу тотчас явиться во дворец. Омар снова вынужден был доложить, что враг еще не обнаружен.

Терпение властителя готово было лопнуть.

* * *

В середине апреля 1827 года Омар снова вернулся из первого после проведенных в безделье зимних месяцев каперского похода. Ему и его людям хотелось справить на берегу байрам — главный мусульманский праздник, наступающий вслед за месяцем поста — рамаданом.

В канун праздника по городу поползли слухи, смутные, туманные сплетни-полунамеки. Омар никак не мог раскусить, в чем тут дело, хотя и пытался выведать кое-какие детали.

Не успел он вернуться из мечети после вечерней молитвы, как ожидавший его курьер передал ему приказ явиться к дею, в Касбу.

В огромном здании повсюду кучками стояли шепчущиеся между собой турки. Омар вглядывался в сумрачные, а то и перепуганные лица. Останавливаться и вступать в разговоры сопровождавший янычарский офицер корсару не позволял.

Вокруг Гуссейн-паши собрался весь Диван. Какие разные мины на лицах этих людей! Одни хмурятся, смотрят исподлобья, в глазах других горят зловещие огоньки. В числе последних был и сам дей.

— Омар, — начал властитель, милостиво кивнув в ответ на приветствие рейса, — ты самый отважный и самый способный из моих капитанов, возможно, станешь даже адмиралом, хоть ты и не турок.

— Господин! — пролепетал сконфуженный открывающимися видами на будущее корсар.

Дей рассмеялся.

— Оставь на время второй «Аль-Джезаир» в покое, разве что он окажется французским кораблем. В настоящий момент он не очень-то меня заботит, и для тебя он, считай, цель второстепенная. Отныне сосредоточь все свое внимание на французских судах. Гоняйся за ними, приводи в качестве призов или отправляй их на дно, только освободи меня от них. Ты понял?

— Да, о повелитель. Только мне не ясно почему. Я вспоминаю, что — когда же это было? — правильно, три года назад, Англия выступила против тебя и блокировала наши берега. А теперь мы должны начать охоту на французские корабли, настоящую охоту… На «Аль-Джезаире» я не побоюсь выйти против любого французского судна, и даже против военного корабля, но я опасаюсь беды для нашей страны.

— Молчать! Тебя это не касается! Я не боюсь этих собак. Меня обманули с миллионами Бакри. Впрочем, какая тебе разница, что случилось? Не ты, а я — дей, и я знаю, чего хочу. Повторяю еще раз: не давай пощады французам!

Омара отпустили. Теперь его сопровождал другой, не такой недоверчивый офицер. Капитану не возбранялось постоять то с одним, то с другим знакомым и поболтать с ними. Постепенно он смог составить себе представление о том, что случилось.

О миллионах Бакри он узнал из разных, частью противоречивых источников:

На исходе XVIII века крупный еврейский банкирский дом Бакри поставил консулу Бонапарту хлеб на несколько миллионов франков. Хлеб продолжал идти во Францию и позже, когда Бонапарт стал уже императором Наполеоном. По каким-то причинам выплата долга затягивалась, хотя император и приказал разобраться с алжирскими претензиями. Со временем проценты и накладные расходы взвинтили долг до шестидесяти миллионов франков. В Париже из-за этой суммы шли шумные судебные тяжбы. Наконец французское правительство (Наполеон давно уже находился в ссылке на острове Святой Елены, в Атлантическом океане) решило признать эти претензии, скостив, однако, долг на семь миллионов. Сумма эта была переведена на имя процессуального представителя дома Бакри во Франции, но на блокированный счет, ибо французские купцы имели претензии к Бакри и рассчитывали погасить их этими миллионами. Подобный оборот дела алжирцам пришелся не по вкусу, и Гуссейн-паша, пайщик дома Бакри, почувствовал себя обиженным.

Около часа дня 27 апреля 1827 года признанный знаток восточных ритуалов французский консул Деваль явился к Гуссейну, чтобы, как и все другие консулы, принести ему поздравления по случаю байрама и вручить подобающие подарки.

В октябре 1826 года дей уже писал о миллионах Бакри французскому министру иностранных дел. Ответа до сих пор не было, и Гуссейн-паша, разумеется, злобился. Министр же иностранных дел месье де Дама ответить на напоминание письменно посчитал излишним, ограничившись поручением консулу передать дею устно, что настойчивость его необоснованна. Этот ответ и был сообщен Гуссейну 27 апреля. Снова отказ — это возмутило властителя Алжира. А тут еще этакое небрежение — поленились даже ответить напрямую на его письмо! Гуссейн-паша пришел в ярость. Другие-то европейские короли и князья удостаивали дея личными письмами, одна только Франция отважилась обойтись с ним столь оскорбительно, с ним — самым влиятельным правителем в Северной Африке и властелином Средиземного моря!

Дей Гуссейн-паша ударил представителя французского короля веером, сплетенным из пальмовых волокон.

Собственноручно оскорбить действием французского консула — это могло означать войну с европейской великой державой! Многие из окружения дея были глубоко обеспокоены, однако многие другие только посмеивались над злосчастным инцидентом. Европейцы издавна боятся турецкого дея и его корсаров, не осмеливаются активно противодействовать нападениям, предпочитая отделываться подарками там, где лучше бы хорошенько ударить в ответ, — и на этот раз французы тоже смолчат и на обиду, нанесенную их представителю, никак не отреагируют. А если нет — тогда война! Алжир — неприступная крепость, а корсарские корабли господствуют в море. Омар и другие капитаны быстро докажут всему миру, что турки французов не боятся.

Домой из Касбы Омар шел не спеша, а то и вовсе останавливался, осмысливая только что услышанное. До сих пор он в турецкую политику старался не вникать. «Я — грозный корсарский реис с неограниченной свободой действий». Это стало догматом его веры, и этого было достаточно. А теперь вот «Аль-Джезаир» должен крейсировать с особым заданием, связывающим капитану руки, превратиться почти что в военный корабль. Сказал ведь однажды Бенедетто, что стоит только Европе по-настоящему захотеть, и турецкому владычеству в Алжире скоро придет конец. Прежде всего бывший раб имел в виду Францию, ибо Англия в лице лорда Эксмута доказала, что свергать турок не стремится. Европейцы странные люди, не пользующиеся своей силой и не забирающие власть в свои руки. И ты, по рождению, один из них, Омар!

Прохожие светили фонариками в лицо стоящему посреди узкой улицы человеку. А он, погруженный в свои думы, не замечал этого. Он не слышал ворчания людей, которым приходилось пробираться за его спиной, едва не задевая плечами стен. Толкнуть же его ни один не рисковал: Омар был при оружии, да к тому же еще и любимчик дея. Один из прохожих, в руках которого горела не прикрытая ничем свеча, поприветствовал его. Это был старый еврей Леви, хранитель денег Омара. Но слов его корсар не слышал, душой он был далеко отсюда. Он только что принял окончательное решение!

Оставшуюся часть пути он преодолел чуть ли не вприпрыжку.

Бенедетто Мецци выслушал рассказ Омара молча, но глаза его блестели. Он видел уже конец многовековому владычеству турок с их бесчисленными преступлениями против человечества.

— Так-так, значит, Гуссейн обнадежил тебя, что ты сможешь стать адмиралом алжирского флота. Что же ты собираешься делать, Омар? — спросил Мецци. Его голос дрожал от страха.

— Да, адмиралом, Бенедетто, адмиралом! Я могу стать одним из самых доверенных приближенных дея, повелевать другими капитанами. И все это при том, что где-то здесь, в этом же море, на мачте ложного «Аль-Джезаира» будет развеваться флаг его таинственного рейса… Я отыщу этот проклятый корабль и уничтожу его!

— Мальчик, представляешь ли ты, что это означает? Ты пренебрегаешь приказом дея.

— Да, отец. Но это не страшит меня. Попадись мне на курсе французы, я не упущу их, но никакой регулярной охоты на них открывать не собираюсь.

Генуэзец воспользовался случаем, чтобы еще раз поговорить с капитаном о гнусностях турок. Ливио Парвизи вырастили алжирцем, а потом и сделали корсаром. Правда, думать от этого, как турок, он все же не стал, но ведь он не ребенок больше, а полный сил, страстный и до дерзости смелый мужчина, и — европеец! Греки, испанцы, итальянцы, которые совершенно расчетливо становились ренегатами, тоже думали и чувствовали когда-то по-другому. Омар сейчас в таком возрасте, когда человек сам должен принимать решение о дальнейшем своем жизненном пути. Корсарский капитан Омар должен снова стать Ливио Парвизи, а еще точнее — европейцем Ливио Парвизи.

— Вот разделаешься ты со своим врагом, Омар, и что же дальше? — спросил, заканчивая долгую беседу, Бенедетто Мецци.

Молчание. Долгое гнетущее молчание.

«Отчаяние какое-то, отупение в этом безмолвии, — думал итальянец. — Но только не мешать, не начинать все сызнова… В душе Ливио идет борьба. Берберская, арабская и турецкая выучка, заложенные в него в детстве, вступили в столкновение с тем, что я помог ему увидеть и осознать. Он любит меня, он знает, что с первых его часов на земле я был рядом с ним. Но эти детские воспоминания и переживания угасли и притупились годами жизни среди туземцев и на разбойничьих кораблях».

— Расскажи мне о… моей матери, — попросил вдруг Ливио.

Мецци вздрогнул. Никогда еще корсар не просил его об этом. Магометане считают неприличным говорить с другими мужчинами о матерях. Слезы покатились по щекам старого преданного слуги семейства Парвизи, бешено стучало его сердце. Тихо, почти шепотом, он заговорил, выполняя просьбу давным-давно лишившегося матери сына.

— Благодарю тебя, о…

Ливио запнулся, проглотив последнее слово, но тут же поправился и повторил:

— Благодарю, Бенедетто!

Посидев немного молча после рассказа Бенедетто, Омар поднялся и медленно пошел к двери, ведущей в его спальню.

"Ливио хотел сказать «отец». Никогда больше не услышу я из его уст это слово, — с грустью подумал Бенедетто. Но вдруг лицо его просветлело. — О чем я печалюсь? Мальчик знает теперь, кем была его мать, и ее прекрасный, святой образ даст новые силы его мятущейся душе. И если выпадет случай… "

— Дай только мне разделаться с этим ложным «Аль-Джезаиром», и мы тут же пошлем к дьяволу турок! И у тебя, и у меня, и у старых моих друзей с ними особые счеты! — резким, командирским голосом сказал Омар.

Бенедетто и не заметил, что он задержался у дверей. Старик подпрыгнул, словно ужаленный, и бросился к другу, прижал к себе, закружился с ним по комнате, повторяя снова и снова:

— Ливио! Ливио!

* * *

Али, Ахмед и Махмуд стали тем временем заправскими морскими волками. Одни они, — Омар знал это, — не станут задавать никаких вопросов, ни на секунду не поколеблются, поверни он их против алжирских корсаров. Они слепо верили своему другу.

* * *

Франция не спустила оскорбления, нанесенного деспотичным деем ее консулу. Началась война. Гуссейн-паша приказал разрушить Ла-Каль. «Компани д'Африк» понесла гигантские потери. Французские военные корабли блокировали алжирские берега. Туманной ночью Омару удалось выйти на «Аль-Джезаире» из алжирской бухты и прорваться сквозь блокаду. Возвратиться назад, если Франция не пойдет на уступки, было почти невозможно.

Бенедетто Мецци ждал. О разрыве с деем пока еще и разговоров не возникало.

Омар, видимо, в рубашке родился — ему удалось-таки, пощипав слегка французов, снова вернуться в Алжир. В бухте скопилось несколько больших фрегатов, корветов и бригов, тоскливо дожидавшихся дня, когда французы устанут от игры и отзовут наконец свои парусники.

Генеральный консул Франции месье Деваль передоверил свои дела сардинскому послу графу д'Аттили и ушел на одном из блокирующих кораблей.

Однажды дей созвал капитанов всех стоящих в гавани кораблей и приказал им поднять под покровом ночи паруса и выйти в каперский поход.

В ночь на 4 октября 1827 года сорокачетырехпушечный фрегат под адмиральским флагом, «Аль-Джезаир» с сорока пушками на борту, четыре корвета с двадцатью — двадцатью четырьмя пушками на каждом и шесть шестнадцати— и восемнадцатипушечных бригов выполнили приказ дея.

Бенедетто заранее был отослан на борт, сам же Омар посетил еще еврея Леви, с которым имел долгий деловой разговор, и лишь после этого прибыл на «Аль-Джезаир».

Когда он отдал команду сниматься с якоря, другие корабли набрали уже полный ход. Задачей эскадры было — идти на запад и каперствовать, хотя бы и в Атлантическом океане.

Корсары шли, стараясь не очень удаляться от берега: ночью, на фоне гор, их труднее было заметить. Однако уловка не помогла. С фрегата «Амфитрита», корабля командира блокирующей французской эскадры Коллета, взвилась в небо ракета — сигнал фрегату «Галатея» и бригам «Фавн», «Аист» и «Шампенуаз» идти на соединение с флагманом.

Омар и его друзья напряженно вглядывались во тьму, стараясь своевременно распознать врагов и не перепутать их с вышедшими часом ранее силами своей эскадры.

— Посмотри туда, Омар! — толкнул локтем капитана зоркий, как ястреб, Махмуд.

У рейса глаза были не столь острые, однако приглядевшись, и он увидел, что впереди два корабля, очевидно французские, подбираются к арьергарду эскадры дея.

Заметили их и другие корсары. Мертвая тишина царила на фрегате. Все люди стояли на своих постах. Одно слово Омара — и в тот же миг взревут пушки.

— Убрать паруса! — скомандовал Омар и добавил, обращаясь к рулевому: — Право на борт, курс ост!

Маневр был выполнен быстро и четко. Считанные секунды — и фрегат, уже без хода, качается на волнах. Нос корабля устремлен на ост.

Смена курса и неучастие в разгорающемся сражении между французами и алжирцами — оба эти действия означали полный разрыв корсара Омара с деем Гуссейн-пашой. Турки лишились самого боеспособного фрегата с храброй, отлично вышколенной командой. Это решило и судьбу части вышедшей из Алжира эскадры. Коллет нанес ей значительные потери и вынудил вернуться в Алжир.

На «Аль-Джезаире» подняли на мачты всю наличную парусину. Корабль уходил на восток.

С самого начала конфликта с французами Омар подыскал себе на одном маленьком турецком острове в Эгейском море тайное убежище. Он приводил сюда свои призы, заправлялся здесь водой и другими необходимыми припасами.

Высокая Порта в Константинополе предоставила Франции свободу действий против Алжира, поэтому Омар выдавал себя за тунисца. «Аль-Джезаир» превратился на время в «Фатимэ».

Омар стал свободным охотником. Экипаж, в составе которого не было ни одного турка, это нисколько не волновало. Под началом отважного, щедрого рейса жилось хорошо. Сверх полагающейся каждому доли от захваченной добычи Омар добавлял еще и кое-что от себя.

Бенедетто молча косился на действия своего питомца. Молчание стоило ему тяжелой внутренней борьбы. Однако с этим приходилось мириться, чтобы не раздражать мальчика и не спровоцировать его снова принять из упрямства сторону турок.

Так прошел весь 1828 год и часть следующего, 1829-го. Ложный «Аль-Джезаир» им нигде не попадался, и Омар охотником на корсаров не становился. А корсаров в Средиземном море было изрядно. Ведь, помимо алжирцев, были еще и не уступающие им в разбойничьем искусстве марокканцы, тунисцы и триполитанцы, с которыми французы не воевали.

Фрегат бежал резво. Свежий бриз втугую раздувал паруса. «Аль-Джезаир» искал своего заклятого врага.

Реденькая светлая полоска на горизонте обозначила приход нового дня. Али впервые доверили самому вести корабль. Опасности для фрегата и команды это не представляло, случись даже, что друг скомандует что-нибудь не так: фрегат шел вдали от берегов. К тому же рядом с Али был «опекун» — помощник Омара, которому было поручено время от времени следить за курсом и, случись какая оплошность, наводить должный порядок.

В «вороньем гнезде» сидел Махмуд.

— Вижу парус! — раздалось сверху.

Ахмед побежал к капитану, и тот немедля появился на палубе.

Первым делом он бросил взгляд на небо, потом на паруса.

— Добро! Молодец Али! — похвалил он друга, увидев, что парусов ровно столько, сколько требовалось при таком бризе.

— К бою! — крикнул Омар канонирам и боцману и полез по вантам вверх, к Махмуду, в «воронье гнездо».

Махмуд высмотрел чужой парусник, едва на горизонте показались топы [25] его мачт. Теперь корабль можно было разглядеть и получше.

— Дай-ка подзорную трубу, Махмуд! — потребовал Омар.

— Возьми, мне она все равно ни к чему. Это…

— Молчи! — прикрикнул на него капитан, не спуская глаз с приближающегося корабля.

— Он! Наконец-то!

— Да, «Аль-Джезаир».

— Ложный «Аль-Джезаир», Махмуд. Он идет на сближение. Все по местам! Нас ждет самое крупное дело из всех, в которых мы с вами бывали. Там идет наш двойник! — прокричал Омар вниз.

Неописуемое ликование, перемежаемое яростной бранью и угрозами, охватило фрегат. Люди будто опьянели. Сегодня они зададут перцу этому самозванцу!

Омар отдавал приказы прямо из «вороньего гнезда». Корсары засуетились. Начались гонки и горячка, словно в разворошенной термитной куче.

— Да, он как две капли воды похож на нас. Без сомнения, он нас опознал. Он готовится к бою!

— Никогда бы не поверил в этакое! — словно прогоняя наваждение, потряс головой Махмуд.

— Посмотри внимательнее, да не простым глазом, а в трубу — расстояние слишком велико. Видишь, у него даже нос заделан, как у нас, когда мы «поймали» вражье ядро.

Бербер шептал слова молитвы. Этот «Аль-Джезаир» перед ним — не иначе как корабль-призрак!

Озадачен был и Омар: оба корабля, не говоря уже об однотипной постройке, до мелочей походили друг на друга.

И в ремесле своем незнакомец тоже знал толк! В скорости он не намного уступал алжирскому фрегату, хотя и шел против ветра.

Корсары, с упоением готовившиеся к бою, вдруг умолкли: врага было видно уже прямо с палубы. У людей мурашки побежали по коже. Корабль, на котором они давно уже ходят по морям, на палубе которого сейчас стоят, — вон он, идет навстречу! Дьявольский трюк, умопомрачение! А ну как это корабль-призрак, и команда его наделена сверхъестественными силами?

Но разве не поклялись они Омару, стоящему сейчас среди них, что возьмут на абордаж хоть саму преисподнюю, — стоит только ему скомандовать?

Что ж, вот время и пришло! Теперь держись: преисподняя сама атакует их!

Она раззявила глотку и изрыгнула свое ядовитое дыхание — и дрогнул воздух! Враг выпалил со всего борта.

Руки с раскаленными железными прутьями сами потянулись к запальным отверстиям.

— Не стрелять! Ждать моей команды! — словно удар грома, прозвучал голос Омара.

Канониры испуганно опустили руки. В последний момент.

Ядра противника плюхнулись далеко от них. Да и не должны были попасть — на таком удалении это было не более чем демонстрация того, что ложный «Аль-Джезаир» вызывает их на бой.

— Увалиться на два румба! — приказал капитан.

Фрегат послушно сменил курс.

Тут же лег на новый курс и второй корабль.

— Смотри, Бенедетто, — сказал Омар стоявшему рядом с ним итальянцу, — этот парень лавирует, а скорость у него почти не снижается! Большой мастер. Браво, браво! Лучше мне и самому не сработать!

Кто же это все-таки? Омар мысленно перебрал всех известных корсаров. Нет, никто из них сравняться с ним не мог. А этот неизвестный на ложном «Аль-Джезаире» может! Молодой он или старый? Скорее, молодой; иначе его таланты давно уже были бы у всех на устах. О нем же до сих пор не было известно ничего, кроме его побед над алжирскими корсарами. Почему он преследует только нас, а марокканцев или тунисцев не трогает? Может, он связан как-то с этими государствами? Может, он сам марокканец, тунисец или триполитанец?

— Слушай все! Товьсь!

— Пушки к бою готовы! Абордажная команда готова! Корабль к бою готов! — один за другим следовали доклады со всех постов. Люди кипели, они жаждали боя. Будь их воля, они попрыгали бы за борт и поплыли навстречу врагу.

Но торопиться не следует, это было бы безрассудством. Омар не любил начинать бой на большой дистанции.

Точно так же, наверное, думает и тот, его противник. Подпустим-ка его поближе!

Но чем же пока занять людей, чем хоть немного охладить их пыл? Продолжая наблюдать одним глазом за врагом, Омар еще раз обстоятельно проверил боеготовность своего фрегата. Впрочем, этого можно было бы и не делать: сегодня каждый с куда большей, чем обычно, тщательностью исполнял свои давно отработанные в многочисленных сражениях обязанности. Придраться было не к чему — лучше, чем есть, не сделать.

После этой поверки он снова целиком ушел в наблюдение за противником. Зависть переполняла его, зависть и ненависть. Этот парень там, на ложном «Аль-Джезаире», сноровистый, как и сам Омар, выжимает из своего великолепного корабля все, что возможно. Как легко, складно и точно ведет он фрегат встречь ветра!

— Омар! — исторгли яростный вопль корсарские глотки. — Он бежит, бежит!

Омар и сам уже заметил, что враг повернул и идет теперь обратным курсом.

Обуреваемые жаждой мести, воинственные корсары, совсем было нацелившиеся разделаться наконец с опасным врагом, забегали по палубе, словно растревоженные муравьи.

— Аллах да покарает его! Он трус! Трусливый пес, трусливый пес! — орали они.

— Ослиные головы! — пробормотал себе под нос реис, остерегаясь, чтобы люди его не услышали столь нелестное о себе мнение. Но что же еще мог он сказать, когда они и вправду были глупцами. То, что казалось бегством, было не более чем мастерским финтом. Был, конечно, хоть и небольшой, риск нарваться на ядра «Аль-Джезаира», зато ветровая обстановка теперь для обоих кораблей выравнивалась.

Открыть огонь? Нет. Омар плотно сжал зубы, чтобы не вырвалась случайно готовая сорваться с губ команда. Вероятность попасть в маневренный корабль все еще была слишком мала.

Нельзя позволить себе ни единого промаха, каждый выстрел должен нести смерть и разрушение!

Омар решил измотать сперва команду ложного «Аль-Джезаира» парусными маневрами. Он не хотел лишать себя удовольствия показать под конец этому самозванцу, что он, Омар, не только храбрейший из корсарских рейсов, но и первый мастер высокого мореходного искусства на всем Средиземном море. А потом можно и пострелять…

А его люди? Яростью пылают лица. Вздымаются в такт прерывистому дыханию обнаженные торсы. Словно в засаде, притаилась абордажная команда. Канониры сгорбились у пушек. Раскаленные прутья готовы вонзиться в запальные отверстия. Руки парней дрожат от напряжения. Достаточно одного лишь слова, нет — даже полслова, даже первого звука слова «Огонь!» — и ад разверзнется. Не отрывая взгляда, следят корсары за каждым движением капитана. Хищные птицы перед дверцей клетки. Приоткрой ее реис — и беда вырвется наружу.

Словно одержимые работают люди на такелаже. Команда следует за командой, только поспевай. Пот льется ручьем. Единственный предмет одежды — штаны насквозь промокли от пота и липнут к ногам. Кожа на руках до крови сорвана тросами. Но никто даже не замечает этого. Одна-единственная мысль владеет всем фрегатом: победа, победа над зловещим врагом. И они победят — ведь их ведет Омар!

Однако и противник, похоже, решил действовать по тому же варианту — измотать врага, уклоняясь от боя. Ложный «Аль-Джезаир», как и фрегат Омара, тоже шел в лавировку — поворот за поворотом, поворот за поворотом. Казалось, будто оба корабля смотрятся в зеркало. Один «Аль-Джезаир» на другого. Оба — похожие как две капли воды, оба — ведомые рукою мастера.

Омар украдкой поглядывал на своих корсаров. Изготовившиеся к прыжку хищники жгли его ответными взглядами, и во взглядах этих не было ни тени сомнения в том, что часы ложного «Аль-Джезаира» сочтены, и держать Средиземное море в страхе будет, как и прежде, один только их отважный корабль, их краса и гордость — настоящий, подлинный «Аль-Джезаир».

«Парни раскалились до предела. Пора, пожалуй, начинать представление, а не то они сами, чего доброго, со стопоров сорвутся», — подумал Омар.

Новые команды, короткие, резкие:

— Прибавить парусов! Курс на врага!

Противник тут же сдублировал маневр.

Словно хищные птицы на добычу, ринулись фрегаты друг на друга. В черных тучах скрылось утреннее солнце.

Неужели противник повторит и этот маневр? Омар скомандовал к повороту, и корабль, описав широкую дугу, развернулся к врагу всем бортом.

— Огонь!

Небо лопнуло от пушечного грома. Выше мачт взметнулось дымное облако. Команду исполнили прежде, чем реис успел ее произнести.

В тот же миг дал залп всем бортом и противник. На палубу «Аль-Джезаира» посыпались сверху щепки и горящие лохмотья парусов. Повреждения незначительные — издали не вдруг и заметишь. Да и сами корсары пальнули, похоже, не лучше. От долгого ожидания реакция их слегка притупилась, и они не успели навести как следует пушечные стволы.

«Ничего не поделаешь, — утешал себя Омар. — Лиха беда начало. Сперва им надо малость раскачаться, а потом все пойдет как по маслу».

Люди и впрямь успели уже прийти в себя. Все обломки мигом пошли за борт. Абордажная команда споро расчистила палубу.

Приказания обгоняли одно другое. Развороты и стрельба, огонь и маневр!

— Пушки к бою готовы!

— Огонь!

— Пушки к бою готовы! — следовал новый доклад.

— Увалиться на два румба к ост-норд-осту! — приказывал Омар.

— Есть два румба к ост-норд-осту! — повторял рулевой.

— Огонь!

Команды Омара, доклады орудийной прислуги, посвист ветра и гортанные выкрики корсаров — все тонуло в дьявольском реве канонады.

Задыхаясь под тяжестью ядер и пороховых зарядов, подносчики боеприпасов сбрасывали свой груз, убегали, возвращались снова, и опять неслись в крюйт-камеру.

Никогда не участвовавший в сражениях Бенедетто с интересом наблюдал за капитаном.

Глаза Ливио зловеще сверкали. Казалось, ему не терпится самому кинуться вперед и самолично выполнить любую команду. Еще бы — он сражался в самой величайшей, самой трудной битве своей жизни. Что против нее все прежние? Ничего, детская забава!

— Приготовить абордажные крюки! Огонь!

У врага рухнули грот-реи. Маневрировать парусами стало куда труднее.

Однако и у недруга канониры работали ничуть не хуже. На «Аль-Джезаире» во многих местах возникли пожары. Но Омар не замечал этого, по крайней мере — не обращал внимания. Он не спускал глаз с противника. На остатках его такелажа, как и на «Аль-Джезаире», гроздьями висели люди.

— Омар, берегись! — раздался остерегающий крик.

Ахмед кошкой прыгнул с вантов. И в тот же миг горящий парус рухнул на плечи капитана. Негр едва успел принять удар на себя. Со шканцев к ним спешил уже Бенедетто. Ахмед с силой оттолкнул капитана в сторону. Итальянец голыми руками срывал с отважного негра куски пылающей парусины.

Кого другого такое происшествие могло бы выбить из седла, только не Омара. Он не имел права терять ни секунды: оба корабля были уже совсем рядом.

И там, на палубе чужого фрегата, стоял он сам — Омар!

Бесстрашный корсарский реис клацнул зубами. По спине побежали ледяные мурашки. У Омара затряслись поджилки. Глаза застлала темная пелена.

— Аллах, помоги мне! — простонал он. — Молю тебя, помоги!

Бенедетто увидел замешательство друга.

— Омар!

Словно удар бича, вырвалось из уст старика это внушающее страх имя.

Капитан вздрогнул. «Омар»! — это спасение! Страх и оторопь мигом улетучились, глаза снова отчетливо все видят, видят, как его двойник отдает приказы, видят, что и там рядом с молодым капитаном стоит пожилой мужчина.

— Надо же, и у них — Бенедетто! — процедил сквозь зубы Ливио.

Только этот лже-Бенедетто и не думал, похоже, уклоняться от боя. Вот он сказал что-то капитану. Тот кивнул. В руке у старика сверкнул короткий кривой клинок. Не только советник — воин! Куда больше, чем настоящий Бенедетто.

— На абордаж! — скомандовал Омар.

Корабли-близнецы сошлись бортами. Пушки умолкли. Враги схватились врукопашную, грудь с грудью.

Несколько быстрых, сильных прыжков — и Омар уже на палубе ложного «Аль-Джезаира». Али, Ахмед с обожженным лицом, Махмуд, Бенедетто — все дружно последовали за ним.

Омару не терпелось закончить эту битву не на жизнь, а на смерть поединком с чужим капитаном.

Обе стороны так и кипели злобой и яростью. Никто не ждал пощады, и сам никого щадить не собирался.

Схватка врага с врагом, или, может, друга с другом? Разберись попробуй!

И те и другие — корсары. Одно лишь отличало врагов от людей Омара — все они были значительно моложе.

А вот и капитан! Ну, теперь кто кого!

— Отдай его мне, Энрико! — властным тоном сказал старик, стоявший за спиной капитана ложного «Аль-Джезаира».

Свершилось чудо. Капитан послушно отступил в сторону и ринулся на друзей Омара, ввязавшихся уже меж тем в яростную сечу.

— А ты бейся со мной, Омар, и отсчитывай последние секунды своей земной жизни! — спокойно сказал старик.

Омар почернел от дыма и чада. Лишь белки глаз сверкнули на закопченном лице.

Вот он пригнулся, напружинился, рванулся вперед, занося ятаган для давно отработанного смертельного удара.

Кривой клинок описал широкую дугу; Омар вскрикнул от боли. Одним мастерским ударом старик выбил оружие из руки противника.

— Дьявол! — воскликнул Омар, отпрыгивая в сторону. — Ну, молись — пробил твой последний час!

Ушибленной рукой он выхватил из-за кушака пистолет, взвел курок…

Бенедетто кинулся вперед и оказался между обоими противниками.

Сабля незнакомца взметнулась над головой бывшего раба.

— Остановись, Луиджи Парвизи!

Бенедетто судорожно вцепился в руку генуэзца, прикрывая его своим телом.