Только демон ночью (Часть 2)

Спору нет, Афган всем засел в печенках, надоел пуще паренной репы. Все так. Все верно, но то, каким образом обделывались делишки на высшем уровне пахло просто противно. В конце концов за эту землю заплачена высокая цена пролитой крови, в нее вколочена, впаяна навеки броня сгоревших танков и боевых машин, дюраль самолетов и вертолетов, здесь остаются друзья, поверившие в помощь. Наконец, душманы, как люди востока, понимают только силу, пока ты силен и бьешь - с тобой считаются. Повернулся спиной, побежал - догонят и перережут горло. Духов мы ненавидели всеми фибрами души. Не находилось у нас для них ни сострадания, ни жалости, после всего увиденного и услышанного. Они называли себя воинами Ислама, безжалостно воевали во имя Аллаха против неверных, то есть против нас. Это понятно, объяснимо, но с такой же старательной ненавистью вырезали духи своих, принявших нашу сторону, даже просто не желавших воевать крестьян, жгли мусульманские мечети и взрывали святыни, курили гашиш, анашу, приторговывали героином. Наконец Афгана духам стало маловато, все чаще выбирались бандогруппы на наш берег, в Узбекистан, Таджикистан. Резали милиционеров, жгли строения, угоняли скот. В разговорах офицеров прозвучал неожиданный вывод, что исход войск ничего не решит, просто костер войны разгорится еще сильнее, охватывая Среднюю Азию зеленым знаменем газзавата и джигхада. Вольно или невольно, но наш ограниченный контингент, удобряя эту землю кровью и сталью служит стабилизирующим, сдерживающим фактором. Те кто сунул палку в гадючье гнездо, расшевилил его, пробудил от вековой дремоты ушли в небытие, но новые и новые полчища гадов сползались со всего света, увеличиваясь в количестве, ядовитости, оснащенности. Запомнился один полковник, артиллерист. Он долго слушал наши споры не вмешиваясь и не прерывая. Курил, сидя на раскладном парусиновом табурете. Потом, когда спор поутих, угас, словно костерок поглотивший, жадно сглодавший, все подброшенное топливо, полковник поразил нас неожиданным выводом: - Неопытный врач-недоучка, принимая саркому за безобидный чиряк, чиркает небрежно скальпелем, делает неглубокий надрез. Дает свободу метастазам, вместо серьезной операции по удалению всего образования, требующей потери и некоторого количества живого, здорового мяса. Точно так мелкие, недалекие политики принимая второстепенное за главное, пробудили к жизни великую идею исламского терроризма, успешно локализованную и сдерживаемую ранее на Ближнем Востоке сильной, современной, прекрасно оснащенной и победоносной армией Израиля. У нее, а заодно у всего цивилизованного Западного мира украли победу вместе с Синаем. Так и нас, вышибают, заставляют уйти из Афгана. - Под невнятные вопли о третьей корзине, о правах, о демократии люди искренне заблуждаясь, выбивают последнии подпорки из плотины, сдерживающей стихию, способную затопить весь цивилизованный мир. Уничтожить только потому, что наш мир иной, не соответствующий их туманному толкованию исламских законов, их древним обычаям диких горцев, волей случая сохранившимся в двадцатом веке. Мы для них неверные, гьяуры, чужие. Но не только мы, шурави, но и все остальные, живущие в Европе, Америке. Эти люди очень упрямы и настойчивы в достижении цели. А цель предельно простая - заставить весь остальной мир жить так как считают правильным их духовные вожди. Вот это действительно опасно. Самое обидное, что американцы на их стороне. В США сейчас нет сильных, образованных, воистину дальновидных политиков, способных понять - мы сегодня, здесь, работаем не столько для себя или Наджибуллы. Это уже не столь важно. Совсем даже не важно. Нет, спасаем сейчас будущее всей Западной цивилизации. Будущее Америки. Союз с нами, боевой союз как в прошлую мировую войну - вот идиальный вариант. - Да хоть бы просто не мешали... - Вставил кто-то из слушателей. - А они кричат о демократических выборах в Афганистане! Да ведь это утопия. Какая здесь демократия? Откуда? Будут одни бандюки давить других, пока не вылезут наверх самый страшные, самые жестокие с бредовой идей сначала великого Афганистана, а там, глядишь, и всемирного похода против неверных. Мало им Ирана с Хомейни. - Эх, полковник, пока душманы всего мира объединятся много воды утечет. Вон Ирак сколько лет воюет с Ираном. Миллионы уже положили братьев мусульман. - Это вопрос времени. Пока силен Союз - их можно остановить. Ослабнем мы, эти друзья полезут в нашу Среднюю Азию, Татарию, Башкирию. Не думаю, что все автономные республики привиты от яда фундаментализма. Скорее наоборот. Если им удастся такой бросок - Союз разорван на части. Погиб... Пропала Сибирь, Урал... Тут уж Китай не проворонит своего, будьте уверены. Окончательный расклад сил в этом случае весьма туманен... - Ну вы, полковник напророчили. Темно, страшно, аж жить не хочется. - Дай бог ошибиться, - грустно улыбнулся полковник, натянул на голову афганку и вышел на свежий воздух покурить. Никогда ранее не спорили в офицерских домиках и палатках о политике столь откровенно, жарко, бескомпромиссно как под конец афганской войны. Полковник со своей ракетной частью прибыл к нам почти под самый конец эпопеи. Была предпринята последняя, отчаянная попытка остановить духов, вырвать если не победу, то хоть передышку, поддержать и укрепить остающегося в одиночестве Наджибуллу. Тактические ракеты смонтированные на тяжелых тягачах вышли в намеченный район. Столпы взметенного в небо пламени озарили на мгновение афганскую ночь зыбким светом. Через несколько минут за сотни километров, в расположении духов начали рваться тысячи килограммов взрывчатки разворачивая, смешивая с камнями и землей людские тела, уничтожая предварительно засеченные военными спутниками и разведгруппами спецназа цели. Все боевые цели оказались поражены. Ракетчики сработали отлично, собрали свое хозяйство и убрались обратно в Союз. Но основная, политическая, цель всё равно осталась недостигнутой, такой же далекой как и раньше. Вместо уничтоженных ракетами духов пришли новые боевики. Медлительные, но неукротимые в своем движении верблюжьи караваны протащили сквозь заставы и блокпосты дополнительные партии оружия, Стингеры, боеприпасы. Все пошло, покатилось словно прежде. Всему приходит конец. Война закончилась. Войска перешли мост через реку переполненные горечью поражения, пьяные от радости избавления от страха и радужных надежд, связанных с возвращением домой. Дома нас встречали по-разному. Одни - как героев, другие - как убийц, поработителей, справедливо изгнанных из маленькой гордой страны ее свободолюбивым народом. Мы пили водку с первыми, били морды вторым, сдирая очки с их подслеповатых глазенок, волоча по заплеванным полам пивных за скрученные селедками засаленные галстуки. Это давало временное облегчение, выход бессильного гнева за поражение, за унижение, за непонимание всего происходящего. По ночам, если удавалось заснуть, гремели в ушах взрывы боя, валился вертолет в ущелье, все тянули, вытаскивали из оврага изрезанного на ремни Гошу. Никогда на войне не посещал раньше этот сон. Только теперь, после окончания боевых действий, когда все уже оказалось позади и оставалось только крепко зажмуриться, забыть, отряхнуть отныне и навеки прошлое. Наш отряд не расформировали, как предполагалось ранее сразу после вывода из Афганистана. В стране начинались непонятные, ранее абсолютно исключенные, невозможные, совершеннно не предсказуемые события и опыт афганцев вполне еще мог оказаться востребован. Заполыхала резней Средняя Азия - там убивали выселенных Сталиным с Кавказа турков-масхетинцев. Армия защищала растерянных, ограбленных людей от вчерашних соседей не силой оружия, не авторитетом власти, но уговорами. Огораживала жалким кольцом машин, боялась применить оружие, не наказывала безжалостно убийц, не карала воров и поджигателей. Не получая достойного отпора, наглея, бандиты распоясывались все сильнее и сильнее, чувствовали свою силу, входили во вкус кровавых игрищ. И всюду где лилась кровь вились листовки с призывами к Аллаху, к священной войне против неверных. Вместо того, чтобы раз и навсегда проучить негодяев, проповедник нового мышления, демагогически изливал потоки словесной шелухи, улещивал, ублажал, умиротворял, иногда грозил нестрашно слабеньким мягоньким кулачонком. Армия ничего не понимала. Офицерство корежило, ломало от несоответствия жизненой действительности прежним понятиям чести и присяги. Грянул Сумгаит. Толпы азербайджанской сявоты, прикрываясь святым именем Аллаха резали армян, не жалея детей, женщин, стариков. Другие азербайджанцы, с именем Всевышнего на устах спасали несчастных. Но таких кто спасал оказывалось несравненно меньше чем участников резни. И много, много меньше плотно закрывших окна и двери, безучастных и безразличных. Армейцы ждали решающего приказа властей, но вместо него вновь полилась вода пустой болтовни и бессильных словно, вставные челюсти перед костью, угроз. - Их надо вешать как бешенных псов. Вешать под барабанную дробь на стадионах. Всех, кто убивал. Не стрелять, а за шею давить! - Кричал бешенно вращая белками матово бледный капитан Вартан, потерявший в Сумгаите сестру. Почему я здесь? Пустите меня, я их гадов буду руками рвать. На другом конце плаца молчаливо сбились в кучу, сжав мозолистыми руками лопаты и ломы солдатики-азеры из строительного батальона, возводившего военный городок. Между двумя полюсами нелепо метался взъерошенный, машущий руками замполит. Все отворачивались от него, не обращали внимания, а он все бегал и бегал, призывал, уговаривал, чем-то очень напоминая Михаила Сергеивича. Через день обезлюдели казармы строителей. то ли их убрали от греха подальше, то ли сами удрали разбираться в родные горы. Вартана как могли утешили, заставили оставить мысль о поездке в Сумгаит. Помочь он все равно бы не смог, а вот влипнуть в историю или погибнуть по глупости, это наверняка. Все перемешивалось в наших воспаленных мозгах. Ранее единый, спаянный присягой и честью офицерский корпус начал распадаться, раздираемый на куски по национальностям, местам рождения, религиям предков. Неожиданно отряд подняли по тревоге и перебросили на Кавказ. На этот раз полыхнуло, вырвалось на волю пламя в Нагорном Карабахе. Тревога, боевое действо казалось вернули на место, укрепили шестеренки армейского механизма. Внешне все пошло по уставу, как раньше в Афгане. Но снова полились уговоры, беседы, увещевания. Армяне доказывали свое и слушая их пламенную, гортанную речь, доводы основанные на исторических фактах, подкрепленные авторитетом академиков, ученых, хотелось признать их правоту, принять их сторону. Армян сменяли не такие образованные, но такие же смуглые, по-южному эксцентричные, азербайджанцывиноградари с близлежащих гор и долин, приводили свои доводы, вроде бы основательные, крестьянские... Я честно пытался разобраться в проиходящем. Голова пухла от фактов, версий, доводов, контрдоводов, аргументов обоих сторон. Казалось, что невидимая, злая воля подпитывала всех участников раздора, отнимала разум, подталкивала к оружию, жаждала крови. На первый взгляд ситуация казалась предельно простой и ясной. Ну хотят армяне учить свой язык в школах - пусть учат, любят смотреть Ереванское телевидение - построй им ретранслятор нехай смотрят до одури, нужно им больше рейсов на Ереван, пришли самолет - пусть летает. Завали магазины товарами, чтобы люди бегали, покупали, тратили деньги, получали радость вместо пустой болтовни на бесконечных митингах. Вот и дело с концом. Не согласен с этим Баку, пошли его на фиг, смени ЦК и всего делов. Но наш новый вождь, собирал совещания, убалтывал, уговаривал, требовал никому непонятный, но очень полюбившийся лично ему консенцус, коверкал фамилию уважаемого академика-армянина, грозил в пространство чистеньким пухленьким пальчиком, грозно поблескивал стеклышками очков. Но дела не делал. Не мог? Не хотел? Очень старался выглядеть респектабельным, современным, твердил о неком новом мышлении. Офицеры, по простоте души, не понимали, что такое новое мышление. Мышление на государственном уровне или есть, или его напрочь нет. В своих разговорах мы все чаще приходили к выводу о пустопорожности говоруна. Мишка не видел или не желал видеть происходящее, а может просто тихо радовался тому, что страна шла в раздрай? Раньше, даже в Афганистане, время текло размеренно, как ему и положено, теперь разодранное в клочья неслось словно взбесившаяся тройка с обезумевшим от страха кучером, потным, бессильным предпринять что-либо стоящее для спасения седоков, экипажа, лошадей и замысляющего только одно - соскочить, скатиться кубарем, спасти свою шкуру, а там будь, что будет. В старину находился герой или героиня, останавливающая взмыленных коней на краю пропасти. Сегодня с героями стала напряженка... сказался переизбыток Героев, Маршалов, генералов ... Приказы командования отражали разброд и неуверенность в военных структурах. Нас кидали то в одно селение вывозить людей, то в другое десантировать мвдешников, то в третье - забирать дюжих десантников и сменять их зелеными пацанами-курсантами военно-инженерного училища, тонкошеими, растерянными мальчишками-первокурсниками, совершенно не подготовленными к наведению порядка в диких горных аулах. Смех и грех, ребятами командовали преподаватели - люди знающие, культурные, интеллигентные, сплошь доценты, кандидаты, встречались даже доктора наук, ... абсолютно не способные руководить военными операциями. Да еще такими непростыми. Забывшие уже когда в последний раз командовали, если командовали вообще, взводами, ротами, батальонами. Профессионалам в области точных наук, электроники, ракетного дела было очень не просто общаться с селянами, изъясняющимися в лучшем случае, с трудом на ломанном русском языке, а чаще всего непонимающим, или не желающих понимать военных. Парнишек резали и забирали автоматы. Затем из этого же оружия убивали армян. Автомат с патронами, гранаты, пистолет стали стоить дороже человеческой жизни, а жизнь пришельца, чужака, солдата за которого некому отомстить, вообще перестала стоить чего-либо на Кавказе. Армию перестали бояться, а значит перестали уважать. Перестали уважать Армию - начали ставить в ничто и само государство. Все создаваемое веками зашаталось, посыпалось, стало рушиться на глазах. Все чаще наглые, обросшие бородами люди по-хозяйски проходили в расположение воинских частей, шушукались о чем-то доверительно, по-приятельски с прапорщиками-кладовщиками, потом с командирами постарше. Скалили сквозь черные косматые бороды белые, сахарные, крупные зубы, похлопывали фамильярно по плечам. В результате их шептаний исчезало что-то стреляющее, или списывался, якобы для нужд сельского хозяйства, вполне приличный грузовичок, гусеничный тягач. Подкатывались ходоки и ко мне, но получив недвусмысленный, не оставляющий шансов для дальнейшей торговли однозначный ответ, пожимали плечами, уходили к другим, более сговорчивым. Кадровые офицеры, предвидя приближающийся конец бардака старались правдами и неправдами перебраться поближе к родным краям, те, что пошустрее - набить напоследок карманы. За прочную зеленую валюту поддерживали такие дельцы то одну, то другую сторону. Ну, что стоило влепить НУРсами сегодня по позициям армян, а завтра, уложив в бумажник новую порцию зеленых по азерам? Эти люди презирали и ненавидели обе стороны, не считали их равными себе, не называли людьми. А к низшим, черножопым недочеловекам не применимы нормы человеческой морали. Так что их жалеть? Эти герои считали себя небожителями, этакими неуязвимыми богами-громовержцами. Что могли против них сделать пастухи вооруженные охотничьими дробовиками да украденными у мертвых калашами? Но всему приходит конец. В один погожий день такого орла свалили армяне из закупленной где-то по случаю зенитной установки. Позже другого - азербайджанцы. Желающих воевать сразу поубавилось, а цены за подобного рода услуги подскочили. Когда по-настоящему заполыхала во всю война между армянами и азербайджанцами, начальство погрузило свои вещички на транспортный борт и испарилось передоверив мне ответственность за остатки того, что когда-то являлось сначало гвардейским штурмовым полком, а затем вертолетным отрядом. Попытки получить связный приказ от руководства округом натыкались на ватную стену бюрократии. Старался доказать необходимость вывода боевой техники и оставшегося личного состава из зоны боевых действий. Это казалось подобно монологу перед слепо-глухо-немым. Кто-то наверху был очень заинтересован в нашей погибели, в бесхозности боевой техники. К счастью ни армяне, ни азербайджанцы отряд пока не трогали, считая видимо лично своей долей законной военной добычи в конце дележа. Керосин для полетов имелся. Солдаты срочники практически все исчезли. Офицеров еле хватало на несение караульной службы и отпугивание любителей поживиться бесхозным добром. Вертолеты один за другим постепенно изнашивались, выходили из строя, а ремонтировать их стало нечем и незачем. С начала чехарды и бардака я вновь начал осваивать подзабытые навыки полета. Брал с собой одного из оставшихся в отряде летчиков, чаще всего Вартана, летал с ним не слишком отдаляясь от площадки круг за кругом, отрабатывая управление машиной, посадку, зависание, взлет. Постепенно переходили к более сложным элементам полета. Учеба закончилась неожиданно. Однажды, не попращавшись, улетел на своем вертолете Вартан, получивший сообщение о гибели брата. Я не мог, не хотел осуждать его как человека. Но понять как офицера, отказывался. Человеческое, нормальное уходило, отступало, замещалось чем-то страшным, диким, средневековым. Когда в Армении прошло землетрясение, снесшее в небытие Спитак, унесшее жизни десятков тысяч невинных людей, азербайджанцы возносили хвалу Аллаху, пели и плясали вокруг костров словно сумасшедшие. Было противно и горько наблюдать такое. Душа черствела, покрывалась жесткой кожурой омерзения, теряла чувствительность к своей и чужой боли. Наконец и мы оказались востребованы. Сквозь помехи и беспорядочную работу десятков незаконных, украденных у армии и милиции раций дошел приказ о переброске в Армению для участия в спасательных работах. Только вот лететь уже оказалось практически некому и не начем. Однако приказ есть приказ, тем более дело святое, помочь пострадавшим людям. С оставшимися летчиками и технарями мы отремонтировали, подлатали и заправили три последних способных подняться в воздух вертолета, загрузили тем, что могло понадобиться в первые дни на новом месте. Остальное, частично загрузили в оставшиеся на ходу автомашины, неподъемное, подготовили к взрыву. Точно как и неспособные улететь вертушки. В ночь перед отлетом в дверь моего домика тихонько постучали. Знакомый голос спросил, - Можно, товарищ майор? Спал я одетый, в комбинезоне, только сняв с усталых ног тяжелые ботинки. Вскочил, машинально спустил предохранитель и засунул пистолет сзади за пояс брюк. Откинул зашелку двери. - Войдите. Пригнувшись в комнату прошел Вартан. Я с трудом узнал его. Он оброс щетиной, отпустил усы. Одет в потертую кожанную куртку, маскировочные брюки, высокие шнурованные ботинки. - Привет, Вартан. Как жизнь? - Порядок... Извините, что не попрощался. Боялся не отпустите... - Не отпустил бы... Ты угнал вертолет, нарушил присягу... Он склонил голову, промолчал... Потом поднял на меня грустные, полные тоски глаза. - Я учился, принимал присягу, воевал за страну, за Родину.... Где она теперь? Защитила она моих родных в Сумгаите? Баку? Карабахе? Если она не имеет перед моим народом обязанности, долга, то и я считаю себя свободным от обязанности, от присяги перед ней. Ты же видишь майор, не слепой, что творится, страна погибает, распадается... - Он тяжело вздохнул. - Ладно, оставим это. Что теперь тебя привело к нам, Вартан? - Уходите на Спитак? - Получен такой приказ, не скрою. Забираем три последние машины. На больше нет ни экипажей, ни горючки, ни запчастей. Остальное - хлам, металлолом. Остатки отряду уйдут автоколоной через Степанокерт. - Что думаете делать с оставшимися боеприпасами, имуществом? - Смотря мне в глаза спросил Вартан. - А, ты сам не знаешь, не догадываешься? Он опять горько вздохнул и положил свою теплую ладонь на мою. - Мы воевали вместе в Афганистане, майор. Мы летали вместе... Ты мне веришь? - Верю, Вартан. - Помедлив сказал я. Я действительно верил его искренности, порядочности, несмотря на бегство из части. По Уставу должен его задержать, арестовать, предать суду. Да где тот суд и кто будет его арестовывать? Уж только не я. - Оставь нам, майор. Не взрывай. Ты видишь, что творится. К ним идут деньги, люди со всего мира. Нам не выстоять, а ведь это наша земля. Забирайте, что сможете забрать, но не рвите остальное. Я не предлагаю тебе деньги, просто прошу, чтобы ты понял. Каждой болтик нам дорог, каждый снаряд. А иначе нам конец. Ты видел - они плясали после Спитака? Это не люди, звери. А ведь мы мирно жили много лет вместе. Доверяли им, думали все плохое позади. - Ты знаешь, Вартан, сердцем я на вашей стороне, но долг есть долг...Я отдам приказ о взрыве. - Тогда мы не пропустим колонну. Вертолеты задержать мы не сможем, а автомашины - запросто. - Но они же идут на помощь твоему народу! - Народ много страдал, прийдется потерпеть еще немного... - жестко произнес Вартан. - Ты же летчик, профессионал, понимашь, что без наземного обеспечения мы долго не продержимся! - Вот поэтому и требую, не взрывай. Будь человеком, майор, пойми, этот хлам, совсем ничего не значащий для вас, уходящих, для армии, для России - наш дополнительный шанс выжить в борьбе с окружающим со всех сторон врагом. - Ты надеешься на победу? - Иначе не стоит жить. Да если они победят нам так и так смерть. Вспомни, кто первым на планете начал геноцид? Сколько миллионов армян было вырезано турками в конце первой мировой войны? За что? Так ты думаешь, эти нас пощадят завтра, если мы не устоим? Перережут словно барашков и восславят Аллаха. В его словах, глазах ощущалась такая боль, такая вековая скорбь, что я не выдержал и отвел взгляд. - Но в любом случае, что вы сможете сделать с этим металлоломом? Запустить в дело - нужны запчасти, механники, станки. НУРСы - сами тоже не полетят. - Э, это уже наши проблемы, майор. Не все сделаем по инструкции. Там прихватим, там подтянем, не все приборы нужны, чтобы лететь. Сам знаешь. - Можно, конечно, и на соплях, только риск... неоправданно большой. - Это для нормальных условий риск, а для того, что происходит сейчас - это норма. - Я отправлю колонну завтра, прямо с утра. Ты гарантируешь, что они пройдут без проблем? - Мы, - Он сделал упор на первом слове, - Мы гарантирем. Колонна пройдет в Спитак без задержек. - Когда вертолеты уйдут - взорви то, что сочтешь возможным, запали маслотстойник с отработанными маслами. Ты понял? .. Я ведь не отменю приказ. - Понял майор. Спасибо. Все сделаем. Не волнуйся. И не переживай. Ты не нарушил долг, ты людей помог спасти, народ. - Ладно, Вартан, не нужно слов. Летай осторожно. Береги себя. Не гробанись во славу народа. - Нас мало. - Серьезно сказал Вартан. - Просто так гробануться я теперь не имею права. Он достал из кармана куртки бутылку. Поискал взглядом и нашел на прежнем месте стканчики. Взял два и поставил на стол. Открыл бутылку и разлил по стаканам густой ароматный коньяк. - Давай выпьем, майор. Может больше не доведется встретиться. Твое здоровье! - Удачи тебе, Вартан! Выпили. Тепло волной разошлось по телу, аромат старого коньяка заместил застоявшийся запах несвежего белья, неустроенного временного жилища. - Слушай, давай выпьем за Армию, за Союз, что бы все вернулось, чтобы снова наступил мир... - Горячо, по-детски вдруг зачастил Вартан. И стало ясно, что это большой ребенок, выплеснутый из привычной, прочной, устроенной и надежной жизни. Что вся его бравада, партизанщина, лихость это только наносное, картинное, что он страшно боится неведомого будущего и готов отдать все, только бы сегодняшнее, страшное настоящее оказалось вдруг дурным сном. ... Проснулся, вскочил со своей койки в общаге, покидал гантели, пожевал завтрак в офицерской столовой, натянул синюю летную куртку мирного времени и помчался к автобусу, увозящему офицеров на аэродром по тихой утренней гарнизонной улице где-то в заштатном городке центральной Росси. ... Но не сон это, увы, жизнь. - Выпьем за мир. Пусть прийдет он на вашу землю, Вартан. - Поддержал его. Не стал говорить об армии, о Союзе. Понял вдруг окончательно и предельно ясно, ни у Советской Армии в которой служил, ни у Союза которому присягал, будущего нет. Время их истекло. После трупного запаха, боли и холода Спитака я сдал дела отряда прибывшему заместителю и приехал в Харьков. Шли последние дни перед выборами в Верховный Совет. На площадях бурлили митинги, люди обсуждали кандидатов. Критерий был один, общий, деление на свои - чужие. Свой - значит беспартийный таксист пишущий стихи и песенки. Свой - это поэт, обличающий всех и вся. Свой - журналист, публикующий острые проблемные, на грани запретного фола статьи с новыми, неведомыми ранее фактами коррупции, продажности и идиотизма начальства. Чужие всех уровней секретари, члены чего-то-там, партейные выдвиженцы, руководители всех мастей.... В Парке Победы крепкотелые подвыпившие ветераны-афганцы в голубых беретах и полосатых тельняшках метелили молодых сопливых нацистов, последышей Гитлера. И тех и других лупила резиновыми дубинками - демократизаторами, очумевшая от всеобщей свободы, растерянная милиция. На смену обычной, местной, появились отряды ОМОНа, военизированной, специальной милиции, вооруженной автоматами, газом, щитами и касками. На прилавках росли груды незатейливой продукции размножающихся с небывалой скоростью кооперативов. Произведенное ими выходило частенько неуклюжим, с притензиями на заграничность, но продукции становилось с каждым днем больше. Хотелось верить, что новый НЭП наполнит прилавки продовольствием, промтоварами, оденет и накормит народ. С колбасой проблем уже не было. Длинные, аппетитные шланги копченой, полукопченой, сыроваренной - да какой угодно висели на стойках базарных ларьков Салтовского рынка, терзая обоняние прохожих неземными, забытыми ароматами. Цены правда оказались доступны далеко не всем, но ведь это только начало частного предпринимательства. Демократия, гласность - только и слышалось в разговорах людей, зачитывающих до дыр газеты, журналы. Тиражы переваливали миллионные отметки, но прессы все равно не хватало, за ней стояли в очередях, вырывали друг у друга словно хлеб насущный, передавали друзьям, складывали на память как реликвии современности. Счастливые,оживленные, радостные в своем неведении люди. Это не они отрывали трупы в Спитаке, разнимали воюющих в Карабахе, отбивали невинные жертвы у обезумевших фанатиков-убийц в Ферганской долине, прочесывали ежевичные заросли Абхазии в поисках украденных у зарезанной железнодорожной охраны автоматов ППШ, искали трупы похищенных людей, вылавливали в горах вооруженных бандитов. Им не приходилось пробираться в туалет ползком по проходу вагона последнего пассажирского состава прошедшего из Тбилиси через Абхазию и пришедшему в Сочи без единого целого стекла. Они жили выборами депутатов, народных избранников, детской, светлой надеждой на лучшее будущее. Зачинали детей. Наивные люди не ведали, что уже прожили недолгий золотой век, что многим суждено закончать жизненный путь во времена смуты, голода и несчастий. Раскрасневшийся Димыч с засунутыми в задний карман джинсов газетными вырезками летал по митингам, кого-то организовывал, с кем-то спорил. Мой приезд он воспринял как дар божий, сразу решив, что приобрел еще одного сподвижника в деле перестройки и демократизации. Сначала Димыч долго и пространно рассуждал об экономических факторах, потом перешел на политику. - Все отдадим в частные руки! Все! От АтомМаша до пивного ларька. Долой таможню! Свободный импорт и экспорт! - Стоп! Стоп. - Перебил я друга. - Как это - все в частные руки? Просто взять и отдать? - Ну, конечно же, не просто отдать, - снисходительно похлопал меня Димыч по плечу. - Как это, отдать. Это же все каких денег стоит! Продать! Продать, мой друг. Тем, кто сможет купить, естественно. Смогут купить работяги, - он презрительно цыкнул зубом, - Пусть приватизируют. Не смогут - пусть покупают другие. - Но другие, те кто сегодня имеют деньги на покупку предприятий, это либо жулики, подпольные дельцы, воровские общаки или иностранцы. Продавать им? - Хоть черту лысому. Только забрать у этого блядского государства, у комуняк.
      - Слушай, по моему, ты не прав. Воры - они всегда воры, но совсем не бизнесмены. То, что они делали подпольно, в тени, за счет того же государства не пройдет в легальном предпринимательстве. Они все или пустят налево, или развалят похуже чем это делает государство, во всяком случае - быстрее. - Прекрасно, чудесно! Пусть развалят завод. Значит он не конкурентноспособный. На хрен он нам тогда нужен? Может купит какая-нибудь зарубежная фирма, доведет до ума, научит дураков вкалывать как следует. - Но ты понимаешь, что на заводах много нового оборудывания, технических и научных секретов, военных, оборонных, наконец. Нельзя все так, разом передавать в чужие руки. Это противоестественно. Тем более, учитывая иностранный опыт, вполне вероятно, что заграничный владелец, купивший тот же АтомМаш по дешевке, сознательно доведет его до краха, растащит ценное, продаст на металлолом остальное, повыгоняет рабочих и уберется восвояси, убрав по дешевке опасного конкурента. - Наплевать. Не можете работать, катитесь на панель, на биржу труда. - Слушай, ты слишко круто берешь. Куда денете столько безработных. Ведь у них семьи, дети. Прийдется государству их кормить. А откуда деньги если все открыто, ни таможни, ни налогов? - Ладно, не придирайся к словам. Что нибудь придумаем. Ты там по горячим точкам штаны просиживаешь, а мы, демократы, здесь такое заворачиваем. Ого-го! Может, конечно, кое-что и упустили. Надо подработать. Но, скажу точно, горячих точек в новом обществе не будет! Армию, сократим до минимума и загоним пинком под задницу в казармы. В демократическом обществе - там ее и место. Ни каких показух вроде учений, парадов. Солдат - только минимум, за воротами части - все извольте щеголять исключительно в гражданской одежде. Привыкай. - Таким солдатам прийдется хорошо, очень хорошо платить. - Э, братец, если наступит безработица, резерв рабочей силы, сами за дармовой жратвой побегут. - Ну, вы братцы, не демократы, а иллюзионисты. Думаю, если пойдете на выборы с этакой программой, шустро наберете пару голосов. - Мне было смешно наблюдать за раскрасневшимся, возбужденным, машущим руками Димычем, несущим несусветную чушь. - Да, ты что! Кто же станет такое афишировать раньше времени? Мы же не идиоты. Знаешь сколько среди демократов кандидатов, докторов наук, профессоров? Сначала выдадим понятную простому народу программу. Проголосуют. Будь уверен. Только бы свалить комуняк. Вырвать у них власть. - Димыч, извини, но не вижу для страны и народа большой разницы между тем, что есть и тем будущим, которое готовите вы.