Капитан «Аль-Джезаира»

Вернер ЛЕЖЕР

КАПИТАН «АЛЬ-ДЖЕЗАИРА»

Глава 1

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Ночь на 2 февраля 1813 года. Темными улицами Генуи крадучись пробирается закутанный в длинный плащ мужчина. Он долго петляет по городу, пока не сворачивает наконец в узкий переулочек позади богатого надменного купеческого особняка. Неслышны его шаги, осторожно избегает он мест, где на ухабистую мостовую падает из редких окошек неяркий свет. Дорога ему, похоже, знакома: идет он уверенно, не наталкиваясь ни на углы домов, ни на камни. Гулко бьют часы на башне собора Сан-Лоренцо. С Пьяцца Реале им вторят куранты Сан-Доминика: одиннадцать часов. Путник скрывается в непроглядной тьме перегораживающей улицу арки, идет дальше и останавливается наконец перед небольшим домиком. Рука его привычно нашаривает на двери висячий молоток. Короткий глухой удар. Пауза. Еще раз, посильнее. Снова тишина. Третий, четвертый. Мужчина отступает в сторону и ждет, напряженно вслушиваясь в темноту переулка. Ни вздоха, ни шороха.

Тихо и в доме, чуткое ухо ночного визитера не улавливает ни единого звука. Но, чу — вот слышатся шаркающие шаги, они приближаются к двери. Отодвигается засов, скрежещет ключ в замке. Визжит на несмазанных петлях дверь. Сквозь узкую щель наружу струится скупой свет.

— Кто там? — слышится из полутьмы передней хрипловатый старческий голос.

Незнакомец бормочет что-то в ответ. Слова его, видимо, внушают доверие: дверь человек в доме больше не удерживает.

Да и не удалось бы ему это, попробуй он даже попытаться. Жаждущий войти успел уже просунуть в щель ногу. Звякнула откинутая дверная цепочка, незнакомец вошел в дом. Медленно и добросовестно старик снова запер двери, проверил еще раз засовы и, лишь покончив со всеми предосторожностями, сдвинул наконец с фонаря прикрывающую свет полу длинного халата и осветил лицо гостя. Он не увидел ничего, кроме острых, колючих глаз. Все остальное скрывали широкие поля глубоко надвинутой на лоб шляпы и живописно приподнятая рукой выше подбородка ткань широкого плаща.

— О господин, вы! — смиренно склонился слуга перед незнакомцем. Фонарь в его руке дрожал. Ему было страшно.

— В доме, кроме вас, никого?

Сказано это было таким холодным и властным тоном, что старик вздрогнул.

— Только мы одни.

— Тогда веди меня к твоему хозяину.

— Я… не знаю.

— Вперед, освещай дорогу! Я не собираюсь торчать в сенях.

— Извините… Хозяин не велел его беспокоить.

— Какое мне дело!

— Я доложу о вас. Потерпите минутку!

— Ничего не выйдет, свети! Или мне самому искать дорогу?

Страх перед ночным гостем оказался сильнее, чем боязнь хозяйского гнева.

— Будь по-вашему, господин! — горестно вздохнул слуга, приглашая визитера следовать за собой.

Зыбкий свет фонаря, призрачные тени по углам, что-то давящее, зловещее.

Но незнакомец, казалось, вовсе этого не замечал. Он невозмутимо шагал вслед за слугой и не вздрогнул даже, когда из темноты на него сверкнули вдруг два неподвижных круглых глаза — то были отразившие свет фонаря стеклянные глаза набитого соломой чучела совы. Обернись слуга на мгновение — его, несомненно, поразила бы язвительная ухмылка гостя.

Наконец старик остановился у закрытой двери и собрался уже постучаться, как незнакомец, чье лицо все еще пряталось в складках плаща, бесцеремонно отодвинул его в сторону и сам распахнул дверь.

От воздушного потока, хлынувшего из открытой двери, замерцали язычки пламени вставленных в серебряный шандал свечей. Определить точно, сколько человек собралось в большой, скупо освещенной комнате, визитеру было трудно. Да и они толком разглядеть его не могли. Он стоял в дверях, фонарь сгорбленного слуги подсвечивал сзади его фигуру, и незваный ночной гость — неподвижный темный контур на светлом фоне — впечатление производил довольно зловещее.

Старик бесшумно затворил дверь. Свечи снова горели спокойно и ровно. Прямо против входа в кресле с высокой спинкой сидел пожилой, тщательно ухоженный господин. Второй, помоложе, проворно отодвинул от стола свой стул, вскочил на ноги и растерянно уставился на вошедшего.

— Пьетро!

Повелительный тон старика отрезвил молодого человека, и он нехотя снова занял свое место.

Оба мужчины носили фамилию Гравелли — Агостино, влиятельнейший банкир Генуи, и его сын Пьетро.

Незнакомец опустил правую руку, все еще прикрывающую лицо полою плаща. Гравелли испуганно вздрогнул, но тут же лицо его снова приобрело спокойное и величественное выражение, будто никогда не искажали его ни ужас, ни даже просто страх. Оно стало жестким и холодным, как обычно, когда банкир вступал в деловые переговоры, заканчивающиеся всегда в его пользу. С трудом поднялся он с кресла, коротким кивком велел Пьетро покинуть комнату. Сын беспрекословно выполнил его приказ.

Не дожидаясь приглашения хозяина, незнакомец присел к столу и, чувствуя себя здесь будто дома, налил в бокал вина.

В глазах банкира сверкнула молния: его оскорбили. Однако он взял себя в руки и молча сел на свое место.

— Гравелли, мы недовольны вами, — начал разговор мужчина в плаще.

— Не вижу причин, — возразил банкир.

— В последние месяцы много разных кораблей покинуло Геную и другие западные итальянские порты, а вы не оповестили нас об этом.

— Я не всевидящий! — возмутился Гравелли.

Гость не отреагировал. Он вытащил из кармана бумагу, умышленно держа лист так, чтобы банкир узнал его.

— Гм-гм, — пробурчал он. — Вы получили от алжирского дея [1] большую сумму денег. Очень большую сумму. Здесь, — постучал он пальцем по бумаге, — она указана точно. Подождите… Вас выручили в самую трудную пору, алжирский дей поспешил вам на помощь. Стареем, стареем, Гравелли, душевные силы иссякают. Как иначе прикажете вас понимать? Но память-то вам, надеюсь, еще не отказала?

— Негодяй… — простонал, задыхаясь от ярости, Гравелли. Он не заблуждался относительно цели визита незнакомца. С каким бы наслаждением вцепился он ему в глотку!

— Ну что ж, Гравелли, коли не хотите говорить, пожалуйста! Но меня-то вам выслушать придется. Итак, в ответ на помощь дея вы обязались извещать нас обо всех кораблях, устремляющих паруса в южное Средиземноморье…

Банкир молчал. Он всегда помнил о договоре, вынуждающем его помогать в разбое корсарам алжирского дея.

— Руки прочь от шандала, Гравелли! — резким тоном прикрикнул вдруг на хозяина незнакомец. И, отметив с удовлетворением действенность своих слов, добавил с ехидцей: — Не по плечу вам это, приятель, так себе на носу и зарубите. У вас же на лбу написано, как вам не терпится раскроить мне череп. Полагаете, должно быть, что со спокойной душой смогли бы тогда забрать у меня документ и разом обрубить все концы? Вы ведь не ребенок, Гравелли! А ведете себя прямо-таки как дитя. Наше могущество бесконечно больше вашего, стань вы со временем даже самым богатым и влиятельным человеком в Генуе. Так что не вредите себе и попридержите руки.

— Что вы хотите, Бенелли? — стараясь говорить спокойно, спросил банкир. «Нет, братец, на испуг меня не возьмешь, — думал он. — Ты разгадал мои мысли прежде, чем сработали руки? Ну Бог с ним! Попробуем поговорить по-деловому».

— Никаких имен, Гравелли! — осек его пришелец. — Заранее предупреждаю, хотя и чувствую себя в вашем доме в полной безопасности. И все же настаиваю: никогда, даже в мыслях, даже во сне, не произносите это имя! Ваш слуга, несомненно, отлично вышколен, не приставляет ухо к дверным щелям и замочным скважинам и не выбалтывает никаких секретов своего господина, стань они ему даже известны. Но где гарантия, что сами-то вы не забудетесь и не ляпнете, что не следует, где-нибудь в другом месте? Дей поручил мне напомнить вам о вашем обязательстве и предостеречь вас. Сообщений о судах в последнее время поступает явно недостаточно.

— Я делаю все, что могу, — защищался банкир.

— Ба-ба-ба, пустые слова! Связи дома Гравелли столь обширны, что просто не верится, будто вам никак не дознаться о маршрутах заходящих в Геную судов. Нет, нет, и не пытайтесь даже заставить меня поверить этой небылице — мне известно о ваших крупных сделках, хоть и свершаются они втайне под всякими псевдонимами. Вы пытались отлынивать от исполнения договора, считая его устаревшим. А ведь именно с деньгами дея стали вы знатным и влиятельным, не забывайте этого никогда. Мы даем вам еще некоторое время на исполнение договора. Скажем, до конца мая. А потом… — Бенелли замолчал, но молчание его было грозным.

Однако Гравелли все еще не сложил оружия.

— А потом? — переспросил он, побуждая гостя хоть немного приоткрыть карты. Ему, прозорливому финансисту, хватило бы любой малости, чтобы незамедлительно принять контрмеры к расстройству планов противника.

Зловещий гость скривился в ехидной ухмылке. Он насквозь видел банкира.

— На что покойнику все его нажитые вымогательством и обманом деньги! — нарочито развязным тоном сказал он.

Гравелли понял. Он поднялся, подошел, сопровождаемый цепким взглядом Бенелли, к шкафу и достал несколько листов бумаги и письменные принадлежности. Торопливо начеркав несколько строк, он посыпал лист песком и придвинул его визитеру:

— Вот, передайте дею и верните мне мой договор.

— Вексель! Превосходно. — Бенелли медленно, слово за словом, прочел денежный документ, удовлетворенно кивая то в одном, то в другом месте. — Дом, на который он выписан, один из самых первых и надежных в Италии. Вы крепко сидите в седле, почтеннейший!

— Убедились в моей честности?

— Кто же усомнится в честности Агостино Гравелли? О, не удивляйтесь тону, которым я произнес слово «честность». Ведь мы оба выше таких мелочей, как соответствие между смыслом и звучанием слова, не правда ли?

Банкир предпочел уклониться от ответа, хотя слова Бенелли и задели его, — словно пощечину получил.

— Итак, будем считать, что для дея вы уже постарались, — пытаясь не выдать беспокойства, сказал Гравелли. — Ну а вам за ваши хлопоты — вот… — Он подвинул гостю второй вексель.

— О-о-о, десять тысяч итальянских лир! Красивая кругленькая сумма. Вы щедры, Гравелли!

— Пристало ли скаредничать с друзьями? — покровительственным тоном произнес финансист. Он мог бы, конечно, добавить, что сумма эта при его-то богатстве — сущий пустяк, однако предпочел о том промолчать. Может, этот Бенелли не столь уж и глубоко посвящен в его махинации, а он сам наведет этого дьявола на опасные догадки — нет уж, для этого старый банкир был слишком осторожен и хитер.

— Судьба моя сложилась так, что я на всю жизнь дал зарок не быть скупым и неблагодарным. А теперь верните мне, пожалуйста, мой договор.

— Сейчас, Гравелли, сейчас. Одну минуту.

Банкир облегченно вздохнул: тон мирно сидящего в своем кресле собеседника был мягок и приветлив.

Бенелли обстоятельно перечел договор и помахал им, словно веером, возле лица.

— Одно меня удивляет, — сказал он после недолгой паузы. — Надеюсь, вы позволите мне высказать мое личное мнение?

Покровительственным жестом Гравелли дал гостю знак продолжать. Он слегка презирал Бенелли: из опасного противника тот превратился вдруг в покладистого партнера. Вот что сделали десять тысяч лир! Перед деньгами все становятся маленькими и кроткими. Бессчетное число раз он уже испытывал это, но никогда столь наглядно, как сейчас. Волшебство, да и только: дело разом пошло лучше, куда лучше, чем он смел надеяться. Банкир изобразил вежливую улыбку и, чтобы окончательно расположить к себе собеседника, торопливо добавил:

— Среди друзей — только так, и не иначе!

— Благодарю. Итак, меня удивляет, — Бенелли снова наполнил бокал вином, — что вы столь невысоко оценили свою жизнь. Вы предлагаете за нее сумму, всего вдвое большую той, что получили от дея.

Говорил он негромко и неторопливо, будто сам с собой, покручивая пальцами искрящийся драгоценной влагой бокал, то поднося его к свече, то прикрывая от нее.

Гравелли наблюдал. Он видел, что глаза гостя смотрят не на вино, а словно два кинжала, в упор нацелились на него.

— Я… я не понимаю, — пролепетал он.

— У вас бедный словарный запас, синьор Гравелли. Однажды вы уже, кажется, говорили то же самое? — Бенелли стукнул донышком бокала по столу. — Пора кончать игру! Вы и впредь будете пересылать нам сообщения, как делали это прежде. А будете увиливать, мы отыщем вас, скройся вы хоть в венецианской камере пыток. Ваши банковские операции нас не заботят. Делайте что хотите. От договора же вы не уйдете никогда, предложи вы нам даже в сто или тысячу раз больше. А за векселя — примите благодарность. Ведь никаких других бумаг в память о столь приятном вечере, как я понимаю, вы мне сейчас не дадите? Доброй ночи!

Гость поднялся с кресла. Встал и Гравелли. На какое-то мгновение у него под жестким взглядом Бенелли душа ушла в пятки. Однако он сумел взять себя в руки. Он знал, что визитер слов на ветер не бросает и угрозы его — не пустые слова. И порукой тому могущество дея, у которого предостаточно сообщников — отчаянных людей без страха и совести.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — Бенелли, улыбаясь, подошел к банкиру и с любезным видом, однако железной рукой усадил его обратно в кресло. — В вашем доме я и сам не заблужусь. От страха вы слегка оцепенели. Споткнетесь, не дай Бог, на лестнице, да и меня ненароком зацепите. Мне не хотелось бы стать жертвой несчастного случая.

— Дьявол, дьявол! — простонал Гравелли, глядя на захлопнувшуюся за опасным визитером дверь. Не лукавя перед собой, банкир вынужден был признать, что обрел в Бенелли достойного противника. Однако на том мысли его о посланце дея иссякли. Теперь они лихорадочно крутились вокруг иного предмета, ставшего для него вдруг куда более важным: вокруг десяти тысяч лир!

— Десять тысяч лир! Десять тысяч! — бубнил он снова и снова. О том, что жизнь его из-за злосчастного договора навсегда связана с деем, он не печалился. А вот насчет того, как избежать убытков, следовало подумать.

Приостановить выплату срочным письмом? Невозможно. Где гарантия, что завтра Бенелли не будет снова сидеть напротив него в этой самой комнате? «Обвели меня как последнего глупца, как зеленого мальчишку», — сокрушенно подытожил он свои умозаключения.

В дверь робко постучали. Гравелли показалось, что стучат где-то далеко, и он не придал этому значения. Немного спустя в комнату без вызова вошел слуга.

— Извините, синьор, этот человек запретил мне доложить вам. Я ничего не мог поделать. Извините.

Банкир долго глядел на покорно склонившегося перед ним дряхлого слугу. Глядел и не видел старика. Мысли молниями сверкали в его мозгу.

— Позови моего сына, — велел он, наконец придя к какому-то решению.

* * *

Войдя в комнату, Пьетро Гравелли взглянул на отца — и испугался: лицо старика осунулось, резко выступили скулы.

— Садись, Пьетро. Впрочем, нет, сперва распорядись, чтобы нам ни при каких, слышишь, ни при каких обстоятельствах не смели мешать. Вернись даже этот чужак обратно, разговаривать с ним я не буду. Мы должны серьезно поговорить с тобой, сын мой, — начал он глухим голосом. — Мы богаты, ты знаешь об этом. Однако наше состояние — нет, даже не только деньги и ценности, — сама моя жизнь — в опасности.

— Твоя жизнь, отец? Ты пугаешь меня!

— Не перебивай! Ты должен помочь мне избежать несчастия.

— Рассчитывай на меня! Это связано с нашим ночным визитером?

— Молчи и слушай! — Гравелли немного подумал, стер рукой пот со лба и, не поднимая глаз, продолжал: — Я не всегда был крупным банкиром. В молодости я был одним из множества бедных торговцев, вынужденных зарабатывать на хлеб всякими мелкими делишками. Однажды у меня завязались отношения с человеком, который только что покинул наш дом. Это была прекрасная, заманчивая сделка, сулившая мне в тогдашнем моем положении значительные прибыли. Она сорвалась. Я долго пытался отыскать причины неудачи, однако так и не нашел их: это была заранее обдуманная игра. Теперь я разобрался бы в таких делах с первого взгляда. Короче, всю вину свалили на меня. Надо было расплачиваться. Пришлось выкладывать все, что мне удалось заработать многолетним тяжелым трудом. Однако этого оказалось смехотворно мало, хотя для меня тогда и подобная сумма была целым состоянием. Я потерял бы все до последнего сольди и остался последним нищим, но… Но этого не захотели. Что значили для таких людей какие-то жалкие несколько сотен собранных по всем тайникам монет? Ровно ничего: они ворочали совсем иными суммами. Мне предложили новую сделку. Я вынужден был подписать договор. Однако кое-чему я уже научился. Я узнал, зачем им нужен, и не хотел продавать себя задешево. «Согласен, — сказал я, — но при условии, что вы заплатите мне за это некую сумму денег». И свершилось то, о чем я даже не отваживался мечтать. Условия мои были приняты. Я подписал договор — и стал с тех пор богатым.

— О чем же говорилось в договоре? К чему он тебя обязывал? — спросил Пьетро.

— У меня не оставалось другого выхода. Я обязался извещать алжирского дея о кораблях, державших курс в южное Средиземноморье.

Пьетро вскочил с кресла:

— И ты делал это, отец? Ты — делал это? Помогал корсарам захватить добычу?

— Да! — лишь теперь Гравелли поднял глаза от драгоценной столешницы, затейливый узор которой тупо разглядывал все это время. Жестко и пытливо впились они в лицо сына. Пьетро не выдержал этого упорного взгляда и потупился.

— Что же дальше? — спросил он.

— Подкрепленный золотом дея, я начал крупные операции и нажил состояние, размеров которого не знаешь даже ты. Потом я, возможно, покажу тебе свою секретную бухгалтерскую книгу. А сейчас знай: с твоими развлечениями, с твоим ничегонеделанием — покончено. Ты мне нужен. Мне угрожают смертью, если я попытаюсь уклониться от выполнения договора. В последнее время я очень редко посылал сообщения. Дею и, прежде всего, этому нашему гостю. Однако они не из тех, кого можно провести. Я снова должен с полным усердием выполнять свое обещание. Но не это меня заботит, а нечто иное: я не доверяю им больше. Я у них в руках. Но они знают, что, приди им вдруг в голову убрать меня, без борьбы не обойтись, потому что я буду защищаться. И ты должен стоять рядом со мной!

Пугающая тишина повисла в комнате. Только тиканье часов не давало забыть, что время движется. Маятник качался, качался…

А Пьетро молчал.

Гравелли снова опустился в кресло, держась правой рукой за сердце: оно стучало наперебой с часами.

— Пьетро!

Молодой человек с трудом распрямил уныло сгорбившуюся спину.

— Это ужасно! Сколько же людей постигла из-за твоего… — он не сказал слова «предательство», — из-за твоих сообщений смерть или, что не менее страшно, рабство у варварийцев? [2]

— Вот, значит, как осудил ты меня, сын?

— Я отвергаю сотрудничество с морскими разбойниками!

— Которые сделали нас богатыми!

— На чужом несчастье!

— Которое привело нас к могуществу! Лишь благодаря этому стало возможным послать тебя в университет. Лишь благодаря этому ты мог развлекаться своими художническими затеями. Лишь благодаря этому имел ты возможность совершать далекие путешествия, предаваться своим страстям. Лишь благодаря этому нашел ты доступ к самым богатым и самым уважаемым семействам страны. Лишь благодаря этому ты добился любви дочери главы одного из первых домов Италии. Лишь благодаря этому! И благодаря мне, благодаря моим связям с алжирским деем!

— И все же ты поступал скверно!

— Это твое последнее слово? — запальчиво спросил Гравелли.

— Не усиливать же мне его еще и словом «предательство»!

— Предательство… Предательство? Это ты — мне? Я проклинаю свою любовь к тебе. Они соблазнили меня возможностью обеспечить тебе жизнь, как никакому другому молодому человеку в Генуе, а может, и во всей стране. Но ты неблагодарен и не способен понять, что каждый день жизни есть борьба. Куда лучше было бы привлечь тебя к работе, как это сделал со своим сынком Луиджи чванливый Андреа Парвизи. Молодой Парвизи стал дельным купцом, одним из тех, кто при случае может и мне перейти дорогу. Луиджи, которого я ненавижу больше чем кого другого, истинный сын своего отца. Уж он-то не предаст старика. Его уста никогда не произнесут тех слов, которыми ты обласкал меня. И этого самого Луиджи Парвизи, который смертельно оскорбил и меня, и тебя, я должен ставить выше собственного сына! Какой удар! Судьба не раз безжалостно и жестоко обходилась со мной. Но ей не согнуть меня, даже сегодня, когда мой сын в решительный час предал меня.

Молодой Гравелли напряженно следил глазами за отцом. Он видел его искаженное лицо. Ему стало страшно. Что же происходит?

И тут старик заговорил снова:

— Завтра ты со своей семьей покинешь Геную. Я дам тебе с собой небольшие средства. Не о тебе я забочусь, а лишь о моей невестке и внуках, они должны жить на это, пока их кормилец не будет в состоянии уберечь своих близких от голодной смерти! Не дерзай обращаться за помощью к родителям твоей жены! Гравелли не нищенствуют, они сражаются без оглядки на чье бы то ни было мнение. Мой дом для тебя навсегда закрыт. У меня нет больше сына. И храни тебя Бог, Пьетро Гравелли, от того, чтобы ты когда-нибудь сказал вслух хоть одно слово из тех, что ты сегодня здесь услышал. Тебя разыщут, куда бы ты ни вознамерился спрятаться.

Гравелли вскочил с кресла. На скулах у него играли жесткие желваки. Слышно было, как он скрипит зубами. Вдруг он пошатнулся, успев однако вцепиться руками в тяжелый стол, чтобы не упасть.

— Отец!

— Вон! Вон! — рычал Агостино Гравелли.

— Отец… — начал было снова Пьетро.

Не дав сыну продолжать, разъяренный банкир схватил со стола тяжелый винный кувшин, чтобы швырнуть его в голову Пьетро. Молодой человек успел перехватить поднятую руку, вырвал из нее опасное оружие и силой усадил бесновавшегося отца обратно в кресло.

— Только без этого! Я не страшусь жизни и смеюсь над твоими проклятиями и угрозами. Мы не в театре. Я остаюсь при своем суждении о твоих делах с деем и ни на шаг не отойду от него. Хорошо, ты стал богатым и могущественным, но ведь — пленником, который должен плясать под чужую дудку…

— Какое тебе дело до этого, коли уж ты решил перевести свою жену и детей с солнечной на теневую сторону жизни?

Вопрос этот старый Гравелли задал уже более умиротворенным тоном, без той жесткости, что звучала в прежних его словах. Банкир испугался, как бы не перегнуть палку.

Пьетро смутился, побледнел.

— Отец, отец! — сокрушенно простонал он. — Никогда, во веки веков, ничто не сможет нас разделить, считай ты далее, что все связи между нами перерезаны.

Старик слушал его безучастно, не проявляя никаких эмоций.

— Да, ты действовал скверно, — твердым тоном продолжал Пьетро. — Назвать иначе я это не могу. Образование, которое я получил благодаря тебе, заставляет меня смотреть на все иными глазами. Мне стали близкими великие идеи и цели, движущие человечеством; я изучал культурное наследие всех веков, научился отделять злое от доброго. Обращать людей в рабство — преступление, как преступление — и способствовать этому. Я знаю это. Но я не судья тебе, отец, а твой сын, и не ребенок больше, даже если ты меня все еще им считаешь.

Гравелли с легкой ухмылкой посмотрел на сына.

Молодой человек боролся с собой. Метался туда и сюда, не находя выхода.

Агостино Гравелли ждал.

Наконец глухо, устало, с хрипотцой в голосе Пьетро сказал:

— Я — Гравелли!

— Это значит?..

Вопрос был излишним. Отец победил.

— Это значит, что я готов для нашей семьи на все то, что и ты. Даже вопреки добродетели, — сказал Пьетро и, дрожа как в лихорадке, добавил, чтобы не оставалось более путей к отступлению: — Так чего же все-таки хотел этот незнакомец? Поделись, расскажи мне слово в слово. Я должен знать все. Ни о чем не умалчивай, ничего не приукрашивай!

Банкир рассказал. Больше между ними тайн не было.

— И ты уверен, что слова этого незнакомца не пустая угроза? — спросил Пьетро под конец.

— Безусловно. Ничто не спасет меня от мести этих людей, изъяви я им свою непокорность. С некоторых пор я пренебрегал исполнением договора. Не из тех отнюдь принципов, что выставлял ты. Они-то меня как раз не волнуют. Просто меня угнетали мои оковы. Да, дей посадил меня тогда в седло, это так, но ведь скакать-то я научился сам. Научился, но, к сожалению, переоценил свои силы. С сегодняшней ночи я твердо знаю, что перечить им не могу.

— Что же ты думаешь делать?

— Прежде всего я должен подумать, как защитить наше состояние. Чтобы не бояться за жизнь, когда снова начну служить Алжиру своими сообщениями. Но я страшусь нашего ночного визитера. До сих пор он работал только на дея. Однако случись вдруг, что они рассорятся или нынешнего владетеля свергнут, как это часто у них бывает, а новый отвергнет услуги этого проходимца, — тогда возникнет опасность, что этот человек сядет мне на шею. Я никогда не освобожусь от него. Что можно сделать? Все зависит от того, кто из нас двоих окажется быстрей и решительней. Я-то во всяком случае постараюсь не дать ему фору… А теперь вот что, Пьетро: в ближайшие дни ты должен покинуть Геную. Я передаю тебе все имеющиеся в нашем распоряжении средства и поручаю в дальнейшем постепенный вывоз нашего состояния.

— Куда?

— Прочь из Италии. Однако не далеко. Наполеон в России разбит. Разумеется, это еще не означает, что владычеству корсиканца пришел конец, но я не хотел бы больше полагаться на него. Политическое положение в Европе запутанное. Нигде, кроме разве что маленьких государств, которые не могут быть для нас полем деятельности, не существует абсолютных гарантий. Поезжай в Вену. Ты будешь получать от меня указания, какие дела там вести. У меня такое предчувствие, что однажды, рано или поздно, наступят коренные изменения; вполне возможно, что гнев народов сотрет тиранию. Со всех сторон ко мне поступают сведения, позволяющие надеяться на это. Итак, решено: ты отправишься в Вену, а я буду служить дею здесь.

— Поедем с нами, отец!

— Бессмысленно и невозможно. Бенелли, этот итальянский ренегат, зорко следит за каждым моим шагом. Будем надеяться, что ничего здесь со мной не случится. В Вене же меня наверняка встретит кинжал наемного убийцы, ведь я не мог бы там выполнять свой договор. Теперь я еще раз прошу тебя о том, что требовал раньше: никому, даже своей жене, не говори ни слова об этом разговоре. И никогда не упоминай имени Бенелли в какой-либо связи с корсарами. Лишь три человека в Генуе знают правду о нем: я, ты и старый Камилло.

— Я буду молчать, отец.

— Хорошо, Пьетро. Завтра мы поговорим еще. Ты с женой и детьми часто отправлялся в увеселительные поездки, так что французы ни в чем не заподозрят тебя, когда вы покинете город. Можно, конечно, было бы и по-другому — ведь французы знают меня, но так все же будет лучше. Я рад, что не должен больше ставить Луиджи Парвизи выше собственного сына.

То, что имя прежнего лучшего друга Пьетро снова было упомянуто в этот час, имело роковые последствия. Молодой Гравелли ненавидел Луиджи столь же пылко, как прежде любил его. Медленно, словно кот, он потянулся над столом к отцу.

— Ты знаешь, что Луиджи Парвизи с Рафаэлой и своим сыночком Ливио скоро уплывают в Малагу? Он должен взять там на себя руководство филиалом дома.

— Неужели? Что ты говоришь?

— Да, на «Астре», как я слышал.

— Пьетро, ты настоящий Гравелли!

— Дойдет ли вот только «Астра» до порта назначения ?

— Нет, если хватит времени известить об этом моих друзей. Оставь меня одного. Я должен хорошенько подумать над этим сообщением и сделать все возможное, чтобы обеспечить закат рода Парвизи.

Глава 2

ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС «АСТРЫ»

Прекрасный сияющий день клонился к закату. Не более ширины ладони оставалось солнцу прокатиться по небосводу, прежде чем утонет оно в просторах Средиземного моря. Широко, спокойно, равномерно вздымались волны, от гребней которых, словно огненные стрелы, отражались лучи дневного светила.

Корабль медленно восходил к гигантскому, пылающему червонным золотом шару. Вскоре корабельные мачты уже коснулись багряного диска. Темный, тяжелый, громоздкий, под полными парусами шел к весту корабль. Неповторимое зрелище! Носовая фигура парусника отливала огнем. Начертанное на корме золотыми буквами слово «Астра» извещало об имени корабля, а стоящее ниже — «Генуя» — означало порт его приписки.

Три счастливых человека лежали в удобных шезлонгах на палубе: Луиджи Парвизи, его жена Рафаэла и их сынишка Ливио.

Ни единого облачка на темно-синем небе. То здесь, то там мерцали уже робкие, бледные, бесконечно далекие звездочки.

Капитан Чивоне только что осмотрел в подзорную трубу горизонт. Ни единой мачты. И погода — лучше не придумать и меняться, похоже, не собирается. Старый моряк облегченно вздохнул. Ну что ж, теперь можно позволить себе поболтать часок с семейством Парвизи. Он так нуждался в этих непринужденных беседах, хоть ненадолго отвлекающих его от тяжких капитанских забот.

Много раз водил он свой корабль курсом, которым следует и ныне, и каждый раз, снова и снова, у него слегка сосало под ложечкой от страха. Нет, синьор Чивоне вовсе не был трусом, и тот, кто заподозрил бы его в этом, совершил бы большую ошибку, однако Средиземное море, одно из самых красивых на земле, было одновременно и одним из опаснейших. Не из-за природного его коварства; не потому, что время от времени взметывалось оно до небес могучими штормами, так что бешеные волны грозили гибелью кораблям; и не потому, что бесчисленные мели, скалы и рифы делали опасным прибрежное плавание. Со всем этим он умел управляться, ибо моряком был опытным. Нет, не это тревожило его, а владевшие этим морем люди. С весны до самой осени любое плавание по Средиземному морю было предприятием крайне рискованным, своего рода лотереей. Никто не знал, не закончится ли путешествие смертью или неволей. Хозяйничали на море не европейские прибрежные страны — Франция, Испания или итальянские княжества, а североафриканские властители, турецкие вассалы: алжирский дей, тунисский паша, паша триполитанский. На своих пиратских кораблях они пускались в погоню за каждым парусником, чье государство не откупилось своевременно от корсаров ежегодной огромной данью.