Три заповеди Люцифера

Сорокина можно было отправить в места не столь отдалённые на вполне законных основаниях, но это только бы насторожило заговорщиков. Кроме того, тень неблаговидных поступков Вениамина Сергеевича тогда бы публично упала на его коллег – представителей верховной власти, что было крайне нежелательно. Поэтому и не спал следователь Алексеев, пытаясь вызвать Сорокина на откровенный разговор, поэтому и ждали в высоких начальственных кабинетах хороших новостей.

– Хотите бесплатный совет? – сменив официальный тон на задушевный, Алексеев в очередной раз попытался наладить с подследственным контакт.

– Не хочу. – огрызнулся Сорокин. – Я не доверяю бесплатным советам, так же, как и бесплатной медицине, и бесплатным адвокатам.

Было видно, что факт задержания не внёс смуту в его чиновничью душу, и «колоться»[11] Вениамин Сергеевич подобно малолетке[12], взятому на краже велосипеда, не собирался. Слишком большие ставки были в «политическом покере», и каждый из игроков надеялся сорвать банк. Сорокин молчал, молчал и следователь, истратив весь запас правовых хитростей.

«Набить бы ему морду! – мечтательно подумал Алексеев. – Глядишь, дело бы с мёртвой точки и сдвинулось».

– Значит, не хотите помочь следствию! – констатировал следователь. – Зря! Смотрите, как бы Вам потом хуже не было.

Сорокин молчал. Он понимал, что хуже ему будет, если он заговорит. Это понимал и следователь ФСБ Алексеев, но в виду острой служебной необходимости продолжал «давить».

Возникшая в ходе допроса пауза затягивалась, и чем дольше она длилась, тем больше в «войне нервов» проигрывал Алексеев. Следователь не должен упускать инициативу из своих рук, иначе допрос превратиться в урок чистописания под диктовку подследственного. И в тот момент, когда Сорокин и Алексеев мысленно решали, какой следующий шаг предпринять, в углу кабинета, за спиной Сорокина раздалось вежливое покашливание. Вениамин Сергеевич вздрогнул и резко обернулся. Когда три часа назад его привели в этот кабинет, ему показалось, что в помещении, кроме следователя, никого нет. Это была маленькая уловка, о которой подследственные не догадываются: при открывании двери в кабинете создаётся «мёртвая зона» – ограниченное пространство между дверью и шкафом. Входящий в кабинет обозревал пространство, после чего садился на предложенный следователем стул спиной к выходу, не подозревая, что за его спиной на стульчике уже сидит человек.

Обернувшись, Вениамин Сергеевич увидел тридцатилетнего мужчину в добротном тёмно-синем костюме, такой же белоснежной, как у него самого, рубашке, и модном, небрежно повязанном галстуке. Серые глаза незнакомца смотрели прямо и уверенно, мышцы лица были расслаблены, и на губах играла доброжелательная улыбка.

– Алексеев, иди перекури. – мягким, но не терпящим возражения тоном произнёс незнакомец.

– Я не курю. – глухо отозвался следователь. Ему не нравилось, когда в допрос вмешивались посторонние лица.

– Тогда иди и просто передохни, а мы с господином Сорокиным постараемся отыскать консенсус.

После того, как следователь подчинился требованиям и покинул кабинет, незнакомец достал из ящика стола пачку сигарет, позолоченную зажигалку и матово поблёскивающий металлической окантовкой брусочек сотового телефона. Всё это было изъято у Сорокина перед допросом.

– Курите. – разрешил незнакомец, и, откинувшись на спинку стула, ослабил узел галстука. Вениамин Сергеевич не заставил себя упрашивать и с наслаждением закурил. После третьей глубокой затяжки никотин всосался в кровь, и глаза у Сорокина заблестели.

– Я так понимаю, начинается игра в злого и доброго следователя? Вы, значит, добрый? – усмехнулся Сорокин и вновь присосался к сигарете.

– Добрый я или нет, решать Вам, но одно могу сказать определённо: я не следователь.

– Неужели? – недоверчиво пыхнул дымом подследственный. – На доброго самаритянина Вы тоже не похожи.

– Я Кантемир Каледин. – тихо, но с достоинством произнёс незнакомец и попытался убрать со лба непокорный локон.

После этих слов Вениамин Сергеевич дёрнулся, словно его со всего маха ударили по лицу. Перед ним сидел человек имя, которого из уст в уста шёпотом передавали в кремлёвских кабинетах. Вениамин Сорокин много слышал об «офицере для особо деликатных поручений», но никогда в его существование не верил. Поговаривали, что Каледин, обладая дьявольской интуицией, способен не только влезть в душу подследственного, но и вывернуть её наизнанку, при полном согласии последнего. Недоброжелатели называли Каледина «офицером для сугубо интимных поручений», намекая на его многочисленные любовные романы, но даже они были вынуждены признать, что не было ни одного случая, когда бы Кантемир не справился с самым запутанным и самым безнадёжным поручением.

Было ещё одно прозвище, которого он удостоился из уст самого Премьера – «Последний козырь Президента». Это означало, что Президент вводил Кантемира в игру только в самых крайних, не терпящих отлагательства случаях. Поэтому и подчинялся Кантемир напрямую только двум высокопоставленным чиновникам – директору ФСБ, как своему непосредственному начальнику, и самому Президенту, как Верховному Главнокомандующему и Главе Государства.

– Ну, вот и сподобился! – горько усмехнулся Сорокин, с интересом разглядывая человека-легенду. – Могу ли я Вас, господин Каледин, озадачить необычной просьбой?

– Всё, что в моих силах, и при условии, если Ваша просьба не противоречит Его Величеству Закону. – доброжелательно произнёс «офицер для особо деликатных поручений».

– Не противоречит. Повернитесь, пожалуйста, в профиль.

Каледин без всякого удивления выполнил просьбу подследственного, и Сорокин хорошо разглядел на его правом виске белёсую полоску шрама. О том, как Каледин получил эту отметину, ходили различные сплетни – одна невероятней другой, но Сорокина подробности сейчас не интересовали. Был человек, который назвался Кантемиром Калединым, и был шрам, который по слухам являлся его «визитной карточкой».

– Значит, Вы всё-таки существуете. – с грустью констатировал Сорокин.

– На вашу беду, Вениамин Сергеевич – да!

– Плохо моё дело! А я, наивный, тешил себя надеждой, что эти дуболомы просто пытаются взять меня на испуг.

– Вениамин Сергеевич, чтобы между нами было полное взаимопонимание, я должен Вас предупредить, что в кабинете производится видеосъёмка и всё, что Вы сейчас скажете, будет записано на плёнку.

– Да я же не дурак, и давно об этом догадался: следователь меня три часа мурыжит, а сам даже бланк протокола допроса не достал.

– Можете позвонить своему адвокату. – миролюбиво произнёс Кантемир и пододвинул Сорокину его сотовый телефон.

– А какой смысл? – усмехнулся подследственный и закурил вторую за последние три часа сигарету. – Я так понимаю, что перед тем, как направить сюда, Вас наделили особыми полномочиями?

– Да меня, их, в общем-то, никто и не лишал, но суть моего нахождения здесь Вы поняли правильно.

– Что Вы хотите от меня услышать?

– Вениамин Сергеевич, меня и моих коллег сейчас не интересуют Ваши махинации с госзакупками. Скажу даже больше: если бы Вы потратили вырученные деньги на покупку домика где-нибудь в Испании, или прокутили их на Лазурном берегу, то Вы бы здесь не сидели. Вероятней всего, дело бы ограничилось отстранением Вас от должности. Однако Вы стали финансировать группу лиц, которая, мягко говоря, планировала отстранить Президента от должности. Я догадываюсь, что Вы это сделали далеко не из альтруистических побуждений. Вероятней всего Вам пообещали в случае удачи хороший куш.

– Даже очень хороший. – откровенно признался Вениамин Сергеевич. – Кресло председателя совета директоров Газпрома; перед таким соблазном вряд ли кто устоит.

Плотина молчания рухнула, и Кантемир знал, что сначала показания Сорокина будут подобны весеннему ручейку, но не пройдёт и получаса, как хлынет лавина ценной информации.

– Я не испытывал никаких моральных угрызений, такой шанс выпадает раз в жизни, поэтому согласился сразу.

– Какую роль Вам отвели?

– Вы сами её назвали – финансист. Я должен был финансировать всю деятельность нашей группировки.

– Нам нужны имена всех участников заговора.

– Не так быстро, господин Каледин. Мы ещё не оговорили с Вами условия моей почётной капитуляции.

– Вам и членам вашей семьи разрешено будет «бежать» за границу. – после небольшой паузы сказал посланец Президента. – Блокировать ваши счета в иностранных банках и интернировать Вас на Родину никто не собирается. Однако все счета на российской территории и вся недвижимость по решению суда будет конфискована для покрытия ущерба, причинённого Вами в результате махинаций с госзакупками. Вас устраивает такая постановка вопроса?

– Вполне. – решительно произнёс Сорокин и яростно затушил окурок в пепельнице. – Ну, а теперь слушайте….

Через час Кантемир вышел в коридор, где обнаружил спящего на стуле следователя Алексеева. В пальцах его правой руки застряла неприкуренная сигарета.

– Просыпайтесь коллега! – потряс его за плечо Каледин. – Сейчас ваша очередь спасать мир.

Однако Алексеев так и не проснулся. Впрочем, большой надобности в нём уже не было.

Глава 7

08 час. 45 мин. 4 сентября 20** г.

г. Петербург. Гражданский проспект

Николай Николаевич зашёл в свой гараж тихо, с опаской, словно и не в гараж заходил, а в чужую супружескую спальню. В гараже, как и прежде, был образцовый порядок, вот только стоявшая на яме «десятка» блистала чисто вымытым кузовом, а на продавленном диване спал его новый помощник.

Весь вечер Костя боролся с искушением выпить. И хотя искушение было велико, а водка в качестве поощрения за хорошую работу была отдана хозяином гаража ему в «безвозмездное пользование», напиваться Крутояров не стал, интуитивно догадываясь, что встреча с таинственным Николай Николаевичем не просто подвернувшаяся халтура, а нечто большее. Когда организм, не получив ежедневной порции алкоголя, стал бунтовать, и желание одурманить мозг стало невыносимым, Костя пошёл на хитрость.

– Хорошо! – сказал он сам себе. – Я открою холодильник, возьму бутылку и высосу из неё всё прямо из горлышка. Но не сейчас, а после того, как помою машину!

Следующие полчаса Крутояров через силу размазывал грязь по кузову. В результате получилось хуже, чем было: грязные разводы покрыли весь кузов и стёкла. Костя в сердцах помянул весь российский автопром, присовокупил к этому отсутствие хороших дорог и честных чиновников, после чего бросил в ведро тряпку и открыл ворота гаража.

Когда он выехал из гаража и поставил машину под фонарный столб, увенчанный лампой дневного света, прозванной в народе «коброй», то неожиданно поймал себя на мысли, что желание выпить хоть и не пропало, но стало не таким острым.

– Надо перетерпеть! – снова сказал себе Костя. – Я ведь всё равно выпью, но не сейчас, а позже, когда машина будет блестеть.

Никогда ещё «десятка» не знала такого внимание к своей замызганной персоне. До глубокой ночи Костя буквально вылизывал каждый изгиб её кузова, каждую нишу, не забывая при этом менять в ведёрке воду. Пот обильно струился между лопаток, и рубашка противно липла к спине, сердце часто и беспокойно ухало в груди, и стук его отдавался набатом в ушах. Костя понимал, что организм отвык от физических нагрузок и настойчиво требовал очередную порцию алкогольной отравы.

– Надо только немного потерпеть. – шептал Крутояров, утирая тыльной стороной ладони со лба пот. – Потом выпью! Как только заблестит!

Однако после того, как кузов машины просох, машина всё равно осталась какой-то блёклой. Костя плюнул себе под ноги и закурил.

– Если я не найду в гараже технического шампуня, мне грозит трезвое утро, – решил Крутояров и вернулся в гараж.

Автомобильный шампунь он нашёл не сразу. Видимо, хозяин никогда им не пользовался, и забытая пластиковая бутылка пылилась в дальнем углу гаража.

Была уже поздняя ночь, когда стоявшая под фонарём «десятка», празднично поблёскивая лаком, ласкала взор автолюбителя Крутоярова. Костя загнал машину в гараж, закрыл ворота и прилёг на диван.

– Сейчас выпью, только отдохну малость, – засыпая, бормотал Костя. – Она ведь заблестела… имею полное право»!

Сон алкоголика крепок, но краток. Проснулся Костя сразу, как только скрипнули петли гаражной калитки. Провёл Костя ладошкой по лицу, расчесал волосы пятернёй, и вроде как не спал вовсе.

– Я вижу, ты время зря не терял, – пожимая руку Косте, довольным тоном произнёс владелец гаража и кивнул в сторону блестящей «десятки».

– Угу, не терял, – пробормотал помощник и зашарил по карманам в поиске сигарет.

– Завтракал?

– Сейчас перекурю и, будем считать, что до обеда я сыт.

– Нет, так дело не пойдёт, – закрутил головой Николай Николаевич. – Держи пакет. В нём термос с кофе и свежие бутерброды.

– Спасибо, – оторопел Костя. Последний раз так о нём заботилась жена в начале их медового месяца. К концу месяца забота молодой супруги ослабла, так как Костя некстати запил, чем лишил дражайшую супругу последних иллюзий на счастливый брак.

– Потом поблагодаришь, а сейчас заправляйся.

Кофе оказался крепким и ароматным, а бутерброды с колбасой и сыром на удивление вкусными. Расправившись с завтраком, Крутояров тихонько икнул и с довольным видом потёр ладони. – Ну что хозяин, поработаем?

– Не зови меня хозяином. – поправил его Николай Николаевич. – Какой я тебе хозяин? Я не барин и ты мне не крепостной, мы с тобой коллеги! Запомнил? Если запомнил, то держи свою зарплату, – и протянул Косте пятитысячную купюру. – Ты своё слово держишь – я тоже. Так что если и дальше у нас с тобой так пойдёт, то я думаю, что мы сработаемся. Ты ведь сейчас на вольных хлебах?

– На вольных, – кивнул Костя. – Да не очень сытных.

– Это не беда. У меня дом за городом – в Парголово, если хочешь, будешь там и за сторожа, и за дворецкого, и за помощника по технической части. Жить будешь в гостевом домике. Соглашайся!

– Харчи хозяйские? – сглотнул слюну Крутояров.

– В доме постоянно проживает Серафима Ивановна – кухарка и домработница в одном лице. Готовит она превосходно, так что смерть от истощения тебе не грозит.

– А платить будете и за сторожа, и за дворецкого, и за помощника по технической части? – осмелел Костя.

– Ну, ты и жук! – рассмеялся Николай Николаевич. – Я заметил, что до денег ты не жаден, но и альтруизма в тебе, ни на грош! Считай, что уговорил.

– А можно личный вопрос?

– Даже так? Ну, спрашивай.

– А Вы кто? На бизнесмена не похожи, и на банкира тоже, но деньги у Вас водятся, и персональная тачка крутая.

– Вопрос закономерный, должен же ты знать, кто тебя на работу берёт. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я учёный. Занимаюсь разработкой новых видов двигателей. Для меня лучший отдых – с железками повозиться, поэтому и гараж держу, хотя особой надобности в нём нет. Просто мне лучше думается, когда я на верстаке что-либо мастерю.

– Вы, наверное, вечный двигатель изобретаете? – зачем-то брякнул Крутояров.

– Если ты не забыл школьный курс физики, то должен знать, что вечный двигатель изобрести невозможно: всегда был и есть побочный расход энергии – трение, сопротивление металла, тепловые потери, и ещё много чего. – деловито пояснил Николай Николаевич. – Но в чём-то ты прав: то, чем я занимаюсь, можно сравнить с изобретением если не вечного, то очень экономного и долговечного двигателя. Если разобраться, то всё, чего добилось человечество в этой области – это минимум миниморум!

– Чего? – не понял Крутояров.

– Я говорю, что знаем мы о природе энергии самую малость, и всё, на что способны – это получение энергии путём разрушения вещества, и не важно, что это за вещество – уран, плутоний или обыкновенный бензин. Образно говоря, чтобы приготовить яичницу, мы поджигаем дом!

Костя глядел на Николая Николаевича во все глаза, и в его проспиртованном мозгу в болезненных потугах рождалась трезвая мысль.

– То есть, Вы хотите сказать, что можно создать такой двигатель, который будет работать не на бензине?

– И даже не на солярке, – улыбнулся Николай Николаевич.

– А что же тогда будет впрыскиваться в камеру сгорания?

– А ничего не будет впрыскиваться, да и самой камеры сгорания не будет. Энергия будет получаться совершенно иным способом. Исходя из этого принципа, я и пытаюсь изобрести новый двигатель. Возможно, что даже само понятие двигатель отомрёт, и его будут называть как-то иначе, допустим – синтезатор.

– Почему синтезатор? – не отставал любопытный помощник.

– Потому что энергия в нём будет получаться не методом расщепления ядер, как в ядерном реакторе, и не методом окисления, как в двигателе внутреннего сгорания, горение – это ведь процесс окисления, а методом синтезирования на молекулярном уровне какого-либо распространённого и дешёвого сырья – допустим, этилового спирта, или даже воды.

При упоминании о спирте Крутояров напрягся и даже зажмурился, представив на мгновенье, как вдоль трассы вместо бензозаправок стоят чистенькие спиртозаправки, в которых заправщиками работают бывшие буфетчицы из разорившихся рюмочных.

– А это возможно? – с затаённой надеждой произнёс Крутояров.

– Теоретически – да, практически – пока нет. Я как раз над этим сейчас и работаю.

– Круто! – резюмировал Костя и восхищённо посмотрел на своего работодателя.

– Это не самое удивительное, – продолжил Николай Николаевич. – Если ты помнишь, в 20 веке был такой физик-изобретатель Никола Тесла. Так вот он в мае 1931 года на глазах у изумлённой публики снял с автомобиля бензиновый мотор и вместо него установил неизвестный прибор, помещённый в небольшой ящик, из которого торчали две антенны. И этот автомобиль неделю ездил без какой-либо заправки. На вопрос журналистов: «Откуда берётся энергия для автомобиля»? Тесла коротко ответил: «Из окружающего нас эфира»! Вероятно, он имел в виду электромагнитное поле Земли.

– А что же было дальше?

– Дальше ничего не было. Тесла, обидевшись на журналистов, публично обвинивших его в мошенничестве, разобрал таинственный прибор, а принцип его действия унёс с собой в могилу.

На этом Николай Николаевич краткую лекцию посчитал оконченной, и велел Косте готовиться к переезду.

– А чего перевозить-то будем? – не понял Костя. – Мои вещи все при мне.

– Серафима Ивановна просила привезти несколько банок консервированных овощей. Так что полезай в яму и найди там пару банок помидор, баночку огурчиков, баночку грибков и вишнёвый компот. Всё это хозяйство мы сейчас погрузим в багажник «десятки» и отвезём ко мне в загородный дом. Ты машину водишь?

– Ещё спрашиваете! Да я почётный военный водитель ленинградских дорог и просёлков! Знали бы Вы, сколько я времени в армии за баранкой провёл!

– Вот и чудно. Заодно отвезёшь меня на работу.

– А как же ваша персональная тачка?

– Мой персональный автомобиль во главе с персональным водителем сегодня проходит техосмотр. Ещё вопросы будут? Если нет, то полезай в яму, а то я тороплюсь.

Костя взял лежавший на верстаке мощный японский фонарь и полез в яму.

– Ого! – даже присвистнул от удивления Костя, обнаружив в яме большую нишу, оборудованную полками и доверху заставленную разнокалиберными банками с консервацией. В это время противно скрипнула гаражная калитка, и в гараж кто-то вошёл.

«Надо завтра будет петли смазать», – машинально отметил про себя Костя, и замер, вслушиваясь в голос незнакомца.

– Простите, но мне нужен профессор Серебряков, – прозвучал приятный мужской баритон.

– Зачем он Вам? – холодно спросил Николай Николаевич. Возникла пауза, во время которой у Крутоярова мигнул и погас фонарь, и чтобы в темноте не натворить бед, Костя замер на месте.

– Я так понимаю, что профессор Серебряков – это Вы? – снова прозвучал молодой голос.

– Возможно, – всё так же холодно ответил Николай Николаевич.

«С ума сойти можно! – восхитился про себя Крутояров. – Мой босс ко всему ещё и профессор!»

– Молодой человек! – официальным тоном обратился Серебряков к незнакомцу. – Я не пишу студентам дипломные работы, даже за деньги, поэтому вряд ли могу быть Вам полезен.

– И тем не менее, можете. – ответил юноша сиплым голосом, и Костя услышал, как он сделал несколько шагов.

Крутояров был участником не одного десятка боестолкновений в местах постоянной дислокации пивных ларьков, поэтому прелюдию к мордобою определял не по смыслу произнесённых слов, а по тому, с какой интонацией эти слова были произнесены. Последняя фраза незнакомца ему не понравилась, точнее, не понравился тембр его голоса – в нём чувствовалась скрытая угроза.

Поэтому Костя осторожно, чтобы ничего не разбить в темноте, сделал пару шагов и выглянул из своего нечаянного убежища.

То, что он увидел, ему не понравилось ещё больше. Молодой человек в длинном чёрном плаще деловито взял с верстака молоток и неожиданно с силой нанёс два удара своему собеседнику по голове.

Николай Николаевич даже не успел вскрикнуть, и как подкошенный свалился на вымощенный керамической плиткой пол гаража. Крутояров хотел было окликнуть незнакомца, но от увиденного слова застряли в горле. А убийца, не замечая присутствие свидетеля, брезгливо отбросил молоток в сторону, стал шарить по карманам жертвы. Костя видел, как он забрал из внутреннего кармана костюма бумажник, а из бокового кармана связку ключей. Обычно чувство самосохранения у Кости, оглушённое лошадиными дозами алкоголя сладко спало где-то в глубинах его сознания, поэтому он смело бросался в драку, невзирая на численность и физическую форму противника. Однако сегодня был не тот случай.

– Если ты сейчас не спрячешь свою давно не стриженую башку, то через мгновенье её оторвут без всякого сожаления. – сказал Крутоярову его внутренний голос, и впервые за много лет Костя его послушал и нырнул обратно в яму. Ему стало по-настоящему страшно.

– Чего это я, словно салага, сдрейфил? – попытался он взбодрить себя, но тут послышался звон разбитого стекла, и Костя не удержался и выглянул из ямы. Убийца стоял над трупом, и в его руке было горлышко от бутылки. В гараже резко запахло водкой. Теперь тело Николай Николаевича лежало в луже алкоголя, и вытекавшая кровь из раны медленно смешивалась с водочными потёками.

Крутояров снова нырнул в яму и замер. То, что на его произошло на его глазах, не было простой разборкой. Это был типичный «заказ»[13]. Кто и за что заказал профессора Серебрякова, Костя не знал и знать не хотел. Самым большим и сокровенным его желанием было выбраться из гаража живым. В этот момент стоящая над его головой «десятка» чихнула вонючим дымом и завелась. Яма мгновенно наполнилась выхлопными газами, и Крутояров, насколько мог, задержал дыхание. Ещё через пару мгновений машина тронулась с места и выехала из гаража. И наступила тишина. Мёртвая тишина.

Глава 8

г. Санкт-Петербург. Лето 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

Возвращение в мир живых было болезненным. Сначала пришла боль, потом – стыд. Вы не поверите, господа, но мне было стыдно за то, что я остался жив. Не могу утверждать, но, видимо, нечто похожее испытывает каждый самоубийца, которому не суждено покинуть этот мир по своей прихоти. Да, да, именно прихоти, греховной прихоти слабых духом людишек. Глаза мои были закрыты, но я понимал, что лежу на полу в гостиной и судорожно пытаюсь вдохнуть воздух. Каждый мой вдох отдавался в горле нестерпимой болью. Воздух вдруг стал сухим и колючим, и не приносил мне облегчения, а только усиливал страдания. В груди моей что-то клокотало, а в голове чередовались вспышки боли. Наконец сознание моё немного прояснилось, и я, приоткрыв глаза, в какой-то белёсой мути увидел над собой лицо моего батюшки. Боль ежесекундно отзывалась в моей голове огненными вспышками, и прошло ещё несколько мгновений, которые позволили мне осознать всю унизительную сущность моего положения. Мне было больно оттого, что батюшка со всего маха хлестал меня ладонью по щекам.

– Не смей! Не смей умирать, паршивец ты этакий! – кричал он, и слёзы катились по его старческим щекам. Ещё несколько минут назад я страстно желал увидеть эти слёзы, его растерянность и его страх – страх потерять близкого человека. Теперь мне было всё равно. Как некогда писал Пушкин: «Я пережил свои желания»! Не знаю, кого имел в виду поэт, начертав эти строки на листе бумаги, но в тот момент, лёжа на полу гостиной, я понял, что эти строки были обо мне.

Возвращение из мира мёртвых не проходит бесследно, лично я вернулся из небытия опустошённым и растерянным. Я больше не чувствовал в себе никаких желаний и потребностей. Мне показалось странным, что несколько минут назад я страстно хотел разрушить брак отца с Варенькой. Теперь моя выходка казалась мне смешной и глупой. Единственным желанием, которое я испытывал в тот момент, было уклониться от очередной родительской оплеухи. Я замотал головой и захрипел.

– Слава богу! – услышал я над собой слезливый женский голос. – Кажись, живой!

После этих слов батюшка перестал хлестать меня по физиономии, закрыл лицо руками и заплакал навзрыд. Плечи его тряслись, а седые пряди упали на лицо. Он был жалок, но мне почему-то не было его жаль. Мне не было жаль ни батюшку, ни его молодую невесту, обречённую прожить самые упоительные годы своей юности со своенравным стариком, мне не было жаль даже самого себя. Мне было больно и стыдно.

По приказу батюшки меня перенесли в комнату и положили на кровать. Я слышал, как послали за доктором, как наша кухарка Фёкла в который раз пересказывала дворне, как она, услышав грохот упавшего стула в гостиной, не поленилась и засунула в залу свой любопытный нос.

Увидев меня, болтающегося в петле, она с визгом вылетела назад в кухню, где на моё счастье в это время обедал конюх Иван Михайлов – человек необычайной силы, способный одним ударом кулака свалить быка с ног. Иван в два прыжка преодолел расстояние между кухней и гостиной, и, несмотря на богатырскую фигуру, легко вскочил на стол. Левой рукой он обнял и приподнял моё бездыханное тело, а правой вырвал из потолка чугунный крюк.

К этому времени паника охватила всех слуг, поэтому ор стоял вселенский. Батюшка, как был, в халате и турецких с загнутыми носами туфлях, так и прибежал в залу. Прежде появиться перед дворней в таком виде мой родитель себе никогда не позволял.

К обеду приехал Арон Израилевич – наш земский доктор, который осмотрел меня и дал выпить успокоительных капель. После чего принял приглашение батюшки отобедать у нас. Дверь в мою комнату была открыта, и до меня долетали обрывки разговора и позвякивание столовых приборов.

– Это просто напасть какая-то, – жаловался доктор батюшке. – За последний месяц в нашем уезде это третий случай. Давеча у ваших соседей Осмоловских пятнадцатилетняя девица из-за несчастной любви наглоталась мышьяку. И было бы из-за кого! Вы не поверите, но предметом её неразделённой страсти явился её дальний родственник – пьяница и повеса, гостивший у Осмоловских прошлым летом.

– Жива? – глухо спросил мой родитель, и я услышал, как в его руках предательски звякнул водочный графинчик.

– А что ей сделается! – меланхолично ответил доктор. – Организм молодой, сильный, да и мышьяк – не пирожные с крем-брюле, горький мышьяк-то. Вот её голубушку тут же и стошнило, аккурат в цветочный горшок. Герань, конечно, после этого засохла, а наша попрыгунья ничего – жива-здорова. Это у вас баранина? Я страсть как уважаю молодого барашка, привык, знаете ли, пока практиковал на Кавказе.

Дальше последовала пауза, в течение которой Арон Израилевич воздал должное жаренным на углях рёбрышкам молодого барашка. Потом зашелестела накрахмаленная салфетка, и под бодрый аккомпанемент столовых приборов доктор продолжил повествование.

– А третьего дня отставной поручик Габрилович – тоже ваш сосед, стреляться надумал.

– Габрилович? – удивился батюшка. – Ну, а этого, какая нелёгкая на грех подвинула?

– Накануне Габриловича лишили членства в клубе, – охотно пояснил Арон Израилевич. – Якобы за нечестную игру. И вот значит, он, придя домой, в сердцах нацарапал предсмертную записку – полнейший, я Вам скажу, бред! Дескать, мне честь важнее жизни, и спьяну сунул пистолет себе под левую мышку.

– И что же он? – встревожился батюшка.

– А ничего! – так же меланхолично ответил захмелевший эскулап. – Стреляться надо в левую грудину, на два пальца ниже соска, а не в мягкие мышечные ткани. Простите! Теперь спит только на правом боку.

– Арон Израилевич! Голубчик Вы мой! Я Вас умоляю! Всеми святыми заклинаю, не говорите никому про Евгения! – запричитал отец и я услышал характерный шелест купюр. – Это ведь позор на всю губернию.

– О чём Вы говорите! – бодро откликнулся доктор, пряча ассигнации в карман поношенного сюртука. – Я же врач! И мой профессиональный долг хранить врачебную тайну.

Это было сказано таким бодрым и таким фальшивым тоном, что я понял: на ближайшем обеде у Осмоловских или у того же Габриловича моя тайна станет достоянием гласности и предметом насмешек местных дам. Мне стало горько и обидно, так обидно, что я, уткнувшись в пуховую подушку, тихонько заплакал. И чем больше я плакал, тем почему-то легче становилось моей измученной душе. Так в слезах я и заснул. Во сне ко мне пришла моя матушка, которой я никогда не знал. Она была такой же красивой, как на портрете, и такой же молчаливой. Встав у изголовья, она молча гладила меня по волосам, вот только ладонь её была почему-то холодной.

* * *

10 часа 05 мин. 6 сентября 20** года.

г. Москва, Элитный жилой комплекс

«Алые паруса», ул. Роз, корпус– 3А, кв.69

Всякий раз, просыпаясь в постели с чужой женой, Кантемир неизменно задавал себе один и тот же вопрос: «Почему я не испытываю угрызений совести»? И всякий раз не находил ответа. Это сентябрьское утро не было исключением. Как только он пошевелился и открыл глаза, из-под одеяла выглянула плутоватая мордочка очередной прелестницы.