Четыре сборника

твой дом,

когда на дом твой люто

вся ополчается юдоль.

И нескончаемый, и лютый

день ополчается на дом,

тот окончательный день, будто

все дни кончаются на нем.

2

Мы слишком унываем при известьях

о бедствиях, постигших нашу местность.

О бедствиях мы знаем понаслышке,

но слишком подвергаемся тревоге.

Случается, что пробивают сроки,

как явствует из летописной книжки.

3

А кряжи бедствием чреваты.

Ах, только бы не испытать,

как отступается пощада

от нашей местности опять.

Ах, только бы не этот срам,

когда нас приравняют к сору,

и опрокинется наш город,

а сор развеют по холмам.

4

А налетевший смерч последний,

когда упали небеса,

при полностью померкшем свете

за ткань юдоли принялся.

1976

* * *

Всё было бы не так уж худо,

когда бы не было чревато.

Я ужасаюсь поминутно,

а вдруг отступится пощада.

Зверей и гадов укрощая,

а то б они кусались люто,

рука заступницы-пощады

мне покровительствует всюду.

И было бы не так уж тошно,

когда бы не было известно,

что прекратиться невозможно,

а продолжаться бесполезно.

1976

* * *

Тех глазомер подвел.

Тех прыткость довела.

Где равновесие?

Полжизни за опору.

Всё упирается

в тоску по разговору.

Каурка выдохся.

Продолжим на волах.

1976

Коляска

В залетное и редкое мгновение

приглянется мне тихий майский вид.

Поездка в отдаленное имение.

Рессорная коляска на двоих.

Мы, кажется, сидим в полуобнимку,

к откинутому верху приклонясь.

Прогулка в акварельную картинку

от тихого предместья началась.

С пригорка открываются так ясно

неброский перелесок и село.

И катится рессорная коляска,

всё катится с пригорка под уклон.

Потом мы отдыхали у беседки.

Потом по сторонам и впереди

спокойная и мягкая расцветка

легла на перелески и пруды.

А солнце светит низкое, к заходу.

Коляска катит мерно и легко.

Поездка в акварельную погоду,

в далекую усадьбу за рекой.

1976

* * *

Когда в уме соединяешь было – стало

и можно тронуться умом и лечь у глыб,

всё происходит, как тогда, когда начало

происходило: куст горит, а мы – малы.

Так происходит с той поры, когда предстало,

предстало нам, что мы малы, а там – затон,

так происходит от всего, что было, стало,

произошло у той горы, потом и до.

Обрыв находится и рядом и поодаль.

Неровен час, хотя лучи еще светлы.

А мы завидуем растратчикам и мотам.

Мы всё глядим, а куст горит, а мы – малы.

1976

* * *

Гале

Ничто не любо и не мило.

Куда б свой манекен приткнуть,

когда вздохнуть-то не под силу,

не то что пальцем шевельнуть

и ногу отвести для шага,

ходьбу составить из шагов —

откуда я возьму отвагу

тягаться с явью смельчаков.

И пробуждаемся мы странно,

как будто сами не свои:

ведь вот понадобится, и —

мы понатужимся и встанем,

и жить, живя, продолжим вдруг,

труд продолжения опасный

продолжим вдруг, неся напрасно,

жить, не живя, неся мечту.

1976

* * *

1

Кто славы облако поджег

над лагерем названых братьев —

который год чего-то ради

хожу с обугленной душой

и жалуюсь, что силы вышли

и что душа – дупло,

глубокая для боли ниша,

обугленная сплошь.

2

Нещадно полыхает время,

и оплывает жизнь, как воск,

а впереди-то каково —

пора отчаянью поверить,

в отчаяние погрузиться,

чтоб никогда уже не всплыть.

Судьбы разбитое корытце —

всё, что осталось от судьбы.

1976

* * *

Где не игра и где забава?

Я – не хранитель словаря

и не актер налево справа.

Где не забава, где игра?

Не знали братья, что к чему,

и все на всех в обиде жили

за то, что напрочь позабыли,

кто кем приходится кому.

И раз уж их нашла судьба

и помогла им заблудиться,—

всё глубже кутались в себя

и туго жизнь играли в лицах.

1978

* * *

Теперь без ближних и без дальних

глядится в осень сирота.

Есть обольстительная тайна:

оливы – здесь, осины – там.

Года с годами там расстались.

Зажил светлее календарь.

Лишь дерево теперь – миндальное,

и – дрейф печали навсегда.

Просторы отворивший настежь

погоде, смешанной с печалью,

день октября – высок и ясен,

воздвигнут и расправлен там,

откуда времена настали,

откуда выдались года.

1977

* * *

Посмотри в прохладное окно

на квадратик неба в ноябре,—

между облаками, как весной,

голубых прогалин акварель,

ярко-синий иногда проём,

отмель голубая иногда,

и плывет паром, еще паром

облачный оттуда и сюда.

1984

* * *

Зал осени, с рассвета осиянный,

туманности в небесном потолке,

и – цветом – бархатисто-безымянный

оттенок над холмами вдалеке.

С утра уже подклеен к небосклону

день благостный, великолепный весь,—

земля и голубое невесомы,

лишь только облака имеют вес.

И думал я, нарисовать бы их,

те облака со снежными боками,

вокруг зеленовато-голубых

просветов неба между облаками.

1985

* * *

Я не тужу и не ликую,

и по утрам смотрю в окно,

и абрис осени смакую,

и улыбаюсь мудрено.

Как будто осени портал,—

парадный вход в чертог осенний,—

день светоносный, хрупкостенный,

день октября в окне вставал.

А я, как долгожитель, стоек —

смотрю, дышу в свое окно,

чтобы усердно и достойно

достричь воздушное руно.

1977

* * *

Наш разговор об истине прекрасен.

Ты говоришь, я озабочен тем,

чтоб не мешали жить мне и проказить,

но где та жизнь и где проказы те?

Нет жизни той, порожней или полной,

ни на ухмылку нет, ни на зевок,

нет жизни, просто нет ее на полке,—

украли или скрыли под замок.

И я скажу, что нет ее в помине,

ни на еду, ни на грядущий сев,

бродячей нет, уютной у камина,

и нет нигде и никакой совсем.

Поверишь ли, но жизни просто нету,

ни на рисунок нет, ни на рассказ,

той самой нет, лазурной напоследок,

и вечной нет и лишней про запас.

Вот оттого-то слепо это очень —

вести огонь по той, которой нет,

по той, уже последней и непрочной,

по тени, по Дюймовочке во мне.

1980

* * *

Какое звонкое свиданье

мечта готовила мне там,

куда от слёз и расставаний

я взмыл, как в розовый туман.

Туман грядущего, будь славен!

Дал Бог не видеть сквозь года,

не знать о будущего лаве,

как враг, текущего сюда.

А солнечный туман меж гор

сгущен до солнечных озёр,

на дне озёр коробки зданий

стоят узорами и ждут,

когда же годы к ним придут,

после которых их не станет.

1980

* * *

Разглядывают из бойниц —

не отклониться и не вывернуться.

Покорно вкладывайся в дни,

чтоб с вереницею дней свыкнуться.

А пустыри души – внутри,

а жизни пустыри —

за нами,

а перед нами —

пустыри

с безжизненными временами.

И – не хозяин сам себе,

как от чужой одежды хлястик,

пришитый хлястиком к судьбе,

я вслед за нею шел к несчастью.

1978

* * *

Земля, подложенная под житье-бытье,

еще с колен своих не сбросила шитье

и рукоделие, облёкшие ее

и припорошенные кое-где жильем,

а что нас ждет —

нас неминуемое ждет

и не минует нас, обложит и найдет,

и неминуемо в раскрой пойдет шитье,

и будет кожа дня багрова, как подтек,

и будет грудь земли раскроена живьем,

и будет сброшено с груди земли шитье,

шитье, слепившееся с кровью за нее,

ее, забившуюся горько под ружье,

а что нас ждет, когда усталый дрогнет свод

и небывалое когда произойдет

сначала наискось, потом наперекос,

а дальше – прошлое и будущее врозь.

1978

Третий город

Мой город плугом перепахан,

а выпростанная из урн

порода родственного праха

горою встала под лазурь.

Со встречи воздуха и утра

всё насыщался мощью свет,

пока лазурь, тучнея будто,

сгущалась к прочной синеве.

Предназначался третий город

и гору праха заселить

и синеву держать над взгорьем,

над лобным взгорьем всей земли.

* * *

Был ввысь, как пик,

тот город взмыт —

бык

на опорах дней семи

и затемно и под лучом,

когда весь освещен

в зарю,

тоскуя по царю,

рогами доходя до тверди,

и засветло и до зари

из камня сделанный и меди

один царил

и под отвесным зноем

и при закатном перстне

переходящей в пик скалою —

пик в поднебесье —

царил великий стольный город,

словно поднявшийся из недр,

словно несомый на опорах

семи первоначальных дней.

1976

* * *

Мне кажется,

дождь размягчает скалы,

идя,

мне кажется,

что стал

после дождя

чуть менее жестоковыен пик,

поднявшийся, чтоб дни копить,

и что на толику свежее

после дождя и напоён

на пик надетый ожерельем

холмов —

холмистый окоем.

Пик ярусами окаймлен

холмов скалистых.

Вокруг – великий окоем

холмистый.

1976

* * *

1

В наборе свежести спокойной

не столь тревожен облик склонов

земли —

коричневые комья

земли

и дерн вечнозеленый

и снег —

при пасмурном, словно щадящем, свете

яснеет,

как мороз на память,

трава, украшенная снежными соцветьями,

уже успевшими подтаять.

И талый снег, что не во сне,

на сабельки травы наколот —

туманный сизоватый холод,

легкая наледь на окне.

2

В городе впадин и вершин

затеяли прожить —

вид на террасчатые склоны,

спадающие с плавной горестью

площадками чуть накрененными

с кустарниками и неровностями —

город-курган своих же собственных руин

с дня именин.

3

Нет, мы не вынесли б тревог и опасений,

если б не снег,

по милости осенней

снег – не во сне,

и кое-где на склонах,

так выделяясь на зеленом,

снежные россыпи виднеются —

мы силимся попасть на зимний бал —

пойдем на снег играть, как было в давнем детстве,

где снег и не во сне лежал.

1977

* * *

1

Когда плуг урагана пашет

и вздрагивает шквальный воздух,

воздух кромсающий и страшный,

то кажется,

что крепостные башни

шатаются над преисподней,

как саженцы,

отважно и беспомощно

взобравшиеся на скалу —

над кущами у пропасти

стать рощею,

и крыши – латы каменных скорлуп,

похоже, не продержатся сегодня,

когда воздушные угодья

подденет урагана плуг.

2

А саженцы,

корнями за скалу

цепляющиеся над преисподней,

еще на день укоренились вглубь

и продержались и сегодня.

Вглубь корни удлиня

на глубь очередного дня,

день увеличил толщину

стволов на дня величину

и листьев увеличил сень

на тень величиною с день.

Есть наваждение, что вывезет одна

та становления корней величина

и нарождения ветвей, та приносимая

за день врастания и за день роста сила,

та света патока незримая,

продлительница жизни на вершок —

а время дня шло мимо дня и проходило

за время дня по мере дня, чтоб день истек.

3

Как саженцы над преисподней,

мы продержались и сегодня.

1977

* * *

По сплошному городу тоскуя,

я начну рассказывать о том,

как туман несчастья нас окутал,

с гор сойдя клубящимся платком.

Я начну с погоды из окна,

со дня зимы декабрьской, дождливой —

мне из окна метель дождя видна —

зима, в гранит внедряющая ливень,

то, как рассвет, невнятная и сизая,

то ясная, как утренний сосуд

с безветренными далями до выси,

с отвесною прохладой на весу.

А посмотрев с высокого холма

поверх земли, где сотами – дома,

увидишь даль поверх земли, и там,

там в декабре лежит зимы туман,

и в декабре на небе тучи есть,

здесь в декабре – сезон зимы, и здесь

зима – сезон не снега, а дождей

из самых нижних неба этажей.

Когда же оборвался дней парад?

Сегодняшнее падает с утра.

А завтрашнее стало пустырем,

украшенным печалью и дождем.

1977

* * *

По глазам полосует свечение —

неужели я в жаркой стране —

и под веко, в глазные расщелины

входит, жалит полуденный гнев,

и чтоб лампами стали строения,

свет каления с неба летел,

отлетая обратным роением

и струением света от стен,

и теперь все глаза мне изранили,

едкий мел испустив из камней,

эти ясные обликом здания,

что недавно светились во мне.

1978

* * *

Прибоем воздуха и солнца

захлестнут город несплошной,

и место между гор заполнил

не новый день, а новый зной.

Под этим зноем еле виден

макетный город, на родстве

воздвигнутый, а не на быте,

и для событий в розней век.

Свой банный день перемогая,

не людно плавая в пару,

он словно окунулся в грусть,

в тумане солнца не сверкая.

И я безмолвно и уныло

смотрю, как вол, на день в горах —

не новый день, а новый крах

всего, что утро мне сулило.

1980

Висел над городом осадно,

став испарениями ада,

зловещий воздух, съевший пыль,

и ада цвет висел в погоде,

мешая вместе ночь и полдень,

и весь наш город адским был.

1980

Иерусалим

1

В лобное место

всея Земли,

в террасы и в лестницы

гор

вросли

светлокаменные очертания —

лобный город в неровен-то час

от начала веков до скончания

казней, розней и братства в лучах.

2

На холмах и во впадинах жили —

гордый львенок с герба не свиреп —

но живя, словно к праху спешили

под безмолвие и под свирель,

и следили, как вдутый рассветом

ворох света осядет вот-вот,

туфом тёсаным дорозовеет

и обратно за землю уйдет,

ведь с гористого лобного места

всей земли и небес и годин

дни летят, словно перышки в бездну,

в бездну дней, где лежит день один.

1977

Возле пустыря

Есть итоговый жизни припадок,

тот порыва последний виток —

без оглядки на жизни остаток,

от безумия на волосок,

наизнанку, как исповедь, хлынуть,

изойти по несвязным речам,

стать признаний ручьем и лавиной

и о близости что-то мычать,

и отчаянно и безудержно

рухнуть, бухнуться в ноги любви

и ловить край одежд ее нежных

и воздушные руки ловить,

впасть в беспамятство и в безрассудство,

словно завтра и небо и свет

зашатаются и сотрясутся

и обрушатся зданием лет.

Вот и всё – лишь обняться осталось,

бормоча и срываясь на вопль,

на любовь разрываясь и жалость,

обожание, нежность и боль.

* * *

Так плакать хочется, а слезы не идут,

а слезы – в горле и под сердцем.

Не надо было осторожничать так с детства,

не откликаясь ни на голос, ни на стук.

А я не знал тогда, что буду обездолен,

и жил на цыпочках и не спешил на зов,

и жизнь еще не угадалась как неволя,

когда я прятался от лиц и комаров.

Мне бы расплакаться, исторгнуться навзрыд,

чтоб только не першило в горле —

зачем тот осторожный школьник

ходил на цыпочках и обходил дары.

1978

* * *

I

А получилось всё не так,

как я рассчитывал и думал,

и вырулило мое судно,

к несчастью, вовсе не туда,

и получилось ровно то,

чем вряд ли следует гордиться,—

не след бурлящий за винтом,

а мертвой гавани водица.

И получается, что я

сам виноват в неверном курсе,

сам выбирал себе по вкусу

свой каравай житья-бытья,

и получилось ровно то,

что сам закладывал и строил,—

не жизнь, летящая в простор,

а заводь мертвая обоим.

II

Из мертвой заводи не видно и не жаль

открытую для жизни даль,

раскинувшуюся, как моря

простерт бывает лист,

как лист равнины с вышки взгорья

простерт при взоре вниз.

А я не выйду никогда

в счастливое по морю плаванье,—

у выхода из мертвой гавани

я затопил свои года.

1978

* * *

Навсегда или только на месяц

или сроком на счастья аккорд

мы поедем в прекрасное место,

в дачный дом возле моря и гор,

на веранде у столика сядем

или под руку дом обойдем,

всё, что скомкано было, разгладим,

а потом оглядимся кругом,—

вот лужайки, скамейки, аллеи,

вот купальня и теннисный корт,

и земля над умом не довлеет,

а лежит возле моря и гор,—

вот где мы и рискнем и сумеем

и поднимемся, как в мираже,

по свободе планировать, реять

без тревог, без камней на душе

и блуждать среди дней без боязни

под объятия и разговор

возле настежь открытого счастья

по земле возле моря и гор.

1978

* * *

Я надеялся выжить и так,

без распахнутой отклика дверцы

и без женского мха возле сердца,

лишь бы сносно да без выкрутас,

и заботился тоже не очень,

словно не было важности в том,

и о войлоке женском для ночи

и об облике счастья вдвоем.

А теперь нестерпимо и горько

с вечерами сползаются дни,

и голодному сердцу ни корки,

ни куска не бросают они,

и куда посмотреть или глянуть,

если дней укоризненный ряд

не цветет мне навстречу, а вянет

возле жизни моей пустыря.

На такой бесноватой жаре

есть, о чем пожалеть напоследок,—

и о том пожалеть и об этом,

а потом о самом пустыре.

1978

* * *

П. Гольдштейну

На газон европейского парка

заказной подают экипаж,

чтобы утренним рейсом нежарким

ехать в бархатный юга пассаж,—

здесь ноябрь, как отпуск в блаженство

или ранняя осень в Крыму;

беззаботным раскованным жестом

я Вас под руку нежно возьму.

Всем понравится чудная пара.

Мы вдвоем начинаем идти

по бескрайнему утра бульвару,

окрыленные днем впереди.

Мы проходим всё дальше по скверу,

и легко различаются в нас

красота, благородство и верность

и влюбленная слаженность глаз,

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.