Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гаs

ModernLib.Net / Лебедев Andrew / Гаs - Чтение (стр. 5)
Автор: Лебедев Andrew
Жанр:

 

 


      Я когда прикинул, как мне ехать, подумал, что вряд ли мы на машине доедем быстрее, и побоялся, что она не согласится. Но она согласилась. Как это было здорово! Как это было чудесно! Это была самая большая удача моей жизни в этом году. А может, и не только в этом году, а самая большая удача вообще всей моей жизни?
      А знаете, на работу она в этот день не опоздала!
      Я по проспекту Мира до Сухаревской доехал почти не простояв нигде. А по Садовой мы до ее Высотки домчались буквально за пятнадцать минут. Когда она уже собиралась выходить, я взял-таки у нее номер мобильного телефона. Сказал, что завтра за ней утром обязательно заеду в Свиблово и заверил ее, что мне это совершенно по пути. Она засмеялась и кокетливо так заметила, что мол, к хорошему быстро привыкают.
      Это я хороший?
 

***

 
      В доме на рю Франсуа Роз их ждал сюрприз.
      И этим сюрпризом был Митрохин.
      – Откуда ты здесь? – совершенно бесстрастно спросила Вероника.
      – Покуда вы на поездах от Парижа катались, да на машине от Марселя, я из Москвы прямым рейсом на Ниццу, – весело отвечал Митрохин.
      – Но ведь у тебя желтуха, – удивился Бакланов, – гепатит "А".
      – Нет, это я морковки переел и каратином окрасился, – возразил Митрохин, – врачи меня вчера вечером отпустили и вольную мне дали.
      – Значит, как сексуальный партнер, ты опасности более не представляешь? – поинтересовалась Вероника.
      – Я чист, как мальчик Робертино Лоретти, – во весь рот улыбнулся Митрохин, – я свеж и надушкан, как жертвенный жених культа Афродиты Критской.
      – Давайте мы его все теперь трахнем! – воскликнул Бакланов и подмигнул Сухинину,
      – Сухинин, первым будешь?
      Сухинин хоть и не питал никаких иллюзий, но приезд Митрохина его расстроил.
      Не было счастья с Вероникой до смерти Пузачева, не будет и после, – так он сам для себя решил и предопределил, так что, какая уж это помеха – Митрохин?
      – Что нового на Москве? – томно закинув голову и пуская тонкую струйку дыма, спросила Вероника, – что говорят?
      – Что говорят про тебя? Или что говорят про Путина? – уточнил Митрохин.
      – Вообще, – неопределенно ответила расслабленная Вероника.
      – Вообще говорят, что мы развиваемся динамично, – сухо сказал Митрохин и вдруг решительно предложил, – а не поехать ли нам теперь же в Монако в казино?
      Странно, но идея понравилась всем.
      И даже индифферентному Сухинину.
 

***

 
      Когда живешь в поле – у тебя есть три радости: – почта с материка.
      Каждый прилёт вертолёта с начальником партии или – бери выше – с начальником экспедиции, ждёшь со смешанным чувством. Начальство прилетает обязательно для того, чтобы устроить тебе головомойку. В этом состоит закон полевого бытия. Но начальство с большой долей вероятности, помимо пиздюлей привозит еще и почту. А это радость!
      Письма от родителей, это как обязательная часть праздника. Их не особенно ждёшь, потому что они непременно будут. Ведь родители никогда не подводят, они пишут с безотказной непременностью восхода и заката. И от этой непременности, радость получения конверта, заполненного узнаваемым отцовским каллиграфом, не столь велика, как от письма, написанного институтским приятелем или подружкой. Да и в письмах их – ничего особенного. Новости про шалости кота Мурзика, да советы одеваться потеплее, есть больше витаминов и беречься от недобрых людей. Зато письмо от друга, какую бесконечную радость и теплоту для сердца приносит оно!
      Друг напишет именно о том, чего здесь в поле так недостает и о чем по неосведомленности своей никогда не напишут родители. Друг напишет и о последнем концерте группы Кино с Виктором Цоем, что был две недели назад в клубе завода Трубосталь, друг напишет и о новых дисках "AC-DC", которые привез из Амстердама морячёк Женя Смирнов, друг сообщит и новые сплетни про Веронику и про Пузачёва…
      Эх… Теперь вот у геологов спутниковые телефоны, спутниковые антенны к компьютерам и круглосуточный Интернет. Посылай, да отправляй мэйлы всем друзьям, а то и вообще – беседуй с ними он-лайн через гарнитуру и веб-камеру!
      Ясно теперь, как жил Пушкин в Михайловском – от письма до письма… И интересно, вообще написал бы он что-либо, если бы в Болдино у него был Интернет и круглосуточная он-лайн связь с другом Пущиным и с милой Натали?
      В поле была еще и радость номер 2.
      Коротковолновый приёмник ВЭФ-СПИДОЛА.
      Вечером, когда Сухинин залезал в свой спальный мешок, он включал приёмник, всегда настроенный либо на Би-Би-Си, либо на Голос Америки и слушал Севу Новгородцева… Или концерт поп-музыки, составленный Юрием Осмоловским.
      Сева-Сева Новгородцев,
      Город Лондон Би-Бе-Си-и-и-и…
      Сколько раз пьяный он засыпал в своем комарином краю под эту припевку лондонских барышень!
      Да! В этой связи еще и про полевую геологическую радость номер 3…
      Водка, коньяк, спирт…
      В принципе, в поле существовал сухой закон. Но практически, никто из начальства его не соблюдал. Если уж даже вертолетчики, и те не всегда трезвыми летали!
      У начальника партии был спирт. Кстати, спирт выдавали и геофизикам – на протирку контактов, на протирку, ха-ха! – микросхем…
      А руководитель группы геофизиков Дядя Митяй знал куда расходовать этиловый ректификат. На контакты в приборы – ни единой капли не попадало!
      Зато Дядя Митяй умел делать удивительные, и как он утверждал – целительные настои. На "встань-корне", который он выменивал у местных охотников на патроны к карабину, на простой морошке с сахаром… Это называлось у него "ликером для девочек". Опытный острослов и балагур (а по мнению многих – просто пиздобол) техник-геодезист Саша Востряков, тот во время импровизированных пьянок всегда кричал Дяде Митяю, – не наливай Сухинину на "встань-корне"! Ему это совсем ни к чему, он и здесь в поле баб не трахает, и там на материке в Питере его Вероника ему не даёт!
      Порою хотелось набить морду этому Вострякову. Но Сухинин просто надувался и надутый-обиженный уходил в свою палатку предаваться радости номер 2. Включал СПИДОЛУ и слушал музыку.
      А кстати! Думаете, слушать музыку на кассете это одно и тоже, что по волнам Би-Би-Си ? Нет, совсем иное это удовольствие. По волне радио, оно, может и не так качественно, может и волна убегает и музыка то громче – то тише, и треск разрядов, и помехи мешают. Но есть в этом слушании по радио – что-то живое. Это как на картинку красивой девушки, повешенную шофером Колей в кабине вездехода смотреть, или как смотреть на живую геологиню-практикантку Валю Маланину, когда она на полуденной жаре, снимает свитер и футболку, оставаясь в шароварах и топике своего красного бикини…
      И еще:
      Для многих в поле была еще и радость номер 4.
      Это картишки.
      Причем, здесь в этой доступной всем радости просматривалось классовое расслоение, получившееся в следствии неравенства в полученном некогда образовании и вообще неравенство в умственных способностей обитателей полевого лагеря.
      Так, если работяги-бурильщики и шоферня резались в своей палатке в примитивный набор игр вроде "буры" и "шмэна" и "трёх листиков", то интеллектуальная элита – геологи, геодезисты и ночевавшие иногда здесь начальники, предпочитали "кинга",
      "тысячу" и "преферанс". Однажды, даже, кто-то из заночевавших в лагере вертолётчиков пытался научить всех игре в покер, но сложные и путаные объяснения фигур не достигли глубин понимания, и лётчика "раздели" в обычную "сочинку" по десять копеек за вист.
      Вообще, до определенного момента своей биографии Сухинин считал, что он не азартен.
      – Какой ты нахрен дворянин и гусар! – кричал на него балагур Саша Востряков, – если ты в карты не играешь и за девками не бегаешь! Тебе в монахи или в попы, а не в геологи и не в гусары!
      Пытался Сухинин играть с товарищами и в преферанс по десять копеек за вист, пытался и в Кинга, и в тысячу. Не забирало. Не брало! Думал уже про себя, что прав Саша Востряков – нет в нем в Сухинине азарта, нет в нем куража.
      Но приключился с ним однажды такой случай.
      Было это в Ленинграде. Только-только тогда стали появляться в некоторых барах столы для игры в американский бильярд. И занесло как-то пьяного Сухинина в его вечных скитаниях по зимнему Питеру, когда он просто не знал, куда потратить деньги, где найти утешение своей измученной любовью к Веронике душе, занесло его в один бар на Пионерской. Играла музыка, лондонским туманом клубился сигаретный дым. Бандиты играли на русском бильярде. Студенты с девочками катали разноцветные шарики в американский пул. Девочки картинно и красиво отклячивали попочки, когда наступал их черед бить кием по шарику и бандиты часто сталкивались своими жесткими корпусами с округлыми выступами девичьих форм.
      Живая музыка, представленная поющим "чекловеком-оркестром", наяривала на своей ямахе про "владимирский централ-ветер северный".
      – Девочки, погодите, дайте послухать, – говорили бандиты, – потому как я сидел, а ты не сидел…
      За стойкой Сухинин разговорился с какими то студентами и те взяли его четвертым в игру в пул двое на двое.
      Его напарницей была разбитная хохотунья с четвертого курса первого меда. Против их пары играли нагловатый белёсый парень с тёмненькой, похожей на индианку девушкой в черных вельветовых джинсах и с блёстками в волосах.
      – А сыграем на деньги? Чего нам! – предложил белёсый.
      Сухинин не возражал.
      За проигрыш их пары платил он. Девушка – медичка ограничивала свой взнос тем, что целовала Сухинина в щеку.
      – Она тебе потом укол в попу бесплатно сделает, – хохотал белёсый в очередной раз пряча в свой бкмажник деньги, что перекачевывали туда из Сухининского кармана.
      – Ты чего? Подпольный миллионер? – стреляя глазками, спрашивала похожая на индианку девушка с блёсками в волосах.
      – Нет, он геолог, газ на Ямале ищет, – отвечала за Сухинина его медичка-напарница.
      Хоть и много денег, выходя из дому, брал с собою Сухинин, но и на много приходит свой конец.
      – Что? Может в долг сыграем? – спросил белесый, убирая в свой бумажник пять последних тысячных купюр, проигранных Сухининым.
      – Повезет в любви, – хмыкнула индианка с блёстками в волосах.
      – Ему уже везёт, – заметил белесый, кивая на то, как студентка-медичка все лезла к Сухинину лизаться и обниматься, все так и льнула к нему, потому как и он и она были уже пьяны.
      – А если много проиграю, то много в любви повезет? – спросил Сухинин.
      – Это прямая пропорция, – ответил белесый, – хош, проверим!
      Спрашивая, Сухинин, разумеется, думал о Веронике.
      Вот если он проиграет все, что имеет, тогда, быть может, там на небесах.
      Ответственный за его Сухинина счастье Ангел получит инструкцию от своего начальства, и откроет кран перелива эмоций и любви, чтобы изменить баланс ощущений на земле в пользу бедного Владимира Павловича? И перекроет Ангел одни краны и откроет другие. И почувствует вдруг Вероника, что любит Сухинина…
      Почувствует, проснувшись среди ночи, откроет глаза, увидит лежащего подле себя Пузачева и крикнет в ужасе, – поди от меня прочь, постылый!
      И тут же засобирается, бросившись метаться по квартире в поисках одежды, чтобы немедленно в ночь на такси ехать к нему – к Сухинину…
      – Ну, тогда сыграем по-крупному, – почти без сомнения, сказал Сухинин белесому.
 

***

 
      Сели в какое-то наспех пойманное такси.
      Ехали-ехали. В машине было душно от жаркой "волговской" печки и выкуренных сигарет. И вместе с тем, сырым от питерской погоды ногам было холодно-прехолодно.
      Это потом он понял, что просто горьковская "волга" машина такая с русскими парадоксами.
      Белёсый ехал на переднем сиденье рядом с "мастером", а Сухинин, которому было бесконечно плохо, трясся зажатый между жестко колючей шубой индианки с блёстками в волосах и негнущейся дублёнкой студентки-медички.
      Наконец, приехали хрен знает куда.
      Машина стояла в заснеженном неуютном дворе какого-то обшарпанного дома. Справа голодные собаки растаскивали что-то из раскрытого помоечного контейнера. Слева какие-то бомжового вида мужичонки не то меняли на Жигулях колесо, не то попросту в наглую воровали с Жигулей резину.
      Белёсый о чем-то долго договаривался с парнем, вышедшим их встречать, потом махнул всей компании рукой, и они стали подниматься по обшарпанной лестнице с некогда крашеными зеленой масляной краской стенами, по которым теперь богато было расписано русским и заграничным матом.
      Вошли в квартирку.
      Девицам было предложено пройти в одну комнату, а господам… белёсому и Сухинину – в другую.
      В комнате, под классическим розовым абажуром пятидесятых годов с висюльками и бахромой, стоял покрытый зеленой скатертью стол, за которым сидели трое мужчин.
      Армянин, узбек и еврей. Как в анекдоте на этническую тему.
      – Вы играете? – спросил Сухинина еврей.
      – У меня с собой нет денег, – ответил Сухинин.
      – Это ничего, – ответил еврей, – нам ваш друг сказал, что вы вернулись из экспедиции и теперь располагаете средствами, он ручается за вас, – еврей кивнул в сторону улыбавшегося белёсого, – мы готовы дать вам необходимое для игры количество наличных под расписку. У вас паспорт есть с собой?
      Паспорт у Сухинина был.
      Еврей еще объяснил, что наличные выдаются под десять процентов… Только не годовых, в ежедневных. Десять процентов в день. Взял тысячу, завтра отдашь тысячу сто. А послезавтра отдавать надо будет уже тысячу двести.
      – Мы же не Внешторгбанк какой! – осклабился армянин, отсчитывая Сухинину тридцать тысяч рублей, – мы люди небогатые, нам на старость, да на бедность, свести бы концы с концами.
      Расписка, написанная Сухининым, быстренько исчезла в недрах катрана.
      Зато на столе появилось пять нераспечатанных колод игральных карт, водка и закуски.
      Когда Сухинин проиграл уже всю свою зарплату этого и прошлого летне-полевого сезона, а потом проиграл и все накопления, отложенные на будущую кооперативную квартиру, и когда уже написал вексель на квартиру, в которой жили его отец и мать, Сухинин вдруг понял, что его карточный азарт – это погоня за своим счастьем.
      – Чем больше проиграешь, тем больше повезет в любви, – повторял улыбчивый белёсый.
      – Чем больше повезет в любви, тем больше проиграешь, – повторял улыбчивый армянин.
      – Счастье тебе улыбнется, ты мне старому поверь, – приговаривал еврей.
 

***

 
      Домой его отправили на такси под утро.Он проиграл две квартиры и все деньги. И кроме того, каждый день ему щелкал счетчик. Десять процентов, десять процентов, десять процентов…Сухинин почему-то надеялся, что дома его будет ждать Вероника.
      Но нет.
      Не сработала примета, что если не везет в карты, то повезет в любви. Или…
 

***

 
      – Ставь "корнер бет"! – посоветовал Митрохин.
      Казино в Монако – второй по значению дом во всем княжестве. Это вроде как Здание Обкома Партии где-нибудь в Новосибирске – второе по значению, после регионального КГБ. Так и здесь – неизвестно еще что важнее – дворец князя Альберта или местное Казино?
      – На четыре цифры ставь, не проиграешь, – продолжал советовать Митрохин, шансы тридцать восемь к четырем и выплата восьмерная.
      – А может, я хочу проиграть, – возражала Вероника, но все-же прислушивалась и поставила "корнер бет" (25, 26, 28 и 29).
      – Медам, месьё, фэт вотр шуа, фэт вотр жуэ, медам месьё, – с дежурной бесстрастностью автомата повторял крупье.
      – Сухинин, играть будешь? – как показалось Сухинину, не без подковыки спросил Митрохин, – ставочку по -маленькой?
      Митрохину конечно же была известна история про то, как Пузачев покрыл долги некогда в пух и прах проигравшегося Сухинина и как благодарный ныне покойному Пузачеву Сухинин, поклялся тогда здоровьем матери, что никогда более не сядет играть ни по маленькой, ни по большой.
      Сухинин сухо улыбнулся и ничего не сказал.
      Он просто смотрел.
      Еще можно было делать ставки, и Андрей Бакланов поставил "на большое". Риск минимальный, но и выигрыш один к одному. Поставил фишку сто евро, и выиграешь стольник.
      Митрохин подмигнул Сухинину и пояснил, – Андрюха у нас американец и он искренне верит в то, что европейцы жульничают и ставят здесь кривые рулетки с косыми подогнутыми осями, тогда если угадать, куда перекошена ось колеса, можно все время выигрывать, ставя "лоу энд хай".
      Крупье крутанул колесо, щелчком выбросил шарик и все замолчали, заворожено глядя как шарообразная реинкарнация эссенцированной удачи совершает свои мистические прыжки.
      Выиграло число "двадцать шесть".
      Вероника издала какой-то сдавленный писк и обеими руками принялась сортировать выигранные фишки, что специальной шваброчкой аккуратно пододвинул к ней вежливый крупье.
      – Я восемь тысяч выиграла! – крикнула друзьям Вероника.
      – Ставь "Сплит бет", – посоветовал Митрохин "зеро плюс один" – А чего он ей все советует? – спросил Сухинин Бакланова, покуда тот теперь делал ставку на "лоу".
      – А потому что у них теперь деньги общие, вот почему, – ответил Бакланов.
      Выиграла единичка. Бакланов удвоил выигрыш, а Вероника выиграла шестнадцать тысяч.
      – Пойдем в бар, отметим? – аккуратно собрав фишки, предложила Вероника.
      И все отправились пить "Чивас Ригал".
 

Глава 6

 
      Души кошек и птиц
 

***

 
      Вообще эта капиталистическая благодать изобилия развратила наших русских баб, убив в них всё святое. Еще каких-нибудь пятнадцать лет назад девушку можно было запросто пригласить на картошечку с селедочкой под баночное пиво… Нет, не под нынешний хайнекен с туборгом в алюминиевых гильзах с идиотской неметрической развеской по 0,333, что явно говорит о дьявольском происхождении всего западного (это же пол-сатанинского литра от 666)! А тогда в наши благословенные времена, баночным мы называли пивко, взятое в трехлитровую банку из под маринованных патиссонов, когда выстоишь очередь возле ларька и тебе нальют… Баночку баночного.
      А теперь?
      А теперь позвонил подруге, что будем пить на Старый Новый год? Она отвечает, манерно, – Мартель Вэ-Эс-Оу-Пи… Выучились, падлы-твари-суки! Даже знают, что "Экстра Оулд" – лучше чем "Вэри Спешл Оулд Прайс"! Ничего святого в наших бабах эта капиталистическая благодать не оставила! Это как в песне восьмидесятых – Video killed the radio star. Надо всех назад – в пещеры советского стойла, чтоб знали!
 

***

 
      Забавно. Вадим Сергеевич, Вадя предложил мне встретить Старый Новый год с ним, у него. Позвонил, спросил, поинтересовался, какие напитки, какой стол приготовить?
      Я сказала уже не помню что, коньяк, по-моему. Коньяк, потому что с него особенно сильно не напьешься, если маленькими глоточками и по чуть-чуть, что позволяет контролировать ситуацию, и потом он не такой противный, как все эти новомодные виски. Ах, помню… Ошибки молодости. Однажды, познакомилась в Интернете с одним вроде как разведенным. Александр… Попросил привести подругу. Он с товарищем был. И напоили они нас! В пять минут. Как неопытных школьниц. Наверное, они нам в апельсиновый сок просто чистейшего спирта плеснули. Два коктейля и финиш.
      Голова поплыла, ноги не держат, платье через голову на пол, колготки в угол, лифчик – на шкаф, трусики под стул, а сама уже на диване в позе полной готовности. Так что, сказала Ваде… Вадиму Сергеевичу, что буду пить хороший коньяк. Не знаю, по-моему, ему это понравилось.
 

***

 
      Пузачев тогда его спас.
      Как это произошло?
      На дворе стоял восемьдесят девятый год, в стране начались великие перемены.
      С Пузачёвым они столкнулись на Московском вокзале.
      – Ты куда пропал? – набросился на него Пузачёв, – я тебя искал, тебя нигде нет, ни в институте, ни дома, и предки твои какие-то нахохленные, будто испуг-травы объелись.
      – Да, неприятности у меня, – с усталым безразличием почти отчаявшегося человека, сказал Сухинин.
      – Любые проблемы можно решить, если только это не запущенный рак и не арабо-израильский кризис в Палестине, – хмыкнул Пузачев, – колись, что за неприятности, а я вообще на тебя виды имею, знаешь, что мы с Вероникой в Москву жить переезжаем?
      – Вы в Москву с Викой? – с трудом понимая услышанное переспросил Сухинин.
      Пузачев рассказал.
      Оказывается, его отец, который давно с ними с его матерью не жил, занимал в теперь Газпроме большие посты, и когда начались перемены и кадровые передвижки, вообще выдвинулся в прямое руководство, готовя всю отрасль к так называемой капиталистической переструктуризации..
      – Папаша меня в Москву к себе в главк забирает, – подытожил Пузачев, – и более того, – тут Пузачев для убедительности доверительно ткнул Сухинина в живот, – мне поручено собрать команду умных парней, которым можно доверять, ну, и я решил сделать предложение тебе и Митрохе.
      – Мне? – переспросил Сухинин.
      – Тебе, дурило! – добродушно расхохотался Сухинин.
 

***

 
      По счетчику армянских шулеров клан Сухининых никогда бы не смог расплатиться, даже продав обе квартиры – и родительскую и ту, однокомнатную, что бабушка завещала Володе, и даже отдав на трансплантацию все почки и иные полезные внутренности членов семейства, клан Сухининых не смог бы погасить долги неумолимого счётчика.
      Однако, Пузачев прислал каких-то КГБэшников из Москвы, те съездили к этим армянам, поговорили с ними, а для убедительности и свозили их на Литейный.
      Свозили и устроили экскурсию по Большому Дому с видом на Неву.
      Вобщем, Дело уладилось.
      Родителям Владимира Павловича КГБэшники пожелали жить спокойно и более не опасаться ночных звонков, а самому Володе посоветовали больше не играть.
      А Вскоре…
      Вскоре Сухинин уже работал в системе.
      Главным специалистом отдела, где начальником отдела был Пузачёв.
 

***

 
      Определили всех в разных комнатах.
      Вероника даже специально обеспокоилась, чтобы подчеркнуть это, мол она спит на втором этаже в их с Пузачевым большой спальне, а мальчики – Митрохин, Бакланов и Сухинин в гостевых "шамбр де жур" на первом этаже.
      Но не спалось.
      То-ли сказалось возбуждение от всех этих переездов, то-ли какая то неосознанная и подавленная тоска грызла.
      В два ночи Сухинин как был в банном халате выполз в нижнюю большую гостиную.
      Пылал камин. Перед камином, словно классические Холмс с Ватсоном сидели Бакланов и Митрохин.
      – Чего не спим? – буркнул Сухинин.
      – Караулим друг друга, чтобы наверх к Веронике никто не пошел, – усмехнулся Бакланов.
      – А тогда что меня не караулите? – с некоторым вызовом спросил Сухинин.
      – А насчет тебя мы менее всего беспокоимся, – сказал Митрохин, длинной кочергой вороша поленья в камине, – ты же у нас девственник.
      – Я обидеться могу, – сказал Сухинин.
      – Это Вероника обидеться может, – не ответив Сухинину, – предположил Бакланов, – в доме полно мужиков, а хозяйка красивая и в соку должна спать одна в холодной постели, это обида ей как женщине, что никто из гостей не покусился на ее прелести.
      – Я уже говорил, что Бакланов по тюремному означает трепло, – сказал Сухинин.
      – Боян, – согласно пробурчал Митрохин.
      – А что, в самом деле, мужики, – хлопнув себя по ляжке, воскликнул Бакланов, – может на спичках кинем, кому наверх идти?
      – Лучше пойдем все втроем, – сказал Митрохин, – и предложим девушке ласковую семейную групповуху.
      – Дебил, – сквозь зубы промычал Сухинин.
      – Никакой он не дебил, – возразил Бакланов, – просто у Митрохи здоровая юношеская сексуальность, тебе не в пример.
      А вот, Пузачев бы, будь он жив, он бы расставил все точки над буквой "В"…
      Потому что Пузачев был мужиком. А бабы выбирают не красивых, и не умных. Они выбирают тех, от кого способностью к мужским поступкам пахнет.
      Сухинин вспомнил.
      Их с Пузачёвым послали в командировку посмотреть, как тянут третью нитку газопровода Помары-Ужгород. И там случился сильный пожар. Бульдозер ДЭТ-500 своим отвалом задел действующую трубу. Сноп искр, хлопок, и вот факел до небес, с каким-то адским ревом вырывался уже из земли и огненными оранжево-красными завитушками бесновался в темном молдавском небе.
      Не по человечески жутко смотреть, когда на твоих глазах гибнет человек. А тракторист в этом объятом пламенем бульдозере все метался по задымленной кабине, как будто мышка в мышеловке, опущенной в ведро с бензином. Заперт – никуда не выскочишь… Заклинило его там что ли? И Сухинин стоял этаким остолбенелым безвольным дураком и глядел, как заживо зажаривается в машине человек.
      – Отойди, москвич, сейчас соляра в баках рванёт, – легонечко толкая Сухинина в бок, сказал кто-то из зевак. Из местных рабочих, которые тоже заворожено глядели на это почти средневековое аутодафэ и совершенно не собирались чего-либо предпринимать, ну разве что побеспокоиться о собственной безопасности.
      И тогда, когда Сухинин был готов почти разрыдаться от собственной беспомощности, Пузачев вдруг в десять прыжков приблизился к зоне огня, накинув только полу своего модного плаща на голову, словно это был не плащ от гуччи, а асбестовый пожарный экран. Пузачев схватил с земли какой-то ломик, вскочил на гусеницу с подветренной стороны и двумя ударами по ручке дверцы, сбил заклиневший замок.
      Потом юркнул в задымленную, начавшую уже гореть изнутри кабину, и выволок…
      Двумя тремя рывками, как на татами в клубе дзю-до, выволок тушу уже почти бездыханного бульдозериста на землю.
      А тут и местные герои очнулись от сна. Бросились тоже помогать. Оттащили обоих, принялись поливать водой, бульдозериста этого на носилки, да в уже подоспевший УАЗик "скорой".
      – Блять, плаща жалко, – в сердцах выругался Пузачев.
      Плащ от гуччи и правда представлял из себя жалкое зрелище. В трёх местах прогорел и дыры по краям отливали буро-коричневой каймой.
      – Блять, плащ за тысячу баксов теперь выбросить, – ругался Пузачев, не замечая, что руки его красные от ожога, уде начинали покрываться волдырями…
      – Да, бабы они мужиков настоящих любят, – согласился вдруг Сухинин, – и настоящая супер-баба она совсем не обязательно красавчика блондина кудрявого себе выберет, она…
      – Откуда тебе знать? Гуммозный! – перебил его Митрохин, – ты о бабах только из книжек Льва Толстого знаешь, тоже мне, психолог Фрейд!
      – Я знаю, – ответил Сухинин.
      Он почему-то на этот раз совершенно не обиделся.
      Он только подумал, – а вот Митрохин, интересно, полез бы вытаскивать того бульдозериста или нет?
      И еще он подумал, что Вероника совершенно наверняка выбирает настоящего. Ведь она выбрала Пузачёва до того, как он полез в кабину горящего бульдозера. Значит, она знала заранее, что он стоящий, что он настоящий?
      – Ну что? После ланча снова в казино? – плотоядно хлопнув в ладоши, спросил Бакланов.
      – Нет, ребята, – покачал головой Митрохин, – я за Вероникой и за вами прилетел, надо цурюк на хаузе, на Москву дела делать. Потому как Мони кэнт вэйт.
      Сноска* Money can't wait – деньги не могут ждать (англ.) Утром к ним сошла Вероника.
      Свежая как китайская заря на площади Тян-ань-Мынь в канун Дня Рождения Председателя.
      Она была по домашнему в бордовом шелковом халате, но на шпильках и причесана словно только из лучшей гримёрки студии Парамаунт прямо в кадр к режиссеру Бертолуччи.
      – Что, мальчики, скучаете? Как спали? – с детской веселостью, за которой пряталось природное пугливое кокетство, спросила Вероника.
      – В "ладушки где были у бабушки" играем, тебя нам не хватает, – за всех ответил Митрохин.
      – Это как это? – быстро-быстро замигав длинными ресницами, спросила Вероника.
      – А помнишь, там в этой игре "гули-гули" есть такое место, полетели-полетели, на головку сели, сели, поели и опять полетели, – с ухмылочкой марсельского сутенера сказал Митрохин.
      – Это к чему? – спросила Вероника.
      – В Москву собираться надо, – за Митрохина ответил Бакланов, – погуляли, а теперь за работу, товарищи!
      – Ну-у-у, – разочарованно протянула Вероника, – так мы мало погуляли, я в казино давеча только во вкус входить начала.
      – Ничего, на Москве доиграешь, – пообещал ей Митрохин, – я тебя в казино Голден-Палас свожу, или вот Сухинин тебя сводит, он неопасный.
      Это словечко "неопасный" неприятно резануло слух.
      Но что-то внутри в душе Сухинина удержало его от внешнего проявления обиды.
      Все со временем встанет на свои места, – подумалось вдруг ему.
 

***

 
      Юрист Райн-Гельт-Гас-Интернациональ встретил Сухинина внизу в фойе.
      – Фридрих Янович ждет, – сказал юрист, шустро поблескивая на своём худом подвижном личике модными линзами в не менее модной оправе, – надо чтоб вы поглядели документы перед разговором.
      – А Вова Кобелев уже прилетел? – спросил Сухинин, с профессиональной быстротою по диагонали, читая бумаги, пропуская все обязательные бла-бла-бла и мгновенно отыскивая спрятанные среди прочей формальной чепухи важные моменты условий и кондиций конкордата, содержащие основополагающие цифры ставок и процентов.
      – Завтра прилетает, – ответил юрист. И заговорщицки улыбнувшись, добавил, – звонил из своей Тюмени, сказал, что тошно на душе и что едет в Москву разгонять тоску.
      Сухинин не ответил. В кодексе его внутриведомственной этики было правило – не обсуждать партнеров, даже таких карикатурных, как Вова Кобелев. Но про себя позволил себе подумать, – Чтобы понять, что такое "тошно на душе", надо во-первых её иметь, а у Вовы Кобелева вместо души – бесконечно растянутый пивом и шашлыками пузырь… А во-вторых, если имеешь эту душу, как например он – Сухинин, то надо с ощущением этой самой души определиться.
      Вот, например у него, у Сухинина – перманентная на душе тошнота. Как в пьесе Сартра или как в рассказе Хармса про то, как сорвался спектакль от того, что всех артистов тошнило прямо в зал…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11