Статьи, предположительно написанные Лесковым

Доля женщины и без этого тяжка: начиная девятимесячным тасканьем «шарманки» и продолжая болезнями и муками рождения она только разыгрывает прелюдию к многолетним фугам: надо вскормить, воспитать, выучить и вывесть в люди ребенка… и все это одной!!!.. Это невозможная жестокость, и если человек, который бросает женщину одну разделываться со всем этим, не хочеть стать выше табунного непарного животного, то суровая необходимость не оставляет ничего иного, как обращаться с ним, как с животным. Коня и вола, спряженных в одно ярмо с другим конем, если он не везет, — ровно стегают и гнут за крутую морду. «Не будьте как дикие кони и меск, да не уздою и ремнем придется тянуть ваши челюсти».

* * *

      Вообще Америка в настоящее время переживает очень горячий период, полный вопросов, тревожного ожидания их разрешения, — а как в такое время всегда и везде находятся люди, желающие «ловить рыбу в мутной воде», то и в Америке, несмотря на все громче раздающиеся со всех сторон жалобы на деморализацию и испорченность, несмотря на громовые речи сенатора Спрагера из Род-Эйланда, в последнее время стали обнаруживаться весьма позорные общественные язвы. Главным поводом к этим жалобам служит подкупность членов законодательного собрания, дошедших до забвения настоящей цели законодательства и нередко жертвующих интересами и благом народа для обогащения частных лиц и отдельных корпораций. В этом отношении особенно отличаются законодательные собрания Нью-Йорка и Пенсильвании, где это зло распространилось в такой степени, что в устах народа название assembly man'а (члена собрания) сделалось ругательством.

* * *

      После окончания железной дороги к Тихому океану, через весь материк (о чем в «Биржевых ведомостях» была напечатана обстоятельная статья) «пустыня далекого запада» уже как бы не существует. Но вот что особенно замечательно, что теперь здесь уже нет ни одного самого незначительного городка, который, имея пару лавчонок, харчевню, школу и часовню, не имел бы своих газет, и непременно двух газет, двух органов различных партий. Мелкотравчатая пресса эта необыкновенно оригинальна, и еще оригинальнее ее представители — редакторы и издатели этих западных газет.
      Пусть читатель представит себе в своем воображении картину тихого городка, стоящего, как небольшая копенка, среди обширных полей. Вечереет; солнце готово садиться, с полей заносит легкою прохладою, и обыватели городка, собравшись у дверей москотельной лавки на тенистой стороне улицы, лениво покачиваются на своих креслах, жуют табак и плюют взапуски, как плевывали блаженной памяти блаженнейших времен наши семинаристы, если их позовут в барский дом, где они всегда хотели показать свою развязность и свободомыслие. К этой лавке, носящей здесь тоже громкое название «отеля», подходит изысканно и даже по отношению к прочим франтовато одетый господин и немедленно же, с свойственною одним американцам смесью осторожности с самоуверенностию, начинает осыпать собеседников градом вопросов. Удивленно осматриваете вы эту фигуру с лукавыми глазами, а он, засыпая вас вопросами, сам не перестает плеваться во все стороны табачным соком. Это западноамериканский редактор-издатель, — американский Альфред фон Юнк перекрашенного из дикого цвета в сумасшедший города Киева. Поток вопросов и новостей неудержимо льется из уст этого публициста: он жив, вертляв и восторжен, но вдруг… вдруг он вздрагивает, меняется в лице, он точно как бы заметил где-то приближающегося к нему аллигатора. Быстро, одним щелчком языка, он перекладывает табачный сверток из-за одной скулы за другую, пускает второпях еще один энергический плевок и с выражением полнейшего презрения на лице удаляется прочь. На сцену выдвигается аллигатор. Это страшилище показывается с противоположной стороны куцой улички: зверь этот есть не что иное, как длиннополый собственник и редактор местного органа противной партии, к которой принадлежит и хозяин лавки. Нового гостя, испугавшего прежнего редактора, представляют вам под именем «доктора» или «судьи», или «капитана» такого-то редактора «Знамени свободы». Нашим добрым соотечественникам и русским ситуайенам республиканского образа мыслей, может быть, неизвестно, что в республиканской Америке титулов больше, нежели у нас, в монархической Европе; полковникам, капитанам и генералам в Америке нет числа.
      При ближайшем знакомстве вашем с вновь подошедшим редактором, необузданный, кровожадный и жестокий республиканец, каким этот публицист является в своих передовых статьях, оказывается очень мирным и добродушным человеком; он радушно приглашает вас в свою контору, которая служит ему в то же время типографиею, жилищем, приемною и проч. Здесь вы находите, кроме печи, густо заплеванный табачными выплевками топорной работы стол и старое качающееся кресло, многоразличные другие принадлежности хозяйства. Комната эта служит главным сборным пунктом всех местных политиков, группирующихся вокруг «Знамени свободы».
      Во время составляющихся здесь собраний редактор, — если только он не занят обсуждением какого-нибудь важного вопроса, — иногда исчезает из своего храма, чтобы распытать у проходящего знакомого — «нет ли у него материала для новенькой заметочки», или, завидев на улице проезжающего золотопромышленника, приехавшего, чтобы обменять свой золотой песок на недельный запас бобов и свинины, редактор спешит узнать у него все новости, касающиеся его промышленности, которая на западе возбуждает самый живейший интерес. Редактор зазывает золотопромышленника в свою контору и, осыпая его любезностями, выманивает у него все его новости. Любезность здешних редакторов проистекает, разумеется, не столько из их благовоспитанности и благодушия, сколько из необходимости обязать человека чем-нибудь проговориться. У нас ни о чем подобном не имеют понятия более, чем о грандиозности издания «New-York Herald'а» и «Times'a».
      Американские редакторы, а в особенности на западе, обыкновенно начинают свою карьеру типографским наборщиком и, пройдя все ступени типографского поприща, делаются потом как-нибудь обладателями небольшой типографии, потом, чтобы не хлопотать о работе, становятся и собственниками газет, совмещая в своей особе должность редактора, главного сотрудника, наборщика и нередко даже печатника. Все это просто без всяких «леве» и «онеров». Есть здесь редакторы, которые начинали свои карьеры с должности кучеров или привратников, пока спекулятивное направление их ума не натолкнуло их на литературную дорогу, и это здесь никого не удивляет, как удивляло у нас редакторство гг. Артоболевского, и особенно редакторство Юркевича-Литвинова, — мещанина, акробата, а впоследствии редактора и беспосредственного корреспондента. (Где-то он нынче мычет свою буйную и разудалую головушку?) У наших «заатлантических братьев» подобные вещи в порядке вещей и никому не в диковину. Большею частию здешний редактор в одно и то же время и поверенный по делам, и адвокат. Он сам ведет дело в суде и сам поддерживает права своего доверителя и в печати. О «литературной честности» и прочих возвышенных вещах, о которых и у нас, и во всей Европе много распространяются нередко весьма низкие люди, здесь нет и помина. Нет; здесь все гораздо проще, здесь, как в «Войне и мире» гр. Толстого, «все совершается органически». Выгодно издавать такую-то газету, такого-то цвета и направления, ее и издают, — нет — сейчас же ее побоку и берутся за другое. Здесь живут по пословице: «наш Антон не тужит о том: впору кафтан, — носит, нет, — и с плеч его сбросит». Одно, до чего еще заатлантические братья наши не достигли, — это то, что здесь до сих пор считается непозволительным одному и тому же редактору подписывать два органа, идущих по разным направлениям, и хотя наш Петербург мог бы дать в этом урок заатлантическим братьям — но увы, урок этот у заатлантических братьев неприложим, потому что у них там за иные вещи просто прибегают к демократической силе кулака и палки.

* * *

      Отличительный характер всех газет американского запада, резко бросающийся в глаза всякому иностранцу, есть их чисто личный характер; здесь все — и полемика, и красноречие, и остроты — все направлено против личностей. Хотя и наши русские газеты тоже не лишены склонности заниматься цензурованием поступков и совести своих ближних, но заатлантические братья, кажется, все-таки немножко опередили нас в свободе выражений. У нас еще подчас встречаешь «намеки тонкие на то, чего не ведает никто», и «жизнь обнажающим до дна взором» созерцают события литературные сплетники и фельетонисты; но на западе Америки все ? lа прекрасный «Незнакомец». Ругательный лексикон американских редакторов неистощим, а когда весь английский язык, с прибавкою янкского красноречия, оказывается недостаточным для выражения политической вражды и ненависти, то американцы обогащают его непереводимыми ни на какой язык новыми существительными, прилагательными вроде введенных у нас благодушных слов: «ерунда», «ерундистый», «мерзопакостный» и сим подобных многих других слов новейшей литературной школы. Когда американские писатели начинают ругаться, то вся брань их направляется, по-нашенски, не столько против неприятельских тезисов и положений, сколько против личности редактора противомыслящей газеты. Припоминая, как недавно перекинулись приветствиями гг. Катков и Стасюлевич, мы должны сказать, что их турнир был невинною игрушкою против того, что бывает у наших заатлантических братий. Там прямо оппонент пишет против «паршивой собаки Е. Тайлора, который на той стороне улицы издает свою паскудную двухгрошовую газету». Да не подумает читатель, что выписка эта поэтическая вольность: это верный, подстрочный перевод того, что нам попалось в американской газетке. Приведем и еще один отрывок американского полемического красноречия: один издатель газеты в Калифорнии поссорился с редактором другой газеты; и вот как он описывает его своим читателям: «Мошенник этот — не что иное, как праздношатающийся; его иначе нельзя видеть, как в кабаке, не только во время выборов, но всегда, из года в год. Он играет политикою, как картами, и не задумается перерезать горло обыгравшему его в monte (азартная американская игра). Он стрижет коротко волосы из опасения, чтобы его не оттаскали за чуб. Его мозг помещается у него за ушами, а лицо представляет выжатый кусок мяса, на котором до сих пор еще видны траурные пятны, следы недавней потасовки. Деньги свои он тратит на распутных женщин и кичится тем, что не платит долгов; общественные места занимает только для того, чтобы обкрадывать государство и публику и т. д.» все в этом роде. Иногда, впрочем, американские полемизаторы употребляют и некоторые язвительные тонкости; так, например, один редактор самым вежливым образом просил у другого редактора извинения за вкравшуюся в его газете опечатку, вследствие которой переменился смысл его слов. Извиняющийся писал: «Прошу снисхождения, я ручаюсь вам, что я хотел назвать вас ослом, а не обезьяной» (monkey — обезьяна, donkey — осел).

* * *

      Значительное число газет на западе издается под редакциею женщин, и опять нельзя сказать, чтобы прекрасный пол отличался от грубого большею воздержанностью и изяществом выражений. Недавно, в горячий период выборов, одна издательница вылила свой гнев на своего противника следующими словами: «Я женщина и не могу оттузить эту гнусную собаку, но у меня есть сын, который заставит его понять мою точку зрения!» Какой оригинальный способ вбивать точку!
      Подобного рода любезности в Америке очень часто ведут к очень чувствительным рукоприкладствам. Газеты запада большею частию наполняются различными объявлениями о новых торговых предприятиях, открывающихся отелях вроде следующих:
      «Конкуренция есть душа торговли, — объявляет новый трактир, — но если ты, старый нищий, прощалыга, попадешься мне под руку, то я снесу с плеч твою глупую голову», — обращается он к конкурирующему с ним содержателю другого отеля. «Наступила новая эра, — продолжает гласить объявление. — Приходите в отель такой-то».
      «Если вы голодны, мы накормим вас».
      «Если вы изнемогаете от жажды, мы напоим вас».
      «Устали вы, засните у нас. Скучны вы, мы утешим вас. Веселы вы, мы повеселимся с вами. Помешаны вы, мы найдем вам безопасный приют».
      «Идите, идите скорее к нам!..» Словом, точно спиритская духовная телеграмма из «иной обители». Объявления печатаются в даром раздаваемых молитвенниках, налепливаются на проповеднических кафедрах и на спинах полицейских городовых; повсюду о чем-нибудь объявляется. Каждый, объявляющий о чем-нибудь в газете, непременно требует от репортера хвалебного гимна своему предприятию и унизительных отзывов о его противнике, и так как при таких условиях невозможно сделать удовольствие обеим сторонам, то редакторам часто доводится попадать в весьма опасное положение, и их тузит если не одна сторона, то другая. До дуэлей и судов в этих случаях дело обыкновенно не доходит, а ограничивается просто одною потасовкою. Кто кого осилит, тот того и оттаскает или «оттузит» (что ближе к здешнему техническому на сей предмет слову). Знатоки дела уверяют, что на западе Америки нет ни одного редактора газеты, которого когда-нибудь не «тузили». Иногда, не часто, конечно, редакторов и на порядках увечат; так, например, полгода тому назад, редактор «Техасского листка» два раза был ранен пулями, столько же раз его пыряли ножом и один раз кинули за ноги в пруд. Но судьбам все-таки угодно хранить литературного борца, и он по необыкновенным счастливым случайностям благополучно вынес все свои бедствия. Другой, издатель «Sanct-Francisco Herald'a» не был так счастлив. Его умертвила шайка негодяев, на которых он нападал в своей газете.

* * *

      В южной части Индианы, у разветвления Огейо-Миссисипской и Джефферсонвиль-Индианопольской железных дорог стоит маленький, но деятельный городок Сеймур, имеющий всего около 4 000 жителей, которые преимущественно занимаются торговлею и промышленностию. Благосостоянием своим Сеймур обязан своему положению у железной дороги, способствующей деятельным сношениям города с большими центрами. В таких городках, как Сеймур, о полиции нет и помина: жители Сеймура предоставлены собственной защите. Шайка воров избрала этот город средоточием своих операций. Отсюда каждый час отходят поезда во все концы Америки, и поэтому скрыться отсюда ничего нет легче. Число преступлений росло ежеминутно, и вскоре заметили, что одно семейство, по имени Рено, владеющее великолепною фермою около Сеймура, держало в своих руках все нити этой воровской операции. Узнали также, что разбойники поклялись друг другу, что «если с головы одного из них упадет волос, превратить в пепел весь Сеймур». Один из членов семейства Рено ограбил денежный ящик. Мулату, который должен был быть свидетелем против Рено, предлагали тысячу долларов, чтобы он оставил страну, а когда он не согласился на подкуп, то его нашли мертвым на дороге из его дома в Сеймур. За недостатком свидетелей Рено был освобожден. В одном отеле Сеймура исчез путешественник, имеющий при себе большие деньги, через восемь месяцев водою соседней реки вымыло на берег его труп. Никакие судебные преследования не помогали; процессы были уголовные и подлежали решению присяжных, которые были частию подкуплены, что, как известно, к сожалению, далеко не невозможно, а частию застращены угрозами смерти. Утверждают даже, что разбойники, располагающие несметными суммами, сумели устроить так, что многие из них сами были выбраны в присяжные, и обвиненный, благодаря всем этим комбинациям, был оправдан.
      Наконец, шайка стала так смела, что уже не отступала даже перед самыми дерзкими предприятиями. Она нападала на поезда железных дорог, проникала в экспрессные вагоны, в которых в Америке перевозят огромные суммы дня, убивала агентов, везущих деньги, и скрывалась. Так, однажды вечером, один поезд, состоящий из локомотива, тендера, экспрессного вагона и двух пассажирских вагонов, остановился у станции, чтобы набрать воды; не успел кондуктор сойти с вагона, как четыре разбойника повалили его, вскочили на поезд, отцепили пассажирские вагоны и умчались с локомотивом и экспрессным вагоном. За полмили от Сеймура они остановились, взяли находящиеся в вагоне 96 тысяч долларов и, убив везшего эти деньги агента, ушли. Через несколько времени произошло новое, еще более открытое нападение на поезд железной дороги, во время которого несколько главных разбойников и между ними два брата Рено были арестованы. Все эти происшествия навели ужас на жителей Сеймура и его окрестностей; никто не мог считать безопасным не только свое имущество, но и самую жизнь свою. Тогда ввиду черепашьего хода судебных следствий и образовалось в тишине «Vigilance Comittee» — общество с целию взять суд в свои собственные руки и самим у себя водворить порядок и безопасность, и начались новые сцены, одна мрачнее другой. В продолжение нескольких месяцев «Vigilance Comittee» предало казни десять человек; члены этого общества, замаскированные, кидались даже на правительственных агентов, перевозящих пойманных разбойников из одной тюрьмы в другую, отнимали злодеев и сами чинили над ними свой немедленный и безотлагательный суд и расправу, то есть вешали на первом попавшемся дереве. От мщения этого тайного общества, каравшего разбой, никто не мог скрыться; оно настигало заподозренного, где бы он ни находился, и спасения ему не было. В настоящее время в Сеймуре так спокойно и честно, что можно положить на ночь на пороге дома целый капитал и быть уверенным, что найдешь его на другой день нетронутым.

* * *

      В Америке происходит много таких вещей, которые даже вовсе непонятны европейцам. Так, например, здесь в ходу торговля церквями. Постройка церкви в Америке такое же честное или чисто коммерческое предприятие, как и всякое другое, и так же точно может повести к обогащению или к банкротству, после которого пастор церкви берет свой посох и идет искать нового счастья в другом месте. Случается иногда, что община, которой принадлежит церковь, мало-помалу выселяется в другую часть города, и тогда ее церковь, сделавшись для нее слишком отдаленною и потому неудобною, продается. Нередко после такой продажи церковное здание получает и совершенно иное назначение. Например, церковь Chamber Street в Нью-Йорке после продажи ее была обращена в магазин, а подвал ее в водочный склад. Другая, в Таможенной улице, проданная сначала за 27 000 долларов и потом перепроданная за 45 000, теперь служит аукционною залою. Бродвейская Tabernacle Church была продана за 100 000 и превращена в театр, а церковь Мессии в Бродвее теперь конюшня одного миллионера. В Америке существует поверье, что начать коммерческую карьеру торговлею церквами значит заручиться на всю жизнь непобедимым счастьем, и, конечно, есть несколько случаев, где это поверье оправдалось. Церковь в Дейстрите была куплена торговцем масла, который, устроивши в ней склад товаров, имел огромные барыши. Две церкви в Мурраистрите принесли также огромные доходы своим покупщикам. Один бедный кузнечный подмастерье, теперь владетель лучшего цветочного заведения в Нью-Йорке, говорит, что ему улыбнулось счастие с тех пор, как он купил и перепродал старую церковь в Liberty Street. Вот вам практичность наших заатлантических братий; а у нас некий радивый об интересах казны градоправитель распорядился было произвесть торги на продажу с аукциона плетей, которыми, до отмены телесного наказания, секли людей палачи, и клейма, которыми они клеймили. В литературе по этому поводу раздался такой свист и шиканье, что с тех пор так даже и не знаем, что его превосходительство изволили сделать с этими инструментами? Немалая в самом деле задача: куда же, однако, деть эти «казенные вещи»? Если торги на продажу их невозможны, то не благоразумно ли и не выгодно ли будет отправить их к нашим заатлантическим братьям, где все продается и где, быть может, упомянутые «казенные вещи» теперь и пригодятся для убеждения новых русских подданных республики, недовольных, что американские братья отнимают у них их собственность.

* * *

      «Еще одно последнее сказанье».
      В Коннектикуте один очень набожный и смиренномудрый джентльмен женился на девушке, известной во всем околодке своим невыносимо дурным характером. Все удивились его выбору и бесцеремонно спрашивали: что могло заставить его сделать этот, а не другой выбор. На это антик отвечал, что он не имел никогда никаких неприятностей и боится привязаться к этому миру. Поэтому, надеясь, что тяжесть жизни с женщиною дурного характера может его гораздо более усовершенствовать и внушить ему равнодушие к жизни, — он решил этим способом выдвигаться на истинный путь к спасению… Какое прекрасное доказательство, что римское католичество очень грубо ошибается, полагая, что женитьба удаляет человека от совершенства, и как отрадно знать, что все наши бедные соотечественники, поносимые и даже нередко биемые своими женами, для которых они ищут эмансипации, — за все это получат когда-нибудь мзду, которая будет в состоянии утешить и успокоить их за весь путь земного усовершенствования, под надзором и под дланями «угнетенной русской женщины»! Но только тот, над кем жена вередует и отравляет его жизнь, должен держать это, по мере возможности, в секрете, ибо иначе совершенствование может не удаться. Так, например, жена того американского антика, о котором мы рассказываем, услыхав, что муж взял ее как бремя для души своей, очень этим обиделась и, чтобы отомстить мужу, сделалась самою милою и предупредительною супругою. Ядовитая женщина эта объявила, что она вовсе не так глупа, чтобы служить своему мужу только «мостом в царствие небесное». Счастливый и тысячекратно блаженный заатлантический брат наш! Ты снова будешь жить без горя на земле, стремясь вечно к нему, тогда как множество таких русских братий, не помышляющих ни о какой иной жизни, кроме земной, будут влачить плачевное существование с подругами, которые не верят, что
 
Супруги здесь друг для друга созданы
Нет, муж устроен для жены!?
 

ЛОНДОНСКАЯ ЖИЗНЬ

Мошенничество как организованное ремесло — Счетные книги мошенников — Школы для оборвышей — Бригады чистильщиков и тряпичников — Лондонские клубы.

      Едва ли где-нибудь в свете мошенничество доходит до таких размеров, как в Лондоне, и главное, едва ли где-нибудь, как здесь, оно представляется таким вполне организованным промыслом. В Англии мошенники имеют свои школы, в которых они обучают детей обману и воровству; как добрые мастера, они составляют целые корпорации и ассоциации, они ведут счетные книги, в которых с отменною аккуратностию отмечают все свои приобретения. При обыске воров полиции не раз приходилось нападать на подобные книги, в которых с удивительною точностию было записано: место, где сделано воровство, и какую прибыль принесло оно. Прибыль эта у некоторых ловких мошенников бывает весьма значительна. Попадались счетные книги воров, в которых сумма годового заработка достигала до 1 000 ф<унтов> ст<ерлингов>. Комитет ливерпульских жителей сосчитал, что в одном Ливерпуле производится ежегодно воровства на 700 000 ф. ст. В 1867 г. в Лондоне считалось 8 964 преступника, живших на свободе. В 1868 г. их было уже 10 342. По последним официальным полицейским отчетам, в Англии и в Вэлльсе было всего 141 000 преступников, которые пользуются полною свободою. Что могут против такого количества мошенников сделать 24 000 полицейских слуг Англии, стесненных в своих распоряжениях различными законными ограничениями? Ежегодно в числе обвиненных перед судом является от 15 до 16 000 детей. В прежние времена расправа с этими малолетними преступниками, как и со всеми ворами вообще, совершалась необыкновенно быстро. Даже еще в правление Георга II 12-летний мальчик и 11-летняя девочка, обвиненные в воровстве, были приговорены к виселице и повешены; но это была старая система. Новая же держится другого правила; она говорит: «Prevention is better than cure» — предупредить зло, чем искоренять его — и для предупреждения преступления устроивает во всей стране школы для оборвышей, «Ragged schools». Честь основания этих приютов для нищеты принадлежит единбургцу, доктору Гутри. Его святое дело нашло себе достойного подражателя в Лондоне в лице графа Шефтсбюри. В воспитанники этих школ принимаются все бесприютные, бездомные, уличные дети; они собираются в училище летом в 7, зимою в 8 часов утра. Тотчас по приходе сюда их заставляют чистенько вымыться, снимают с них их лохмотья и одевают в весьма порядочное школьное платье, в котором они остаются до конца занятий. После этого они работают, а потом завтракают. Перед уходом детей им опять дают закусывать, а в промежутке между занятиями кормят их обедом, состоящим из одного, по большей части мясного, блюда. Пища эта составляет для несчастных малюток едва ли не самую полезную сторону дарового воспитания. Многие распорядители школ откровенно признавались, что, отними у них возможность кормить учеников, и им придется закрывать училища. В школе преподают чтение, письмо, счет и, кроме того, различные ремесла: девочки вяжут, шьют, стряпают, моют; мальчики стругают, пилят, точат, шьют сапоги и т. п. Первая по времени из лондонских школ замечательна по тому дому, в котором она открыта. Под тою же крышею, под которою процветает теперь эта школа, в прежнее время был один из знаменитейших притонов мошенников. При нем также существовала воровская воскресная школа… Диккенс мастерски описал ее в своем романе «Оливер Твист». Там опытные мошенники давали уроки воровства и обмана; ловких воришек здесь награждали гостинцами, а детей совестливых или робких безжалостно били. Там же происходили и репетиции судбищ, на которых учителя брали роли судей и полицейских и учили менее опытных собратий своих всем уверткам, какие могут затруднить открытие преступления. Трогательно было видеть, как однажды один из известнейших воров квартала привел в эту здешнюю новую школу мальчика и со слезами на глазах просил принять его в число учеников. Когда просьба его была исполнена, он тяжело вздохнул и сказал: «Ах, если бы во время моей молодости была у нас такая школа, я наверное не сделался бы вором». Первое место среди школ для оборвышей занимает в Лондоне так называемая «Refuge for homeless and destitute children». Основание этой школы положено было в 1843 г. в бедной комнатке на чердачке, куда собиралось три раза в неделю несколько оборванных детей учиться грамоте. Теперь это заведение занимает огромное помещение, ученики его получают весьма основательное элементарное образование, научаются какому-нибудь ремеслу. Кроме того, некоторые из них поступают на учебный корабль, принадлежащий школе, так что могут сделаться опытными хорошими моряками, а другие изучают сельское хозяйство в загородном отделении приюта, так называемом «Country home». В 1868 году в этом заведении было всего 1 439 мальчиков и 763 девочки, которые все содержатся на счет заведения. Учебные корабли, подобные тому, на котором обучают воспитанников «Refuge», устроены в Ливерпуле, в Кардифе и во многих других городах. Кроме того, общество школ для оборвышей для множества детей, которых оно не в состоянии содержать на свой счет, находит полезные и нетрудные занятия. Так, напр<имер>, оно основало несколько бригад чистильщиков сапогов, — статью, которая вовсе не эксплуатирована у нас в Петербурге и на которую мы уже не раз указывали, возбудив тем лишь одно ядовитое и умное замечание одной петербургской газеты, которая сказала, что дети-чистильщики у нас будут «очищать не сапоги, а карманы». Добрые предсказания и добрые чувства!.. Каждая из детских бригад состоит из нескольких десятков мальчиков, одетых в особенную форму. Форменная одежда и необходимые для ремесла инструменты хранятся в центральных бюро, куда всякий день в 7 часов утра собираются все бригадиры. Там они молятся все вместе Богу и потом отправляются каждый к своему посту. Вечером они снова собираются в бюро и приносят туда весь свой заработок. Из этого заработка 6 пенсов выдается мальчику на его содержание, а остальное делится на 3 части: одну получает мальчик в прибавку к своим 6 пенсам, другая идет в кассу общества, а третья хранится в сберегательном банке для мальчика. Вечером мальчики возвращаются или домой, или в особенный для них устроенный приют, где прежде, чем отпустят их спать, им еще дают урок грамоты. Кроме этих бригад чистильщиков, общество организовало еще бригаду тряпичников, которые собирают или покупают тряпки. Члены этой бригады носят голубые блузы с красною обшивкою и разделяются на три разряда: на собиральщиков, помощников и сортировщиков. Собиральщики получают деньги на покупку тряпок и отдают в них строгий отчет; они должны уметь читать, писать и считать. Помощники возят тележки с тряпками, а сортировщики разбирают тряпки в особых для того устроенных помещениях. Чтобы из сортировщика возвыситься до звания помощника, нужно иметь в бригадном банке не менее 5 шил<лингов>; собиральщик, кроме необходимых сведений, должен еще иметь 1 ф. ст. в банке. Эти деньги они могут скопить из своих заработков: собиральщики получают в день 9 пенсов, помощники 6 п<енсов> и, кроме того, 1/5 из общего заработка; сортировщикам дают 1 1/2 пенса за час. Нельзя не согласиться, что «общество школ для оборвышей» одно из благодетельнейших учреждений. Никто, конечно, не думает и не надеется, что помощию подобных обществ можно совершенно уничтожить пауперизм и устранить преступления. Но если радикальное лечение зла еще несовместно с уровнем современного нам положения общества, то отчего же не взяться за этот паллиатив?
      С тех пор, как Англия превратилась в страну беспрерывного труда, ее старое веселье, кажется, совсем исчезло, и прозвание «Old merry England» ныне навряд ли к ней применимо. Особенного процветания из увеселительных мест здесь достигли клубы. Прежде они составлялись для самых разнообразных и весьма оригинальных целей. Так, напр<имер>, существовал клуб «чаепийц», члены которого выпивали неизмеримое количество чаю; клуб дуэлистов, в который не принимали никого, кто не убил, по крайней мере, одного человека. И в настоящее время клубы составляют любимое местопребывание англичан, — не только бессемейных холостяков, но и добрых patres familiae. Тут англичане любят пообедать в компании людей одинаковых с ними убеждений, тут обсуждают они всевозможные общественные и политические вопросы, тут они дремлют после обеда или после утомительного заседания в парламенте. Многие из клубов уже пережили несколько поколений и, служив когда-то к политическому развитию деда, теперь доставляют приятные вечера старичку-внуку. Из древних клубов Лондона все еще продолжает существовать и процветать так называемое «общество когеров» от латинского глагола «cogitare» — думать, собственно говоря: «общество думающих людей».