Расточитель

Когда тут нам в эти годы с рабочими сентиментальничать! Ведь это в литературе очень хорошо сочувствовать стачке рабочих... Ты знаешь, что я и сам этому сочувствую и сам в Лондоне на митинги хаживал... Там я этому всему сочувствовал, хотя, я тебе скажу, что ж такое Англия? Я вовсе не уважаю Англию... Гм! стачки позволены - и обок с ними лорды и крупное землевладение... Но когда это на самом деле, когда... когда я сам сделался фабрикантом - это другое дело, душа моя! Это стачки, это, это черт знает что такое для нашего брата! Да и, наконец, как голова я должен тебе сказать, что это ведь и законом запрещено.
      Молчанов (вспыльчиво). Убирался бы ты отсюда, Иван Николаич, поскорее к своим славянским братьям и не мешал бы нам свои русские лапти, на оборы поднимать. Что это такое? Про что вы встолковались? Я так хочу? Понимаете, я так хочу! Я нахожу, что наши рабочие получают мало. Я хотел прибавить им вы воспротивились. Из этого простого желания вы сочинили и распустили слух, что я у вас хочу лучших работников хитростью отбить, а потом опять сбавлю цену ниже нынешней. Мастеровые вам поверили... Что ж, на вашей улице праздник. Победители не судимы.
      Колокольцов. То-то, я говорю, друг мой, надо знать нашего человека.
      Молчанов. Черт его бери, нашего, не нашего: мне все ровны люди. Я знаю, что они голодны, и их голод мне мешает обедать спокойно. Я им сказал одно, чтобы они составили артель, чтоб сами поручились мне за целость материала, а я отпущу смотрителей и раздам смотрительское жалованье рабочим. Кажется, я вправе это сделать.
      Колокольцов. Нет, не вправе.
      Молчанов. Отчего?
      Колокольцов (не знает, что сказать). Мм... м...
      Мякишев. Да ты общественный человек, или тебя под крапивой индюшка высидела?
      Колокольцов. Да, да! ты ведь не Фридрих Великий, чтоб каждому жареную курицу мог к обеду доставить. Да и тот не доставил.
      Молчанов. Извольте разбирать, пожалуйста: то социалист, то Фридрих Великий.
      Мякишев. А больше всего, скажу я тебе, зять, ты шут.
      Молчанов. Как это шут?
      Мякишев. А так шут, коли ты на общую долю даешь, что еще самому годящее. Можно пожертвовать, кто говорит, мало ли купцы на что жертвуют, да только ведь жертвуют, так с умом жертвуют, с выгодой: или для ордена, либо что совсем нестоющее. А ты, накося, от себя рвешь, да на мир заплаты шьешь.
      Колокольцов. Да; ведь именно прежде всего все мы, друг мой, мы общественные люди... Мы этим должны гордиться. Но мы несвободны - это самое первое... мы должны других слушаться... это наше коренное, наше русское... славянское...
      Молчанов. Отстань ты от меня, пожалуйста, с твоим и с русским и с славянским! Говори, в чем дело?
      Мякишев. А в том дело, что как ты по-своему, по-ученому полагаешь: может ли тебе общество затрещину дать?
      Молчанов. Как это затрещину дать?
      Мякишев. Так, взять да и вышвырнуть. Не надо, мол, нам, дуракам, такого умника. Не знаешь, как из общества исключают? Приговор напишут, да и выключат.
      Колокольцов. Общественный, душа моя, суд. Общество в этом неограниченно. Я затем к тебе и пришел сегодня.
      Молчанов. Ты пришел затем, чтобы сказать, что полицеймейстершу голую видел.
      Колокольцов (недовольно). Совсем не то! Это... мм-м... это другое... Я пришел потому, что сегодня утром все наши первые фабриканты - Иван Петрович Канунников, Матвей Иванович Варенцов и Илья Сергеич Гвоздев - подали мне бумагу, что ты своими распоряжениями злонамеренно действуешь в подрыв нашей фабричной промышленности, и просят тебя ограничить. Я вот зачем пришел.
      Молчанов. Ты, Иван Николаич, в эту минуту мне напоминаешь того анекдотического бурмистра, который начинал свое письмо барину с извещения, что в его имении все, слава богу, благополучно, а под конец прибавлял, что только хлеб градом выбило, скот подох да деревня сгорела. Что ж ты мне здесь торочишь про полицеймейстершу, про атлантических братии, про славянских братии, а не скажешь, что против меня затевают мои русские братия?
      Колокольцов. Да ведь я к этому ж и вел, душа моя, когда говорил с тобой про Фирса. Я говорил, что он удивителен... я не могу сказать: оригинален, а именно удивителен. Как бы о нем что ни говорили, но я должен отдать ему справедливость, что он владеет удивительной силой убеждения. Как он ловко основал все это! Вот как это у него написано. (Вынимает бумажку и читает.) Мм... м... м... да вот! "Такие несоразмерные надбавки задельной платы в подрыв другим фабрикантам невозможны со стороны человека, радеющего о своих пользах и выгодах, а свойственны лишь расточителю, стремящемуся предать свое наследственное имущество чрез свою расточительность последнему разорению и окончить банкротством, которую рель общество обязано предупредить и отвратить, сколь в видах сохранения общественного кредита, столь же и для того, дабы семейство сего расточителя, доведенное им до нищенства, не осталось на руках и на попечении общества. А что Иван Молчанов есть расточитель, то сему, кроме сказанного, доказательства следующие: он, окромя прибавки платы рабочим, забыв родных детей, намеревался пожертвовать двести тысяч в пользу детских приютов и преподносит покупаемый им на свои деньга особый дом со строением мещанской женке Марине Гусляровой".
      Мякишев. Нехорошо, зятек, нехорошо.
      ЯВЛЕНИЕ 7
      Те же, Анна Семеновна и Марья Парменовна.
      Марья Парменовна (быстро входя и вводя за руки двоих детей. К мужу). Что ж ты это и после этого еще муж, а не разбфйник? Есть же еще где Пилат хуже тебя!
      Мякишев. Марья! Марья! Марья! нехорошо, нехорошо так с мужем.
      Марья Парменовна. Что вы, папенька, вмешиваетесь? Это не ваше дело совсем в это мешаться. Между мужем и женою никто мешаться не должен; а я именно, как дяденька Фирс Григорьич советует, я суд соберу, и пусть нас рассудят, потому что он вор.
      Анна Семеновна. Да и хуже вора гораздо.
      Молчанов. Что это такое? Как вы смеете приходить ко мне и говорить такие вещи?
      Анна Семеновна. Да отчего ж правды не говорить? Мне десятский на рот бандероли не накладывал.
      Марья Парменовна. Где ж тебе с вором ровняться? Вор что ворует, все себе тащит; а ты все из дому.
      Анна Семеновна. Да разумеется! что ты с вором-то ровняешься? Вор вон намедни у нас козу украл, так он ее не чужим же потащил, а к детям к своим отвел ее, чтоб пропитание имели. Это, стало, отец. Он и побои за нее принял, хоть и не в дурном мнении и украл-то ее, а что краденая, говорит, молока больше дает. Так это рачитель. А ты, накося, по двести тысяч на незаконных детей жертвуешь! Ты бы хоть своих-то детей постыдился.
      Марья Парменовна. Да ему что свои дети! Он им хлеба - и того жалеет. На что, говорит, вы их по десяти раз в день кормите? - они опухли от жратвы. Животы понаходил у них какие-то: как барабаны, говорит, у барабанщиков.
      Анна Семеновна. Ах ты, безбожник ты этакой! Разве можно этак про херовимов говорить: барабанщики? Ведь они бесплотные или нет: как же ты им есть-то отказываешь?
      Марья Парменовна. Аглицкую болезнь отыскал в них.
      Мякишев. Это не дело ты говоришь. Какая у купеческих детей аглицкая болезнь может взяться? Так с сытости купцы пухнут.
      Марья Парменовна. Опять же это вы так, тятенька, имевши разум, понимаете; а он этого ведь ничего понимать не может. (Выставляя детей на вид и оглаживая их.) Он даже и того не скрывает, что стыдится своих детей.
      Анна Семеновна. Это законных-то детей стыдится?
      Марья Парменовна. Уроды, говорит. Людям ему их, видите ли, показать будто стыдно!
      Анна Семеновна. Да что их кому показывать-то? Чтоб еще сглазили! Тпфу! (Забирает к себе детей.) Они, слава богу, не дворянские дети, а христианские, не на показ растут.
      ЯВЛЕНИЕ 8
      Те же и Князев.
      Князев (входя). А все же, сватья, дворянские дети наших умнее. Дворянин с четверть роста всего, а спроси его, что, мол, такое грамматика? - говорит: "два солдатика"; а наш этого об эту пору не знает.
      Молчанов (вспыхнув). Фирс Григорьич! Какое право вы имеете сюда войти? Прошу вас вон! Сию же минуту вон выйдите.
      Князев (садясь). Не слушаю.
      Молчанов (зовет прислугу). Люди! люди!
      Марья Парменовна. Что! ты звать людей? (Бросается к двери.)
      Анна Семеновна. Выскочи, выскочи, Маша, на улицу да заори хорошенько.
      Марья Парменовна. Что, хорошо тебе будет, как народ-то соберется?
      Молчанов. Что ты!.. безумная! (Схватывает ее за руку и возвращает на место.)
      Анна Семеновна. Что тут безумного? Да на разбойника мужа только и справы, что на весь народ крикнуть.
      Молчанов садится, махнув рукой.
      Марья Парменовна. Я ведь тебе десять раз говорила, что я скандалов не боюсь; а ты когда боишься их, так так и веди себя, не затевай свары и покоряйся мне.
      Князев (Колокольцову). Прошу вас, господин голова, его поурезонить.
      Колокольцов. Постой, Иван Максимыч: мы к тебе собрались по делу.
      Молчанов. Как, по делу собираетесь? По какому делу?
      Князев. Сейчас узнаешь.
      Молчанов. Что ж это, заседанье, что ли, иль заговор?
      Князев. Да, заговор. Не знать только, что заговаривать: не то одни зубы, не то всю гадину. Нет, брат, мы не заговорщики, а общественные люди. Заговорщиков вешают, а нам и бог, и царь, и совесть указали сообща вести мирской корабль и защищать вдовиц и сирот.
      Молчанов. Но здесь нет ни вдовиц, ни сирот, и некому искать у вас защиты.
      Марья Парменовна. Я, я прошу защиты!
      Князев. Вот видишь, враз вдовица-то и объявилась, а сироты, по маломыслию, молчат, так мир за них и сам заговорит. (Строго и важно, стукнув в пол палкой.) Ты состояние родовое сотнями тысяч транжиришь; работникам счеты свои фабричные открывать собираешься; имение продавать надумал; да на всем честном народе от живой жены любовницу замужнюю к себе в загородный дом взял... Нет, брат (ударяя себя в грудь), мы не допустим этого! Мы, общество, боясь бога и совесть почитая, не допустим твоей семье погибнуть. (К присутствующим.) Господа! вы, голова, и ты, Пармен Семеныч, и ты, вдова при муже, и все вы, кто меня слышите! объявляю вам, что находившийся в моей опеке купец Иван Молчанов стремится к расточению своего имущества. Вот вам доказательства, что он позавчера купил для одной беспутной женщины дом (вынимает из кармана бумагу и передает ее голове), а вот другое, что он позавчера же подарил двести тысяч... двести тысяч, господа, подарил, и этот подарок едва мог быть остановлен...
      Молчанов (быстро). Кто смел его остановить?
      Князев (спокойно). Я.
      Молчанов. Это ложь! Вы не могли остановить этого.
      Князев (еще спокойнее). Отчего бы это не мог? Мы не в Сибири живем, да и там ныне телеграфы есть, а от сумасшедших и от расточителей нигде подарков принимать не позволяется. (Присутствующим.) С своей стороны, я один своими средствами все, что мог, сделал. Теперь уж вы за все в ответе.
      Мякишев. Что ж, надо его ограничить.
      Князев (подавая бумагу Марье Парменовне). Жена его просит вас, господин голова, не медливши ни часу, пока последует какой суд и приговор, устранить его от распоряжения имением.
      Марья Парменовна подает голове бумагу, которую тот вертит в руках,
      недоумевая, что ему с нею делать.
      Молчанов (вставая). Так это не во сне?
      Князев (обтираясь платком). Нет, сударь, въявь.
      Молчанов. Так это вы вправду собралися... меня связать судом, каким еще ни один человек на Руси не был связан?
      Князев. Были, врешь ты, были,
      Молчанов (горячо и решительно). Ну, были ли, не были ли, мне все равно. Но если вы нашли право так поступить со мною и если точно есть у вас такое право, так... так знайте ж и вы, и дети, и жена моя доносчица: я господин своим именьям! Пока вы свой холопий суд нарядите, я продам все... подарю, если купца не будет... подарю, первому нищему отдам, но этой гадине холодной (указывая на жену), которая перед богом обещалась беречь меня и перед людьми меня выдала на поруганье... нет ничего, ничего! Своих врагов награждать никто человека обязать не может.
      Князев (подкрадываясь тихо, распахивает двери во внутренние покои, в которых на самом пороге стоят Минутка, Гвоздев, Канунников и Варенцов). Прошу войти вас, господа! Вы слышали?
      ЯВЛЕНИЕ 9
      Те же и Минутка, Гвоздев, Канунников и Варенцов.
      Все (входя вместе). Слышали, Фирс Григорьич, слышали.
      Князев. Теперь извольте сами рассуждать по тому, что видите.
      Гвоздев. Что ж, наш совет такой, каков и твой же, Фирс Григорьич: собрать все общество и ограничить.
      Все (разом). Ограничить, ограничить.
      Молчанов. Да это что ж такое? В дом шпионов ставить? Ведь не было же еще покудова суда, и я покуда здесь хозяин.
      Князев. Врешь: ты был хозяин, но с сей поры... ты расточитель! (Пауза. Картина.) А вот мы сейчас еще лучше увидим, кто хозяин. Хозяин дому не кинет, хоть варом вари его, а прусак от слова вон побежит, кто на него слово знает. (Присутствующим.) Я, господа, зараз, чтоб положить конец всему этому безобразию, покончил и с его помощницей. (Вынимая из кармана небольшую бумагу и раскрывая ее перед всеми.) Вот вам депеша из Питера от Гуслярова: он просьбу шлет, чтобы жена его Марина Николавна, которую и теперь скрывает у себя на даче Иван Молчанов, была бы немедленно же выслана к нему к совместному сожительству; а до поры ее теперь, я думаю, уже арестовали.
      Молчанов (отчаянно). Га!.. (Опрометью бросается в двери и убегает.)
      Князев (Марье Парменовне). Смотри, племянница, он бриллианты схватит!
      Анна Семеновна (бежит). Ох, матушки! ухватит!
      Марья Парменовна (бежит). Маменька, маменька, там еще шуба бархатная, что он дарил.
      Дети уходят с ревом.
      Князев (присутствующим), Смотрите, он ушибет ведь баб-то!
      Все, кроме Минутки, бросаются за женщинами.
      (Посмотрев пристальным взглядом на Минутку.) Что?., как ты думаешь об этом, Вонифатий? (Сжимая руку Минутки.) Вот то-то... Вы всю жизнь на этом ремесле стоите, и крестят вас в такой купели в Польше, чтоб каверзу строить, а все... без заговоров ничего не сделаете. У нас проще эта политика! Видишь, ты один дела верти... да так, чтоб хвост не знал, что затевает голова. (Указывая назад на дверь, куда вышел Колокольцов.) Не эта голова, что вышла, а вот эта (показывая на себя), что дело доделывать будет. (Сухо.) Садись к столу и акт напиши о всем, что было, и приноси туда для подписи.
      Минутка садится к письменному столу Молчанова.
      (Выходя на авансцену.) Ну, кашу заварил. (Тихо смеется.) Хе-хе-хе... в колокола про суд ударили и звонят, и звонят... ха-ха-ха! Да что тут хитрого, в колокола звонить! Вот вы пожалуйте прислушать, как я вам в лапти звякну. (Уходит.)
      Минутка. Да, ты прав, пан Фирс, ты прав! (Берет себя за ухо и подражает Фирсу.) "Делай так, чтоб хвост не знал, что затевает голова. Не эта голова, что вышла, а вот эта (показывает на свой лоб), что будет дело доделывать".
      Занавес падает.
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Большая зала в доме купца Мякишева. Мебель старинная, обитая черным; по обеим сторонам два одинаковые дивана; перед ними столы; бюро; часы с кукушкой; в углу колонка красного дерева с букетом восковых цветов под стеклянным колпаком. При поднятии занавеса через открытые окна комнат слышен со двора шум многочисленной толпы народа. Шум начинается до поднятия
      занавеса.
      ЯВЛЕНИЕ I
      Мякишев сидит за столом на диване; Князев помещается за тем же столом на
      кресле; Минутка пишет.
      Князев. Эк, как галдят!
      Минутка. С утра стоят здесь на дворе; пекота, жарко; оголодали, Фирс Григорьич, а суд еще, гляди, ведь не сейчас начнется. (Оставляя перо.) Иван Максимович, говорят, только что сейчас приехал с дачи в город и зашел к голове, но голова его не принял.
      Князев. Да; не принял. Ну что нам до того - принял или не принял. (Смотрит в окно.) Скажи, пожалуйста, чего это они все в одно место вверх смотрят?
      Минутка (тоже выглядывая в окно). Галка вон на карнизе сидит. Галку смотрят.
      Князев. Что ж она чудного делает, что они в нее воззрились?
      Минутка. Ничего - хвостом трясет, а они смотрят.
      Князев (смеясь). Эко дурачищи!
      Народ (под окном за сценою). Ха-ха-ха! У-у! у! у! уре! Полетела! полетела!
      Князев. Ха-ха! Что за скоты такие. (Минутке.) Поди-ка ты сюда. (Отводит его в сторону.) Там спосылай кого-нибудь скорее в мой шинок, что на угле здесь ближе, и прикажи сидельцу, чтоб всем им в долг дал кто сколько вылопает. Понимаешь ли: не давать даром, чтоб не сказали, что я подпаивать хотел всю эту сволочь. В долг пусть лопают. Отдаст ли, не отдаст ли который, но только в долг давать... Беги.
      Минутка. В минуту, Фирс Григорьич.
      Князев (Мякишеву), А ты, отец, чего-то нюни распустил?
      Мякишев (покачав головой, тихо). Жалко мне его. Я его люблю.
      Князев. Чурилка ты, как посмотрю я на тебя, а не купец! Что, будем так к примеру рассуждать, - что, если я напьюся допьяна, да в твоих глазах полезу в реку - пустишь ты меня? Топись, мол, Фирс Григорьич, я с тебя твоей воли не снимаю? или поприудержать безделицу? Что тебе долг-то твой христианской повелевает?
      Мякишев. Да христианский долг, конечно...
      Князев. Ну то-то и оно "конечно". Не то что просто приудержишь, а если буянить стану, так и свяжешь да положишь, пока умирать охота пройдет. Не что иное и с ним делают: он топиться хочет, а мы его удерживаем; он буянит - что делать, мы его свяжем.
      Мякишев (тыкая в стол пальцем). Вот это-то вот, свяжем-то... слово сие жестоко есть.
      Князев. А если Марьюшка к тебе назад придет на хлебы, да не одна еще теперь, а с внучками, которые все есть-то просят, сие не жестоко будет?
      ЯВЛЕНИЕ 2
      Те же и Анна Семеновна.
      Анна Семеновна (входя с сердитой миной. К мужу). Да ты чего с ним, Фирс Григорьич, говоришь-то? О чем? Он ведь небось не понимает.
      Мякишев. Небось понимаю.
      Анна Семеновна (мужу). Ну как же! Не мало ты когда что-нибудь понимал. Видишь, осовел совсем; все спит. Теперь вон май месяц - народ в реке купается, а он, точно кот, все на лежанке трется. (Князеву.) Не слушай ты его, сват, ни в чем. Нечего его слушать. Делай, как ты сам знаешь. Ведь ты у нас, все знают, какой ты умный; тебя умней никого в городе нет.
      Князев. Да, дураком не ставили.
      Анна Семеновна. Да и Марьюшка вчера у меня вечером также была, так то ж говорит: как, говорит, дяденьке Фирсу Григорьичу, говорит, угодно, а надо, говорит, его ограничить. Не так, чтобы вполне, говорит, ограничить, а чтобы он только, говорит, ни до чего бы не доходил; а я бы, говорит, всем распоряжалася.
      Князев. Ну разумеется она.
      Айна Семеновна. Потому что иначе она его никак с собой к любви не приведет. Видишь, вон он как позавчера без всякого стыда махнул к Маринке, так и теперь до сих пор там... я не бывал к жене. Легко это ей, Маше-то? Да и скажи ж, сват, сделай милость, - скоро ее, Марину-то, вышлют? Ведь неприятно это нам, что она тут живет.
      Князев. Ну погоди, вышлют. Надо, чтобы добро-то прежде было в ваших руках, а тогда в ваших руках и правда будет.
      Анна Семеновна. Разумеется так! (Мужу.) А этот еще упирается.
      Мякишев. Мне суда страшно.
      Анна Семеновна. Какого это суда?
      Мякишев. Страшного суда господня.
      Анна Семеновна. Так, стало быть, суд-то этот над тобою над одним, что ли, будет? Над всеми ведь этот СУД будет. Так ведь на то же человеку положена молитва - отмолить можно. Да тебе и отмаливать-то нечего: ты молчи, да и только. Я, мол, что все, то и я; я ничего не знаю. Так тут и греха нет.
      Князев. Вот видишь, жена-то у тебя какая мозговитая.
      Мякишев машет рукою и уходит.
      (По уходе Мякишева, фамильярно и с своеобычным куртизанством, к Анне Семеновне.) Ах ты, копье мурзомецкое! Гляди, как она командует.
      Анна Семеновна (улыбаясь из-под брови). У тебя научилась.
      Князев (вставая и потирая поясницу). Э, девка, уж я и сам-то все позабыл: старо становится и ветхо.
      Анна Семеновна. Нет, видно, ты стар-то никогда не будешь. У тебя, у старого-то, все, слышно, идет не по-старому, а по-молодому.
      Князев. Толкуй. Нет, девушка, того уж нет, что тебе, может, помнится. Третьего дня, вечером, вздумал было на кладбище прогуляться. Приехал, ан уж ворота заперты и сторожей нет. Ах вы, волк вас съешь совсем! Через ограду думал перескочить... Что ж ты думаешь, ведь насилу перелез. (Бьет себя по коленям.) Тут-то вот... в хрящах-то жестоко стало... не то, что бывало... Помнишь, Нюра! где нам с тобой большой дороги не было? А-а! Помнишь, что ль?
      Анна Семеновна (потупляя глаза и разбирая бахрому у платка). Чай ведь не вовсе беспамятная.
      Князев. Ах ты, беспардонная! Уж я там, по кладбищу-то ходючи, тебя вспоминал, вспоминал, да и счет с памятью забыл. И тут-то Нюша; и вот здесь-то она; и вот тут не без нее... Тпфу ты, грехи наши тяжкие!
      Анна Семеновна. Не со мной ты с одной там прогуливался: у тебя стать вешать - до Москвы на столбах по одной не перевешаешь.
      Князев (перебивая). Да не про то, глупая! Я говорю, что, тебя вспоминаючи, вспомнишь, какой народ-то был. И промеж вашей сестрой, промеж бабами тогдашними, и то люди были. И строгость была, и мужья, и свекровьи, а у нас все, бывало, свое идет: о полвечерни режешь себе прямо на могилки; а Нюша уж там... (Заигрывает с ней.) Сидит, разбойница, на камушке в кленочках... дожидается... А-а? Ни за что не обманет... А? Помнишь, что ль? (Ласкает ее и смеется.) Хе-хе-хе-хе! Эх ты? звезда восточная!
      Анна Семеновна (с притворным неудовольствием). Да ну тебя совсем! Нашел, про что и вспоминать? Знать, видно, молодые-то уж нонче прочь гонят, так хоть про старое поговорить.
      Князев. Опять же не про то! Что молодые! Тпфу!.. Козлихи они все нонче, и совки, да неловки. Их самих-то надо еще по всякий час учить... (Поглаживая ее по плечам.) Не то, что вот эта мать-лебедушка: босой ножкой, бывало, выйдет, встретит и проведет и выведет... (Берет ее за руку.) Ишь, окаянная, и теперь еще пульсы бьются!
      Анна Семеновна (не совладевая с довольной улыбкой, отталкивает Князева). По-оди про-очь!
      ЯВЛЕНИЕ 3
      Те же и возвратившийся Мякишев (входит и заводит у двери часы).
      Князев (отходя на авансцену). Глупа, как ступа конопляная, эта женщина, а с большим огнем была. Чуть-чуть, бывало, ей кивни, она уж тут - и время выищет, и случай, и, как звезда, куда положено и катит, Смерть люблю таких женщин за обычай! (Секундная пауза.) Вот у Марины обычай совсем другой: это репеек колючий... (Опять короткая пауза.) Ну, да я и этаких тоже люблю. (Смеясь.) Хуже себе ничего не могу представить, как то, что после моей смерти на земле вино, деньги и красивые бабы останутся!.. (К. публике.) Вот так-то рассуждайте, кто как любит! Говорят: "я тебя всем сердцем люблю". По-моему, это ничего не значит. А я вот (потирая большими пальцами концы других пальцев)... я все чувствую... как только вспомню про Марину... так физические нервы мои болят. Особенно вот тут, вот в самых в пальчиках ноет... Весь болен даже стану; а мне свое здоровье мило... Да уж по этому по одному мне нельзя пожалеть Молчанова, нельзя, никак нельзя... я болен!.. Я не виноват, что это у меня так не проходит!
      Мякишев (подходя). Знаете, я что? (Махнув рукой.) Я молчать буду.
      Анна Семеновна. Давно б вот так-то лучше.
      ЯВЛЕНИЕ 4
      Те же и Дробадонов.
      Дробадонов (входя, про себя). С лучком.
      Мякишев. А, брат, Калина Дмитрич, здравствуй! Как? все ли в своем?
      Дробадонов. Живу, Благодарю покорно. (Садится.)
      Князев (про себя). Глядите, пожалуйста, этого только и боялся: и этот жук-отшельник выполз. В два года раз на сходку ходит, а нынче явился... Противный человек. Все его любят, а я век целый его терпеть, не могу. Но нынче ему подстроено, - спотыкнется.
      ЯВЛЕНИЕ 5
      Те же, Гвоздев и Минутка.
      Гвоздев. Хозяевам и Фирс Григорьичу.
      Князев. Здравствуй и ты, Илья Сергеич! А что, как твоя супружница?
      Гвоздев. Благодарю покорно - опасности нет, - свинка у нее сделалась.
      Минутка. В самой вещи свинка?
      Князев. Ну... ты опять с своей самой вещью! У русских свинки в горле бывают. (Гвоздеву.) Фиалкового меду надо давать.
      ЯВЛЕНИЕ 6
      Те же и Варенцов.
      Варенцов (Князеву). Здоровья всякого.
      Князев. Спасибо, брат, спасибо. Что это у тебя забор, что ль, новый нынче будут ставить?
      Варенцов. Нет, старенький пересыпаю, Фирс Григорьич. Что! уж с этими заборами у нас одна беда: без забора скотина все повытравит, а поставь забор - сейчас его народ на топку растащит.
      ЯВЛЕНИЕ 7
      Те же и Канунников, которому Князев подает руку и удерживает ее в своей
      руке.
      Князев (Гвоздеву). А ты взакрой вели забор-то забирать, не на шипы чтобы сажали доску, а взакрой: доска взакрой сидит плотнее; а сверху скобочку пускай прибьют: так вот оно живет и плотно. А что воришки, так мы с головою на воришек открыли средство: на той неделе голова предложит приговор, чтоб их при первом же наборе всех без очереди сдать. В газетах поместим, чтоб всякий знал и, уж попавшись бы, на общество не плакался. (Канунникову.) А ты, наш Баян Петрович, будто нездоров?
      Канунников (весело). Как быть здоровым, Фирс Григорьич, когда всю ночь не спал.
      Князев. Банчишку, что ли, с головой метали?
      Канунников (так же весело). Да нет! Какое там банчишка! Собаки все проклятые. Вот надоели! То мечутся, то рвут, то воют... тпфу ты совсем, ровно в самом деле перед пропастью какою. Заснул было - надавило. Дай, думаю себе, спрошу, как старые люди учат: к добру или к худу? Спросил - говорит: "к худу". Ну где ж тут слать? А проснулся - опять псы воют.
      Князев. А ты бы под собой подушку перевернул: они бы и выть перестали. Это у тебя жар в голове, с жару не спится.
      Дробадонов (про себя). И тут знает, что посоветовать.
      Канунников (смеясь). Какое с жару: со страху. На даче был вчера да запоздал: жутко одному; ночь темная, лошадь черная: не знай, на чем и едешь.
      Князев. А ты б пощупывал.
      Канунников. Да еще лошадь-то из рабочих, ленивая, ободрать ее, попалась, что не дошлешься ее.
      Князев. Драться надо было с ней хорошенько, когда ленивая.
      Дробадонов (очень громко). Ха-ха-ха-ха!
      Князев. Чего так расхватило?
      Дробадонов. С радости, что и с лошадьми уж учишь драться.
      Входят еще несколько купцов разом и раскланиваются.
      Князев. А вот и мир весь в сборе.
      Дробадонов. Теперь можно и батьку убить. Минутка (взглянув в окно). Иван Максимыч идет.
      Все. Тссс! (Кроме Дробадонова, все сторонятся, очищая дорогу от двери.)
      ЯВЛЕНИЕ 8
      Те же и Молчанов (грустный, но спокойный, подходит к столу, за которым сидит Дробадонов. Молча жмет ему руку и отходит к окну и становится спиною к
      тестю и ко всем фабрикантам. Пауза).
      Канунников (шепотом). Тихий ангел летает.
      Князев (громко). Нет, не узнал. Ноне говорят: это мировой судья родится.
      Канунников (смеясь). А воров страх берет.
      Дробадонов неожиданно чихает так громко, что все вздрагивают и раздаются
      восклицания.
      Князев (гневно). Тпфу! слон египетский, как испугал. (Минутке.) Ступай, проси сюда скорей голову!
      Минутка (взглянув в окно). Они идут-с.
      ЯВЛЕНИЕ 9
      Те же и Колокольцов с портфелем. С ним под руку Марья Парменовна. Все
      поднимаются.
      Колокольцов. Мое почтение, господа! Марья Парменовна, прошу вас. (Указывает ей на место за столом. Садится рядом с нею и вынимает из портфеля бумаги.) Все здесь?
      Дробадонов (вздохнув). Которых надо - все.
      Колокольцов. А, и вы, Калина Дмитрия, нынче с нами. Простите, не заметил.
      Князев. Махонький - не вот-те-на его рассмотришь. (Общий смех.) Чихнул, так дома чуть-чуть не опрокинул. Вот то-то значит, что безгрешный человек: над ним хоть крыша упади, так он не побоится смерти.
      Колокольцов. Иван Максимыч!
      Молчанов молча отходит от окна и становится к столу, за которым сидит
      Дробадонов, спиною к нему, лицом к голове и к усевшимся фабрикантам.
      (Молчанову). Прежде чем я через минуту, как должностное лицо, открою собрание по вашему делу, я, как честный человек, прошу у вас извинения, что полчаса тому назад не мог принять вас.
      Молчанов кланяется.
      Я вас не мог принять как потому, что я вчера уже рассматривал с бывшими вашими опекунами ваши бумаги и составил себе о вашем деле определенное мнение, так потому, что в то время, когда вы ко мне заехали, у меня была ваша супруга и мы с нею рассуждали о вас. Я нарочно за тем пришел... Тпфу!.. Простите: я затем к вам обращаюсь, чтобы оправдаться перед вами.
      Молчанов. Я не знаю, в чем вы так много извиняетесь: и оскорбление невелико, и всякий волен кого хочет принять или не принять в своем доме.
      Дробадонов. На то ворота вешают.
      Анна Семеновна. Нет, квартального, хоть и вороты есть, а не смеешь не пустить: в Москве купчиху за это новым судом судили.
      Князев (про себя). Дробадон что-то дробадонит... Надо бы ему больничку в губу вдернуть.
      Колокольцов (ко всем). Прошу занять место и объявляю вам, что заседание открыто.
      Усаживаются в полукруг. Дробадонов и Молчанов остаются на прежнем месте.
      Мы взяли эту комнату для заседания, потому что присутственная камера Думы тесна для такого большого собрания, в каком, по справедливости, следует судить дело Ивана Максимовича. Впрочем, Дума здесь же, за этою стеною, в доме Пармена Семеныча, и, я надеюсь, никто ничего не будет иметь против того, что мы собрались по сю сторону стены, а не по ту сторону?
      Молчанов. Не в этом дело.
      Князев. Да, он умнее всех сказал: не в этом дело. Пускай дело начинается.
      Колокольцов. Господа! внимание! (Минутке.) Читайте.
      Минутка (берет бумагу и читает). "Душеприказчики покойного коммерции советника, потомственного почетного гражданина и первой гильдии купца, Максима Петровича Молчанова, а впоследствии опекуны и попечители единственного его сына и наследника, Ивана Максимова Молчанова, купцы Фирс Григорьич Князев и Пар-мен Семенов Мякишев, довели до сведения общества и городского головы, что сказанный купец Иван Максимов Молчанов, с детства своего постоянно отличаясь стра-стию к расточительству, во время бытности своей в опеке, а потом до двадцати одного года, согласно желанию покойного отца его, под попечительством, был от сей вредной склонности постоянно воздерживаем".