Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гаs

ModernLib.Net / Лебедев Andrew / Гаs - Чтение (стр. 1)
Автор: Лебедев Andrew
Жанр:

 

 


Andrew Лебедев
 
Гаs

      Роман: Проза Любовно-производственный роман о людях, работающих в ГАЗПРОМЕ.
      Andrew Лебедев
 

ГАS

 
      (Роман в жанре лайв-риэлити) посвящается величественному зданию Газпрома на улице Наметкина Life's a gas* Mark Bolan Gas – разг. бахвальство, трепотня, болтовня Life's a gas. – Жизнь – это пускание пыли в глаза (название песни Марка Болана, группа T.Rex)
 

***

 
      При каждой мысли о Веронике, сердце в груди у Сухинина робко замирало.
      – Пузачёв умер, на похороны пойдешь? – спросил Митрохин. Спросил совершенно по делу, ведь не каждый день их институтские товарищи умирают. Нормально и естественно спросил, а Сухинину всё равно почудился в этом какой-то подвох и двойной смысл. Он даже представил себе лицо Митрохина, как на другом конце телефонной линии тот делает стоящим подле него товарищам страшные глаза и, прикрывая трубку ладонью, шепчет: "звоню Володьке, вот потеха! Он же в нашу вновь испеченную вдову влюблённый, так, наверное, теперь прибежит на похороны ее мужа, как на своё первое любовное свидание…" И то, правда. Искушение – увидеть Веронику по такому чистому не подстроенному поводу было очень и очень сильным. Он любил её, и в этом обстоятельстве похорон Игоря Пузачева пряталась деликатная двусмысленность. Потому как любил ее Сухинин чересчур робко, по-детски, по-пионерски. И все знали об этом, и в том была неловкость ситуации. А неловкости, Сухинин с детства не умел преодолевать – всегда от них сбегал. Не умел никогда ни сочувствия нормально выразить, ни слов обязательных сказать. А вернее – не умел играть дежурных лицедейских ролей, с чем запросто справлялись все остальные его друзья и товарищи, а потому дилетантскому актёрству Сухинин всегда предпочитал простой котовий эскейпизм. То есть, убегал в таких случаях, как недовольный обидчивый кот, и прятался, сказавшись больным. Или просто исчезал и выключал телефоны.
      "А и то, правда! Ведь смешна и анекдотична эта двусмысленность в самом действе утешения молодой и красивой вдовы влюбленным в нее другом мужа", – думал Сухинин, прикидывая к груди галстуки, – "мадам, я буду утешать вас медленно и скорбно, – так в непристойном анекдоте говорится?"…
      В раздражении он отбросил очередной шелковый лоскут и принялся через голову, не расстегивая, стягивать белую сорочку. Электричество с треском прошло по его спине.
      "Надену просто черную рубаху без галстука", – решил он. Но тут же засомневался:
      "на мафиози из фильма с Де Ниро похож буду, она смеяться станет".
      "Она? Она будет над ним смеяться?" – этого Сухинин как раз более всего боялся по жизни. Более всего.
 

***

 
      На отпевание он опоздал, на самом кладбище заблудился, поплутал среди склепов и монументов, и подошел, когда Пузачева уже закрыли крышкой и, забив гвоздями, принялись опускать. И тут Сухинина вдруг смех разобрал. Он вспомнил анекдот про то, как в армии сержант заставлял солдат принимать разные позы и прыгать в яму, изображая этакий процесс анимированного тетриса… Сухинин был горазд рассмеяться в самый неподходящий момент. В этом, что ли проявлялась защитная психологическая реакция?
      Он вспомнил, как в детстве умирала прабабушка… А он только-только перед тем прочитал фантастический рассказ про марсиан, и как одного из пришельцев там звали Ок-Вок и как один из землян, услыхав это, сказал своему товарищу, – "ок-вок, дружище, это похоже на предсмертную икоту". И вот, когда прабабушка отходила, когда все родственники собрались в ее спальне, и бабушка, как показалось Сухинину, собралась в последний раз икнуть, Володя вдруг затрясся, вспомнив про марсиан. Прямо-таки зашелся, пыжась едва сдерживаемым смехом. Но ласковая тётя Валя, подумав, что племянника сдавливают рыдания скорби, обняла его и, прижав к себе, помогла справиться с приступом душивших его эмоций…
      Вот и теперь.
      "Тетрис", – подумал Сухинин, встав в очередь, чтобы бросить на крышку гроба свой персональный комок кладбищенского грунта.
 

***

 
      Своего шофера он отпустил, и в большом красивом автобусе, заказанном для пожелавших ехать на поминки, Владимир Павлович специально сел рядом с незнакомым ему пожилым мужчиной в модном верблюжьем пальто.
      "С этим не надо будет разговаривать", – подумал Сухинин.
      Ему хотелось теперь помолчать и помечтать, не разменивая драгоценных мгновений свежего впечатления от только что увиденного лица Вероники. Её лица обрамленного черными кружевами, положенными ей сегодня по вновь обретенному статусу вдовы.
      Она стояла возле могилы и, увидав его, протянула руку в тонкой черной перчатке.
      А его ладонь была в красной кладбищенской глине, и он принялся суетливо обтирать эту ладонь о свои брюки.
      Дурак.
      Увалень.
      – На поминки поедешь? – не расслышав его беспомощного бормотания, спросила Вероника.
      Ну, как же он теперь мог не поехать?
      Вот и ехал уже.
      Хотя еще пол-часа назад сам себе клялся, что только вот бросит ком земли на крышку гроба, вот только поглядит на Веронику и тут же уедет прочь…Ан нет.
      Теперь Сухинин был благодарен своему соседу в верблюжьем пальто, что тот не лез с расспросами и разговорами, не сунулся знакомиться, но, отвернувшись в окно, стал глядеть на унылые осенние пригороды, что катились справа от шоссе.
      "Наверное, родственник из иногородних", – подумал Сухинин и стал вдруг вспоминать, как впервые увидал их вместе. Пузачёва и Веронику.
      Тогда в начале их романа самый главный верховный небесный режиссер, что рулит судьбами людей, написал и вставил в сценарии их отношений самую великую неловкость. Такую большую неловкость, какую только можно было выдумать в качестве испытания на прочность робкому влюбленному сердечку. Там, в укромном закутке студенческой вечеринки в дальней комнате большой профессорской квартиры, на кожаном профессорском диване, в V-образном развале беленьких ноженек Вероники, Сухинин тогда вдруг увидал голую мужскую задницу. Задницу, совершавшую возвратно-поступательные движения. Задницу совершенно чужого мужчины на том месте, где поместить свою собственную, он и не мыслил даже в самых смелых своих мечтах…
      И это была задница умершего теперь Пузачёва. Хорошее начало романа?
      "То-то и оно"! – мысленно усмехнулся Владимир Павлович.
      Впрочем, если говорить точнее, это было не началом романа, это было одной из его критических или бифуркационных точек, потому как Сухинин уже тогда был невыносимо влюблён в неё. И то обстоятельство, что задница эта, теперь холодная и стылая, лежала нынче в гробу, почему-то не ослабевало железной хватки ревностных обручей, что стискивали робкое Сухининское сердце.
      Зачем тогда он пошел их искать? Сидел бы со всеми возле стола, уставленного водкой и закусками, пил бы и разговаривал о всякой модной ерунде, вроде нового горнолыжного снаряжения или давешнего концерта группы Эй-Си-Ди-Си на стадионе Уэмбли… А он вот попёрся искать её по всей квартире. И нашел. Потому что кто ищет – тот находит. Либо приключений на свою задницу находит, либо просто… Чью-то задницу в сокровенном месте. В таком сокровенном, как V-образный развал её беленьких ноженек.
 

***

 
      За столом Сухинин снова оказался рядом со своим автобусным соседом.
      Под оставленным в прихожей верблюжьим пальто у того обнаружился пушистый ирландский пуловер с нелепо пришпиленными к нему наградными колодками.
      – Вы военный? – более из вежливости, чем из любопытства спросил Сухинин, наполняя рюмки.
      – Полковник в запасе, – коротко улыбнувшись, ответил сосед.
      – Пуловер у вас красивый и пальто модное, – заметил Сухинин.
      – Это дочка мне из Англии привезла, – как бы оправдываясь, снова улыбнулся сосед, – она у меня в Англии живет, замужем там…
      Сосед смущенно замолчал, потому что сидевший подле вдовы Слава Митрохин поднялся, и, позвенев вилкой по бокалу, призвал всех к тишине.
      – Сегодня мы простились с нашим другом Игорем Пузачёвым, – глядя куда-то в центр стола, где над всеми закусками величаво возвышалась нелепая ваза с фруктами, – сегодня мы простились, – не своим голосом начал Митрохин, – а мне Игорь был институтским другом и кому-то из присутствующих здесь он был родственником, мужем, сыном, товарищем по работе, – Митрохин обеими руками держал хрустальный бокал и говоря свой спич раскачивался, как раскачиваются верующие евреи, когда молятся возле стены плача, – давайте же будем сегодня говорить об Игоре, вспоминать о нем, и пусть каждый из присутствующих сегодня здесь, вспомнит о каком-нибудь случае или факте его биографии, прошу всех по очереди, по часовой стрелке начиная от меня.
      Митрохин перестал раскачиваться и сел. Сухинин машинально оглядел сидевших за столом и сосчитал, через скольких выступающих ему придется подниматься и лгать про то, как он любил Пузачева.
      "Он любил Пузачева? Да он его ненавидел".
      Сухинин вдруг подумал, что когда очередь дойдет до него, он встанет и расскажет про ту самую их студенческую вечеринку, про то, как увидал Пузачевскую задницу в V-образном развале беленьких ноженек Вероники.
      Сухинин выпил. А за столом по кругу все нахваливали рано ушедшего Пузачёва.
      Впрочем, при жизни Пузачев очень любил, чтобы его хвалили. Толи мать с отцом его в детстве недоласкали, толи откуда то из недр иного потаённого фрейдовского уголка взялась эта штука с комплексами, но у Пузачёва была такая слабость, он напрашивался на похвалы и умел очень сильно обижаться, если похвала была недостаточной.
      И обижался насмерть.
      Вот и теперь лежал, наверное, в гробу мёртвый и обиженный.
      После третьей рюмки Сухинин вдруг подумал, что даже если случится чудо и Вероника вдруг сама предложит ему жить с нею, он вряд ли сможет подобрать её.
      Вот у древних евреев был закон, что вдову должен брать брат умершего. А разве Сухинин Пузачеву брат? И вообще, есть в этом какой-то брезгливый позор – подбирать. Подбирать брошенное, оставленное, недоеденное, недопользованное. Так Сухинин никогда бы не стал покупать ношенной одежды. Или бывшего в употреблении автомобиля. Однажды у них с Митрохиным вышел по этому поводу неприятный пьяный разговор. Вряд ли Митрохин забыл тот трехлетней давности разговор, и поэтому в нынешней ситуации для Сухимнина возникла очередная невыносимая неловкость.
      – А вдруг они разведутся? – предположил тогда Митрохин, – у нас теперь если женятся, то ненадолго, так что, не вешай носа, разведутся они еще и женишься ты на своей Веронике…
      – А я брезгую заходить в магазины, торгующие комиссионной подержанной мебелью, – отвечал тогда Сухинин, – А с женщинами разве не тоже самое? Это стыдно и унизительно подобрать лежащее, оставленное кем-то. Стыдно перед тем, кто выбросил. Он – богатый, он решил поменять старую жену на молодую, и когда он узнает, что старая пристроена, он будет с таким же высокомерием думать о новом муже своей старой жены как о неудачнике, как и продавшие свою старую автомашину с презрением думают о тех, кто ее приобрел.
      Сухинин выпил еще. Очередь хвалить Пузачёва тем временем приближалась.
      "Интересно, рассказывал Митрохин Пузачеву или Веронике про тот их разговор?" – подумал Сухинин.
      Вот поднялся полковник в ирландском пуловере с орденскими планками.
      – Я дядя Игоря, если здесь кто не знает, – сказал он, – я приехал из Калининграда, из Кёнигсберга, я там живу…
      "Так странно, что теперь родина Эммануила Канта не в столице Королевства Пруссии – Кёнигсберге, а в российском городе Калининграде," – подумал вдруг Сухинин. Он часто бывал в Германии в командировках от своей газовой компании, и его по началу удивляло, что там, внешне, никто не раздражался по этому поводу. Среднее поколение, кому было за пятьдесят, оно было выдрессировано в послевоенных школах в духе вины перед всем остальным миром. Но новое поколение радовало Сухинина.
      Завидев граффити на стенах: "Я ни перед кем, ни в чем не виноват", он удовлетворенно улыбался и сжимал в карманах кулаки.
      – У нас в Калининграде похоронен великий немецкий философ Эммануил Кант, – вещал тем временем полковник с планками, – и вот будучи сегодня на кладбище, я вспомнил знаменитое изречение великого девственника как называли Канта его современники, изречение, вошедшее во все учебники и путеводители по Калининграду, оно звучит примерно так, – полковник откашлялся и, сделав лицо, произнес с пафосом артиста Евгения Евстигнеева, – "ничто не вызывает во мне большего благоговейного восхищения, как осознание чувства долга в душе и вид звездного неба над головой".
      "К чему это он?" – внутренне пожав плечами, подумал Сухинин, – "это Пузачёв что ли восхищал всех чувством долга?" Но полковник выкрутился, он приплел кукую-то байку из детского периода Пузачевской биографии. Какую-то невероятно трогательную историю, про то, как тот вернул продавщице сдачу, что та неверно не в свою пользу просчитавшись, передала мальцу Пузачеву с десятки рублей.
      "Наврал, наверное", – подумал про себя Сухинин, – "Бог ему явно переплатил, когда дал ему Веронику, так ведь Пузачев не стал сдавать и возвращать переплаченное"…
      – Ну что? Не опозорился я? Хорошо я сказал? – плюхнувшись на стул, тихо спросил полковник, – Вот я с утра про чувство долга и про Канта думаю, вот моя дочка в Англию замуж уехала, она ведь о детях думала, она ведь из чувства долга. А дети этого не ценят в конце жизни. Они не понимают, почему мама отказывалась от личной жизни и ходила на нелюбимую работу, чтобы у них – было всё, что есть у соседских ребятишек. А потом, вместо нелюбимой работы из того же чувства долга, мама вышла за нелюбимого мужчину, чтобы у детей было больше, чем у соседских.
      "Врёшь ты всё", – думал про себя Сухинин, слушая пьяный трёп полковника, – "Ложь от начала и до конца ложь. Особенно в конце, где она идёт за нелюбимого из чувства долга перед детками. Конечно, сейчас в наше время чувство голода у детей это не то, что бывало в истории, хлебушка им хватает, но теперь голод это мотоцикл Судзуки на Рождество, модные скейтборды и каникулы в Альпах, горные лыжи, катание на трициклах и квадрациклах, это мощный супер навороченный компьютер для трёхмерных игр. Но никак не голод в буквальном смысле, когда детям надо было элементарно дать хлеба и масла. Так из-за этих прихотей своих деток она идет за нелюбимого? Чтобы через пять лет эти детки плюнув ей в рожу и в душу смылись куда-нибудь? – для Сухинина все было яснее ясного, он был уверен, такая женщина идет за нелюбимого ради себя. Чтобы себя побаловать, а деток только заодно. А там – как карта ляжет – нелюбимый и подохнуть может, как тот ишак или падишах у Ходжи-Насреддина".
      – Сухинин, Сухинин кончай дремать, – Митрохин звенел ножом о хрусталь.
      – Это вас, ваша очередь говорить, – локоть полковника оказался очень острым.
      Сухинин встал.
      – Я тут слышал, тут говорили, что Игорь для своей школы, которую когда-то кончал, купил зверинец, потому что очень любил уроки биологии. Я с Игорем в школе не учился, мы с Игорем познакомились на картошке, когда поступили в горный институт…
      Договорил какую-то глупость, от которой самому тошно стало.
      – Вы хорошо сказали, видно вы были настоящим другом Игорю, – совсем по-свойски просунув свою жилистую руку под мышку Сухинину, сказал полковник, – давайте выпьем, земля ему пухом.
      Сухинин перехватил мимолетный взгляд Вероники. Сколько этих ее взглядов он ловил – не переловил!
      "Ну? Ну и что?" – снова усмехнулся он своим мыслям, – "Не надоело еще в гляделки играть? Детский сад, да и только!" А Митрохин вот не отходит теперь от Вероники, так и приклеился, так и пристал.
      Видно прав был уехавший теперь в Америку Андрюха Бакланов, что Сухинин всегда будет ревновать Веронику ко всем, кто разговаривает с нею, кто стоит рядом, кто едет с ней в автомобиле, кто летит с ней в самолете… Прав. На все сто прав.
      – Ну что? Объяснился с нею? – с лёгкой усмешкой спросил Митрохин, усаживая его в вызванную из гаража машину, – Ну ничего, у тебя еще две попытки будут, на девять и на сорок дней, – хохотнул Митрохин, захлопывая дверцу.
      – Девять дней! – пьяно и запоздало возмутился Сухинин, когда машина уже отъехала,
      – Вся жизнь впереди!
      – Виноват, что вы сказали? – придурковато переспросил шофер.
      – Вся жизнь впереди, – с отупелой серьёзностью повторил Сухинин.
      – Вся жизнь впереди, надейся и жди, – пропел вдруг шофер и расхохотался не оборачиваясь.
 

Часть первая.

 
      СУХИНИН и ВЕРОНИКА
 

Глава 1

 
      Умный в горный не пойдет.
 

***

 
      Сажусь на конечной. Интервал между поездами полторы минуты. За это время на платформе уже скапливается толпа. Пытаюсь угадать, где будут двери вагона. Поезд со скрежетом и стоном выползает из дырки тоннеля. Машинально отступаю назад и оборачиваюсь, не пристроился ли рядом маньяк, что хочет скинуть меня под колеса?
      Все рванулись занимать места. Мне повезло, я села. Слева уселся какой-то грязный приезжий гостарбайтер. Плюхнулся и сразу спит. Не подхватить бы от него блох или вшей. Справа села девушка студентка. В ушах у нее плеер, в руках мобильный с примитивной игрой вроде тетриса. Едем. Кто-то громко орет в мобильный, – "мама, я в метро, мама я тебе перезвоню". У всех в ушах музыка, некоторые стоят парочками – делят наушники на двоих – тебе правое ухо, мне левое. А стерео не поделить. Что с нами будет? Что с нами будет, когда я стану старой? Боже! Спаси и сохрани! А ведь когда-то я любила ездить в свой институт на этом метро. И поджидала у вестибюля подружку, чтобы вместе опоздать на первую пару. А теперь я завидую другой своей подружке – потому что ее возит на работу любовник-сожитель, у него новая "мазда-6" и она опаздывает на полтора часа и говорит шефу: ПРОБКИ!
      И тот ее не ругает. А другая подружка сама купила себе маленькую "пежо 206" в кредит под семнадцать процентов годовых (и всё отдаёт и конца этим платежам нет), зато независимая. Утром отвозит трехлетнюю дочку к нянечке в частный домашний детсад и потом два часа стоит в пробках – слушает Доренко с Эха Москвы. Господи, что с нами будет? Что будет со мной? Почему у меня нет любовника с "маздой-6"?
      И разве здесь в метро я его встречу? Не подхватить бы блох и вшей от гостарбайтера… Мне выходить и пересаживаться на другую линию. Там уже не сесть.
      Там вагон битком. Вот снова кто-то пристраивается к моей вельветовой заднице.
      Очередной дедушка – маньяк, которому молодые женщины не дают. Господи, что мне сделать, чтобы все это кончилось? А в семь вечера мне снова повторять весь этот путь домой. Но когда подружка по доброте душевной предлагает меня подвезти, не сама – сама она справа от дружка сидит, а мне предстоит сидеть сзади, дышать ее сигаретами и слушать ее томный разговор о том, как она съездила в Черногорию и какой там сервис. Я хочу счастья. Но его мне никто не даёт.
      Господи, какой он омерзительный этот обжимальщик, что пристроился позади…
      Еще только Сухаревская… Когда же мы доедем до Шаболовской?
 

***

 
      Уже Китай-Город…
      Господи, какая она, судя по мордашке дурочка, эта в вельветовых джинсиках.
      А попка у нее такая аппетитная. Так и хочется прижаться поплотнее. Эх, с каким бы удовольствием я бы тебе вдул! Только, судя по всему у нас с тобой полярные понятия о хорошем и плохом. Тебе нужен богатый молодой дурень, а умный мужчина в летах, тебе ни к чему. Но ведь полярные понятия равновесно дополняют мир, создавая его гармонию. И нельзя оценить хорошее, не познав другого полюса, потому как тогда познание хорошего без сравнения с плохим не даст полноценного знания о хорошем. Ах, какая волнующе-прелестная попка! Уже Третьяковскую проехали. Скоро Октябрьская. Почему таких прелестных попочек Бог не даёт умным девушкам, умеющим ценить в мужчине его ум?
      Человеку свыше дан свободный выбор, у человека есть свободная воля выбирать между хорошим и плохим. И это замечательно, что большинство делает правильный выбор, доверяя опыту родителей, учителей, церкви, писателей, ученых и иных авторитетов. Делают выбор в пользу хорошего, так и не зайдя в стан плохого, так сказать – АПРИОРИ. Но, тем не менее, настоящее понимание красоты и гармонии, настоящее всеобъемлющее понимание и адекватная оценка хорошего может быть лишь у того, кто познал и плохое, побывав в его стане.
      Приятно прикоснуться. Приятно ощутить упругость ее трепетной плоти. Но ей это не нравится, вон как напряглась, сейчас еще чего доброго обернется и по роже заедет.
      Дело в том, что зайдя в стан плохого, человек теряет невинность незнания, получает несмываемую печать. Помните, Бог изгнал Адама и Еву из рая за то, что они познали что такое добро и зло, вкусив от плода познания – ПОТЕРЯЛИ
 

НЕВИННОСТЬ.

 
      Поэтому и общество отвергает познавших плохое.
      Знаете поговорку? "Конь леченый, жид крещеный и вор прощеный"? Нельзя покупать надорванного и залеченного коня (или машину побывавшую в аварии) и нельзя доверять бывшему осужденному за воровство.
      Общество НЕ ВЕРИТ бывшим вылечившимся наркоманам и бывшим вставшим на путь – проституткам.
      ОБЩЕСТВО ВЕРИТ ТОЛЬКО НЕВИННЫМ. А отдел кадров принимает на работу только НЕ
 

ПОЗНАВШИХ ЗЛА.

 
      Октябрьская..
      Выходить… Жаль расставаться с такой попочкой… Свидимся ли еще?
 

***

 
      Девять дней…
      "Девять дней одного года превратились в тыщу дней", – Сухинин усмехнулся, припомнив этот старинный студенческий куплет из их КВН-овской пародии на кино с Баталовым. Но нет, не смешно. Последнее время Сухинину что-то слишком часто становилось не смешно, в таких ситуациях, когда бы раньше он животики надорвал.
      Всю среду ходил по офису из кабинета в кабинет, из курилки в буфетную, из буфетной обратно в курилку, сжимая в кармане телефончик, раздумывая и не решаясь, – позвонить Веронике или послать ей СМС. Наконец, принял буриданово решение. "Не звонить и не посылать. Лучше умереть в надежде, чем жить, услышав приговор, что надежды уже нет. Все равно послезавтра снова будет не убиенный повод увидеть её, потому как все близкие соберутся на девять дней", – подумал он и успокоился.
      "Девять дней одного года превратились в тыщу дней"… Сухинин снова усмехнулся своим мыслям. Мог бы он тогда подумать, тогда, когда они репитировали домашнее задание их факультетской команды КВН, мог бы он подумать, что Пузачев, их капитан и главный острослов возьмет да и помрет в расцвете лет? А теперь Сухинин должен ехать к нему на девять дней… И получить при этом какой-то новый шанс, чтобы объясниться с Вероникой.
      Кому бы рассказать? С кем бы поделиться? У робкого и безнадежно влюбленного всегда должен быть слушатель. Подушка и плечо. Митрохин на эту роль не годился.
      Слишком зол. Да и по некоторым подозрениям, имевшимся у заинтересованной стороны, Митрохин сам был к Веронике не равнодушен. А то, что женат, так кого это обстоятельство нынче сдерживает в сердечных делах?
      И как я додумался, братцы,
      И сам до сих пор не пойму,
      В любви перед нею признаться
      Доверил дружку своему.
      Да, Сухинин совершенно достоверно слыхал, как вчера Митрохин кому-то говорил по мобильному, "что в некоторых ранее чисто романтических делах наметились глыбы меркантильного интереса". Неужто, это он о том, что Вероника вдруг из просто красивой жены их друга и шефа превратилась в богатую наследницу, в богатую свободную женщину, в богатую невесту?
      В любви надо прямо и смело
      Задачи решать самому.
      И это серьезное дело
      Нельзя поручать никому!
      О, сколько мудрого резонёрства было в советской лирике, разве сравнишь с нынешней! Вообще в качестве подушки и плеча годился сосед Борис Евгеньевич. За неимением лучшего. За неимением гербовой – пишем на простой. Борис Евгеньевич по-крайней мере умел выслушать не перебивая. И глядя ему в глаза за вечерней партией в шахматы, верилось, что услышанное от Сухинина, он не будет никому пересказывать и смеяться над Сухининым он тоже не будет. Но в Борисе Евгеньевиче Сухинин не находил главного – не находил в нем сочувствия и столь необходимых робкому влюбленному заверений в том, что он тоже, наверное любим, только покуда любим тайно. Почему? Ну, потому что на то есть необъяснимые пока причины. Но, тем не менее, его очень любят, и скоро все будет хорошо.
      Однако, Борис Евгеньевич не гнал Сухинину подобной сладкой туфты. Он молча слушал, потом цыкал зубом, убирал шахматы и сказав "м-да", уходил к себе в свою двадцать четвертую квартиру.
 

***

 
      Вообще, в студентах они с Митрохиным и Пузачёвым были такими наивными дураками!
      Все спорили, какие специальности важней? Сухинин считал, что его геологоразведочный – самый перспективный. Митрохин, который учился на строительном по специальности СПСиШ что расшифровывалось, как "строительство подземных сооружений и шахт", всегда говорил, что если угольные шахты строить прекратят, то с его специальностью всегда можно будет перебраться в крупные города на строительство метрополитенов. Только самый умным из них оказался Пузачёв. В цикле разведка-строительство-добыча-транспортировка-эксплуатация, Пузачёв еще в советский период учуял своим длинным носом новую компоненту цикла.
      Продажу. И переведясь на втором курсе на экономический, оказался прозорливо прав.
      – А Пузачёв случайно не еврей? – пьяно хохоча, спросил уехавший теперь в Америку Андрюха Бакланов.
      Точно, либо еврей, либо хохол, как ему в голову пришло, что продавать газ самая важная часть работы. Важнее чем его разведать, важнее, чем построить насосные станции и подземные хранилища.
      На девять дней Сухинин решил приехать за час до назначенного, чтобы никто не помешал бы объясниться с Вероникой. Не хорошо приезжать раньше времени, более прилично – опоздать, но иной возможности оказаться с Вероникой наедине Сухинин придумать не мог. А робким и безнадежно влюбленным так трудно создать естественные условия для объяснений! Они ведь не могут, как простые люди сказать объекту о своих возвышенных чувствах, – давай отойдем на лестницу или на кухню на пять минуток, чтобы нам никто не мешал… Это только тупые идиоты могут объясниться на лестнице или на кухне за пять минут, а робкому и безнадежно влюбленному нужны такие условия для объяснений в чувствах, какие не создает даже роддомовский инкубатор для недоношенных.
      Итак, он надел тёмный костюм в полосочку, который по его мнению стройнил, черную шелковую рубашку, к которой не был нужен галстук… И еще он купил сорок одну черную розу. Еще вчера заказал такой букет в цветочном на Арбате.
      Букет еле-еле поместился на заднем сиденье.
      – Через Ясенево рванем? – спросил шофер.
      – А как ты иначе с Наметкина на Калужское поедешь? – переспросил усевшийся спереди Сухинин.
      – Там на внешней стороне МКАД пробка сейчас, – вздохнул шофер.
      – Вертолёта нимае, – развел руками Сухинин.
 

***

 
      Вероника была не в черном. На ней было узкое синее шерстяное платье, которое ей очень шло. И к ее длинным светло-русым волосам, и особенно к ее дивно голубым глазам.
      – Розы? – улыбнулась Вероника, и едва коснувшись носиком крайней в букете, грациозным движением отодвинула цветы.
      – Ты так рано? – удивилась она.
      – На дороге пробки, я решил перестраховаться, – соврал Сухинин и добавил для убедительности, – на похороны то я едва не опоздал.
      – Ах, да, верно, – сжав кулачки под грудью, вздохнула Вероника, – ну что же, поднимемся в гостиную, выпьем по чашке кофе, – предложила она.
      Сухинин глядел на нее и раздумывал, пытаясь отгадать, рада она или наоборот раздосадована столь ранним его приездом сюда в дом на реке Десне? В дом, по которому еще летал дух Игоря Пузачёва.
      – Водки хочешь? – спросила Вероника, когда они поднялись в малую гостиную.
      Сухинин пару раз бывал здесь и знал, что есть еще и большая малахитовая гостиная и турецкая кальянная, и библиотека-курительная с прекрасным видом из окна на излучину Десны и на широкий плес, что открывался за изгибом реки.
      – Нет, не хочу, – как можно мягче отказался Сухинин, – если только ты сама будешь.
      Вероника не ответила.
      Как-то очень естественно упала вдруг в кресло. Не села, не плюхнулась, а просто упала всем телом, всей спиной в большое мохнатое кресло возле камина.
      "Наверное, это тренированный и отрепетированный жест", – подумал Сухинин. И ревниво представил себе, как Игорь Пузачёв подходил к ней сзади, как простирал руки, как накладывал свои ладони ей на грудь.
      – Знаешь, Митрохин спросил меня, что я собираюсь делать с акциями? – не то, интересуясь мнением Сухинина, не то, просто делясь с ним, сказала Вероника.
      – Акциями? – переспросил Сухинин.
      – Ну да, акциями, что у Игоря, – пояснила Вероника.
      – Да, у него ведь одиннадцать процентов, – кивнул Сухинин.
      – Ну, так я сказала, что я не знаю, – пожав плечиками, сказала Вероника, – потом если мне вступать по закону в наследование, то это не раньше, чем через полгода.
      И тут Сухинина словно током прошибло.
      Мама родная, как же он раньше то не сообразил, ведь грядет Совет учредителей и заключение договора с немецкой фирмой Райн-Гельт-Гас-Интернациональ…А ведь и совет директоров и заключение договора не рассчитывали на смерть Игоря, это форс-мажор.
      – Митрохин сказал, что для успешного подписания договора, им нужны гарантии, что Игоревы акции останутся в контролируемом советом пуле, – сказала Вероника.
      – И, – выдохнул Сухинин.
      – И предложил мне объединить с ним то, что я получаю по наследству, – тихо сказала Вероника.
      – Это как? – недоуменно, спросил Сухинин.
      – Пожениться, – просто ответила Вероника.
      – Но ведь он…
      – Это не проблема, ты же понимаешь, – нараспев протянула Вероника.
      И сердце забилось неровно,
      И с горечью вымолвил я:
      – Прощай, Вероника Петровна, -
      Неспетая песня моя!
 

***

 

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11