Капитан «Аль-Джезаира»

— Ты так взволнован, Селим? Я давно не видел тебя таким.

— Он рад, Луиджи, а уж я-то как рад! — послышался до боли знакомый голос.

— Пьер Шарль! Пьер Шарль, ты!

Луиджи хотел подняться из кресла, но француз не позволил ему.

— Сиди, сиди, Луиджи, не напрягайся!

Он склонился над другом и поцеловал его.

— Что привело тебя ко мне, старина? Извини, я совсем расстроился от радости: добро пожаловать! Иди-ка, иди сюда, здесь посветлее. Дай же мне посмотреть на тебя, Эль-Франси!

Де Вермон рассмеялся и позволил Луиджи рассмотреть себя как следует.

— Я получил твое письмо, — прервал он наконец чуть затянувшееся молчание, — рассудительное такое, деловое. Кому другому его, может, и хватило бы, но Пьеру Шарлю де Вермону, Эль-Франси, нет! Старина Эль-Франси желает знать больше. Потому я и приехал, дружище, и готов помочь тебе во всем, что потребуется.

— Спасибо тебе, но под главой «Алжирское рабство» стоит уже напечатанное большими буквами слово «КОНЕЦ». Алжир принадлежит прошлому…

Де Вермон не отреагировал на горькую, полную самоотрешения реплику Парвизи.

— Рассказывай, Луиджи, — попросил он. — Хотя бы начни. У меня есть время, много времени.

И Луиджи заговорил. Сперва нехотя, с трудом, но все больше и больше увлекаясь. Селим то и дело вклинивался в повествование, уточняя не важные, по мнению Луиджи, подробности. Кое о чем, впрочем, кроме негра, и рассказать было некому. О том, к примеру, как он дважды неделями выхаживал раненого друга и доставлял его назад в Ла-Каль, не знал и сам Парвизи: все, что приходилось делать для друга, Селим считал само собой разумеющимся, а стало быть, и говорить о том не стоило. Лишь теперь Луиджи узнал о том, что было после смерти Мустафы. Сбежавшие спутники ренегата доложили обо всем дею, и тот немедленно поднял на ноги весь Алжир, чтобы поймать Эль-Франси и Селима. Но туземцы спрятали обоих друзей и помогли им перебраться через тунисскую границу. Долго оставались они в Тунисе, пока Луиджи не избавился от лихорадки и не смог перенести морское путешествие.

— И на том ты считаешь дело закрытым? — спросил Пьер Шарль, когда рассказчик замолчал.

— Я калека и болен.

— Ты поправишься. А насчет калеки… Вздор, Луиджи! Не рука, а голова, душа сражается. Говорил ли ты уже с этим Гравелли? Конечно нет: ты же ведь болеешь!

— И слышать даже об этом не хочу! Мертвых этим не воскресишь.

— Мертвые упокоились, а нам, живым, надо помнить о них и мстить за них, каждодневно, ежечасно! — весомо и очень серьезно сказал француз.

— Что это должно означать?

— А то, что гнет рабства, все еще давящий людей, должен быть, наконец, навсегда сброшен, что люди, породы этого Гравелли, не имеют права жить и сеять несчастье другим. Твой долг еще не исполнен, Луиджи Парвизи-Эль-Франси!

Лицо генуэзца помрачнело. Слова друга не то чтобы задели его — он просто не желал их слышать, подобно тому, как он отбивался после возвращения из Алжира от мыслей, требующих того же самого.

«Нет, братец, — думал Пьер Шарль, — никуда ты от этого не уйдешь, и чем дольше и чаще будешь думать об этом, тем лучше поймешь, что к чему. А пока — хватит с тебя».

— Впрочем, — возобновил беседу де Вермон, — я ведь приехал не один. Меня сопровождает месье Ксавье де Вермон. Наши отцы так же, как мы, счастливы этой встрече.

— И ты говоришь об этом только теперь, Пьер Шарль! Я просто обижен на тебя. Пошли! Селим, веди меня вниз; я должен познакомиться с этим достойным господином!

Нет, Луиджи Парвизи, свой долг ты еще не исполнил. Разговор с обоими французами со всей непреложностью доказал это. Да, они были правы… Но план, предложенный ими, был столь грандиозен, что человек, который был некогда отважным Эль-Франси, представив его воплощение, задрожал.

* * *

— Синьор Антонелли из Ливорно просит позволения засвидетельствовать господину свое почтение, — доложил Гравелли слуга.

От банкира осталась только тень, прежней напористой силы не было и в помине. С тех пор как его известили об ускользнувшей от корсаров «Парме», он знал, что сидит на крючке у Властелина Гор. Он считал себя недостаточно сильным, чтобы выступить против этого окруженного тайной человека. Он догадывался… Нет, даже самому себе он не осмеливался сказать, о чем догадывался. Вот и теперь, когда столь многое изменилось… Его ведущее положение на генуэзском и сардинском денежных рынках давно утеряно. Даже мелкие мошенничества и те больше не удаются. Скромные суммы приносят лишь частные сделки, готовит которые большей частью его секретарь. Нищенские гроши для того, кто некогда ворочал гигантскими суммами.

Синьор Антонелли, за которым стоит Властелин Гор, в который уже раз регулярно являлся за своими двумя кошельками с золотом.

Вялыми шажками, согнувшись в дугу, Гравелли дотащился до сейфа, вынул из него два заранее приготовленных кожаных мешочка и протянул их слуге.

— Я сожалею, что не могу принять его. Отдай ему это.

Через месяц парень снова появится, требуя за давнюю сделку два кошелька золота. Это будут последние. Тайник в подвале пуст.

— Все, дорогой мой Властелин Гор, — банкир хихикнул. — Все. Тучная корова выдоена полностью. Ни капельки золотого молока не вытечет больше, хоть в кровь сотри свои цепкие пальцы!

Синьора Антонелли, веселого, улыбчивого человека, встретил, как всегда, в передней секретарь Гравелли. Едва заметный кивок, прищур глаз — оба они отлично поняли друг друга. Томазини не зря держал в доме банкира своего человека; он знал о любой задумке Гравелли и принимал соответствующие меры. Однако решающей улики предательства Гравелли найти до сих пор так и не удавалось.

Камилло постучался снова. Что там еще случилось? Чем этот наглый парень Антонелли недоволен?

— Синьор Луиджи Парвизи хотел бы вам кое-что сказать.

Гравелли побледнел.

— Скорее, Камилло, другой сюртук, быстрее же, быстрее!

Голос банкира дрожал, как и он сам.

Металл стукнул по дереву. Кольцо с бриллиантом, которое хотел надеть Гравелли, выскользнуло из пальцев и упало на стол.

— Можно приглашать синьора войти? — спросил слуга.

— Еще секунду, Камилло, — банкир стер со лба капли пота. — Теперь зови.

Луиджи Парвизи поприветствовал хозяина сдержанным поклоном.

— Добро пожаловать, Луиджи! Могу я еще называть так тебя, товарища детских игр Пьетро? Садись, пожалуйста, сюда!

Гость не двинулся с места.

— Я пришел только затем, чтобы выполнить поручение, данное мне при совершенно особых обстоятельствах. Синьор Бенелли, советник алжирского дея, просил посетить вас и передать, что он ежечасно думает о вас.

Гравелли издал вопль, как раненный насмерть зверь. Глаза его, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

— Прочь, прочь! — зашипел он на Парвизи.

Хрустнуло дерево. Банкир метнул в Луиджи кинжал, лежавший на столе для очинки перьев. Кинжал угодил в дверную раму, отщепил от нее кусок и теперь, безопасный, лежал на ковре.

Вопли стали совсем нечеловеческими. Луиджи молча покинул комнату. Он знал: Агостино Гравелли уже в петле неумолимого душителя.

* * *

Часом позже в «Остерии дель маре» внезапно притих разговор. Несколько раз громыхнули еще по столу игральные кости, и наступила полная тишина. Все «братцы» вытянули шеи в направлении двери, в которую вошел человек, никогда прежде здешним гостем не бывавший. Он казался совершенно пьяным: с чего бы это иначе занесло его в такое местечко?

— Вина! — потребовал он у хозяина, плюхнувшись на свободный стул. — Вот тебе! — Над головами рыбаков, грузчиков, моряков, ремесленников на стойку пролетел плотно набитый кошелек. Золотые монеты! Такая редкость для этого заведения. Здешние завсегдатаи привыкли оплачивать свои счета скудными сольди. Хозяин озабоченно попробовал монету на зуб. Настоящее, чистое золото! Лишь теперь он рассмотрел гостя поближе. И остолбенел. Да это же Гравелли, банкир!

Но что у него за вид? Напился до бесчувствия? Нет, вином от него не пахнет…

И вдруг гость заговорил. Сумасшедшие, путаные, никому толком не понятные слова слетали с его губ.

— Бенелли… Мустафа… Алжир… Дей… «Астра»… Парвизи… Пьетро… — только и могли разобрать люди.

Словно умирающий от жажды, банкир накинулся вдруг на остаток вина у соседа, потом рванул к себе стакан другого рыбака и также, залпом, опустошил и его.

И снова забубнил:

— Бенелли… «Астра»…

И еще раз, но теперь уже, срываясь на крик. Потом уронил голову на руки и оставался некоторое время в этом положении.

Вдруг он вскочил. В глазах его блистали сумасшедшие огоньки Из кошелька со звоном посыпались на пол золотые монеты. Гравелли отшвыривал их ногами.

— Ха-ха-ха, золото, золото!.. Бенелли… «Астра»! — орал он, едва держась на ногах.

Никто не слушал безумца; все бросились за сокровищами, которые он так небрежно рассыпал.

— Где мой господин банкир Гравелли? — перекрыл зычный голос шум всеобщей потасовки из-за денег. Камилло вышел-таки на след своего хозяина.

Ни слова в ответ.

— Эй, люди, был здесь банкир Гравелли?

— Ушел, — собрался, наконец, с ответом хозяин. — Несколько минут назад.

— Куда?

Хозяин лишь пожал плечами.

Снаружи, перед дверью, слуга столкнулся с портовым грузчиком.

— Не видел ли ты банкира Гравелли, друг?

— Не знаю такого. А ну, пропусти-ка меня! — попытался парень пройти мимо Камилло, но тот успел ухватить его за рукав куртки:

— Вот, возьми!

Монета скользнула в руку рабочего.

— Пойдем со мной искать моего господина. Старик с длинной седой бородой, нетверд на ногах, говорит непонятные слова. Он болен, тяжело болен.

— Такой человек мне встретился, — сказал грузчик. — Он шел вдоль Старой Портовой дамбы.

— Господи помилуй! Скорее, скорее, друг! — потянул Камилло за собой своего нового помощника.

— Вот он! — указал грузчик на видневшуюся вдали пошатывающуюся фигуру.

Ноги человека заплетались, он останавливался вдруг, широко раскинув руки, потом снова устремлялся вперед.

Камилло побежал что есть духу. Спутник едва поспевал за ним. Догнать, догнать больного! Расстояние постепенно сокращалось.

— Синьор Гравелли! Подождите!

Банкир услышал крики. Остановился. Потом махнул рукой и пошел дальше. Повернул за штабель грузов. Теперь его не было видно. Когда Камилло и грузчик добежали наконец до дамбы, она была пуста.

Старый рыбак, чья лодка случайно оказалась неподалеку, рассказывал потом, что какой-то человек выбежал на дамбу с криком: «Астра»! «Астра»! — и бросился в волны.

— Такой богатый! Надо же — какое несчастье! — сетовал кое-кто из гостей портового кабачка.

Другие лишь молча пожимали плечами. Их это не касалось. Все люди смертны. Одни прощаются с жизнью в своей постели, другим, вроде них, могилой может оказаться море. Вот и все!

И люди вновь возвращались к заботам, которые им каждодневно и ежечасно подкидывала жизнь.

Однако смерть Гравелли стала все же всеобщим предметом разговоров и споров, распалявших людей до белого каления.

Луиджи Парвизи объявил всенародно, что Гравелли был предателем, что он виновен в бедах и несчастьях, разразившихся над многими генуэзскими семьями.

— Проклятье предателю! — негодовали рыбаки, моряки, все люди портового города.

— Красного петуха предательскому гнезду!

Кто первым издал этот клич, осталось неизвестным. Никого, впрочем, это и не интересовало.

Сотни людей участвовали в разграблении дома Гравелли. Слуги воспрепятствовать погрому были бессильны, полиция вмешиваться не отваживалась.

Пламя сожрало долговые расписки всех ограбленных мошенничествами старого плута.

Банкирский дом Гравелли рухнул, затягивая в водоворот и без того стоявший на глиняных ногах венский филиал. Пьетро Гравелли стал нищим, вынужденным просить на жизнь у родственников своей жены. Поделом вору и мука!

* * *

— В ближайшие дни нас собирается посетить барон Томазини, — мимоходом сказал сыну за обедом Андреа Парвизи.

— Зачем, отец?

— Да нет же, ты ошибаешься, Антонио, — попеняла мужу Эмилия Парвизи. — Он имел в виду совсем другое: это он нас просит в гости к себе в замок. Может, и ты согласишься сопровождать нас, мой мальчик? — обратилась она к Луиджи. — Достаточно ли у тебя сил для этого?

— Еще бы! Я очень рад. Барон Томазини, ведь это же…

— Барон Томазини, Луиджи! — резко оборвал сына Андреа. — Друг моей юности. Больше мы ничего не знаем.

— Как скажешь, отец. Разумеется, я поеду с вами.

Без ведома Луиджи старый Парвизи написал уже другу о приключениях сына, но ответа еще не получил. Поначалу это его удивило, но после он узнал причину: Томазини долго отсутствовал.

В гости поехали синьора Парвизи, Андреа, Луиджи и Селим. Негра пригласили особенно сердечно.

Хозяин замка встретил гостей у ворот парка и проводил к дому, на дверях которого висели два больших плаката. Один — почти разодранный ветром, другой — еще новый.

Разорванный был указом губернатора Венеции от 29 августа 1820 года. Луиджи знал его содержание, но все же еще раз пробежался глазами по строчкам.

"Общество карбонариев, получившее распространение в сопредельных государствах, пытается вербовать приверженцев и в провинциях Империи (Австрии).

Цель карбонариев — ниспровержение законных правительств.

Карбонарии как государственные преступники караются смертью".

Да, он знал об этом — это точно. И второй плакат — о том же. Это был указ неаполитанского короля от 10 апреля 1821 года. Луиджи отыскал статью пятую. Она гласила:

"Цель этого общества — развал и свержение законных властей. Вступивший в сие общество и принимающий участие в запретных сборищах — повинен смерти.

Статья VI.

В равной мере повинен смерти и тот, кто, не будучи карбонарием, поддерживает, однако, цели общества".

— Читайте внимательно, Луиджи! Оба этих указа надо запомнить на всю жизнь и не забывать до самой смерти.

— Я знаком с ними, господин барон. Позвольте, пожалуйста, нам пройти дальше.

— Мы среди своих, — сказал на это барон. — Я лишь на этих днях вернулся из Неаполя. Австрия добилась успехов, заставивших наших братьев отступить под натиском шестидесяти тысяч солдат. Конституция, провозглашенная нами, аннулирована. Вновь восстановлены прежние порядки. Карбонарии были обществом отечественных идеалистов, не имеющих за собой, к сожалению, поддержки народных масс. Что стоят усилия горстки людей, когда чужие державы всеми силами противостоят тому, чтобы Италия стала свободной и независимой, а великая цель не находит отзвука в каждом сердце.

Джакомо Томазини говорил спокойно, без всякого пафоса, ничем не выказывая свою ведущую роль в этом обществе.

— Придет время, и наши устремления все же станут действительностью! — предрек Андреа Парвизи.

— Без карбонариев?

— Да, Джакомо, пусть даже сегодня карбонарии и разбиты, разгромлены. Принципы Общества велики и благородны, они останутся действенными на все времена, хотя, возможно, служить будут и совсем другим организациям и другим движущим силам.

— Италия должна стать свободной и независимой, — процитировал Томазини фразу из письма Общества британскому министру. — Границами этой державы должны стать три моря и Альпы. Корсика, Сардиния, Сицилия и весь прибрежный архипелаг Средиземного, Адриатического и Ионического морей станут частями Романской державы, а Рим — ее столицей. Однако я ведь не говорю вам ничего нового. Не стоит повторяться.

— Что же будет теперь, Джакомо? — спросил Андреа Парвизи.

— Пока еще не знаю. Прежде всего каждый должен позаботиться о том, как удержать свою голову на шее. Чужеземное иго все тяжелее давит на нашу родину, которую мы так любим. Однако не затем я пригласил вас сюда, чтобы поплакаться навзрыд о своей печали… Расскажите-ка, Луиджи, и как можно подробнее, о своих приключениях среди корсаров.

Джакомо то и дело перебивал рассказчика и обращался к Селиму, чтобы тот подтверждал и дополнял упущенное Луиджи.

Рассказ закончился. Томазини задумчиво, будто беседуя сам с собой, повторил кое-что из услышанного. Но в его устах это звучало несколько по-иному. И уж совсем по-другому выглядело все, когда барон высказал собственные свои соображения и решительно заявил, что борьба Луиджи еще не окончена.

— Доверши ее, Луиджи! Выполни то, что я тебе сейчас предложу, — сказал Джакомо, обращаясь к сыну своего друга.

Выслушав барона, молодой Парвизи растерянно посмотрел на него.

— Невозможно! — только и сумел произнести он в ответ на настоятельные пожелания, едва ли не приказ, хозяина.

— Не связывай ты себя этим «невозможно», Луиджи. Сначала обдумай все спокойно. Не торопись. Я и сам отлично знаю, как непросто выполнить мой план.

Томазини сделал паузу, чтобы лучше оттенить смысл последних слов, и закончил:

— В помощи моей можешь не сомневаться.

Луиджи Парвизи, тот, кто некогда был Эль-Франси, долго не мог принять твердого решения. Снова и снова взвешивал он каждое слово барона. Чем дальше, тем сильнее захватывал его замысел Томазини, заставлял думать, не давал покоя, не позволяя ответить «нет».

Наконец однажды утром Луиджи подошел к гуляющим по саду отцу и Томазини и сказал, что готов взяться за новое поручение.

— Я знал это, Луиджи! — обрадовался Томазини. — Знал, что Эль-Франси не испугают никакие рискованные предприятия, будь они даже еще опаснее, чем то, что тебе предстоит. Ведь ты будешь служить отчизне!

Глава 16

ГРОЗА СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ

Господин и повелитель Омара Мустафа — мертв. Эль-Франси одолел его. Так сообщили парни, что спаслись бегством от смелого охотника. На чьей стороне теперь стоять? Эль-Франси все еще люб и дорог Омару; он восхищается им. И все же этот человек мешает его карьере. Один лишь Мустафа обладал властью сделать Омара капитаном.

Что же теперь будет? Юный офицер никогда не был близок к окружению дея. У него не было влиятельных друзей, и заводить нужные знакомства он не умел. Значит, и позаботиться о нем больше некому.

«Я должен сам завоевать себе то, для чего прежде достаточно было лишь одного слова Мустафы», — решил он.

Вскоре после гибели Мустафы на корабле сменился капитан. Прежнему, которого покойный, возможно, посвятил в свои планы насчет Омара, сильно не везло с добычей, и он вынужден был сложить командование.

Как ни странно, новый капитан предпочел самого молодого из офицеров своего корабля старым, опытным морским волкам. На Омара можно было положиться; любое поручение он выполнял четко и с душой. Капитан быстро определил, что этот молодой человек превосходит всех остальных сноровкой и мужеством. Сверх того, он пользовался любовью команды, готовой за ним в огонь и в воду.

Как-то близ испанского побережья в осенний шторм, самый ужасный из всех, что довелось пережить Омару, переломилась грот-мачта. Рухнувшим рангоутом накрыло капитана. Корсары совсем потеряли голову и хотели уже было покидать давший течь корабль, вверив жизни неистовому, бушующему морю в робкой надежде, что волны выбросят их на берег.

Старшие по чину офицеры оказались неспособными справиться с царящей повсюду паникой. Они стояли у релингов и выжидали подходящего момента, чтобы оставить корабль.

И тут команду взял на себя Омар. Глаза его сверкали огнем.

— Люди, я командую кораблем, пока не спасем капитана! — прозвучал его голос сквозь рев шторма.

Лишь немногие корсары разобрали его слова.

— Ты останешься при мне, будешь передавать другим мои приказания! — прокричал он прямо в уши стоящему рядом старому пирату.

Затем он оторвал рулевого от штурвала и сам взялся за его рукоятки.

— Обломки мачты за борт, освободить капитана! Все паруса долой! Плотник!

Плотник явился.

— Почему бездельничаешь? — сверкнул глазами Омар.

— Какой смысл суетиться? Все равно кораблю конец.

— Пока еще нет! И он не погибнет, если все дружно постараются спасти его.

— Все усилия напрасны, Омар. Поверь мне!

— Покрутись здесь без дела еще минуту, и я велю спустить с тебя шкуру. Быстро за работу, бездельник! Бери в помощь кого хочешь, только заделай течь. Все остальное — моя забота. Я спасу корабль и команду.

— Омар спасет нас, он обещал! — Люди работали, как черти.

Офицеры же умышленно делали вид, что плохо слышат распоряжения юнца. Высказывать пренебрежение и недовольство вслух они, правда, не отваживались, но и делать ничего не хотели, выжидая, что будет дальше. Команде такое их поведение не нравилось. Взгляды парней не сулили ничего доброго. Омар стал единственным полновластным хозяином на корабле, и никто на свете не имел сейчас права попрекнуть его этим.

Не то чтобы его приказы спасли корабль: все и без того знали, что надо делать. Однако именно они имели решающее значение, ибо ему удалось обуздать диких, свирепых, наглых парней, воодушевить их на борьбу за корабль, за свои жизни, — он стал для них непререкаемым авторитетом.

— Боритесь, люди, боритесь со стихией за свой корабль! Боритесь, и мы одолеем и шторм, и водяные горы!

В самый критический момент прозвучал этот зовущий к победе клич: буря навалилась на корабль с новой силой.

— Веди нас, мы победим, Омар!

Лишь обрывки слов одобрения сотоварищей долетали сквозь гром и рев урагана до ушей юного капитана.

Люди с радостью повиновались ему и выполняли его приказы, презирая опасность. И он, Омар, был самым первым и самым отважным из них. Однако и парни его — ну просто чудо! С такой командой он вполне может стать господином всего Средиземного моря!

Может… А пока кораблем, словно мячиком, играли грозные силы стихии. Кто берет верх — пойди разберись в этой жестокой схватке! Только успеет Омар перевести дыхание, выполнив очередной искусный маневр, как тут же новый ураганный шквал сводит на нет все его усилия. Крохотный кораблик против титанической стихии! День и ночь, без конца и края!

Этот шторм стал настоящим испытанием на прочность и для корабля, и для Омара. Прежде, когда другие клевали носом и грелись на солнышке, наслаждаясь блаженным ничегонеделанием, Омар, не разгибая спины, сидел над картой и лоциями. «Дурень, карьерист! — смеялись над ним офицеры. — Знания, конечно, неплохо, но могущественные друзья все же лучше». Все равно они станут рано или поздно капитанами, даже и не при столь великих способностях. Главное, чтобы команда лихо вцеплялась врагу в горло. У любого из корабельных офицеров была рука в свите дея.

А теперь, когда настал грозный час и корабль был на волосок от гибели, все они оказались неспособными ни отдавать нужные приказы, ни подчиняться им. Вот тут-то и пригодились познания младшего из всех офицеров. Ему-то хорошо были известны все мели и рифы Средиземного моря.

Мощный вал накрыл корабль, грозя раздробить его в щепки. Парусник заскрипел и затрещал по всем швам, однако опасность все же преодолел. А вот место, где только что стоял Омар, было пусто. Люди оторопели. Где же Омар? Смыло за борт? Вот уж беда так беда! Без него, без его руководства никакой надежды на спасение больше не было. Все кончено!

На якоре повисло что-то непонятное, вроде кучи тряпья. Вдруг это что-то зашевелилось и пошатываясь двинулось к людям.

— Омар, Омар! — закричали люди.

Да, это был Омар. Его швырнуло волной на якорь, он зацепился за лапы одеждой да так и остался висеть на нем. Но что за вид у него! Из широкой раны на лбу, обагряя лицо, ручьем текла кровь.

Но голос его по-прежнему оставался твердым и уверенным. Едва держась на ногах, молодой офицер продолжал командовать кораблем.

Борьба со стихией продолжалась.

Три дня не уходил раненый Омар с палубы. Ни один корсар не выдержал бы этого, все они падали порой от усталости, хоть на час забываясь в тревожном сне. Но ему, Омару, об отдыхе и думать не приходилось: ведь он взялся командовать на борту и дал обещание спасти людей и корабль! И если не смоет его очередным, высотой с хороший дом, валом, он не уйдет отсюда, пока не кончится шторм.

Наконец черная стена туч разломилась, солнечные лучи копьями воткнулись в кипящее море.

Еще раз, в последнем упорном, отчаянном броске, попытались черные подмастерья осени потеснить победоносное солнце. Но силы их уже иссякли, и они вынуждены были покинуть поле боя.

Пиратский корабль был спасен. Омар сохранил для дея драгоценнейшую жемчужину его разбойничьего флота и избавил людей от неминуемой гибели.

Приз, захваченный незадолго до того, как разразился шторм, и укомплектованный частью команды корсара, стал жертвой моря.

Заснувшего прямо возле штурвала юного офицера отнесли в каюту.

Теперь в командование вступил старший помощник, ибо капитан лежал в каюте с проломленным черепом. Было ясно, с морем ему теперь придется распрощаться. Впрочем, доли его добычи вполне хватало, чтобы вести на берегу безбедную жизнь.

Омар, отлично справившийся с ролью капитана в самые тяжелейшие для корабля и людей часы, снова стал самым младшим офицером на борту.

В зимние месяцы корсары в море не выходили. Парусники кренговали [24], ремонтировали, заново оснащали.

Молва о схватке Омара с мощью стихии и его победе быстро разнеслась по всему Алжиру. Узнал об этом и сам Гуссейн-паша. Узнал он и о том, что вся команда горит желанием сражаться впредь только под началом Омара.

«Дался им этот Омар!» — щелкнул пальцами дей. Да, но кого же все-таки назначить весной на этот корабль капитаном? Издавна повелось, что на такой пост ставили тех, что ходили в друзьях у представителей сильнейшей партии высокого Дивана. Однако на этот раз никаких заявок, к удивлению Гуссейн-паши, почему-то не было.

Ну коли так, то почему бы, и в самом деле, не произвести в капитаны Омара?

И Омар стал рейсом, капитаном.

И было этому капитану семнадцать лет.

Дею не пришлось раскаиваться в своем решении: перед самым молодым из его капитанов не мог устоять ни один противник.

Три парусника шли через Атлантику из Нового света. После долгих недель плавания показались наконец уже родные португальские берега, и тут команды заметили корсара. Трое против одного — никакой опасности: при таком перевесе пирату остается только убраться подобру-поздорову.

Но реис Омар удирать от трех «португальцев» даже и не помышлял. Он долго разглядывал головной корабль, который был вдвое больше тех двух, что следовали за ним. Но и его собственный фрегат этот «португалец» тоже превосходил не менее чем вдвое.

«Лиссабон» — так называется большой парусник. Представить только, какие сокровища везет он в своих трюмах!

— Вперед!

Корсары только и ждали приказов своего юного капитана. Команду за командой подавал Омар. Его люди работали, как одержимые, куда лучше, чем годами муштрованные португальские матросы. Они ни на миг не сомневались, что большой корабль уже в их руках: ведь командует ими Омар!

С берега за сражением наблюдали в подзорные трубы.

— Неслыханно, такая дерзость! Не иначе как корсару ворожит сам дьявол. А уж о капитане и говорить не приходится. Прямо-таки феноменальный мореход. Надо же, как мастерски срезал нос «Лиссабону»!

— Неслыханно! — дружно подхватили остальные, услышав рев пушек Омара.

Зрелище страшное, но глаз от него отвести было просто невозможно, и люди увидели, как на мачте их гордого парусника взвился вдруг корсарский флаг, как пираты почти без борьбы взяли на абордаж один из эскортных кораблей.

Омар был просто влюблен в свою добычу. Этот корабль вовсе не походил на обычные неуклюжие купеческие суда. Новый, незнакомый еще ему тип постройки. Владеть таким кораблем — какие радости, какие виды на будущее открываются перед ним!

Ему удалось уговорить Гуссейна-пашу не продавать «Лиссабон», не уступать его португальцам, предлагавшим за этот быстроходный парусник солидную сумму. Заполучи они обратно свой корабль, и поймать его опять вряд ли уже удастся, а португальцы беспрепятственно будут проворачивать с его помощью свои торговые операции

— «Лиссабон» построен на американской верфи, — рассказывали в Алжире. — Так сказал американский консул.

Следующей весной трофей вышел в Средиземное море. «Аль-Джезаир» — «Алжир» — было теперь его имя. Рейсом на нем стал Омар. «Аль-Джезаир» — от одного этого слова бледнели капитаны всех купеческих судов. Такой напасти, такого кошмара им до сей поры испытывать не доводилось.

* * *

— Каков молодчик! Не иначе как «американец»!

— Не надо и американского флага — и так сразу видно, что он оттуда! — подтвердил штурман «Короля Карла» слова капитана Ягурда.

Струя табачной жвачки цыркнула за борт «шведа». Ягурд любил свое судно, но сейчас он злился, что вынужден ползти на этакой черепахе, когда «американец» летит как на крыльях.

Капитан и штурман разом вздрогнули. На «американце» что-то сверкнуло, в воздух взмыло густое белое облако. Ого, да эти парни пальнули в бравого старину «Короля Карла» из носовой пушки!

— Проклятье! Что им нужно от нас? Разве наши страны воюют?

Штурман не знал, что ответить. Он молчал.

— Убрать паруса! — приказал капитан.

Матросы кинулись выполнять приказ, а Ягурд снова бросил взгляд на фасонистый американский корабль. От страха у него отвисла челюсть, остатки табачной жвачки вывалились на сверкающую чистотой палубу. Там, на мачте, где только что развевался флаг Американских штатов, трепетал теперь на ветру пиратский флаг.

Замешательство старого шведа длилось, однако, недолго. Минуту спустя он уже овладел собой и заложил за щеку новую порцию табака. Пират? Ну и что? Швеция ежегодно платит Алжиру дань за безопасность своих судов. За жизнь, стало быть, опасаться нечего; а вот неприятностей разных, похоже, не избежать. Не в первый раз такое случается: перехватят корабль во время рейса и клянчат у капитана, а то и требуют даже продовольствия, подарков или еще чего иного. Но самое-то худшее предстоит на родине — корабль и весь экипаж отправят в карантин: где гарантия, что после контакта с корсарами они не притащили с собой чуму.

Разбойничий корабль лег в дрейф. «Аль-Джезаир» называется? Ягурд о таком еще не слышал.