Мечи и Ледяная Магия

      - Куда она залетела? - спросил Фафхрд.
      - К пещере на склоне, - ответил Скор. - Девчонку занесло туда по воздуху, уж не знаю, какой такой магией. Там я потерял ее из виду.
      Фафхрд кивнул.
      - Это совершенно особая магия,- быстро сказал он.- Как я думаю, ее занес туда невидимый летун из вурдалачьей породы, мой старый враг, принц Фарумфар из высокой Звездной Пристани. Из всех нас только я могу с ним потягаться.
      Отчего-то он смотрел на Скора так, словно видел его в первый раз, крепкий парень, выше него самого на дюйм и лет на пять моложе, но уже с залысинами, со сломанным некогда носом и рыжеватой клочковатой бородой. На вид - задумчивый злодей.
      Фафхрд сказал:
      - Я тебя нанял в Стылых Пустошах близ Иллик-Винга. У Но-Омбрульска я сделал тебя капралом, и ты поклялся, как и все остальные, повиноваться мне во время плавания на "Морском Ястребе" туда и обратно. - Глаза их встретились. - И сейчас тебя ждет испытание, ибо ты примешь командование, покуда я буду искать Мару. Продолжай дразнить минголов, но в открытый бой не вступай. Жители Холодной Гавани - наши друзья, но не объединяй с ними силы, пока есть возможность действовать иначе. Помни, мы служим леди Афрейт. Понятно?
      Скор, не отводя глаз, нахмурился, потом кивнул.
      - Хорошо! - сказал Фафхрд, вовсе не будучи в том уверен, но сознавая, что поступить по-другому он не может.
      Горящий корабль дымился уже меньше - видимо, мин-голам удалось его потушить. Прибежали обратно ухмыляющиеся Скаллик и его напарник с луками.
      - Маннимарк! - позвал Фафхрд. - Принеси мне два факела. Скаллик, дай трутницу.
      Он отстегнул от пояса свой меч, Серый Прутик. Оставил только топор.
      - Парни! - Он повернулся к отряду. - Я должен на время отлучиться. Командование переходит к Скору. - И передал тому Серый Прутик. - Слушайтесь его. Берегите себя. И чтоб у меня не было повода вас упрекать, когда вернусь.
      И без дальнейших церемоний он отправился по леднику к Адовой горе.
      Мышелов, проснувшись, заставил себя сразу подняться и принял холодную ванну, прежде чем выпить кубок горячего вздрога (такое уж у него было состояние духа). Отправил работать всю команду: и минголов, и воров - и предупредил их, что ремонт "Бродяги" должен быть завершен самое позднее к завтрашнему утру, памятуя о словах бога Локи: "Только три ждать врага осталось дня". И заметив, что некоторые из них страдают от похмелья сильнее, чем он сам, испытал большое удовольствие.
      - Не позволяй им отлынивать, Пшаури, - приказал он. - Никакого сострадания к этим бездельникам и лежебокам!
      Затем Мышелов встретился с Сиф, дабы вместе проводить в пешеходную экспедицию Афрейт и Гронигера. Жители Льдистого, на его взгляд, были до отвращения бодрыми, шумными и ясноглазыми, и Гронигер чересчур уж суетился, пока выстраивал их.
      Сиф, как всегда, в красно-коричневом наряде и Афрейт в голубом тоже улыбались, и глаза у них были ясные, но это было куда легче снести. Мышелов и Сиф прошли вместе с отрядом часть пути. Он заметил, что Афрейт велела четверым из людей Гронигера нести занавешенные носилки, хотя сама в них пока не садилась, и Мышелова это позабавило. Таким образом она расплачивалась с ними за вчерашние ложные (или, по меньшей мере, бестактные) обвинения и Гибельные земли могла пересечь со всеми удобствами. Подобная месть была совершенно в его вкусе.
      Он пребывал в странном состоянии духа, чувствуя себя скорее зрителем, нежели участником великих событий. Его по-прежнему терзали мысли о вдохновенной речи, которую он произнес накануне вечером (точнее, которую Локи произнес его устами) и из которой он не помнил и не мог вспомнить теперь ни слова. Как будто он был каким-то мелким прислужником, мальчишкой на посылках, коему не положено знать содержание доставляемых им запечатанных посланий.
      И, глядя этаким вот критическим взором со стороны на полных энтузиазма, шагавших, высоко задирая ноги, островитян, он был поражен экзотичностью их оружия. В него входили дубинки, разумеется, и тяжелые дротики, а еще - рыболовные остроги, огромные вилы, зазубренные пики с крюками и длинные молотильные цепы с тяжелыми трепалами на конце. Два человека несли даже остро заточенные лопаты. Он поделился своим недоумением с Сиф, а она спросила, чем он вооружил своих воров. В это время они приближались к Висельному холму, и Афрейт шла немного впереди.
      - Да пращами, - сказал он Сиф. - Они не хуже луков, и носить их гораздо удобнее. Вот, - и он показал на кожаную пращу, висевшую у него на поясе. - Видите эту старую виселицу? Сейчас я вам покажу.
      Он достал из кошеля свинцовый шарик, пристроил его в центр ремешка и, быстро, но тщательно прицелившись, дважды крутанул вокруг головы и выпустил. На меткое попадание дерево отозвалось неожиданно громким и долгим "твинк". Кое-кто из островитян зааплодировал.
      Афрейт поспешно подошла к нему и попросила больше так не делать, ибо это может оскорбить бога Одина. "Ничего-то у тебя нынче толком не выходит", - кисло сказал себе Мышелов.
      Но это навело его на некоторые размышления. Он спросил у Сиф:
      - Скажите, прошлым вечером я не изображал случайно пращу, вертя над головой кубик справедливости? Припоминаете? Я порой пьянею от собственных речей и не все помню.
      Она покачала головой.
      - Может быть, - ответила. - А может, вы изображали Большой водоворот, который поглотит минголов. О, какая была прекрасная речь!
      Тем временем они подошли к Висельному холму, и Афрейт остановила отряд. Мышелов вместе с Сиф направился к ней, чтобы узнать, почему остановились, и попрощаться - дальше идти они все равно не собирались. И обнаружил с удивлением, что тех двоих с лопатами и еще несколько человек Афрейт отправила выкапывать виселицу, а носилки велела поставить перед зарослями утесника на северной стороне холма и раздернула занавески. Глядя на все это в замешательстве, он увидел, как из зарослей появились девочки, Мэй и Гейл, которые шли медленно и осторожно, словно помогая кому-то только никого при них не было.
      Все затихли, наблюдая за ними, кроме тех, кто расшатывал в это время виселицу.
      Сиф вполголоса назвала Мышелову имена девочек и объяснила, что происходит.
      - Вы хотите сказать, что это богу Одину они помогают и могут его видеть? - тихо спросил он. - Афрейт говорила, припоминаю, что возьмет его с собой, но... а вы можете его видеть?
      - При солнечном свете довольно смутно, - призналась она. - Но в сумерках видела. Афрейт сказала, что и Фафхрд его видел вполне отчетливо в сумерках, перед наступлением ночи. Но на самом деле это дано только Афрейт и девочкам.
      Странная медленная пантомима была наконец завершена. Афрейт срезала несколько колючих веток утесника, положила в носилки ("Чтобы он чувствовал себя как дома", - объяснила Мышелову Сиф) и начала задергивать занавески, но тут...
      - Он хочет, чтобы я села к нему, - заявила Гейл тонким детским голоском. Афрейт кивнула, малышка, покорно пожав плечами, забралась в носилки, занавески были задернуты, и люди наконец зашевелились и заговорили.
      "Господи, какой идиотизм! - подумал Мышелов. - Мы, двуногие фантазеры, поверим во что угодно". Но тут же его кольнула мысль, что и сам он слышал голос невидимого бога в огне, и этот бог завладевал его собственным телом. Не слишком-то считаются боги с людьми!
      Тут виселица под напором рухнула, основание столба вышло из земли, подняв тучу пыли, и полдюжины рослых островитян, взвалив виселицу на плечи, изготовились нести ее вслед за носилками.
      - Что ж, может, она сгодится им как таран, - пробормотал Мышелов. Сиф только покосилась на него.
      Теперь все распрощались, обменялись последними напутствиями и пожеланиями стойкости до победного конца, и войско бодрым, размашистым шагом вновь тронулось в путь. Мышелову, стоявшему рядом с Сиф, показалось, что островитяне твердят себе под нос: "Мингол должен умереть..." и шагают в такт. Он заподозрил даже, что сам, видимо, начал повторять эту песню вслух, вот они ее и переняли. И покачал головой.
      Но когда они с Сиф повернули вдвоем обратно и Мышелов осознал, какой погожий и прохладный стоит день, и увидел, как ветерок, раскачивая полевые цветы, ерошит вереск, настроение у него стало улучшаться. На Сиф сегодня было красно-коричневое платье, а не обычные брюки, она распустила свои темные, отливающие золотом волосы и держалась легко и непринужденно. Она была по-прежнему сдержанна, но уже меньше походила на советницу, и Мышелов вспомнил волнующий вчерашний поцелуй, который он счел ничего не значащим. Внезапно прямо перед ними появились два жирных лемминга и, прежде чем нырнуть в кусты, уставились, встав на задние лапки, на людей. Сиф остановилась, чтобы не наскочить на них, и споткнулась, Мышелов подхватил ее и, чуть помешкав, притянул к себе. Она на мгновение уступила, но тут же, смущенно улыбнувшись, высвободилась.
      - Серый Мышелов, - мягко сказала она, - меня тянет к вам, но вы слишком похожи на бога Локи - и вчера, когда вы заворожили своим красноречием весь остров, сходство это еще более бросалось в глаза. Я уже говорила вам, что не хотела брать бога к себе домой и что наняла ухаживать за ним Хильзу и Рилл, этих знающих свое дело чертовок. Из-за этого сходства я и к вам сейчас отношусь настороженно, так что лучше будет, наверное, если мы останемся капитаном и советницей, пока не спасем Льдистый и я не смогу думать о вас отдельно от бога.
      Мышелов глубоко вздохнул и сказал медленно, что - да, наверное, так лучше, а про себя подумал, что боги вечно мешают личной жизни людей. Ему очень хотелось спросить, не ждет ли Сиф, что и он, по примеру бога, обратится за утешением к Хильзе и Рилл (чертовкам, как она выразилась), но решил, что вряд ли она склонна предоставить ему такие привилегии, независимо от того, сколь велико сходство между ним и богом.
      Тут за спиною Сиф Мышелов увидел нечто, что позволяло ему найти выход из создавшегося неловкого положения, и спросил с облегчением:
      - Кстати, о демоницах - не они ли это выходят из Соленой Гавани?
      Сиф повернулась и обнаружила, что по вересковому полю к ним действительно спешат Хильза и Рилл в своих пестрых нарядах, а сзади движется темная фигура матушки Грам. Рилл почему-то среди ясного дня несла горящий факел. При свете солнца пламени почти не было видно, и догадаться о нем можно было лишь по колыханию вереска по ту сторону его трепещущей прозрачной завесы. И когда обе блудницы подошли ближе, по возбужденным их лицам стало понятно, что они спешат рассказать нечто необыкновенное, но Мышелов опередил их, спросив сухо:
      - Неужели вам темно, Рилл?
      - С нами только что говорил бог, из очага в "Огненном логове", и так внятно, как никогда, - затараторила она. - Сказал: "К Мрачному, Мрачному, несите меня к Мрачному. Вслед за пламенем спешите..."
      Хильза перебила:
      - .."куда укажет, - протрещал бог, - туда идите". Рилл продолжила:
      - Тогда я зажгла факел от огня в очаге, чтобы бог в него перебрался, и мы следили за пламенем и шли, куда оно указывало, и пришли к вам!
      Тут подоспела матушка Грам, и Хильза снова перебила Рилл:
      - Посмотрите, теперь пламя велит нам идти к вулкану. Показывает прямо на него!
      И она махнула рукой в сторону ледника на севере, над коим высился безмолвный черный пик с дымным султаном, тянувшимся на запад.
      Сиф и Мышелов, прищурив глаза, послушно посмотрели на призрачное пламя факела. И после паузы Мышелов сказал:
      - Пламя клонится вперед, но, по-моему, оно просто неровно горит. Это зависит от строения дерева, смолы и масел...
      - Нет, оно, конечно же, указывает на Мрачный, - взволнованно сказала Сиф. - Веди нас, Рилл. - И все женщины, повернув на север, направились к леднику.
      - Но, леди, у нас нет времени на прогулки по горам, - протестующе закричал им вслед Мышелов, - надо готовиться к обороне Льдистого и к завтрашнему плаванию.
      - Так приказывает бог, - ответила Сиф через плечо. - Ему лучше знать.
      А матушка Грам прорычала:
      - Уж, конечно, он не поведет нас на самую вершину. Окольный путь ближе, чем прямой, так я думаю.
      Выслушав это таинственное замечание, Мышелов пожал плечами и, поскольку женщины не останавливались, поневоле последовал за ними, думая о том, какая это глупость - носиться с горящей палкой, словно это сам бог, только из-за того, что пламя клонится. (Голос пламени он и сам слышал позапрошлым вечером.) Что ж, на "Бродяге" в его присутствии сегодня не нуждались; Пшаури не хуже него справлялся с командованием, неплохо, во всяком случае. Лучше присмотреть за Сиф, пока не кончится этот приступ безумия, чтобы с ней - да и с этими тремя чудными служительницами бога - не приключилось ничего худого.
      Сиф была бы такой милой, сильной, умной и прелестной женщиной, когда бы не эти страсти по богам. До чего же эти боги надоедливые, требовательные и придирчивые хозяева, никогда не дадут покоя! (Думать об этом безопасно, успокоил он себя, боги не умеют читать мысли, и какая-то свобода у человека остается - хотя расслышать они могут и самый тишайший шепот и уж, конечно, все понимают, стоит тебе вздрогнуть невольно или скорчить гримасу.)
      В голове у него вновь зазвучала назойливая песня: "Мингол должен умереть...", и он почти обрадовался этому жужжанию, ибо бесплодно размышлять о причудах богов и женщин ему совсем не хотелось.
      По мере приближения к леднику становилось все холоднее, и вскоре они наткнулись на низкорослое мертвое дерево, позади которого торчала из земли невысокая скала темно-фиолетового, почти черного цвета, в середине коей чернела дыра высотою и шириною с дверь. Сиф сказала:
      - В прошлом году этого здесь не было,- а матушка Грам проворчала: Ледник открыл ее, убывая, - и Рилл вскричала: - Пламя тянется к пещере! - и Сиф сказала: - Войдем,- на что Хильза заметила дрожащим голосом: - Там темно,- а матушка Грам громыхнула: - Не бойся. Темнота порой лучше света, и путь вниз - лучший путь вверх.
      Мышелов же, не тратя время на слова, отломил от мертвого дерева три ветки (факел-Локи не мог гореть вечно) и, взвалив их на плечо, последовал за женщинами внутрь камня.
      Фафхрд упорно карабкался по казавшемуся бесконечным склону последней ледяной скалы, за которой начинался уже снежный покров Адовой горы. В спину ему светило солнце, холодный оранжевый свет заливал всю эту сторону горы и верхний темный пик, и столб дыма над ним, клонившийся к востоку. На твердой, как алмаз, скале было много выступов, специально выбитых для восхождения, но Фафхрд очень устал и уже проклинал себя за то, что бросил своих людей в опасности ради этого дурацкого романтического преследования. Ветер дул с запада, крестообразно его восхождению.
      Вот что бывает, когда берешь в опасный поход девочку и слушаешься женщин - вернее, одной женщины. Афрейт была так в себе уверена, так величественно отдавала приказы, что он переступил через глубочайшие свои убеждения. И полез-то он на эту гору за Марой в основном из страха, что подумает о нем Афрейт, если с девочкой что-то случится. О, он прекрасно понимал, почему взвалил это дело на себя, а не поручил парочке своих людей. Потому что решил, что Мару похитил принц Фарумфар, и, памятуя рассказ Афрейт и Сиф о спасении их от чар Кхахкта летучими горными принцессами, питал надежду, что принцесса Хирриви, его возлюбленная всего на одну прекрасную и давно минувшую ночь, прилетит, невидимая, на своей невидимой воздушной рыбе и поможет ему в борьбе с ненавистным Фарумфаром.
      С женщинами еще и потому вечная морока, что никогда их нет, когда хочется или когда они на самом деле нужны. Они приходят на помощь, это правда, но ждут обычно, что мужчина совершит все мыслимые и немыслимые подвиги ради великого дара - их любви, - и чем же оборачивается эта любовь, когда тебя ее удостаивают наконец? Всего лишь быстротечной сладостью объятий в ночной темноте, озаренной единственно непостижимой прелестью нежной обнаженной груди, после чего уделом твоим остаются растерянность и печаль.
      Подъем делался все круче, солнечный свет - краснее, и все мускулы у него ныли. Фафхрд начал опасаться, что темнота застанет его на этом склоне и придется ждать часа два по меньшей мере, пока из-за горы покажется луна.
      Только ли ради Афрейт пошел он искать Мару? Может быть, свою роль сыграло и то, что девочку звали, как первую его юную возлюбленную, которую он бросил с нерожденным еще ребенком, сбежав из Мерзлого Стана с другой женщиной, которую тоже бросил - или привел нечаянно к смерти, что, по сути, одно и то же? Не хотел ли он оправдаться как-то перед той Марой, спасая эту? Вот и еще одна морока с женщинами, во всяком случае, с теми, кого ты любишь или когда-то любил - они, даже после своей смерти, заставляют тебя чувствовать себя виноватым. Ты незримо прикован к каждой женщине - любил ты ее или не любил - с которой был когда-то близок.
      А может быть, истинная причина, по которой он ищет Мару, лежит еще глубже? - спросил он себя, понуждая свою мысль блуждать в потемках разума, как понуждал онемевшие руки искать при гаснущем свете дня следующий выступ на крутом склоне. Может быть, он, думая о девочке, возбуждался, как похотливый старик Один? Может, и за Фарумфа-ром погнался, поскольку счел принца развратным соперником в борьбе за обладание этим лакомым кусочком девичьей плоти?
      И, коли уж на то пошло, не юность ли, игравшая в. самой Афрейт, - ее хрупкость, невзирая на высокий рост, ее маленькие манящие грудки, рассказы о разбойничьих играх с Сиф, мечтательность фиолетовых глаз, отчаянная храбрость, - привлекла его еще в далеком Ланкмаре? Афрейт да еще серебро Льдистого покорили его и вынудили встать на совершенно неподобающий путь сделаться капитаном, ответственным за целую команду, - это его-то, кто всю жизнь свою был одиноким волком и в друзьях имел одинокого леопарда Мышелова. Сейчас, оставив своих людей, он вернулся к привычному одиночеству. (Да помогут боги сохранить Скору голову и да возымеют действие хоть немногие из поучений Фафхрда и его призывов к благоразумию!) Ох, ну что же это все-таки за жизнь - в вечном рабстве у девушек, этих капризных, наивных, расчетливых, легконогих и вечно ускользающих маленьких демонов, с камерными сердцами! О, эти нежные, с тонкими шейками и острыми зубками, вечно суетящиеся ласки, глаза которых полны чувства, как у лемуров!
      Протянутая вверх рука его вдруг попала в пустоту, и Фафхрд понял, что, занимаясь самобичеванием, незаметно добрался до верха скалы. Он подтянулся и с запоздалой осторожностью заглянул через край. Глазам его открылся в последних темно-красных лучах солнца уступ футов в десять шириной, за которым вновь уходил круто вверх бесснежный горный склон. На этом склоне виднелось большое углубление - вход в пещеру шириною с уступ и раза в два выше. Внутри царила тьма, но он все же разглядел красный плащ Мары и обращенное в его сторону маленькое личико под капюшоном, очень бледное, с огромными глазами, казавшееся на самом деле отсюда размытым пятном.
      Он вскарабкался на уступ, с подозрением огляделся, потом, тихонько окликнув Мару, зашагал к ней. Она не ответила ни словом, ни жестом, хотя по-прежнему смотрела на него. В пещере было тепло, из недр горы задувал, шевеля ее плащ, слабый, пахнувший серой ветер. Предчувствуя недоброе, Фафхрд ускорил шаги, сдернул плащ и увидел маленький ухмыляющийся череп, насаженный на верхушку деревянного креста футов четырех высотой с короткой перекладиной.
      Тяжело дыша, Фафхрд вышел обратно на уступ. Солнце село, и серое небо словно раздвинулось и побледнело. Стояла глубокая тишина. Он посмотрел с уступа в обе стороны, но ничего не увидел. Затем снова' заглянул в пещеру и стиснул челюсти. Достал кремень, трутницу, зажег факел. Подняв высоко левую руку с факелом, а в правой зажав снятый с пояса топор, он прошел, стараясь не наступить на красный плащ, мимо жуткого маленького пугала и двинулся в глубь горы по проходу со странно гладкими стенами, достаточно широкому и высокому для великана или человека с крыльями.
      Мышелов не знал, сколько времени следовал за четырьмя свихнувшимися на боге женщинами по странной, похожей на туннель, пещере, которая уводила их все глубже и глубже под ледник, в самые недра Мрачного вулкана. Во всяком случае, он успел обстругать и расщепить концы всех трех ветвей, которые захватил с собой, чтобы они могли загореться быстро. И уж точно он успел изрядно устать от песни, пророчившей минголам смерть, которая звучала уже не только в его голове - ее скандировали вслух, словно марш (совсем как ему померещилось при виде людей Гронигера), все четыре женщины. Ему не пришлось себя спрашивать, откуда они ее знают, поскольку позапрошлым вечером в "Огненном логове" они слышали ее все вместе, но легче ему от этого не было и сама песня не становилась сколько-нибудь привлекательней.
      Он попытался было поговорить с Сиф, которая неслась вслед за остальными, словно обезумевшая менада, и объяснить ей все безрассудство и рискованность похода в никем не изученную пещеру, но она только показала ему на факел Рилл и ответила:
      - Смотрите, как пламя тянется вперед. Бог приказывает, - после чего вновь начала петь.
      Он не мог отрицать того, что пламя и впрямь тянулось вперед, когда по всем правилам при таком быстром продвижении должно было отклоняться назад, - да и горел факел дольше, чем вообще полагается факелу. Поэтому все, что оставалось Мышелову, - это пытаться запомнить дорогу внутри скалы, где поначалу было холодно из-за окружавшего ее ледника, но постепенно становилось все теплее, и ветерок из глуби-н доносил слабый запах серы.
      Он может, конечно, быть орудием и игрушкой таинственных сил, думал про себя Мышелов, сил, куда более могущественных, чем он сам, которые даже не соизволили поставить его в известность, о чем они говорят его устами, но это не значит, что такое положение должно ему нравиться (речь, им произнесенная, из коей он не помнил ни слова, беспокоила его все больше и больше). И утверждать свою зависимость от этих сил, как делали эти женщины, бессмысленно повторяя песню смерти, ему вовсе, не хотелось.
      А еще ему было неприятно сознавать, что он зависит от женщин и все глубже вовлекается в их дела, как сознавал он это все три последних месяца, взявшись в Ланкмаре выполнять поручение Сиф, что вдобавок поставило его в зависимость от Пшаури, Миккиду и прочих его подчиненных и от собственных амбиций и честолюбия.
      И больше всего ему не нравилось, что он зависим теперь и от сложившегося представления о нем как о невероятно ловком парне, способном обвести вокруг пальца минголов со всеми их богами и божками, о герое, от которого все ждут богоподобного совершенства. Почему он не признался даже Сиф, что не слышал ни слова из своей замечательной, по словам всех, речи? И если он и впрямь может справиться с минголами, так почему же мешкает?
      Туннель, по которому они так долго шли, вывел их в нечто вроде грота, наполненного испарениями, и внезапно они уперлись в огромную стену, уходившую вверх, казалось, до бесконечности и столь же бесконечно тянувшуюся в обе стороны.
      Женщины перестали петь, и Рилл вскричала:
      - Куда теперь, Локи? - и Хильза дрожащим голосом повторила этот вопрос, затем матушка Грам пророкотала: - Скажи нам, стена, - а Сиф воскликнула громко: - Говори же, о бог.
      Мышелов быстро подошел к стене и коснулся ее. Она оказалась такой горячей, что он едва не отдернул руку, но все же сдержался и ощутил ладонью и пальцами ровную, сильную пульсацию в камне, в точности повторявшую ритм надоевшей песни.
      И тут, словно в ответ на просьбу женщин, факел-Локи, от которого оставался уже небольшой огрызок, вспыхнул внезапно, разветвившись на семь языков, невыносимо ослепительным пламенем - удивительно, как только Рилл его удержала, - и осветил каменную поверхность пугающе огромной стены. Мышелову показалось, что камень под его рукой вздымается и опадает в такт внутренней пульсации и что пол под ногами колеблется тоже. Затем громадная поверхность стены вспучилась, жар весьма усилился, а с ним и запах серы, отчего все начали задыхаться и кашлять, и воображение вмиг нарисовало каждому картину землетрясения и заливающие пещеру потоки раскаленной лавы, хлынувшие из недр горы.
      Мышелов оказался столь предусмотрителен, что, невзирая на изумление и страх, сообразил в этот момент ткнуть одну из своих расщепленных веток в ослепительно пылавшее пламя. И сделал это весьма вовремя, ибо божественный огонь потух так же внезапно, как вспыхнул, после чего в пещере остался лишь слабый свет его загоревшейся ветки. Рилл, вскрикнув от боли, как будто только сейчас ощутила ожог, бросила мертвый факел. Хильза захныкала, и все женщины неуверенно попятились от стены.
      И, словно услышав приказ, переданный вместе с огнем факела, Мышелов не мешкая повел их обратно той же дорогой, какой они сюда пришли, прочь от удушающих испарений, по ставшему вдруг мрачным и путаным проходу, который только он и запомнил и в котором по-прежнему ощущалась пульсация камня, повторявшая ритм их песни, - прочь, к благословенному свету дня, к воздуху, небу, полям и к благословенному морю.
      Но дальновидная предусмотрительность Мышелова (столь дальновидная, что порой он и сам не знал ее целей) не кончилась, ибо в момент величайшей паники, когда Рилл отбросила остаток факела-Локи, он зачем-то подхватил его с пола и спрятал этот маленький, еще горячий уголек в свой кошель. Потом он обнаружил, что слегка обжег пальцы, но уголек, по счастью, остыл достаточно, чтобы кошель не загорелся.
      Афрейт, закутанная в серый плащ, сидела, отдыхая, возле носилок на заросшем лишайником камне в широком проходе через Гибельные земли (недалеко от того места, где Фафхрд впервые наткнулся на минголов, о чем она не подозревала). Налетавший порывами ветер с востока, чья прохлада казалась прохладой самого фиолетового неба, рябил задернутые занавески носилок. Помощники Афрейт сидели у одного из костров, разведенных из принесенного с собой дерева, и ели горячую похлебку. Виселицу они под руководством девушки установили так, что она возвышалась теперь над носилками наподобие опрокинутой буквы Г, и угол ее напоминал две балки, оставшиеся от покосившейся крыши.
      На западе еще не догорел закат, и Афрейт видела дым, поднимавшийся из кратера Адовой горы, а на востоке уже воцарилась ночная тьма, и можно было разглядеть слабое свечение над Мрачным вулканом. Очередной порыв ветра заставил ее поежиться и натянуть получше капюшон на голову.
      Тут раздвинулись занавески носилок, оттуда выскользнула Мэй и подошла к Афрейт.
      - Что это у тебя на шее? - спросила та у девочки.
      - Петля, - пылко и не без торжественности в голосе объяснила Мэй. Это я ее сплела, а Один показал, как делать узел. Теперь мы все будем принадлежать к ордену Петли - так мы придумали сегодня с Одином, пока Гейл спала.
      Афрейт нерешительно протянула руку и пощупала петлю из прочного шнура на тонкой шейке девочки. На ее шее и впрямь оказался настоящий и довольно туго затянутый палаческий узел, в который был вставлен букетик уже немного увядших мелких горных цветов, собранных девочкой еще утром.
      - Я и для Гейя сделала такую, - сказала девочка. - Но она сначала не хотела ее надевать, потому что это я помогла Одину придумать. Приревновала.
      Афрейт укоризненно покачала головой, хотя думала в это время о другом.
      - Вот, - продолжала Мэй, вынимая руку из-под плаща, - для вас я тоже сделала, немного побольше. И тоже с цветами. Откиньте капюшон. Вам ее, конечно, нужно носить под волосами.
      Афрейт какое-то мгновение смотрела в немигающие глаза девочки. Потом откинула капюшон, нагнула голову и подняла волосы. Мэй обеими руками затянула петлю у нее на горле.
      - Так и носите, - сказала она, - плотно, но не туго.
      В это время к ним подошел Гронигер, неся три миски и небольшой котелок с похлебкой. Мэй и ему рассказала про петли.
      - Чудеснейшая мысль! - вскинув брови, сказал он с широкой улыбкой. - В самый раз для минголов, чтобы они поняли, что их здесь ждет. И песня, которой нас научил маленький капитан, тоже замечательная, правда?
      Афрейт бросила на Гронигера косой взгляд и кивнула.
      - Да, - сказала она, - слова прекрасные. Гронигер ответил ей таким же взглядом.
      - Да, слова прекрасные. Мэй сказала:
      - Жаль, что я его не слышала.
      Гронигер раздал им миски и быстро налил густой, дымящейся похлебки.
      Мэй сказала:
      - Я отнесу Гейл ее миску.
      Гронигер же грубовато буркнул Афрейт:
      - Ешьте, пока не остыло. Потом немножко отдохните. Пойдем дальше, когда луна поднимется, хорошо?
      Афрейт кивнула, и он, напыжась, зашагал прочь, весело напевая песню, под которую они весь день маршировали, - песню Мышелова, или, вернее, Локи.
      Афрейт сдвинула брови. Сколь она помнила Гронигера, он всегда был человеком трезвым и довольно вялым, но сейчас в нем появилось что-то шутовское. Можно даже сказать, чудовищно-шутовское. Она медленно покачала толовой. Это появилось во всех жителях Льдистого - какая-то грубость, хвастливость и даже нелепость. Но, может быть, это усталость, сказала она себе, заставляет ее видеть все в искаженном и преувеличенном виде.
      Мэй вернулась, они достали ложки и принялись за еду.
      - Гейл решила поесть в носилках,- через некоторое время сказала девочка. - По-моему, они с Одином что-то придумывают.
      И, пожав плечами, снова заработала ложкой. Потом опять заговорила:
      - Я сделаю еще петли для Мары и капитана Фафхрда. Покончив с едой, Мэй отставила миску и сказала:
      - Кузина Афрейт, как по-вашему, Гронигер - тролль?
      - А что это такое? - спросила Афрейт.
      - Так Один его называет. Это он сказал, что Гронигер тролль.
      Из носилок выпорхнула возбужденная Гейл, не забыв, однако, задернуть за собой занавески.
      - Мы с Одином придумали для нас марш! - объявила она, поставив в миску Мэй свою пустую посудину. - Он говорит, что песня другого бога хороша, но у него должна быть собственная. Слушайте, сейчас я ее спою. Она короче и поется быстрее. - Девочка сдвинула бровки и пояснила: - Как бой барабана.