Расточитель

      Молчанов (перебивая). Позвольте!
      Колокольцов. Иван Максимович, вы будете иметь слово.
      Минутка (продолжает). "По достижении же законного совершеннолетия, он, Молчанов, чувствуя сам сию слабость и влечение к рассеянной и беспутной жизни, сам уполномочил бывших опекунов своих Князева и Мяки-шева доверенностию на управление своим имением, а сам провел три года за границею, для изучения будто бы торгового дела, но сего не исполнил".
      Молчанов (перебивая). Чего не исполнил? чего я не исполнил?
      Колокольцов. Иван Максимович, вы будете иметь в свое время слово.
      Молчанов. Да это и есть мое время говорить, когда на меня клевещут. Я изучал фабричное дело и его знаю. Князев. Читай, Минутка.
      Минутка (продолжает). "Прибыв же два года тому назад на родину и вступив в управление своим имением, в самое кратчайшее время привел все свои дела и счеты в беспорядок; расходы по фабрикации непомерно увеличил; доходы же привел к существующему ничтожеству и, кроме того, обнаружил во всей своей силе свои прежние склонности к мотовству и расточительству, как то: занимал у разных лиц деньги и выдавал на себя векселя; векселей этих своевременно не оплачивал, а переписывал, увеличивая сумму; затем имеющиеся получения расходовал заранее самым безрассудным образом и претензию в двести тысяч рублей уступил в пользу приютов вместо того, чтобы сею суммою расплатиться с долгами. И, наконец, он сделал безвкладными пайщиками в операциях фабричных ремесленников, дабы вредить прочим фабрикантам; купил дом для посторонней женщины в ущерб благосостояния своей семьи и, наконец, при многих свидетелях, подписавших акт, выразил непременное свое желание расточить все свое имение, лишь бы ничего не досталось его жене и детям. Такой образ действия Ивана Молчанова, несомненно клонящийся к прямому его разорению, вынудил душеприказчиков отца его обратить на сие внимание общества и просить об ограждении его наследственного имущества, составляющего обеспечение семейства, от разорения. Одновременно с сим подано прошение и женою Молчанова, Марьею Парменовною Молчановою, которая, подтверждая общее мнение, что муж ее есть расточитель, просит, в ограждение ее семейства от неминуемо угрожающей нищеты, взять мужа ее за расточительство в опеку". Молчанов (глядя на жену). В опеку! (Качая головою.) Так вот кто первый выговорил это слово!
      Князев. Кого это ближе всех касается, тот и выговорил это слово!
      Варенцов (вздыхая). Нам исчужи жаль; а она мать.
      Марья Парменовна (плача). Я мать; я должна детей обеспечивать.
      Князев (Минутке). Дочитывай.
      Минутка. "Городской голова, члены сиротского суда и Думы, рассмотрев все это дело, нашли представление купцов Князева и Мякишева, а равно и прошение жены Молчанова заслуживающими внимания и постановили передать это дело на общее обсуждение всего общества и о том, что оно постановит, написать приговор". (Кладет бумагу на стол.)
      Колокольцов. Вот, милостивые государи, предмет нашего сегодняшнего собрания. Иван Макоимович и его супруга, голос которой имеет первое место, оба здесь.
      Со двора слышатся нетерпеливые гулы толпы.
      Купечество в полном сборе, мещане на дворе во всем своем составе (шутливо) и, как слышите, напоминают нам о себе этими воплями.
      Дробадонов. Как вороны, крови ждут.
      Молчанов вздрагивает.
      Князев (тихо). Сейчас им стерву выкинут.
      Колокольцов. Иван Максимыч! вам что-то угодно было сказать? Может быть, вы против кого-нибудь что-нибудь имеете?
      Молчанов. Я против всех имею.
      Князев. Никого, спасибо, не обидел.
      Молчанов. Здесь всем выгодно, чтобы сделать мне какую-нибудь гадость; но я вас спрошу: по какому праву вы вздумали устроить этот суд? Пять дней тому назад меня никто не признавал ни расточителем, ни мотом, вы сами, господин голова, искали у меня перехватить тысячу рублей, для того чтобы истратить эти деньги на какую-то поездку. Я совсем человек был еще, такой же гражданин, как все здесь присутствующие, как Петр, Иван, Сергей: у меня можно было денег просить, и я мог дать их или не дать, считая вашу нужду не нуждою, а прихотью. И вы и каждый признавали меня в таком праве - и вдруг вы, те же самые, говорите, что я расточитель, и собираетесь отнять у меня вашим мещанским судом человеческие права, права, которые дали мне бог, природа. Где взяли вы такое право?
      Князев. Минутка, прочитай ему закон.
      Молчанов. Закон! Не нужно мне читать закона. Здесь дело не в законе. Ваши заботы не о том, чтобы обстоять закон, чтобы его исполнить, а о том, чтоб беззаконье сделать на законном основании. Таких расточителей, как я, полна Россия. Все люди расточители и все... быть может, более, чем я. Гусар, который без гроша верного дохода землянику ест зимой, по полтиннику за ягодку, - его в опеку; ремесленник, который в один час пропивает недельный заработок, - его в опеку; чиновник, который сто рублей в год жалованья получает, а в сто рублей жене одно платье шьет, - тож в опеку его...
      Дробадонов. Этого хоть и в острог, так у места был бы.
      Молчанов. Берите всех, всех в опеку... да и себя уж заравно в опеку сдайте. Так пусть и будет в круговую... даже в ландкартах географических, вместо Россия, пусть пишут Опека. Подводя меня под это, вы всех под то ведете и сами под то же лезете.
      Колокольцов. Иван Максимыч, это все умно сказано и прекрасно, да к делу не идет.
      Гвоздев. Ты дело говори.
      Мякишев (подходя, тихо). А ты оправдывайся, Ваня.
      Молчанов. Да не знаю я, в чем мне оправдываться! Во всем этом деле я дела никакого не вижу. Я вижу только одно беззаконие, взмащивающееся на закон; одну придирку и ничего более. Я не хвалю себя! я молод был, кутил, любил веселую компанию. Что ж делать! знаю сам, что, может быть, полсотни тысяч промотал...
      Князев (Минутке). Запиши.
      Молчанов. Но это было, да прошло.
      Князев (сладостно). А на полсотни тысяч что ведь могло быть сделано-то? Ведь это пяти... да что я говорю: пяти! - десяти, пятнадцати семействам до веку кусок хлеба дать бы можно.
      Гвоздев. По три тысячи... Это бедной семье довечный капитал.
      Молчанов. Правда, правда. Прокутить полсотни тысяч - это большая низость; но удивляюсь сердоболью вашему о бедных. Все вы такие, как и я. Вот здесь, недалеко ходя, сидят - ну, три, четыре человека, которым случай кинул по миллиону: кто же из вас рвался, чтобы свою гортань или чрево жадное унять и вспомнить неимущих?
      Колокольцов. Тут дело не о ближних, а о семье, Иван Максимыч.
      Князев. Да, о семье.
      Гвоздев. За семью твою боятся: ведь вон жена что пишет: расточитель.
      Молчанов. Да позвольте мне спросить вас: вы отдаете отчет своим женам?
      Несколько голосов. Да наши жены что ж понимают?
      Канунников. Наших баб с постелей вставать и то петухи учат.
      Гвоздев. Ребят рожать им да рядиться - вот их рукомесло.
      Молчанов. Так что ж моя-то жена? Особенное она что-нибудь, что ли? Воспитали ее, что ли, как-нибудь особенно, что при ней муж ничего не должен значить? Учили ее, что ли, чему-нибудь полезному?
      Анна Семеновна. Да чему полезному учить-то? Нешто в ученье польза-то бывает? У ученых денег-то меньше нашего.
      Дробадонов. У нас то полезно, что в рот полезло.
      Канунников (смеясь). Чего их учить-то, когда с ними и с неучеными не справишься! Хвосты в семь аршин пораспущают и ходят, как снофиды.
      Колокольцов. Что ж, это только значит, что наша женщина в постоянном угнетении.
      Молчанов. В угнетении! Гм! и вот она, угнетенная, пришла сюда судить пред всеми мужа! Она сидит здесь, с судьями моими, а я, которому она у алтаря господнего клялась быть мне подругою... нет... более того: господином, строителем семьи признавать меня... она мой обвинитель здесь; она сидит в почетном месте за то, что посмеялась над клятвой... Она, которой я перстом не тронул, которой сроду словом не обидел, сидит здесь с вами и судит мужа таким судом, каким еще Шемяка не судил, каким не дай бог Каину судиться; а я один стою, мне даже места нет; скамейки у коровницы не заняли, чтоб посадить меня по крайней мере!
      Мякишев (встает и торопливо приносит Молчанову стул). Сядь, Ваня, сядь, бесчастный!
      Марья Парменовна. Ну вот тебе и стул - садись.
      Молчанов (целуя тестя). Благодарю. Не надо.
      Марья Парменовна. Вот ты ведь и всегда такой. Ведь вот при всех теперь оно и видно: какой ты? То жаловался, места ему нет, а подали стул - и не надо. (Как бы тронутая.) Ну, вот сюда иди, когда не хочешь там садиться. (Подвигаясь и освобождая место.) Иди же, что ль? (Переменяя тон.) Ведь кланяться не буду.
      Молчанов (горько). Нам с вами вместе больше не жить и не сидеть.
      Князев. Кто нынче с женами из образованных людей живет!
      Марья Парменовна. Так что ж, тебе с чужою, стало быть, показано теперь уж жить? Стало, чужая лучше?
      Князев. А как же не лучше? в чужую жену черт меду ложку кладет.
      Марья Парменовна. Нет, ты когда женился, так живи. А не хочешь, так заставят.
      Анна Семеновна. Есть же правило, чтоб жен к мужьям отправлять, если требуют, - так теперь новый суд, не беспокойся, и на мужей закон выдаст. И вас приводить будут.
      Князев (с сдержанной улыбкой). Будут, сватья, будут. (Молчанову.) А ты, не так ты на это дело, друг Иван Максимыч, смотришь. Я, долго твои умные речи слушавши, вот что тебе скажу: строитель-то семьи ты строитель, а тебе жены чуждаться нечего, да и по нашему, по русскому закону невозможно. Ты сам ведь вспомянул сегодня, что вы с нею в церкви венчаны; а мы не немцы: у нас разводов нет. Она здесь просит на тебя! Да что ж такое? Мало ль жен, которые просили на мужей, не только что в обществе, а и у квартальных на мужей жаловались, да ведь не расстаются же с ними со всеми мужья - живут.
      Канунников (смеясь). А у мещан и у мужиков так еще и розгами мужа на сходке по жениной жалобе отжарют, а все опять живут. Домой придут, он ее пощелкает... (Махнув рукою.) У нас на этот счет просто.
      Гвоздев. Куда поденешься! закон свой надо соблюдать.
      Варенцов. И воют, да живут.
      Молчанов (к голове). Иван Николаич, позвольте вас спросить, для чего я позван сюда перед обществом? За расточительность какую-то вы собрались судить меня, так прикажите про расточительность и говорить, а не про то... что здесь говорится.
      Колокольцов. Иван Максимыч, ведь мы еще не парламент, нам парламентские формы чужды. Мы народ.
      Князев. Мы простецы, так по-простому и рассуждаем, а по-ученому, по-заграничному не умеем и не поймем, пожалуй.
      Колокольцов. Быть может, в этом есть связь во всем...
      Анна Семеновна. Да как же не связно! Теперь уж заодно в одно время его судить и за расточительность и за нелюбовь.
      Колокольцов. За нелюбовь, Анна Семеновна, нельзя судить.
      Анна Семеновна. А отчего ж нельзя?
      Колокольцов. Нет оснований нравственных; закона нет.
      Анна Семеновна. А разве все по закону судят? Нет закона - по писанию судить можно.
      Князев (улыбаясь). Ну полно, сватья, врать. (Молчанову.) А я опять тебе, Иван Максимыч, решаюсь доложить. Может, ты и вправду честный человек...
      Колокольцов (перебивая). Да в этом, я думаю, и сомневаться невозможно.
      Князев. Ну да. Честный человек у нас, говорят, одну жену обманывает: так уж, стало быть, и потому ты честный. А вот ты говоришь, что такое в твоей жене особенного. Я тебе расскажу это. Ты вспомянул, что там вам было в церкви пето, а песни-то эти, должно, не всегда памятовал. Пять лет ты, женатым бывши, по Венам да по Парижам разъезжал - много ты о ней там вспомнил? А ведь она здесь, как пташка, взаперти сидела; детей твоих глядела, а суперантов, как другие прочие, не заводила. (С ударением.) Имени-то твоего, беспутная ты голова, она ведь не замарала, хоша... стоил бы ты, может, того, и очень бы стоил.
      Молчанов. Вы за собой бы лучше посмотрели, Фирс Григорьич.
      Князев (гневно), Я не бросал жены; домов любовницам не покупал.
      Молчанов. А с заднего крыльца через садовую калитку всю слободу к себе переводили.
      Колокольцов. Тсс! Господа! господа!.. Иван Максимыч, ведь мы не на площади.
      Молчанов (горячо). Не позволяйте оскорблять меня. Против жару и камень треснет.
      Колокольцов. Во всяком случае, Иван Максимыч, на оскорбленья можно жаловаться после; а домашними делами считаться здесь не место.
      Варенцов (смирно). Особенно этакими пустяками: ими как и считаться?
      Гвоздев (вздохнув). Такое дело бог один рассудит; а ты, милуша, прошлым человека не кори.
      Дробадонов. И посейчас оно есть.
      Колокольцов (улыбаясь). Калина Дмитрич... слово здесь ответственно.
      Молчанов (всплеснув руками). О господи! И это мир, и это судьи! (Бешено к Колокольцову.) Решайте что-нибудь со мной скорей: я не могу здесь с вами оставаться! Это не суд, а разговоры возмутительные. Я не хочу этих разговоров слушать: у меня дело есть; меня люди дома ждут.
      Князев. Не торопись, не всюду разом поспешай. Кто ждет, так подождет; а то другая речь - была б постелюшка, а милый найдется.
      Молчанов (быстро скомкивает в руках шляпу, но, овладев собою, говорит спокойно). Я просто думаю, что вы издеваетесь; это болтовня какая-то.
      Дробадонов, А дом, что куплен Гусляровой, - так это я соврал: дом этот я купил.
      Общее движение.
      Князев (смеясь). Ха-ха-ха, проворовался, грешник...
      Молчанов (перебивая). Не надо лгать, Калина Дмитрнч: я купил. До этого никому дела нет: я свое дарю.
      Князев. Врешь, не свое, а детское.
      Молчанов. Вы врете! Я своим детям отец, а не холоп кабальный, чтобы при них уже ничем не смел распорядиться. Я долг, обязанность имею помочь Гусляровым.
      Анна Семеновна. Где ж это такая обязанность, в каком законе показана?
      Марья Парменовна. А ты еще знаешь ли то, что от любви-то дети бывают?
      Молчанов (презрительно жене). Знаю! Я и то знаю, что они, к стыду человеческому, у низких людей, каковы мы с вами, и без любви рождаются.
      Канунников (весело). Ребята, что мокрицы, они везде водятся.
      Марья Парменовна. Ну так что ж ты? Так ты и должен помнить, что ведь и других детей надо будет награждать.
      Князев. Ну где там нонче дети родятся, где их не хочут!
      Молчанов (бешено). Господин голова! велите им молчать!.. Что это, в самом деле, такое? До чего это дойдет? Я протестуюсь и выйду вон отсюда.
      Колокольцов (тупясь в бумаги). А для чего вы вздумали продать свое именье, Иван Максимыч, когда это тревожит вашу супругу?
      Молчанов (вертя свою шляпу). Для чего?
      Князев. Да, для чего? Ты не верти шляпы-то, а то голова болеть будет.
      Молчанов (быстро скомкивает шляпу и в бешенстве бросает ее в Князева. Все вскакивают). Вот для чего, чтоб этот гад из терпения бы меня не выводил.
      Смятенье. Все встают.
      Колокольцов. Иван Максимыч! Вы не в своем уме!
      Князев. Я дураку прощаю.
      Колокольцов. Но мы простить не можем: мы все оскорблены.
      Молчанов (совершенно забываясь). Вы!.. Вы?..Да что такое вы? (Указывая на Князева.) Когда он, вор, убийца, развратитель... когда он не боится вас, так что ж такое вы? (В азарте.) Я говорю вам: он убийца! Пишите протокол!! Он утопил в реке моего отца. Весь город это говорит!
      Князев вздрагивает.
      Что вы меня терзаете допросами, тогда как у меня отцовская кровь из сердца выступает!.. Вы злить меня вытребовали... Я понимаю вас... вы все здесь князевская шайка!.. Кто не дурак, тот плут; а кто не плут, так грош ему цена.
      Князев встает и тихо машет рукою по направлению к двери, давая знак всем выходить. Ближайшие к дверям купцы тотчас же один за другим выходят. Прочие, не сводя с Молчанова глаз, тоже подвигаются к двери. Молчанов же, не
      замечая этого движения, продолжает.
      Вы понагнали во двор сюда мещанишек, из которых Князев давно весь мозг повытряс. Он их угощал через своих сидельцев. Он их стращал, что фабрики через меня позакрываются и через меня ни у кого у них работы не будет. Вы научили доброму мою жену просить на мужа... Зачем еще детей моих сюда не привели?
      Марья Парменовна (проходя во внутренние комнаты). Нечего тебе здесь детей вспоминать.
      Молчанов (Колокольцову). А вы! вы... голова, товарищ мой, вы с учеными, с поэтами водили дружбу. Социалист вы были, народник... славянин вы... вы из-за чего подличаете? Из-за того, что Фирсовым радетельством попали в головы... Простите вы меня, вы... вы не голова... а черт вас знает, что вы... (забываясь) вы мерзавец!
      Колокольцов быстро нагинается под стол и шарит там рукою.
      Князев (Колокольцову). Чего вы ищете?
      Колокольцов. Бумага, кажется, одна упала; да это ничего... (Не разгибаясь, выбегает на двор.)
      За головою один за другим выходят остальные купцы.
      Молчанов. Вы расточители!.. Вы расточили и свою совесть и у людей расточили всякую веру в правду, и вот за это расточительство вас все свои и все чужие люди честные - потомство, бог, история осудят...
      Князев уходит в среднюю дверь и запирает ее за собою.
      Не расточителем, а стяжателем великим буду... если бог поможет мне хоть все, хоть до последнего алтына все отдать тому, кто бы сумел вдохнуть живую душу в грудь моим, открытым всякому пороку, детям!..
      Анна Семеновна (проходя во внутренние комнаты). А для чего же сказано: остави останки младенцам своим? (Уходит.)
      Молчанов. Они богаче будут, оставшись нищими, да не с такой волей слабой и не с таким ничтожным сердцем, какое тут (бьет себя в грудь) - какое тут у их несчастного отца! (Бледнеет и падает без чувств в кресло.)
      Дробадонов (сидевший до сих пор с опущенною головою во все время монолога Молчанова, быстро вскакивает). Что это? (Испугавшись.) Все ушли! (Вскакивает и сильно хватает Молчанова.) Иван Максимыч! Не время спать! (В ужасе.) Он сомлел... Что делать, господи! (Бросается к двери.) Га! заперта! (Толкает дверь, но она не подается.) Мы здесь в ловушке! (Кидается к Молчанову, схватывает его, бесчувственного, и тащит перед собой к окну.) Приди, приди в себя! Через минуту кончат суд и нет спасенья!
      Молчанов (растрепанный). А!.. что такое? лес...
      Дробадонов (открывает окно, через которое тотчас же врывается гул большой толпы; он держит Молчанова под плечи перед окном и кричит громко). Народ! мир! люди, на ком есть крест! кто в бога верует! глядите: это человек... (Замечая, что его не слышат, бросает Молчанова в кресло.) Не слышат! (Бежит с размаху в запертые двери и растворяет их. Пауза.)
      ЯВЛЕНИЕ 10
      Молчанов (один, приходя в себя). Что?.. Где Калина Дмитрич? Все ушли... (Схватывает себя в отчаянии за голову.) Что это было? (С увеличивающимся ужасом.) Я их бранил, я вел себя как мальчик...
      За сценой слышен голос Дробадонова: "Спросите совесть: что кому он злое
      сделал".
      Пойду им в ноги кинусь... ведь осудят... (Прислушивается.) Калина Дмитрич говорит! (Падает на колени.) Великий господи! когда судили Гуса, соловей запел, и чье-то сердце дрогнуло от этой песни, - неужто же их и человеческое слово не тронет!
      Слышен вдруг громкий шум снаружи и голоса: "Врешь! знаем мы! ты не учитель нам: нас Фирс Григорьич не обманет". Свист, гам и озлобленные крики: "Вон мускательщика! Вон Дробадонова!" Несколько рук вталкивают сильно
      растрепанного и помятого Дробадонова в двери.
      ЯВЛЕНИЕ 11
      Молчанов и Дробадонов.
      Дробадонов (в совершенно разорванном сюртуке влетает на сцену от сильного толчка сзади). Ух! (Оправляется.)
      Молчанов (быстро вставая и схватывая Дробадонова за руку). Что?
      Дробадонов. Опека.
      Молчанов падает в обморок. Дробадонов поднимает Молчанова, расстегивает его
      жилет и дает ему со стола стакан воды.
      ЯВЛЕНИЕ 12
      Те же и служанка.
      Служанка (вбегая на стук от падения Молчанова), Что это здесь упало, Калина Дмитрич?
      Дробадонов. Что упало, то подняли.
      Служанка. Что ж тут случилось?
      Дробадонов. Деревня мужика переехала. Пошла, принеси мне иголку с ниткою, да поздоровее.
      Служанка уходит.
      ЯВЛЕНИЕ 13
      Те же и Князев (входит с палочкою) и все, которые выходили с ним на суд,
      кроме женщин.
      Князев (тихо Колокольцову). Обирайте руки-то, не расходившись.
      Колокольцов. Не расходитесь, господа! Прошу сейчас же подписать приговор!
      Минутка кладет бумагу на стол, и начинается подписыванье. Подписавшиеся отходят и садятся. Молчанов в это время поднимается, открывает глаза и сидит
      в остолбенении.
      Князев (на авансцене). Про что ведь говорил?.. Молчанов-то, я говорю, про что говорил? Смех! Ха-ха-ха! Только задень их, сейчас дурь замелят. Даже про историю... Ну скажите вы, пожалуйста, кто же этой парши у нас бояться станет?.. Сам себя осудил! (Вынимает из кармана маленькую бонбоньерку, достает из нее пастилку, и сосет.) А Дробадонов-то как было вырвался... Хи-хи-хи... Нет, это, брат, не то! Тебя за добродетели твои, за справедливости могут чтить, кто хочет... а тут на голодном брюхе музыка построена, а не на справедливости... Хе-хе... Я слово чуть одно сказал, а подголоски подхватили, что ты корысть имеешь в том, чтоб стали фабрики, ну и... на кулачьях вынесли... Но он уж начал не жалеть и самого себя: такие люди в обществе негодны. (Сердито оборачивается и громко.) Купец Калина Дробадонов!
      Дробадонов (подписываясь). Пишет.
      Князев (с иронией). Что? от мира, видно, не прочь.
      Дробадонов (кладя перо). На мир не челобитчик.
      Князев. А? (Подходит и смотрит в бумагу.) Опять "кипец". (Минутке.) Читай!
      Минутка (берет бумагу). "1867 года, мая..."
      Князев. Не все, а суть одну читай.
      Входит служанка и подает Дробадонову иголку с длинной белой ниткой. Дробадонов садится на видном месте и начинает зашивать свой разорванный
      народом сюртук.
      Минутка. Мм... м... м. "А посему приговорили: признать его, Ивана Молчанова, на основании всего вышеизложенного, злостным расточителем
      Молчанов быстро приподнимается.
      и, в ограждение разрушаемого им благосостояния жены своей и двух малолетних детей, устранить его от права распоряжения своим имуществом и сдать оное в опеку благонадежным людям..."
      Молчанов (перебивая). Что? что такое?
      Князев. В опеку. В опеку тебя приговорили,
      Молчанов. Нет! Этого не может быть!
      Князев (сося пастилку). Ну да, не может.
      Молчанов. Да где ж был этот суд?
      Князев. Вот видишь, за руганьем-то ты не видел, как и овин сгорел.
      Молчанов. Тут разговоры одни шли.
      Князев. А разве в чем же суд, как не в разговоре? Ты все парламентов смотришь; а у нас это просто.
      Молчанов (перебивая). За что же, господа!.. За что в опеку? Помилуйте! мне тридцать лет...
      Князев (ворочая во рту пастилку). Хотя б и триста; а мир тебя ребенком признал.
      Молчанов. Господа!
      Все тупятся и смотрят на Князева.
      Фирс Григорьич! За что ты целый век меня преследуешь? Пусти меня на волю - я уйду! Или ты, может быть, униженья моего хотел?.. (Падает перед ним на колени.) Смотри, я здесь при всех перед тобою на коленях... прости меня... прости меня... в моей перед тобою невинности! прости! (Кланяется в землю.)
      Князев (проглатывая конфетку). Вот так-то бы давно, сынок! Не гордыбаченьем у старых людей берут, а почтением. А вы все, молодость, цены себе нынче не сложите. Мы, дескать, честь свою и гордость выше всего ставим; а все это вздор, ваши и честь и гордость! Пока лафа вам - ходите, как павы, хвост раскинувши, а сунет вас клюкою хороший старичок - и поползете жабами. Нехорошо так, друг!.. Ведь вот теперь смирился пылкий Шлипенбах - стоишь передо мною на коленях, и в этом умный человек тебя не покорит. Ты знаешь, перед кем стоишь; не пню почтенье отдал. (Кладя ему на голову руки.) Ну, бог тебя простит. Теперь вот попроси людей, чтобы тебя простили за грубости.
      Молчанов. Простите. Я себя не помнил!
      Все (разом). Бог простит.
      Князев. Нельзя так, друг, не помнить. Ну да уж это прощено. (Минутке.) Читай, Минутка!
      Минутка. "И опекунами к имению Молчанова назначить жену его Марью Парменовну и с нею вместе соопекуном отца ее, купца Пармена Мякишева; а как сей Мякишев на сходе от такой обязанности отказался, то вместо его (откашлявшись) поручить сию должность с полною за целость имущества ответственностию
      Молчанов встает с колен и остро смотрит на Князева.
      купцу Фирсу Григорьевичу Князеву". Иван Максимыч, подпишитесь, что вам объявили! (Подает Молчанову перо.)
      Молчанов (не принимает пера и вовсе не замечает Минутки). Ты! ты!., ты мой опекун! (Бросается с азартом на Князева. Общее движение в защиту Князева.)
      Князев (поднимая палочку против лица Молчанова и позируя). Иван Максимыч, не шали!.. У нас, дружок, для этаких хватов есть упокойчик темненький, в смирительном. (К обществу решительно.) С согласия моей соопекунши, сегодня объявляю всем словесно, а завтра пошлем в газетах напечатать, чтобы Молчанову ни от кого никакого доверия не было и никаких его долгов, ни векселей и ни расписок мы принимать не будем.
      ЯВЛЕНИЕ 14
      Те же и Анна Семеновна.
      Анна Семеновна. Господа, прошу покорно закусить! (Все кланяются.)
      Князев (спокойно). Адмиральский, господа, ударил. Пора и закусить. (Уходит. За ним уходят все, оставляя в комнате Дробадонова и Молчанова.)
      Молчанов. Калина Дмитрич! что ж это?
      Дробадонов. А ты б поболее бесился.
      Молчанов. Неужто ж это не во сне, а вправду?
      Дробадонов (окончив пришивание, закалывает в спинку кресла иголку). Да, Фирс Григорьич молодец! И не один я его похвалю, а и черт, и тот его похвалит. (Идет к дверям, куда все вышли во внутренние покои.) Пойду смотреть, как запивает мир, поевши человечины.
      Молчанов (останавливая его восклицанием). Калина Дмитрич!
      Дробадонов (оборотясь). Что?
      Молчанов. И ты... и ты... ты, честный человек... один, которому я с детства верил... и ты своей рукой подписал!
      Дробадонов. Иван Максимыч, ты вправду, знать, не знаешь, что такое мир? Спроси о нем мои бока. Редко я на него хожу, а все ж это им не первый снег на голову... Один на мир не челобитчик. Тверез ты или пьян, все говорят, что пьян: ступай и спать ложись, а то силком уложат.
      Молчанов. Ты подписал! ты подписал!
      Дробадонов (возвращаясь к Молчанову на авансцену и показывая обеими руками на свою фигуру). Велик и силен кажется тебе купец Калина Дробадонов?.. а мир ядущ: сожрет, сожрет и этого с кишками. (Быстро поворачивается и уходит.
      ЯВЛЕНИЕ 15
      Молчанов и Марина (которая входит со двора, тщательно закутавшись большим платком, осматривается и, сбросив одним движением платок, быстро подбегает к
      Молчанову).
      Марина. Иван Максимыч!
      Молчанов (вздрогнув). Марина! Бог с тобой! Зачем ты здесь? (Стараясь выпроводить ее.) Беги отсюдова! беги скорей! беги!
      Марина. Не бойся. Я видела в окно: все за столом сидят. Я за тобой пришла, чтобы ты не оставался здесь.
      Молчанов (тревожно и как бы не сознавая, что говорит). Нет... мне отсюдова нельзя... Я Фирса жду...
      Марина (решительно). Вздор говоришь! Иди! Тебе не нужно больше видеть Фирса!.. Идем!.. идем!..
      ЯВЛЕНИЕ 16
      Те же и Марья Парменовна (очень раскрасневшаяся, с алыми губами, выходит из внутренних покоев; она полупьяна. Увидев Марину, она тихо крадется к ним и
      становится сбоку Гусляровой, не замеченная ни ею, ни мужем).
      Марина (Молчанову). Не будь ребенком. Не злобься и не ползай... Скорей, одной минуты не теряя, в Петербург, ищи суда... В судах, в сенатах не найдешь защиты, - к царю иди... пади к его ногам, скажи ему:
      Молчанов, слушая ее, поднимается со стула.
      Надежа, защити! я умален до возраста младенца! будь бог земной - создай меня во человека... Идем! Я буду стоять перед тобой и молиться, чтобы господь управил сердце государя. Идем, идем! что бы ни встретилось, живые в руки не дадимся!
      Молчанов (дрожа повторяет). Я умален до возраста младенца... Будь бог земной - создай меня во человека!.. (Бежит.)
      Марья Парменовна (хватаяся за платье мужа). Куда? иуда? Я ведь все слышала... Нет, я его не отпускаю.
      Марина быстро выпроваживает Молчанова одним движением за двери, а сама схватывает Марью Парменовну сзади за локти и, перекружив ее три раза около
      себя, сажает на пол и убегает.
      ЯВЛЕНИЕ 17
      Марья Парменовна и Анна Семеновна (входит совсем пьяная и красная, как
      пион).
      Марья Парменовна (сидя на полу, с улыбкою). У-у-ух, как вся земля закружилась!
      Анна Семеновна (покачнувшись). Это тебе с хересу... У меня и у самой кружится...
      Занавес падает.
      ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Парк при загородном доме Молчанова. Между множеством деревьев вправо в одной куртине заметно старое, толстое дерево, в котором сбоку виден лаз в
      большое дупло. Вечереет.
      ЯВЛЕНИЕ 1
      Марина и Дробадонов (сидят на дерновой скамье под старою липою).
      Марина. А ты думаешь, я сама спокойна? Знает про то только грудь моя да подоплека, как я верю в хорошее.
      Дробадонов. А я опять скажу, не про что много и беспокоиться. Я для того и приговор подписал, чтобы и спора из пустого не заводить. Сегодня вы с Иваном Максимычем выедете; через четыре дня в Питере, и дело это нам только за смех вспоминаться станет.
      Марина. Все не про то ты говоришь. Опеку снимут, разумеется. Ну, а дальше что ж?
      Дробадонов. Да дальше то ж, что было...
      Марина. Славное житье!.. А все я виновата: сколько любила, вдвое того погубила.
      Дробадонов. Не было в его жизни и до тебя много путного: души он честнейшей, да не строитель, по правде сказать. Так бы, прямою дорогой, да с прямыми людьми, он бы еще жил ничего; а тут, чтобы у нас, промеж нашим народом жить, надо, чтоб шкура-то у тебя слоновая стала. Тогда разве вынесешь. А ему где это вынесть: с него со всего кожа-то совсем словно содрана; к нему еще руку протягивают, а уж ему больно - кричит. Наш народ деликатности не разбирает, и этак в нем жить невозможно,