Клинки против смерти

      - У Фафхрда нет коня, - жестко, угрожающим тоном произнес Мышелов.
      Парень снова вздрогнул:
      - Такого высокого коня я еще не видел. И седло было коричневое, и упряжь с золотыми бляшками.
      Оскалившись вдруг, Мышелов наполовину вытащил из покрытых мышиными шкурками ножен Скальпель - за спиной парня, в сумерках поблескивал шкурой угольно-черный конь под черным седлом в упряжи того же цвета, покрытой серебряными бляхами.
      Он бросился мимо парня - тот трусливо отпрянул прямо в то, что чистил, - вспрыгнул в седло, схватил поводья, вставил ноги в стремена, по длине оказавшиеся ему совсем впору, - и ногами послал коня вперед. Тот взял прямо с места по Сумрачной улице, галопом пронесся на север по улице Коробейников, потом повернул на запад по улице Богов - люди разбегались с его пути - и исчез за распахнутыми Болотными Воротами, прежде чем тамошняя стража успела скрестить зазубренные пики.
      Солнце садилось за его спиной, впереди была ночь, влажный ветер обдувал щеки, и Мышелов решил, что все складывается неплохо.
      Черный конь промчал его по Мощеной Дороге десятков на шесть полетов стрелы или на триста дюжин бросков копья, потом они свернули с дороги на юг, повернув от моря так резко, что Мышелов едва не свалился на землю, но все же умудрился удержаться в седле, стараясь уклониться от колючих ветвей терновника и соколиных деревьев. И не более чем через сотню вздохов лошадь застыла прямо перед хижиной Шилбы, притолока низкой двери была чуть выше головы Мышелова, под нею горбилась черная фигура в плаще с капюшоном.
      Мышелов громко произнес:
      - Опять твои шуточки, волшебник? Зачем ты прислал за мною этого коня?
      Шилба не ответил ни слова и даже не шевельнулся, хотя силуэт его выглядел, мягко говоря, неестественно, если стоял он на ногах, а не, скажем, на щупальцах.
      Через какой-то миг Мышелов повторил погромче:
      - А за Фафхрдом это не ты сегодня послал с утра громадного белого коня с покрытой золотом упряжью?
      Тут Шилба слегка вздрогнул, и сразу же замер вновь, не говоря ни слова, и, конечно же, место, где положено было бы находиться лицу, оставалось куда чернее его одеяний.
      Сумерки сгущались. Еще немного спустя, Мышелов тихо и с отчаянием проговорил:
      - О, Шилба, великий волшебник, одари меня, иначе я погиб. Верни мне мою возлюбленную, верни целиком или же дай мне забыть ее совсем, словно бы я никогда и не встречал Ивриан. Сделай, как хочешь, и я заплачу тебе, чем пожелаешь.
      Скрипящим голосом, как скрежещет в волне галька, Шилба отозвался из темной двери:
      - Будешь ли ты верно служить мне до самой своей смерти? Выполнишь ли все, что я по праву прикажу тебе? Со своей стороны я обещаю тогда не прибегать к твоим услугам чаще раза в году или двух и занимать тебя не более трех лун из тринадцати. Теперь клянись костями Фафхрда и своими собственными, что, во-первых, ты доставишь мне Маску Смерти из Страны Теней, не пренебрегая любыми уловками, какими позорными и унизительными они бы ни показались тебе, и что, во-вторых, ты убьешь любого, кто посмеет преградить тебе дорогу, будь то твоя неведомая мать или же сам Великий Бог.
      - Обещаю, - после долгой паузы ответил Мышелов тихо.
      Шилба продолжал:
      - Очень хорошо. Вот конь. Езжай на нем на Восток, за Илтмар, через Город Живых Мертвецов, за Море Чудовищ, за Иссушенные Горы, прямо в Страну Теней. Отыщи там Голубое Пламя и доставь мне Маску Смерти, лежащую на троне перед пламенем. Или сорви эту Маску прямо с лица, если Смерть окажется дома. Кстати, в Стране Теней ты отыщешь свою Ивриан. Но опасайся некоего герцога Даниуса, чей садовый домик ты недавно украл, повинуясь не только случайному побуждению… Я надеюсь, ты отыскал и прочел все книги о Смерти. Эта персона, Даниус то есть, страшится Смерти куда сильнее, чем положено принадлежащим к роду людскому. Это следует из анналов и людей, и демонов, и богов, а потому он замыслил набег на Страну Теней, чтобы убить Смерть (она это или он, этого не знаю даже я) и уничтожить все ее пожитки, в том числе и обещанную мне тобой Маску. А теперь выполняй. Все.
      Потрясенный, онемевший и ужасно несчастный, Мышелов долго и с подозрением глядел в темный дверной проем, так что и луна успела подняться, и силуэт ее угнездился в узловатых ветвях засохшего соколиного дерева, но Шилба не говорил более и не шевелился, а Мышелову даже в голову не шло ни единого разумного вопроса, который стоило бы задать. И потому в конце концов он тронул пятками бока черного коня… тот моментально развернулся, осторожно переступая, добрался до Мощеной Дороги и галопом понесся к востоку.
      Тем временем, а точнее, именно в то же самое время, поскольку через Великое Соленое Болото, Тонущие Земли и горы за Илтмаром, городом, пользующимся дурной славой, надо было скакать почти целый день, в огромной пещере с запутанными ходами Фафхрд едва ли не теми же словами обещал чародею Нингоблю Семиглазому точно то же самое. С той разницей, что, как утверждали сплетни, там, где Шилбе хватало слова, Нингобль ввертывал тысячу и точно с тем же успехом.
      Так оба бесшабашных и отнюдь не безупречного поведения героя отправились в Страну Теней. Мышелов из предосторожности придерживался прибрежной дороги на север, в Сархинмар, и оттуда наискось отправился дальше, а Фафхрд беспечно скакал прямо через Отравленную Пустыню. Но удача не покидала обоих, и Иссохшие Горы они пересекли в один день, только Мышелов через Северный проход, а Фафхрд - через Южный.
      За Иссохшими Горами, за водоразделом висела густая пелена туч, хотя не упало ни дождинки, не повисло ни капли тумана. Воздух был прохладен и влажен, быть может, причиной тому были глубокие подземные воды. Вокруг густо зеленела трава, показались перелески из черных кедров. Стада черных антилоп и оленей старательно стригли траву на лужайках, но ни пастухов, ни людей вообще не было видно. Небо становилось все темнее, словно ночь здесь и не прекращалась, вершины странных низких холмов венчали груды черных камней, поодаль мелькали разноцветные огоньки, только голубого среди них не было… Огни исчезали при приближении, не оставляя за собой ни тепла, ни какого иного следа. Так что Фафхрд и Мышелов прекрасно понимали, что вступили в Страну Теней, которой до смерти боялись на севере безжалостные минголы, а на западе - гордые до мозга костей живые мертвецы с невидимой плотью, на востоке - безволосые люди и лысые звери куцей, но изощренной в дипломатии и долговечной империи Ивамаренси и на юге - сам Король Королей, приказавший, чтобы каждого, будь то его главный визирь или обожаемый сын от любимейшей королевы, предавали мгновенной смерти, если уста его только прошепчут имя Страны Теней, не говоря уже о том, чтобы повести разговор об этом мрачном месте.
      Наконец Мышелов углядел Черный Шатер, направился прямо к нему, спрыгнул со своего черного коня и отвел рукой шелковые занавеси… Там за эбеновым столом, беззаботно прикладываясь к хрустальному кубку с белым вином, в своем любимейшем платье из фиолетового шелка сидела его обожаемая Ивриан, плечи ее покрывала шаль. Но тонкие маленькие ладони девушки отливали синевой и были шиферно-серого цвета, лицо тоже… Она смотрела на него пустыми глазами. Только волосы ее чернели и поблескивали как при жизни, и еще: они были длиннее, чем помнил Мышелов, отросли и ногти.
      Ивриан глядела вперед. Мышелову показалось, что ее глаза подернулись зернистой белой дымкой. Потом она разлепила черные губы и монотонно произнесла:
      - Превыше, чем способна выразить, рада я видеть тебя, о Мышелов, вечно любимый мною… Ты не побоялся и ужасов Земли Теней ради меня… но ты жив, а я нет. Никогда более не беспокой меня здесь, драгоценнейший мой. Наслаждайся. Наслаждайся.
      И как раз когда Мышелов бросился к ней, не замечая хрупкого черного стола, фигура ее стала призрачной и она быстро опустилась в землю, словно бы в какую-то там прозрачную, нежную и ласковую воду, оказавшуюся под руками Мышелова плотным торфом.
      Тем временем в нескольких ланхмарских лигах к югу Фафхрд переживал то же самое в обществе своей обожаемой Вланы, тоже серо-пепельной и бледнорукой. Ах, эти любимые длинные сильные пальцы… Актерка в черной куртке и красных чулках… Каштановые волосы ее тоже блестели… Единственное отличие заключалось в том, что, будучи женщиной куда более грубой, чем Ивриан, она произнесла монотонным голосом слова, смысл которых совершенно не отвечал подобному тону:
      - А теперь убирайся побыстрее отсюда, обожаемый мой олух, сладчайший мой в мире живых и в Стране Теней! Выполняй идиотское поручение Нингобля, которое наверняка закончится твоей смертью, глупыш! Зачем ты так легко согласился? А потом гони на юг, словно тебя преследуют все силы ада. Если ты погибнешь по пути, найдешь меня здесь. Я плюну тебе в лицо, не скажу более ни единого слова и ни разу не разделю с тобой твою черную мшистую постель. Такова смерть.
      Так в лигах друг от друга Фафхрд и Серый Мышелов одновременно, словно два перепуганных мышонка, выскочили из двух черных павильонов и разом увидели на востоке отливающее стальным блеском Голубое Пламя, подобное длиннейшему и самому сверкающему из стилетов, узким синим клинком вонзающееся в нависшую мглу: огня выше они еще не видели. Для Мышелова Пламя было чуть к югу, для Фафхрда - к северу. Оба отчаянно лягнули лошадей и помчались - пути их сходились все ближе и ближе. После подобной встречи с любимой предстать перед Смертью казалось обоим желаннее всего - чтобы убить погубителя всего живого или уж, наконец, погибнуть.
      Но пока они так мчались, Фафхрд почему-то начал вспоминать, что Влана-то была лет на десять старше его, а Мышелов никак не мог отделаться от мысли о глупости Ивриан и ее дурацкой спеси.
      Так нетерпеливо скакали они вперед, с радостью и остервенением приближаясь к синему столбу пламени, который становился все ярче и ярче, пока не увидели, что он исходит из громадной трубы, что высилась посреди громадного низкого черного замка, распахнувшего двери и окна на невысоком длинном холме.
      Во двор замка они въехали бок о бок. Ворота и двери были распахнуты настежь… оба героя даже не почувствовали присутствия друг друга. В стене из черного гранита находился глубокий очаг, синее пламя его слепило, самый яростный из языков поднимался в трубу, его-то они и заметили издали.
      Перед камином стояло эбеновое кресло, покрытое черным бархатом, и на этом самом грозном из седалищ и покоилась сверкающая черная маска во все лицо с широко раскрытыми глазницами.
      Восемь подбитых сталью копыт белого и черного коней смертным грохотом процокали по черному булыжнику.
      Фафхрд и Мышелов спешились и направились соответственно к северной и южной сторонам покрытого черным бархатом эбенового кресла, на котором покоилась разукрашенная маска Смерти. К счастью, быть может, Смерть тогда отлучилась по делам… или отдыхала.
      И в этот миг и Фафхрд и Мышелов вспомнили, что каждый из них поклялся Нингоблю и Шилбе убить друга. Мышелов выхватил Скальпель. Так же молниеносно в руках Фафхрда оказался Серый Жезл.
      Они стояли лицом к лицу, готовые убивать.
      Но в тот же миг длинный блестящий ятаган, быстрый как свет, мелькнул между ними. Черная блестящая маска оказалась перерубленной пополам точно посередине - от черного подбородка до черного лба.
      Потом быстрый меч герцога Даниуса обратился направо, на Фафхрда. Северянин едва успел отбить удар, глаза герцога были безумными. Тогда блестящий клинок метнулся в сторону Мышелова, в свою очередь успевшего уклониться.
      Тут-то обоих героев, конечно, и ожидала гибель - кому же по силам справиться с безумцем? - если бы в этот самый миг сама Смерть не вернулась на свое обычное место, в черный замок посреди Страны Теней, и своими черными руками не сдавила герцогу Даниусу глотку, отчего безумный аристократ и скончался через семнадцать сердцебиений Фафхрда, двадцать одно Мышелова и через сотню собственных благородных сердцебиений.
      Ни один из героев так и не посмел глянуть на Смерть. Не успело еще это в высшей степени примечательное и ужасное существо на треть покончить с герцогом Даниусом, осмелившимся поднять на нее руку, как оба они, схватив по половине сверкающей маски, вскочили на коней и бок о бок, словно два лунатика, припустили во всю прыть из Страны Теней кратчайшим путем к югу, и вселенский чемпион всех наездников Страх гнал их обоих, пожалуй, куда сильнее, чем они подгоняли своих могучих коней, черного и белого.
      В Ланхмаре и окрестностях его, куда они возвратились на удивление быстро, ничего хорошего их не ожидало. И Нингобль и Шилба только разозлились и притом весьма, получив лишь по половине Маски, пусть она и принадлежала самому могущественному существу во всех вселенных, известных и неизвестных. Оба этих, пожалуй, несколько эгоистичных и не от мира сего архимага, всерьез поглощенные лишь собственными раздорами и находящие радость в этом занятии, - хотя они, конечно, и были мудрейшими и изощреннейшими чародеями на просторах Нихвона и во все времена, - с редкой непреклонностью отвергли те четыре весьма основательных аргумента, что Фафхрд с Мышеловом выдвигали в порядке самозащиты. Во-первых, по сути дела их обоих заставили всеми средствами добыть Маску Смерти (или же сделать для этого все возможное), любой ценой, не опасаясь ни гибели, ни унижений. И если бы им пришлось сражаться друг с другом, как требовало того второе условие, они, вероятнее всего, просто одновременно сразили бы друг друга, а тогда ни Шилбе, ни Нингоблю не досталось бы и кусочка маски… Кто же в здравом уме станет считать, что может соперничать со Смертью? Участь Даниуса была здесь самым сокрушительным аргументом. Во-вторых, половина волшебной Маски лучше чем ничего. В-третьих, раз у обоих волшебников оказалось по половине Маски, им придется теперь прекратить свою глупую свару, научиться сотрудничать и в будущем объединить свои и без того значительные силы. В-четвертых же, оба волшебника не возвратили Фафхрду и Мышелову обожаемых Ивриан и Влану в их живой восхитительной плоти и не избавили героев навсегда от воспоминаний о девушках, но лишь еще раз помучили обоих - а судя по всему, и девушек тоже - последней ужасной встречей. В приступе раздражительности, так неподобающей столь великим волшебникам, Нингобль совершенно опустошил весь похищенный Фафхрдом и Мышеловом домик, а Шилба испепелил его, так что тонкую золу невозможно было отличить от пепла обители, в которой встретили свою кончину Влана и Ивриан.
      Вероятно, это пошло обоим друзьям только на пользу, потому что сама мысль поселиться в доме за “Серебряным Угрем”, посреди места, где погибли возлюбленные, была, вне сомнения, отвратительной, и об этом следовало подумать с самого начала.
      Тем временем Шилба и Нингобль, не выказывая ни благодарности, ни угрызений совести за свою ребячью месть, настаивали на выполнении Мышеловом и Фафхрдом всех условий сделок.
      И действительно, с тех пор ни Фафхрда, ни Мышелова не беспокоили больше ни две восхитительные девицы, ни даже воспоминания о них, кроме разве легкой благодарности и облечения. И в самом деле, уже через несколько дней Мышелов завел самую пылкую из интрижек с едва несовершеннолетней, но крайне привлекательной племянницей Карстака Овартамортеса, а Фафхрд предался сразу двоим совершенно одинаковым близнецам, дочерям герцога Даниуса, девушкам прекраснейшим и богатым, но тем не менее уже помышлявшим о занятии проституцией в поисках острых ощущений.
      Что обо всем этом думали Влана и Ивриан в своей вечной обители в Стране Теней - дело лишь их обеих… и Смерти, чей жуткий облик они могли теперь созерцать без страха.

X. Лавка редкостей

      Странные звезды Нихвона густо высыпали на ночном небе над черными крышами города Ланхмара, где мечи звенят чуть реже, чем монеты. На этот раз тумана не было.
      На площади Мрачных Увеселений, что в семи кварталах к югу от Болотных Ворот, - начинаясь от Фонтана Черного Изобилия, она доходит до гробницы Черной Девы - огни в лавках поблескивали никак уж не ярче, чем звезды на небе. Ведь продавцы наркотиков, торговцы нечистыми редкостями и фальшивомонетчики освещают свои логова и норы гнилушками и светляками, жаровнями с одним только тусклым окошечком, и дела свои они проворачивают столь же безмолвно, как творят свои начертания звезды.
      В ночном Ланхмаре немало найдется площадей и домов, залитых светом пылающих факелов, но с незапамятных времен на площади Мрачных Увеселений принято объясняться лишь полушепотом в приятной полумгле. Философы часто отправляются туда ради одних лишь медитаций, студенты - чтобы помечтать, а фанатично настроенные теологи в темных углах то и дело плетут паутину запутанных теорий о природе Дьявола и иных темных сил, что правят этим миром. Но если кому-нибудь из них попутно удается поразвлечься, и философские воззрения, и мечты, и теология с демонологией всегда, вне сомнения, становятся от этого только лучше.
      Сегодня, однако, обычный полумрак был нарушен. Из низкой двери под тройной аркой, недавно пробитой в древней стене, на площадь бил яркий свет. Будто чудовищная луна, освещенная лучами грозного солнца, вставала над гладью площади эта дверь, затмевая убийственным светом все светильники таящихся по углам торговцев.
      Странные, неземные предметы были выставлены у двери, в ней же самой, скрючившись, застыла птицеликая фигура, облаченная в одеяния, каких никогда прежде не видели ни на суше и ни на море в Мире Нихвона. На этом человеке была небольшая красная шляпа ведерком, мешковатые шаровары, красные иноземные сапоги с загнутыми кверху носами. Хищный взгляд его напоминал ястреба, а циничная и сладострастная улыбка - древнего сатира.
      Время от времени он вскакивал и начинал сновать вокруг, снова и снова подметая длинной грубой метлой камни мостовой, словно готовясь к приезду какого-нибудь невероятно величественного императора, а потом замирал, низко склоняясь перед обступившей двери толпою, но глаза его все смотрели на них, а рука услужливо, но и несколько зловеще, приглашала к двери.
      Ни один из толпы еще не набрался смелости переступить порог ярко освещенной лавки, люди не смели даже повнимательнее приглядеться к редкостям, столь беспечно и соблазнительно расставленным перед нею. Но число завороженных зевак все росло. Ворчали, что такую торговлю надо прикрыть, раз нарушается обязательный здесь мрак, но все жалобы, пожалуй, перевешивали удивленное бормотание и вздохи изумления, восхищения и любопытства.
      Серый Мышелов выскользнул на площадь столь тихо, словно явился сюда перерезать кому-нибудь глотку или приглядеть за шпионами Властелина. Бесшумно ступали его сапоги из мышиных шкурок, меч его Скальпель в таких же ножнах не зашуршал ни о куртку, ни о плащ из шелка, странно грубого на ощупь. Его грозный взгляд из-под серого капюшона, полуоткинутого назад, мог бы устрашить любого, дерзнувшего не уступить ему дорогу.
      Сам же Мышелов ощущал себя школяром, боящимся наказания за нерадивость и ждущим громадного задания на дом. Ведь в кисете из крысиной кожи, что болтался у него на поясе, находилась записка - черными чернилами каракатицы по серебристой рыбьей коже - от Шилбы-без-очей-на-лице, приглашавшая Мышелова сюда в это самое время.
      Шилбой звали чародея, что порой был наставником Мышелова, а изредка в подходящем настроении, еще и его хранителем, так что наш герой никогда не пренебрегал его приглашениями, поскольку маг, пусть глаза его и не располагались между лбом и щеками, прекрасно видел все уловки некоторых малообщительных любителей приключений.
      Правда, временами Шилба назначал Мышелову задания, весьма докучливые и, прямо сказать, занудные - ну, например, добыть ему девять белых котов без единого черного волоска, или украсть пять экземпляров одной и той же испещренной магическими рунами книги из пяти весьма удаленных друг от друга библиотек по черной магии, или же представить ему по образчику экскрементов четырех королей, живых или мертвых, - так что Мышелов явился пораньше, чтобы узнать поскорее дурные новости. Но явился один, поскольку на этот раз твердо желал избежать насмешек, которым подвергал его приятель Фафхрд, пока усердный Мышелов смиренно выслушивал наставления чародея, быть может, на ходу еще добавлявшего дел.
      Записка Шилбы, словно выгравированная внутри черепа Мышелова, гласила:
       Когда Звезда Акул затмится шпилем Рхана, да будешь ты возле Фонтана Темного Изобилия.
      Вместо подписи на ней был небольшой простой овал, обычный знак Шилбы.
      Мышелов бесшумно скользил во тьме к фонтану, представлявшему собой просто приземистую черную колонну с округлым верхом. Каждые двадцать ударов сердца слона на вершине ее набухала огромная черная капля, незамедлительно стекавшая вниз.
      Стоя перед фонтаном, Мышелов согнул перед собой руку и измерил высоту зеленой Звезды Акул. Ей следовало еще опуститься по небу на шесть пальцев, прежде чем она коснется острой вершины стройного многогранного минарета Рхан, высящегося вдали.
      Мышелов пригнулся возле черной колонны и легко вспрыгнул на нее, чтобы проверить, не изменится ли при этом положение звезды Акул относительно минарета. Значительных различий он не увидел.
      Он вгляделся во тьму, отыскал неподвижную фигуру, похожую на монаха в глубоком капюшоне, таком глубоком, что можно было только удивляться, как он видит перед собой. Фигур не было вовсе.
      Настроение Мышелова изменилось. Раз уж Шилба не проявил любезности и не явился пораньше, значит, и он, Мышелов, может позволить себе легкую невоспитанность. Широким решительным шагом он направился к новой лавке с дверью под тройной аркой, возмутительный свет которой заинтересовал его по крайней мере еще за квартал от Площади Мрачных Увеселений.
      Приоткрыв одно отяжеленное вином веко и не поворачивая головы, Фафхрд-северянин окинул взором половину ярко освещенной комнаты, где почивал обнаженным. Закрыв этот глаз, он открыл другой и обозрел вторую половину.
      Мышелова нигде не было. Что ж, неплохо! Если удача не откажет ему сегодня, неотложное дело удастся провернуть ночью без обычных насмешек со стороны серого мошенника.
      Он извлек из-под колючей щеки квадратик лиловой змеиной кожи в мелких дырочках, так что, если поглядеть через нее на огонь, появлялись крошечные звездочки. Они складывались в буквы туманного сообщения: Когда кинжал Рхана поразит тьму в сердце Звезды Акул, предстань перед Источником Черных Капель.
      Поверх проколов чем-то коричнево-оранжевым, похожим на засохшую кровь, во весь лиловый квадрат была намалевана семиногая свастика - один из знаков Нигобля Семиглазого.
      Признать в Источнике Черных Капель Фонтан Темного Изобилия Фафхрду было несложно, еще в детстве он вынужден был привыкнуть к подобному поэтическому символизму, обучаясь у скальда.
      Нингобль для Фафхрда был примерно тем же, что Шилба для Мышелова, разве что Семиглазый был куда более привередливым архимагом. Имея вкус к тавматургическим занятиям, он рассылал Фафхрда на куда большие расстояния с целью убийства драконов, затопления четырехмачтовых заколдованных кораблей и похищения охраняемых великанами зачарованных королев.
      Кроме того, Нингобль имел наклонность к тихому и весьма прозаическому хвастовству, особенно когда речь заходила о великолепии его громадного подземного обиталища… Каменистые извилистые коридоры его пещеры уводили, как он часто уверял, в любую точку пространства и времени, если только перед этим получишь точные инструкции от хозяина, как именно и куда проходить этими извивающимися скальными ходами под низким потолком.
      Особого желания выучить формулы и заклинания Нингобля у Фафхрда не было - в отличие от Мышелова, стремившегося кое-что узнать у Шилбы, - но Семиглазый умело управлял Фафхрдом, используя слабости его и былые ошибки, так что северянину всегда приходилось внимательно выслушивать наставления чародея и разную колдовскую похвальбу, но только если всеми возможными естественными и сверхъестественными способами поблизости не оказывалось ухмыляющегося и вечно подзуживавшего Мышелова.
      Тем временем перед огнем Фафхрд натягивал, застегивал и навешивал на свое громадное мускулистое тело, обильно покрытое толстыми короткими золотисто-рыжими волосками, всякие одеяния, оружие и украшения. И когда в сапогах и в шлеме он открыл входную дверь и поглядел вдоль темнеющего переулка, заметив лишь продавца каштанов, согнувшегося над жаровней на ближайшем углу, можно было решительно присягнуть, что к Площади Мрачных Увеселений он будет следовать, лязгая и грохоча, словно осадная башня, приближающаяся к городской стене.
      Но старый продавец каштанов, слух которого был острее, чем у рыси, - потому он и служил в осведомителях Властелина, - едва не проглотил собственный язык, когда Фафхрд промчался мимо него, высокий как сосна, быстрый как ветер и безмолвный как призрак.
      Растолкав мужланов меткими ударами локтя в покрытые жиром ребра, Мышелов зашагал по темным булыжникам к ослепительно сверкающей двери, увенчанной как бы перевернутым сердечком. Не иначе каменщикам пришлось работать как бесам, чтобы прорезать и отштукатурить дверной проем так быстро: он побывал здесь около полудня и не заметил никакой арки - только ровную стену.
      Иноземец в красной феске и длинноносых красных туфлях поспешно выбежал навстречу Мышелову и, склонившись пред ним, с поклонами стал пятиться назад, обметая дорогу перед первым покупателем.
      Но мрачное лицо Мышелова было исполнено недоверия и брезгливости. Остановившись перед кучкой предметов, расставленных перед дверью, он с неодобрением уставился на них, извлек из тонких серых ножен Скальпель и кончиком узкого клинка перевернул обложку книги, лежавшей сверху на стопке фолиантов. Не попытавшись нагнуться или поднять ее, он пробежал глазами первую страницу, покачал головой, быстро перевернул еще с полдюжины страниц, словно указкой, поводил острием Скальпеля, та здесь, то там отмечая слова, и с явным осуждением быстро захлопнул книгу движением меча.
      Потом острием того же Скальпеля он приподнял красную ткань, свисавшую со стола позади книг, и с не меньшим осуждением постучал по стеклянному кувшину, в котором плавала человеческая голова; небрежно тронул мечом еще несколько столь же скверных предметов и с неудовольствием взъерошил перья на голове прикованной за ногу совы, возмущенно заухавшей с высокого насеста.
      Вложив Скальпель в ножны, он с кислым видом повернулся к продавцу, в негодовании воздев брови; взгляд его говорил, да что там… кричал: и это все, что ты можешь предложить? да разве может эта куча мерзкого мусора оправдать возмутительное вторжение света во мрак Темной Площади?
      Однако на самом деле Мышелов в высшей степени был заинтригован каждым предметом. Книга, например, была написана шрифтом, которого он не только не понимал, но даже и не видел доселе.
      Три факта были очевидны для Мышелова: во-первых, все выставленные здесь на продажу вещи не принадлежали Нихвону, ни один из самых дальних закоулков этого мира не был для них родным; во-вторых, во всем этом он ощущал крайнюю опасность, пусть и не мог понять, в чем она заключалась; и в-третьих, все эти штучки были до крайности занимательны; и он, Мышелов, вовсе не собирался даже трогаться с места, пока собственноручно не обследует, не изучит и, если нужно, не опробует все интересующие его предметы, до последнего.
      От кислого выражения на лице Мышелова продавец заюлил, принялся гримасничать, явно раздираемый желанием облобызать сапог покупателя и лично указать ему неуклюжими любезными жестами на каждую диковинку, подчеркивая ее достоинства.
      Закончил он, склонившись столь низко, что подбородок его едва не коснулся земли, длинная, словно у человекообразной обезьяны, рука его указывала внутрь лавки, он забормотал на ужасном ланхмарском:
      - Все для удовольствия плоти, чувств и воображения человека. Таких чудес не увидишь во сне. И дешево. Так дешево. Одна монета. Лавка редкостей. Входите, о, князь!
      Мышелов нарочито долго зевнул, прикрывая рот тыльной стороной ладони, потом огляделся с терпеливой и усталой улыбкой светского человека, да что там - герцога, понимающего, что обязан терпеть известные неудобства, но поддерживать торговлю на собственных землях, и вошел в лавку.
      За спиной его владелец разразился припадком безумного хихиканья и принялся судорожно подметать мостовую, уже совсем осатанев от счастья.
      Первое, что увидел внутри Мышелов, оказался стеллаж, набитый нетолстыми книгами в переплетах из тонкой выделки красной и фиолетовой кожи с золотым тиснением.
      Затем - рядок поблескивающих линз и тонких медных трубок, словно приглашающих взглянуть внутрь.
      Третьим дивом оказалась темноволосая стройная девушка, загадочно улыбавшаяся в подвешенной к потолку клетке из нечастых золотых прутьев.
      А за этой клеткой виднелись остальные - с прутьями из серебра и каких-то странных металлов, отливавших зеленым, рубиновым и оранжевым, а еще - ультрамарином и пурпуром.
      Фафхрд увидел, как Мышелов исчез в лавке в тот самый миг, когда левая ладонь его коснулась прохладной грубой поверхности Фонтана Черного Изобилия, а Звезда Акул уселась прямо на вершину Рхана, словно зеленоватый фонарь, установленный на кончике шпиля.
      Он мог бы последовать за Мышеловом, мог бы и не делать этого; вне сомнения, он задумался бы над смыслом происходящего, но именно в этот момент за спиной его раздалось долгое, низкое шипение:
      - Ш-ш-с-с-с-с-т!
      Гигант Фафхрд с легкостью танцора обернулся, при этом меч его, Серый Жезл, мгновенно выскочил из ножен, производя менее шума, чем змея, выскальзывающая из норы.
      В десяти локтях за ним, в черной разверстой пасти Темного Переулка, что был бы темнее самой Площади Мрачных Увеселений без ее новоявленного светила ночной коммерции, Фафхрд заметил бок о бок две фигуры в черных плащах, надвинутых на лица.
      Под одним капюшоном тьма была абсолютной. Даже на лице негра из Клиша звезды оставили бы хоть какие-то блики. Их не было.
      Под другим капюшоном угнездились семь еле различимых зеленоватых огоньков. Они сновали из стороны в сторону, иногда кружили вокруг друг друга или головокружительно метались. Время от времени то один, то другой из продолговатых овалов становился чуть ярче, оказавшись около края капюшона, или темнел, удаляясь вглубь.
      Вложив Серый Жезл в ножны, Фафхрд двинулся к фигурам: не отвращая от него своих, так сказать, ликов, они безмолвно и медленно удалялись в глубь переулка.