Клинки против смерти

      Ценности исчезали прямо средь бела дня из запертых и тщательно охраняемых сокровищниц, из висячих садов с отвесными стенами. Некая дама, считая себя в полной безопасности, оставила браслет на подоконнике собственного дома, до окна просто никак нельзя было добраться, но браслет пропал, пока она поболтала чуть-чуть с подругой. Дочь владетельного господина прогуливалась в своем собственном саду и под густым деревом вдруг ощутила, что ее тянут за волосы, - исчезла бриллиантовая заколка. Усердные слуги немедленно обыскали все дерево, но никого не нашли.
      Наконец какая-то служанка в истерике прибежала к своей госпоже и призналась: у нее на глазах большая черная птица вылетела из окна их дома, унося в когтях изумрудное кольцо. Рассказ этот на первых порах был встречен с гневом и недоверием. Общее мнение склонялось к тому, что лживая девушка не иначе, как сама и украла кольцо. И при всеобщем одобрении ее едва не засекли до смерти.
      Но на другое утро большая черная птица спикировала на племянницу Властелина и вырвала драгоценный камень прямо из мочки ее уха.
      Тут же нашлась целая куча свидетелей. Люди рассказывали о странных птицах, оказывавшихся там, где не следует, в совершенно неподходящее время. Жертвы ограблений стали припоминать показавшиеся им в свое время незначительными подробности: взмахи крыльев, шум перьев, птичьи следы и капли помета, тени, скользнувшие над головой.
      Весь Ланхмар гудел от недоумения и удивления. Все решили, что теперь, когда воры известны и будут приняты меры, кражи немедленно прекратятся. Разодранному уху племянницы Властелина не уделяли никакого внимания. И, как выяснилось, напрасно.
      Двумя днями позже наглая куртизанка Лиссния вызывающе шествовала по широкой площади, где на нее и напала большая черная птица. Не растерявшись, Лиссния ударила птицу позолоченным жезлом, который держала в руках, и прикрикнула, чтобы отпугнуть грабительницу.
      Но, к ужасу очевидцев, птица, избежав отчаянных ударов, уселась, впившись когтями в нагое плечо, и ударила Лисснию прямо в глаз, потом взмахнула крыльями и, блеснув черными перьями, улетела прочь, унося в когтях яшмовую брошь.
      В следующие три дня подобному нападению подверглись еще пять женщин, три из них получили увечья.
      Весь Ланхмар содрогнулся от страха. Такое неподобающее и даже разумное поведение птиц пробудило всевозможные суеверия. На крышах расставили лучников с трезубыми стрелами для дичи. Скромные женщины сидели по домам, а выходя, прикрывали свои драгоценности плащами.
      Невзирая на летнюю жару, в городе на ночь стали затворять ставни. Стрелы и яд погубили множество совершенно невинных голубей и чаек. Нахальные юнцы из состоятельной знати понавезли сокольничьих, чтобы охотиться на черных мародеров прямо на улицах.
      Но сыскать их было трудно… В тех редких случаях, когда это удавалось, соколы сталкивались с соперниками не менее быстрыми и сильными, которые успешно отбивались от них. Не одна клетка осиротела, потеряв своего пернатого хозяина - легкокрылого воина. В конце концов все попытки выследить крылатых воров провалились.
      Все эти действия привели лишь к одному: большинство краж и нападений отныне стали свершаться под покровом тьмы.
      А потом в муках умерла женщина - через три часа после того, как шею ей разодрала черная птица. Врачи в темных балахонах сошлись на том, что на когтях птицы был сильный яд.
      Паника росла и ширилась, порождая невероятные предположения. Жрецы Великого Бога объявили все происходящее божьей карой за людское тщеславие, предрекая грядущий бунт всех тварей нихвонских против погрязшего в грехах человека. Астрологи то и дело роняли темные будоражащие намеки. Отчаявшаяся толпа подожгла грачевник на землях богатого торговца зерном и потом бушевала на улицах, побивая камнями всех птиц. Чернь успела убить даже трех священных черных лебедей, прежде чем ее удалось разогнать.
      Но нападения продолжались, и Ланхмар с присущей ему гибкостью начинал приспосабливаться к этой необъяснимой напасти - осаде с небес. Богатые дамы сумели скроить моду из собственного страха. Тонкие лица их теперь охраняли серебряные сетки. Остроумцы пошучивали: мир, дескать, перевернулся - певчие птицы летают, а женщины, наконец, в клетках. Куртизанка Лиссния заказала своему ювелиру богатый глаз из дутого золота, что, по мнению мужчин, добавило пикантности ее красоте.
      Тогда-то и появились в Ланхмаре Серый Мышелов и Фафхрд. Мало кто задумывался, где странствовали они, великан-варвар и его проворный напарник, и почему появились здесь именно в это время. Сами они и не думали что-либо объяснять.
      Для начала они занялись расспросами в “Серебряном Угре”, много пили, но избегали скандалов. Весьма изобретательными путями Мышелов дознался, что сказочно богатый, но презираемый обществом ростовщик Муулш только что приобрел знаменитый рубин у Короля Востока, весьма нуждавшегося в это время в наличных деньгах, и собирался подарить его собственной жене. Посему Мышелов и Фафхрд продолжили изыскания и после некоторых тайных приготовлений ускользнули лунной ночью из таверны “Серебряный Угорь”, унося с собой некие загадочные предметы, пробудившие сомнения и у хозяина и у его присных.
      Ведь - и этого нельзя было отрицать - под плащом Фафхрда что-то шевелилось и по величине как раз могло оказаться большой птицей.
      Лунный свет подчеркивал резкие грани камней в стенах громадного дома ростовщика Муулша. Квадратное здание высотой в три этажа с плоской крышей и крохотными окошками стояло поодаль от подобных ему богатых домов торговцев зерном, словно какой-то отщепенец.
      Неподалеку бурлили воды Хлала, река сердито ворчала, огибая эту часть города, что острым каменным локтем перегораживала поток. Возле дома со стороны реки высилась темная башня, там находился некогда один из нескольких проклятых и заброшенных храмов Ланхмара, оставленный в прошлом по причинам, ведомым лишь жрецам и некромантам.
      С другой же стороны сплошь сгрудились темные прочные склады. Надменностью веяло от дома Муулша, великим богатством и тщательно хранимыми тайнами.
      И вот теперь Серый Мышелов через обычное в ланхмарских домах окно в крыше смотрел в покои для отдыха, принадлежащие жене Муулша, оказавшись свидетелем совершенно другой стороны жизни ростовщика. Мерзкий, бессердечный лихоимец корчился и извивался и был похож теперь скорее на поджавшую хвост болонку, а впрочем, и на взъерошенную курицу, - словесную порку ему задавала жена.
      - Червь! Слизняк! Жирная тварь! - вопила стройная и юная супруга, почти нараспев выговаривая слова. - Ты погубил мою жизнь своим мерзким стяжательством. Ни одна благородная женщина никогда не скажет со мной и слова. А мужчины… Никто ни из знати, ни из торговцев зерном не проявляет ко мне внимания! Все пренебрегают моим обществом. А все потому, что к твоим пальцам приросла гнусная грязь с монет, которые ты вечно пересчитываешь.
      - Но, Атиа, - застенчиво бормотал в ответ супруг. - Я всегда думал, что у тебя хватает подруг, есть к кому сбегать в гости. Ты чуть ли не каждый день часами где-то болтаешься, не говоря мне ни слова.
      - Бесчувственный чурбан! - прервала она его лепет. - Удивительно ли, что мне приходится искать укромный уголок, чтобы выплакаться и утешиться? Ты никогда не понимал всей тонкости моих чувств. И зачем только я вышла за тебя замуж? Можешь быть уверен, по своей воле я бы никогда не сделала этого. Но ты вынудил моего бедного отца дать согласие, воспользовавшись его затруднениями. Ты купил меня. Ничего другого ты не умеешь.
      А потом, когда мой бедный отец умер, ты набрался наглости и купил этот дом… этот дом, дом, в котором я родилась. Ты сделал это, чтобы еще более унизить меня. Чтобы я жила там, где все меня знают и могут сказать: “Вот идет жена этого презренного ростовщика”, - если они только еще используют такое вежливое слово… как “жена”! Ты хочешь лишь мучить и развращать меня, хочешь, чтобы и я опустилась в ту немыслимую грязь, в которой ты копошишься. Ты непристойная свинья! - И она в ярости застучала позолоченными каблучками по сверкающему паркету.
      Облаченная в шелковую тунику и тонкие шальвары, ее легонькая фигурка была весьма привлекательна в гневе. Под вороньим крылом блестящих черных волос сверкали ясные глаза, лицо ее с узким подбородком оказалось неожиданно привлекательным. Быстрые взмахи ее рук казались трепетом крыльев. Все движения ее говорили о гневе и беспредельном раздражении, но во всем ее поведении чувствовались привычная непринужденность и уверенность, которые свидетельствовали, как понял Мышелов, втайне наслаждавшийся происходящим, что вся сценка играна и переиграна уже не впервые.
      Комната с шелковыми шторами и хрупкой мебелью как нельзя лучше соответствовала хозяйке. На невысоких столиках теснились горшочки с притираниями, вазы с фруктами и чаши, полные лакомств. Язычки пламени на тонких восковых свечах подрагивали в теплом сквозняке из окна.
      По меньшей мере дюжина клеток с канарейками, соловьями, попугайчиками и иными пичужками раскачивалась на тонких цепочках, одни птицы уже спали, другие сонно чирикали. На полу были разбросаны пушистые коврики. Одним словом, глазам Мышелова предстало средь грубых каменных стен Ланхмара преуютное гнездышко.
      Слова молодой женщины отчасти соответствовали действительности: жирный и уродливый Муулш был к тому же старше ее лет на двадцать. Дорогая туника мешком сидела на нем. Он взирал на собственную жену одновременно с вожделением и смущением, что воистину являло собой довольно комичное зрелище.
      - Ох, Атиа, голубонька моя, не сердись, - пытался щебетать он… - Я так стараюсь тебе угодить, я так обожаю тебя. - Он попытался взять ее за руку. Она увернулась. Он неловко заторопился за нею и тут же стукнулся об одну из висевших невысоко птичьих клеток. Словно маленькая фурия, она обернулась к нему.
      - А теперь ты еще пугаешь моих любимиц, чудовище! Ну-ну, хорошие мои, не пугайтесь. Здесь просто слониха старая топчется.
      - К чертям твоих любимиц! - непроизвольно выкрикнул он, хватаясь за лоб. Но тут же пришел в себя и испуганно отшатнулся, словно ожидая удара туфлей по лбу.
      - Та-ак, значит, в дополнение к своим прочим грубостям, ты еще и проклинаешь нас? - проговорила она, и тон ее внезапно сделался ледяным.
      - Нет-нет, возлюбленная моя Атиа. Я забылся. Я так люблю тебя… и всех твоих любимиц тоже. Я вовсе не хотел сказать ничего плохого.
      - Ну, конечно, ты не хотел ничего плохого! Ты всегда лишь хочешь нас всех замучить до смерти…
      - Но, Атиа, дорогая, - молящим тоном перебил он ее, - разве я унизил тебя? Вспомни-ка, и до нашей женитьбы твоя семья не имела ничего общего с Ланхмарским светом.
      Слова эти были явным промахом, и давящийся от смеха Мышелов получил возможность тут же убедиться в этом. Муулш, должно быть, сразу же понял свою ошибку, потому что едва Атиа, побелев, ухватилась за тяжелый хрустальный кувшин, как он немедленно выкрикнул:
      - Знаешь, а я приготовил тебе подарок!
      - Могу себе представить, - пренебрежительно фыркнула она, слегка расслабившись, но не выпуская своего оружия из рук.
      Какой-нибудь дешевый пустячок, словно служанке. Или яркие тряпки, годные только для шлюхи.
      - Ох нет, нет, моя дорогая. Дар, достойный императрицы!
      - Не верю. Из-за твоего мерзкого вкуса и подлых манер Ланхмар не признает меня. - Изящная головка с утонченными чертами лица и тугая и пышная грудь, заманчиво вздымавшаяся и опадавшая в гневе, делали ее хозяйку обворожительной.
      - “Вот наложница ростовщика Муулша”, - так они говорят обо мне и хихикают за спиной. Надо мной смеются!
      - У них нет на это никакого права! Да я всех их могу скупить! Ну подожди, они еще увидят на тебе мой подарок! За такой самоцвет жена самого Властелина отдала бы даже зуб из собственного рта.
      При упоминании слова “самоцвет” Мышелов ощутил, как едва заметная дрожь ожидания пробежала по комнате. Более того, он заметил, как дернулась одна из шелковых занавесок, резкое движение едва ли можно было приписать легкому сквознячку.
      Он осторожно перегнулся вперед., вытянул шею и попытался заглянуть вбок, в щель между портьерами и стеной. И блаженное выражение плутоватого эльфа озарило его аккуратную курносую физиономию.
      В слабом янтарном свете, сочившемся сквозь занавеску, таились двое - две до пояса обнаженные коренастые фигуры в темных штанах. У каждого был мешок, в который легко было упрятать и человеческую голову. Из этих-то мешков и сочился слабый усыпляющий аромат, который Мышелов уже унюхал, но не мог обнаружить его источник.
      Мышелов расплылся в улыбке. Он беззвучно извлек тонкое удилище, осмотрел нить и густо смазанные липким клеем когти, приспособленные вместо крючка.
      - Показывай камень! - сказала Атиа.
      - Сейчас, моя дорогая, сейчас, - засуетился Муулш. - Но не кажется ли тебе, что сперва следует закрыть и потолочное, и все прочие окна?
      - Я не стану этого делать! - отрезала Атиа. - С какой стати я должна таиться в собственном доме, раз в городе от страха дрожат все старухи?
      - Но, голубка моя, это не просто старушечьи страхи. Весь Ланхмар в панике, и не без причин.
      Он шевельнулся, чтобы кликнуть раба. Атиа воинственно топнула ножкой.
      - Не смей, жирный трус! Я не верю в детские страхи. Я не верю всем этим сказкам, сколько бы знатных дам ни клялось в их справедливости. Не смей закрывать окна. И живо показывай камень, иначе… иначе… я никогда не помирюсь с тобой.
      Казалось, она на пороге истерики. Муулш вздохнул и сдался.
      - Хорошо, сладенькая моя.
      Он подошел к инкрустированному столику, неуклюже уворачиваясь от птичьих клеток, и нащупал небольшой бочонок. Четыре пары глаз неотступно следили за ним. Когда он вернулся назад, в руках его что-то поблескивало. Он опустил кулак в центр стола.
      - Вот, - сказал он, отступая назад. - Я же говорил тебе, что мой подарок достоин императрицы.
      На мгновение в комнате все замерло. Оба вора за занавесками голодными глазами пожирали самоцвет, неслышно развязывая тесемки мешков и по-кошачьи бесшумно переминаясь с ноги на ногу.
      Мышелов просунул тонкое удилище в потолочное окно и, стараясь не задеть серебряных цепей, стал нацеливать свой хитроумный крюк в самый центр стола - так паук готовится свалиться по паутине на беспечного красного жучка.
      Атиа смотрела молча. Достоинство и уважение к себе проступили на запаренном лице Муулша. Камень поблескивал будто огромная прозрачная и подрагивающая капля крови.
      Оба вора приготовились к прыжку. Мышелов прицелился в последний раз перед броском. Атиа, жадно протянув руку вперед, шагнула к столу.
      Но действиям этим равно не было суждено завершиться.
      В комнате вдруг захлопали могучие крылья, послышался треск перьев. Клочком тьмы оторвавшимся от ночи чернильно-черная птица размером чуть больше вороны ворвалась в боковое окно. Когти ее оставили на столе полосы в локоть длиной. Изогнув шею, птица нервно каркнула и бросилась на женщину.
      Комната сразу пришла в движение. Клейкий крюк застыл на полпути к столу. Двое воров пытались удержать равновесие в весьма неизящных позах, чтобы остаться незамеченными. Муулш, размахивая руками, вопил: “Кыш! Кыш!”. Атиа упала в обморок.
      Черная птица скользнула через комнату, качнув крыльями серебряные клетки, и исчезла в ночи.
      И снова в комнате все притихло. Нежные певчие пичужки умолкли при виде своего хищного собрата. Удилище исчезло в потолочном окне. Оба вора по-за портьерами бесшумно отправились к выходу. Потрясение и страх, ненадолго посетившие их лица, уступили место обычному деловому выражению.
      Атиа поднялась на колени, нежными руками прикрывая лицо. Дрожь пробежала по жирному загривку Муулша, он шагнул к ней.
      - Она… она не ранила тебя? Что с лицом? Она не ударила?
      Атиа уронила руки, явив взорам каменное лицо. Поглядела на мужа. И сразу же вспыхнула, как вскипает молоко.
      - Курица! Ты просто громадная курица! - орала она. - Все что ты мог, так это вопить “Кыш! Кыш!”, когда она набросилась на меня! И теперь камень пропал навсегда. Ты - несчастный каплун!
      Она поднялась на ноги, снимая на ходу туфлю с совершенно определенным намерением. Муулш, протестуя, попятился и угодил спиной в скопленье птичьих клеток…
      Брошенный плащ Фафхрда оставался в том месте, где Мышелов оставил его. Поспешив к краю крыши, он различил невдалеке, на крыше одного из примыкавших складов, силуэт северянина. Варвар вглядывался куда-то в лунное небо. Мышелов подобрал плащ, перепрыгнул через узкую щель между домами и направился к другу.
      Приблизившись, Мышелов увидел, что Фафхрд ухмыляется, удовлетворенно поблескивая белыми зубами. Мощная мускулистая фигура северянина, широкие кожаные напульсники и пояс с металлическими накладками выглядели явно не по-ланхмарски, как и длинные медного цвета волосы, грубые, хотя и привлекательные черты лица и бледная кожа, прозрачно белевшая в лунном свете. На тяжелой охотничьей рукавице восседал орел в белом клобучке, он взъерошил перья и возмущенно булькнул, заслышав шаги Мышелова.
      - Ну скажи, разве я не охотник, разве моя птица не видит при полной луне? - добродушно прогремел северянин. - Не знаю, что случилось там в комнате и была ли у тебя удача. Но что касается черной птицы, которая влетела и вылетела… Хо! Вот она!
      Он пнул ногой кучку черных перьев.
      Мышелов свистящим шепотом быстро перебрал имена нескольких богов, потом спросил:
      - А камень где?
      - Не знаю, - отвечал Фафхрд, отметая дальнейшие вопросы. - Жаль ты не видел, малыш! Какая схватка! - Голос его обрел прежнюю живость. - Эта вот, она летела быстро и хитро виляла, но Кооскра взметнулся, как северный ветер в горном ущелье. На какое-то мгновение я потерял их из виду. Завязалась схватка. А потом Кооскра принес его мне.
      Мышелов, упав на колени, тщательно обследовал добычу Кооскра, потом вытащил из-за пояса Небольшой нож.
      - Подумать только, - продолжал Фафхрд, поправляя кожаный клобучок на голове орла, - и все говорят, что эти птицы - демоны, что они свирепые порождения тьмы! Тьфу! Простые вороны, которым не спится по ночам!
      - Говори потише, - сказал Мышелов. Он поглядел вверх, отрицать, что сегодня орел оказался удачливей удочки, не приходилось. - Погляди-ка, что я отыскал в зобе. Птица так и не выронила ничего.
      Фафхрд собственной рукой взял рубин из рук Мышелова и поднес ближе к глазам.
      - Королевская штучка! - выпалил он. - Мышелов, теперь разбогатеем. Станем выслеживать этих птиц с добычей и вовремя спускать Кооскру. - Он громко расхохотался.
      На этот раз биения крыльев они не услышали - просто над рукой Фафхрда безмолвно скользнула тень и растаяла в темноте. Она задержалась у края крыши, затем мощно взмыла вверх.
      - Кровь Коса! - ругнулся Фафхрд, оправившись от оцепенения. - Мышелов, она украла камень… Взять ее, Кооскра! Взять! - Он быстро сдернул клобучок с орла.
      Но уже было ясно, что что-то не так. Орел медленно взмахивал крыльями и с трудом набирал высоту. Тем не менее он нагонял черную птицу. Та вильнула, нырнула и снова взмыла вверх. Орел следовал за ней, но полет его казался каким-то неуверенным.
      Не говоря более ни слова, друзья следили, как обе птицы приближаются к массивной башне, что высилась за домом, наконец пернатые силуэты мелькнули на фоне тусклого древнего камня.
      Тут Кооскра словно обрел полную силу: он взмыл вверх, на мгновение застыл, пока жертва его обреченно металась внизу, и наконец ударил.
      - Готов, клянусь Косом! - выдохнул Фафхрд, грохнув кулаком по колену.
      Но случилось другое. Кооскра промахнулся. В последний миг черная птица ускользнула внутрь одного из высоких окон башни.
      Никаких сомнений в том, что с Кооскрой что-то неладно, теперь уже не оставалось. Орел хотел было ударить в амбразуру, укрывшую черную птицу, но потерял высоту. Крылья его суматошно и нервно били воздух. Пальцы Фафхрда напряженно стиснули плечо Мышелова.
      Оказавшись под ними, Кооскра отчаянно крикнул, повергая в трепет тихую ланхмарскую ночь, а потом рухнул вниз, кружа и раскачиваясь словно лист… Только раз попытался он вновь шевельнуть крыльями.
      Орел тяжело ударился о крышу неподалеку от хозяина. Когда Фафхрд склонился над ним, Кооскра был уже мертв.
      С отсутствующим видом варвар погладил перья, поглядел на башню. Удивление, гнев, даже печаль читались на его лице.
      - Лети на север, старый друг, - прошептал он. - Лети в ничто, Кооскра. - Он обратился к Мышелову: - Ран не видно.
      - Все случилось, когда он поймал ту, первую птицу, - грустно сказал Мышелов. - Ты не посмотрел на когти этой гнусной твари. На них какая-то зеленая мерзость. И через какую-то царапину смерть вошла в его тело. Сидя у тебя на руке, он боролся со смертью, а когда пустился следом за черной птицей, смерть уже почти одолела его.
      Фафхрд крикнул, не отрывая взгляда от башни.
      - Мы потеряли целое состояние и верного охотника. Только ночь еще не окончилась. Придется разузнать поподробнее об этих смертоносных тенях.
      - Что ты задумал? - спросил Мышелов.
      - Смотри, забросить линь с кошкой на угол этой башни несложно, веревки у меня вокруг груди намотано довольно. Так мы поднялись с тобой на крышу Муушла, можем воспользоваться этим способом и еще разок. Не трать слов понапрасну, малыш. Муулш? Чего нам бояться? Он видел, как птица унесла камень. Не станет же он посылать охрану обыскивать крышу?
      - Да, понимаю, птица улетит, пока я буду лезть за ней. Но она может выронить камень или же ты попадешь в нее из пращи. Ядовитые когти? На мне перчатки и плащ, к тому же еще и кинжал. Идем, малыш. Не будем тратить время. Смотри, тот угол вдали от реки и дома Муулша как раз подойдет. Именно тот, на котором торчат обломки крохотного шпиля. - Ну, башня, погоди! - Он потряс кулаком.
      Негромко мурлыкая под нос, Мышелов озабоченно оглядывался, придерживая линь, по которому Фафхрд лез вверх вдоль стены башни-храма. Ему решительно было не по себе. Фафхрд занимался дурацким делом, время ночных удач заканчивалось, а древний храм таинственно безмолвствовал.
      В такие места запрещалось ступать под страхом смерти, никто и не знал, какие мерзкие твари могли обитать там, жирея в одиночестве. К тому же лунный свет ничего не скрывал, Мышелов даже поежился при мысли о том, какие прекрасные мишени представляют собой они оба на фоне стены.
      До ушей его доносился негромкий, но могучий плеск вод Хлала, бурливших и круживших возле противоположной стены. Ему даже показалось, что сам храм сотрясается, словно Хлал уже вгрызся в его каменное нутро.
      У ног Мышелова зиял темный проем футов в шесть глубиной, отделявший склады от храма. Он позволял заглянуть за стену сада при храме, заросшего бледной зеленью и заваленного мусором.
      Поглядев туда, он увидел нечто, заставившее брови его поползти вверх, а волосы на голове встать дыбом. Через залитое лунным светом пространство украдкой пробиралась объемистая фигура, человекоподобная, но какая-то пакостная.
      Мышелову показалось, что странное это тело лишено характерных человеческих очертаний, конечности его не сужались, лицо лишено было черт; странное существо неприятно напоминало лягушку, разгуливавшую на двух ногах. Оно, похоже, было тускло-коричневого цвета.
      Непонятная тварь исчезла в тени возле храма. Что это за существо, Мышелов понять не мог, оставалось лишь догадываться.
      Желая непременно предупредить Фафхрда, он поглядел вверх, но варвар уже вползал в амбразуру на головокружительной высоте. Кричать Мышелов не мог и в нерешительности замер, наполовину решившись уже последовать за другом. И все это время он напевал про себя песенку, из тех, что поют воры, - считается, что она усыпляет обитателей обчищаемого дома. И он лихорадочно желал, чтобы луна скрылась за облачком.
      И тут, словно страхи его воздействовали на действительность, что-то грубо ободрало ему ухо и с мертвящим гулом ухнуло в стену храма. Он догадался, что это шарик из мокрой глины, пущенный из пращи.
      Не успел он сползти вниз, как за первым снарядом последовали еще два. Бьют откуда-то неподалеку, рассудил он по звуку, и стараются убить, а не оглушить. Он осмотрел залитую лунным светом крышу - на ней никого не было. Но еще до того, как колени его прикоснулись к крыше, он уже знал, как следует поступить, чтобы хоть как-то помочь Фафхрду. Быстро можно было отступать лишь одним способом, и он воспользовался им.
      Ухватив конец веревки, что был подлиннее, он нырнул в провал между домами; в стену над ним сразу же один за другим ухнуло три шарика.
      Когда Фафхрд осторожно вполз в амбразуру и твердо оперся о камни, он понял, чем именно смущали его изъеденные непогодой рельефы на древней стене: так или иначе они были связаны с птицами, в особенности с хищными, и с человекоподобными созданиями, напоминающими птиц, - у них были клювастые головы, перепончатые крылья и когти на костистых пальцах.
      Всю амбразуру окружали подобные рельефы, а выступавший из стены камень, за который зацепилась кошка, оказался головой ястреба. Неприятное совпадение распахнуло прочные врата, за которыми таился в его душе страх, и ужас, к которому примешивался трепет, скользнул в его душу, приглушив в какой-то мере гнев, вызванный ужасной гибелью Кооскры. В то же время подтвердились некоторые смутные подозрения, зародившиеся в его душе еще раньше.
      Он огляделся. Черная птица как будто исчезла внутри башни, скудный лунный свет выхватывал внутри черный прямоугольник двери и какой-то мусор на полу. Достав длинный нож, он мягко шагнул внутрь, медленно переступая с ноги на ногу, словно пытаясь нащупать ступнями какой-нибудь дефект в каменной кладке, состарившейся за столетия.
      Внутри было темно, потом ему стало виднее, глаза его привыкли ко мгле. Камни под ногами скользили. И все сильнее и сильнее волнами накатывала на него затхлая кислая вонь птичьих клеток.
      Вокруг что-то непрерывно и негромко шуршало. Он сказал себе, что это обыкновенные птицы, небольшие. Голуби, должно быть, угнездившиеся в заброшенном строении. Но тревога не отступала, настаивала на своем, - он редко ошибался в собственных опасениях.
      Миновав каменный выступ, он очутился в главной зале верхнего этажа.
      Лунный свет, проникавший внутрь через две башни в потолке, смутно освещал стены с нишами, расширявшимися по левую сторону от него. Сюда плеск Хлала доносился не так отчетливо, но более гулко, словно звук поднимался по камню, а не по воздуху. Теперь он оказался совсем рядом с полуоткрытой дверью.
      В ней оказалось небольшое зарешеченное окошко, словно в тюремной камере или клетке. У стены в широком конце комнаты высилось нечто похожее на алтарь, украшенный грубыми скульптурами. А по обе стороны от алтаря ступеньками, повторяющими его форму, ряд за рядом темнели черные пятна.
      И тут он услышал сиплый фальцет:
      - Человек! Человек! Убейте его! Убейте!
      Часть черных пятен взмыла с насестов и, расправив крылья, увеличиваясь на глазах, понеслась к нему.
      В основном лишь потому, что страх подготовил его к подобному нападению, он набросил плащ на голову, чтобы защитить ее, и стал отбиваться, отмахиваясь во все стороны ножом. Теперь он видел их лучше: чернильного цвета птицы с жуткими когтями, словно близнецы тех двух, с которыми бился Кооскра. Они клекотали вокруг, набрасываясь на него, словно боевые петухи, вдруг вставшие на крыло.
      Сперва ему показалось, что птиц нетрудно будет отогнать. Но оказалось, биться с ними - все равно что пытаться поразить тень в кружащем вихре. Быть может, он и попал по двоим-троим. Понять было трудно. В сущности это было и неважно, он чувствовал, что когти уже рвут его левый кулак.
      Тогда, потому что ничего другого делать уже не оставалось, он нырнул в полузакрытую дверь, захлопнул ее за собой, пронзил ножом птицу, что как смерть прилипла к его запястью, нащупал царапины, торопливо расширил их ножом и отсосал яд, который мог попасть в кровь с когтей.
      Придерживая плечом дверь, он прислушивался к недоуменному хлопанью крыльев и сердитому карканью. Улизнуть отсюда было сложно. Внутренняя комната и в самом деле оказалась камерой, тьму в которой разгонял только лунный свет, проникавший через зарешеченное отверстие в двери. Он даже не мог представить себе пути к амбразуре… о спуске не приходилось и мечтать - повиснув на канате, он окажется полностью во власти птиц.
      Он хотел было крикнуть погромче, чтобы предупредить Мышелова, но побоялся, что слова его на расстоянии будет трудно расслышать, и вопли эти лишь помогут заманить друга в ту же ловушку. В гневе на собственную неуверенность он мстительно пнул тело убитой птицы.
      Но постепенно гнев и страх улеглись. Птицы, кажется, отлетели: они более не бросались на дверь, не висли, вцепившись когтями в решетку.
      Через прикрытое ею отверстие он хорошо видел утопавший в тенях алтарь и лестницы насестов. Черные их обитатели безостановочно метались из стороны в сторону, сталкиваясь друг с другом и перепархивая с насеста на насест. В воздухе стояла тяжелая вонь.
      И тут он снова услышал сиплый фальцет. На этот раз голос был не один.
      - Самоцветы, самоцветы. Яркие, яркие.
      - Блестящие, искрящиеся.
      - Ухо - рвать. Глаз - клевать.
      - Щеку - ранить. Шею - драть.
      На этот раз сомнений не было - говорили сами птицы. Фафхрд завороженно глядел. Ему приходилось слышать говорящих птиц: рваную речь воронов, ругательства попугаев. Голоса были столь же монотонны и невыразительны, речь бессмысленна - просто повторение слов, и только. В самом деле, ему случалось слышать попугаев, куда точнее воспроизводивших человеческую речь.
      Но сами фразы произносились дьявольски метко и точно, он уже стал опасаться, что отдельные слова вот-вот перейдут в разумную беседу с вопросами и ответами. К тому же трудно было забыть, вне сомнения, недвусмысленное распоряжение: “Человек! Человек! Убейте его! Убейте!”.
      И пока, как завороженный, внимал он этому свирепому хору, мимо решетки к алтарю скользнула фигура. Человека она напоминала только в общем, ровной и гладкой кожистой шкурой похожая скорее на бурого безволосого медведя. Птицы набросились на странное это создание и заметались вокруг, пронзительно вскрикивая и стараясь ударить.