Земноморье (№3) - На последнем берегу

— Да, — ответил тот, возясь с оснасткой. Как только ветер посвежел, лодка рванулась и стала рыскать из стороны в сторону. Аррен, стиснув зубы, старался держать ее прямо.

— Управлять ею легко, но у нес есть характер, господин.

Верховный Маг рассмеялся.

— Позволим ей иметь свою волю, она достаточно мудра для этого. Послушай, Аррен, — он сделал паузу и, опершись коленями на банку, посмотрел мальчику прямо в глаза. — Отныне я не господин, а ты — не принц. Я — торговец по имени Ястреб, а ты — мой племянник Аррен, бороздящий вместе со мной моря. Мы родом с Энлада. Из какого города? Нужен большой город, вдруг встретим земляка.

— Может, Темере, на южном побережье? Они торгуют во всех Пределах.

Верховный Маг кивнул.

— Но, — осторожно заметил Аррен, — у вас нет характерного для Энлада акцента.

— Знаю. У меня гонтийский акцент, — рассмеявшись, сказал его спутник, глядя на пламенеющий восток. — Но мне кажется, я смогу перенять все, что нужно, от тебя. Итак, мы плывем из Темере на нашей лодке «Дельфин», и я никакой не лорд и не маг, меня зовут не Сокол, а… как?

— Ястреб, милорд.

Тут Аррен прикусил язык.

— Опыт, племянник, — сказал Верховный Маг. — Нужен опыт. Ты никогда не был никем другим, кроме принца. А я сменил много обличий, и Верховный Маг — это лишь последняя и, возможно, наименее трудная моя роль… Мы плывем ни юг в поисках голубого камня эммель, из которого вырезают амулеты. Я знаю, он ценится на Энладе. Из него делают амулеты против насморка, растяжений, простуд и выпадения языка.

Мгновение спустя Аррен расхохотался, а когда он поднял голову, лодка взлетела на гребень большой волны, и юноша увидел выглядывающий из-за полога океана золотистый серпик солнца, неожиданно блеснувший им.

Сокол стоял, держась одной рукой за мачту, поскольку маленькая лодка скакала как кузнечик на свежей волне, и монотонно пел, глядя на восход весеннего равноденствия. Аррен на знал Древнего Наречия — языка колдунов и драконов, но чувствовал в доносившихся словах хвалу и восторг, в них был какой-то завораживающий ритм, напоминавший чередование приливов и отливов или равновесие дня и ночи, неумолимо сменяющих друг друга со времен сотворения мира. Ветер доносил крики чаек; обступившие их справа и слева берега бухты Твилла остались позади, и они вышли в неспокойные, наполненные светом, воды Внутреннего Моря.

От Рокка до Хорттауна почти что рукой подать, но они провели в море три ночи. Верховный Маг был тяжел на подъем, но если уж он отправился в путь, то терпения ему было не занимать. Как только они покинули заколдованные воды вокруг Рокка, ветер тут же стал встречным, но Сокол не стал наполнять парус магическим ветром, как это сделал бы любой заклинатель погоды. Напротив, он долго и упорно учил Аррена управлять лодкой при сильном ветре, дующем с носа, в утыканном скалами море к востоку от Исселя. Всю следующую ночь лил холодный мартовский дождь, но он так и не произнес заклинания, призванного отогнать его прочь. Третью ночь, тихую, туманную и холодную, они провели на рейде у входа в гавань Хорттауна. Аррен поразмыслил над этим и сделал вывод, что за то короткое время, что он знал Верховного Мага, тот ни разу не использовал магию.

Однако он был бесподобным моряком. Проплавав с ним всего три дня, Аррен научился тому, чего не смог добиться, бороздя в течение десяти лет волны Берильской гавани. Вообще то маги и моряки имеют много общего: и те и другие имеют дело с морскими и небесными силами, подчиняют своей воле буйные ветра, делая далекое близким. Верховный Маг или Ястреб — морской торговец, различия между ними были невелики.

Сокол был довольно молчалив, хотя обладал прекрасным чувством юмора. Неуклюжесть Аррена нисколько не раздражала его. С ним было легко и просто. О таком товарище по плаванию можно только мечтать, думал Аррен. Но порою тот погружался в свои мысли и молчал часами, а когда ему нужно было что-то сказать, в голосе его звенел металл, и он смотрел на Аррена невидящим взором. Несмотря на это, юноша по-прежнему любил Верховного Мага, хотя, возможно, не столь горячо, как прежде, поскольку теперь слегка побаивался его. Наверное, Сокол почувствовал это, и потому той туманной ночью у берегов Ватхорте он с некоторой неохотой принялся рассказывать Аррену о себе.

— Мне не хочется завтра вновь оказаться среди людей, — сказал он. — Придется притворяться, что я волен как птица … Что ничего дурного в мире не происходит. Что я не Верховный Маг и даже не чародей, а просто Ястреб из Темпере, свободный от обязательств и привилегий, который ничего никому не должен…

Сокол сделал паузу, затем продолжил.

— Когда придет время сделать самый важный выбор, сделай его правильно, Аррен. В молодости мне пришлось выбирать между спокойной жизнью и жизнью, полной опасностей. И я вцепился в последнее, словно форель в муху. Но каждое деяние, каждый поединок тащат за собой целый ворох последствий, заставляя тебя действовать вновь и вновь. И очень редко выдастся свободная минутка вроде этой, перерыв между двумя деяниями, когда ты можешь остановиться и просто пожить. Или поразмышлять над тем, кем ты, в конце концов, стал.

Как может такой человек, подумал Аррен, сомневаться в себе? Он полагал, что подобные сомнения — удел юных, тех, кто еще ничего не добился в жизни.

Они качались посреди безбрежного, прохладного океана тьмы.

— Вот почему я люблю море, — раздался из глубин ночи голос Сокола.

Аррен понимал его. Но мысли юноши безудержно неслись вперед. Его голова неутомимо работала в течение всех трех дней плавания, он размышлял о цели их путешествия. А так как его спутник, наконец-то, был склонен поговорить, Аррен спросил:

— Как вы думаете, мы найдем то, что ищем, в Хорттауне?

Сокол покачал головой, возможно, говоря «нет», либо показывая, что он не знает.

— Может, это нечто вроде заразы, эпидемии, что перекидывается с острова на остров, нанося вред посевам и стадам, а также духу людскому?

— Эпидемия — это движение великого баланса, самого Равновесия. Здесь что-то другое. Отсюда смердит злой волей. Мы могли бы потерпеть, если все это являлось бы побочным эффектом восстановления Равновесия. Но мы не можем мириться с потерей надежды и упадком искусства, с там, что уходят из памяти Слова Творения. Природа не терпит фальши. Это не восстановление Равновесия, а нарушение его. И лишь одно существо в состоянии сделать это.

— Человек? — спросил Аррен наугад.

— Мы, люди.

— Как?

— Непомерной жаждой жизни.

— Жизни? Но что плохого в желании жить?

— Ничего. Но когда мы стремимся к власти над жизнью — к вечному здоровью, неуязвимости, бессмертию, — то желание переходит в манию. А если мания вступает в союз со знаниями, то поднимает голову зло. Тогда Равновесие мира нарушается, и разрушение перевешивает созидание.

Аррен некоторое время с грустью размышлял над этим, потом спросил:

— Значит вы думаете, что тот, кого мы ищем, человек?

— Человек, и к тому же колдун. Да, мне так кажется.

— Но как я понял из того, чему меня учили наставники и мой отец, высшее искусство магии зависит от баланса, от Равновесия вещей, и не может быть использовано со злым умыслом.

— Это, — сказал Сокол, слегка скривившись, — спорный вопрос. Пути магов неисповедимы… На каждом острове Земноморья есть ведьмы, использующие запретные заклинания; колдуны, применяющие свое искусство в целях обогащения. Но можно привести примеры и более ярких дарований. Огненный Лорд, пытавшийся победить тьму и остановить в полдень солнце на небосводе, был великим магом. Даже Эррет-Акбе с трудом одолел его. Враг Морреда принадлежал к той же породе. Когда он появился, целые города пали перед ним на колени, огромные армии сражались на его стороне. Заклинание, которое он обрушил на Морреда, оказалось столь могучим, что даже смерть колдуна не остановился его, и остров Солей погрузился в пучину моря со всем своим населением. То были люди, чья великая сила и знания встали на службу злу, питая его. Всегда ли волшебство, несущее добро, в конце концов оказывается сильнее, мы не знаем. Но все же надеемся.

Слова о лелеемой надежде прозвучали как-то мрачно, без должной уверенности. Аррен обнаружил, что ему больше не хочется витать в холоде высоких материй. Немного погодя он сказал:

— Мне кажется, я понял, почему вы сказали, что лишь люди несут зло. Даже акулы невинны, они вынуждены убивать.

— Вот почему ничто не в силах защитить нас. Лишь одно существо во всем мире способно противостоять человеку со злым сердцем — другой человек. В нашем позоре — наша слава. Только наша душа, способная на зло, в силах против устоять ему.

— А как же драконы? — спросил Аррен. — Разве они не причиняют зла? Неужто они невинны?

— Драконы! Драконы алчны, ненасытны, вероломны, им неведомо сострадание и угрызения совести. Но злы ли они? Кто я такой, чтобы судить драконов?.. Они мудрее, чем люди. Они похожи на видения, Аррен. Нам, людям, снятся сны, мы колдуем, творим добро и зло. Но драконы не грезят. Они сами — воплощение грез. Они не произносят заклинаний. Магия — плоть от плоти драконов, способ их существования. Они не действуют — они живут.

— В Серилане, — сказал Аррен, — находится шкура Бар Офа, убитого Кеором, Правителем Энлада, три столетия назад. С тех пор ни один дракон не приближался к Энладу. Я видел шкуру Бар Офа. Она тяжелая, будто сделана из железа, и говорят, что если ее разложить, она покроет всю рыночную площадь Серилана. Зубы у него длиной с мое предплечье. И все же утверждают, что Бар Оф был молодым драконом, которому еще расти и расти.

— Тебе хотелось бы, — сказал Сокол, — увидеть драконов.

— Да.

— Их кровь холодна и ядовита. Ты не должен глядеть им в глаза. Они старше, чем род человеческий.

Он на мгновение умолк, затем продолжал:

— И хотя я стремлюсь забыть обо всем и раскаяться в содеянном мною, тем не менее я всегда буду помнить, как однажды на закате я увидел драконов, парящих над западными островами. Это дает мне ощущение покоя.

Затем они оба замолчали, и воцарилась тишина, наполненная едва слышным плеском волн о борта лодки. Вокруг не было ни огонька. Покачиваясь над пучиной вод, они, наконец, уснули.

Под пологом легкой утренней дымки они зашли в Гавань Хорта, где бросали якорь или отдавали концы сотни судов: рыбацкие лодки, краболовы, траулеры, торговые суда, две двадцативесельные галеры, одна потрепанная шестидесятивесельная галера и несколько поджарых длинных парусников с высокими треугольными парусами, которые были способны улавливать дующие поверху ветры жаркого Южного Предела.

— Это боевой корабль? — спросил Аррен, когда они миновали одну из двадцативесельных галер, и его спутник ответил:

— Судя по заглушкам цепей в бортах, работорговец. Они продают людей на острова Южного Предела.

Аррен поразмыслил минутку, затем подошел к ящику для оснастки и достал оттуда меч, который он хорошенько укутал и убрал туда в день отплытия. Сняв покровы, он остановился в нерешительности, держа убранный в ножны меч со свободно висящей перевязью обеими руками.

— Он не похож на меч морского торговца. Ножны слишком хороши.

Сокол, занятый румпелем, бросил на него беглый взгляд.

— Если есть охота, так носи.

— Я подумал, что его могут узнать.

— Коли пойдут в ход мечи, этот всегда узнают, ответил его спутник, внимательно следя за их продвижением по битком набитой гавани. — Это случайно не тот меч, что нельзя обнажить против его воли?

— Так говорят, — кивнул Аррен. — И все же он способен нести смерть и доказал это.

Юноша глянул вниз на узкую потертую рукоять.

Он-то способен, а вот я нет, что заставляет меня чувствовать себя глупцом. Он гораздо старше меня… Лучше я возьму с собой нож, — решил он и, завернув меч, засунул его обратно, вглубь ящика для оснастки. Его лицо стало озабоченным и злым. Сокол на это сказал лишь:

— Может, ты возьмешься за весла, парень? Мы направляемся вон туда, к ступенькам на пирсе.

Хорттаун — один из Семи Великих Портов Архипелага — взбегал, сверкая всеми цветами радуги, от шумной береговой черты вверх по склонам трех пологих холмов. Стены глиняных домов были покрашены в красный, оранжевый, желтый, белый цвета, крыши — покрыты багрово-красной черепицей. Цветущие деревья пендик окрасили багрянцем верхние кварталы. От крыши к крыше тянулись яркие полосатые навесы, бросая тень на узкие торговые ряды. Жаркое солнце заливало своим светом причалы. От берега черными ущельями струились улицы, где в громком гаме смешались тени и люди.

Когда они привязали лодку, Сокол встал рядом с Арреном, будто проверяя, крепок ли узел, и прошептал:

— Аррен, на Ватхорте есть люди, которые знают меня довольно хорошо. Так что не шарахайся в сторону, глядя на меня.

Когда он выпрямился, с его лица исчезли шрамы, волосы стали пепельными, нос — толстым и немного курносым, а вместо тисового посоха в человеческий рост в его руках оказался жезл из китовой кости, который он тут же сунул за пазуху.

— Узнаешь меня? — широко улыбаясь, спросил он Аррена, произнося слова с явным энладским акцентом. — Неужто ты впервые в жизни видишь своего дядюшку?

— Аррену приходилось видеть, как придворные волшебники Берилы меняли свой облик, разыгрывая «Деяния Морреда», и он знал, что это всего лишь иллюзия. Едва сдержав рвущуюся с языка остроту, он хихикнул:

— О, да, дядюшка Ястреб!

Но пока маг препирался с портовым стражником относительно платы за стоянку и охрану лодки, Аррен не сводил с него взгляда, чтобы убедиться, что он и впрямь узнает его. И чем дольше он смотрел, тем больше, а не меньше, превращение тревожило его. Оно было слишком совершенным. Перед ним стоял человек, нисколько не похожий на Верховного Мага — его мудрого спутника и наставника… Гонорар стражника был высок, и Сокол, нехотя отсчитав его, побрел с Арреном прочь, продолжая ворчать себе под нос.

— Испытывает мое терпение, — бурчал он. — Платить этому толстопузому вору за охрану моей лодки, когда от половинки заклинания было бы вдвое больше пользы! Ладно, это плата за прикрытие… И я забыл о своем правильном выговоре, не так ли, племянничек?

Они поднимались по битком набитой людьми, зловонной крикливо пестрой улице, состоящей из маленьких, чуть больше ярмарочных балаганов, магазинчиков, владельцы которых стояли в дверях среди груд и связок товаров, громко расхваливая прелесть и дешевизну своих горшков, чулок, шляп, лопат, булавок, кошельков, котелков, корзинок, ножей, веревок, засовов, постельного белья и прочих разновидностей скобяных товаров и галантереи.

— Это ярмарка?

— Ась? — переспросил курносый человек, пригнув седеющую голову.

— Это ярмарка, дядюшка?

— Ярмарка? Нет, нет. Здесь жизнь кипит круглый год. Убери свои рыбьи лепешки, хозяюшка, я уже завтракал!

А Аррен пытался избавиться от человека с подносом маленьких медных вазочек, который преследовал его по пятам, вереща:

— Попробуйте, красивый молодой господин, они не обманут ваших ожиданий, ваше дыхание будет слаще нумимайских роз, очаровывая женщин, попробуйте их, юный морской лорд, юный принц…

При этих словах Сокол тут же очутился между Арреном и разносчиком, спрашивая:

— Что это за чары?

— Никаких чар! — вздрогнул человечек, отшатываясь от него. — Я не торгую чарами, господин моряк! Только сиропы, освежающие дыхание после выпивки или корня хази — только сиропы, великий принц!

Он сгорбился, вжимаясь в камни мостовой, вазы на его подносе звенели и раскачивались так, что капельки содержимого некоторых из них — розовое или пурпурное желе неприятного вида — пролились через край.

Не говоря ни слова, Сокол повернулся, и они с Арреном пошли прочь. Вскоре толпа поредела, магазинчики сменились унылыми хибарами, весь товар которых составляли кучки гнутых гвоздей, сломанные пестики да старые гребешки.

Эта бедность шокировала Аррена меньше, чем сутолока респектабельной части улицы. Масса выставленных на продажу вещей и истошные крики «купи», «купи» вызывали у него удушье. Еще его возмутило подобострастие разносчика. Аррен вспомнил прохладные светлые улицы родного северного города. Ни один житель Берилы, подумал он, не стал бы так пресмыкаться перед чужестранцем.

— Бесчестный народ! — сказал он.

— Сюда, племянник, — его спутник никак не отреагировал на реплики Аррена. Они свернули в переулок, петлявший меж окрашенных в красный цвет высоких глухих стен домов, который вел по склону холма через арку, украшенную гирляндами пришедших в негодность флажков, снова наружу, к солнечному свету — на рыночную площадь, забитую палатками и ларьками, где кишмя кишели люди и мухи.

По краям площади неподвижно сидели или лежали навзничь мужчины и женщины. Их рты чернели как разверстые раны, вокруг воспаленных губ тучами вились мухи, собираясь в грозди, похожие на кисти сушеной смородины.

— Как их много, — произнес хриплым голосом Сокол. Казалось, что он тоже выбит из колеи, но когда Аррен взглянул на него, то не заметил на пышущем здоровьем туповатом лице торговца Ястреба и тени эмоций.

— Что случилось с этими людьми?

— Хази. Он расслабляет и успокаивает, позволяя душе оторваться от тела и витать в облаках свободно, как птицей. Но когда душа возвращается в тело, оно требует еще больше хази… И жажда растет. А жизнь коротка, ибо вещество это — яд. Сперва — судороги, затем — паралич, а потом — смерть.

Аррен посмотрел на женщину, что сидела, привалившись спиной к нагретой солнцем стене. Она подняла руку, словно хотела отогнать муху от лица, но рука стала совершать судорожные кругообразные движения, как будто женщина забыла о ней, и та двигалась в такт непроизвольным сокращениям мышц. Ее жесты напоминали сумбурные магические пассы бессмысленного заклинания.

Ястреб тоже взглянул на нес, но не моргнул и глазом.

— Пошли! — сказал он.

Он повел Аррена через рыночную площадь к увенчанному навесом ларьку. Полосы солнечного света, окрашенного в зеленый, оранжевый, лимонный, малиновый и пурпурный цвета, падали на ткани и шали, блестели на пряжках плетеных ремней, пускали зайчики в многочисленных зеркальцах, что усыпали высокий, украшенный перьями, головной убор продавщицы — толстухи с зычным голосом.

— Сатин, кружева, меха, войлок, шерсть, козьи шкуры с Гонта, марля с Соула, шелка с Лорбанери! Эй, северянин, снимай свою робу, не видишь, солнце жарит вовсю! Может, возьмешь что-нибудь для девушки на далеком Хавноре? Взгляни на шелк Юга, прекрасный как крылья бабочки!

Она ловким движением подбросила в воздух рулон тончайшего шелка, розового, с переливающимися серебряными нитями.

— Нет, хозяюшка, мы не сватаемся к королевам, — сказал Ястреб, и женщина возмущенно взревела:

— Во что ж вы тогда одеваете своих женщин? В мешковину? А может, в парусину? Скупцы, не хотите купить бедняжке, мерзнущей в вечных снегах Севера, даже клочка шелка! Тогда вот козьи шкуры с Гонта, они согреют вас холодными зимними ночами!

Она развернула перед ними на прилавке большую кремово-коричневую шкуру, тряся мехом коз с северо-восточных островов. Мнимый торговец протянул руку, пощупал ее и улыбнулся.

— Ага, значит ты — гонтиец? — пробасила она. Головной убор качнулся и отбросил тысячи разноцветных зайчиков на разложенные ткани и навес.

— Это андрадеанская работа, не так ли? Здесь четыре бечевки на палец длины, а на Гонте делают шесть или больше. Но скажи мне, почему ты больше не используешь магию, когда продаешь свои безделушки? Когда я был здесь несколько лет назад, я видел, как ты извлекала огонь из ушей людей, затем превращала его в птичек и золотые шарики. И торговля тогда шла бойчее, чем сейчас.

— Это и торговлей нельзя назвать было, — ответила толстуха, и Аррен впервые заметил ее глаза, жесткие и темные как агаты, пристально рассматривающие его с Ястребом из-под круговерти качающихся перьев и сверкающих зеркал.

— Извлечение огня из ушей — презабавнейший трюк, — упрямо гнул свое Ястреб с простодушной ухмылкой. — Мне хотелось, чтобы мой племянник взглянул на это.

— Ну, видишь ли, — несколько смягчившись, сказала женщина, опершись на прилавок большими загорелыми руками и необъятной грудью. — Мы больше подобными фокусами не занимаемся. Люди разлюбили их. Теперь о зеркалах. Я вижу, ты помнишь мои зеркала, — и она тряхнула головой так, что вокруг них причудливо закружились тысячи разноцветных солнечных зайчиков. — Понимаешь ли, вы можете туманить человеку мозги с помощью зеркал, разных там слов и других трюков, о которых я не буду вам рассказывать, до тех пор, пока ему не покажется, что он видит то, чего здесь на самом деле нет. Например, огонь и золотые шары, или одежду из золотой ткани, украшенную алмазами величиной с абрикос, в которую я нарядила матроса, и тот заважничал, словно стал Королем Всех Островов… Но это все фокусы, обман. Людей легко одурачить. Они словно цыплята, очарованные змеей или показанным им пальцем. Но в конце концов до них доходит, что их облапошили, они приходят в бешенство, и подобные фокусы их больше не веселят. Поэтому я стала торговать одеждой и, быть может, не все шелка подлинны, не все руно — с Гонта, но их и впрямь можно носить — и ведь носят же! Они реальны, а не просто смесь обмана с воздухом, как та мантия из золота.

— Понятно, — сказал Ястреб, — значит, во всем Хорттауне на осталось никого, кто умел бы извлекать огонь из ушами или делать любую другую подобную магию?

Услышав это, женщина нахмурилась, затем выпрямилась и стала бережно складывать козью шкуру.

— Те, кому нужны ложь и видения, жуют хази, сказала она. — Разговаривай с ними, если есть охота!

Толстуха кивнула в сторону застывших фигур у края площади.

— Но были же здесь колдуны — те, кто заговаривал ветры для моряков или накладывал охранные заклинания на их грузы. Неужели они все поголовно сменили профессию?

В ее глазах внезапно вспыхнуло пламя гнева.

— Есть здесь и волшебник, если тебе так приспичило, причем из великих, с посохом и со всем прочим — вон он, видишь его? Он плавал с самим Эгре, заговаривая ветра и выслеживая груженые галеры, но все это было сплошное надувательство, и капитан Эгре в конце концов воздал ему по заслугам, отрубив правую руку. И вот он сидит там, взгляни на него: рот набит хази, а желудок — воздухом. Воздух и ложь. Вот и вся ваша магия, Козий Капитан.

— Ну, ну, хозяюшка, — сказал примирительно Ястреб. — Я же только спросил.

Блеснув хороводом солнечных зайчиков от зеркал, она повернулась к ним широкой спиной, и маг не спеша зашагал прочь. Аррен пошел вслед за ним.

Делая вид, что прогуливается, Ястреб подошел к тому человеку, на которого указала торговка. Он сидел, привалившись к стене и глядя перед собой невидящими глазами. Его смуглое, заросшее бородой лицо сохранило следы былой красоты. Скрюченная рука с отсеченной кистью безвольно лежала на нагретых жаркими лучами солнца камнях мостовой.

Среди ларьков позади них возникло какое-то волнение, но Аррен почувствовал, что не в силах отвести взгляда от этого человека. Сие отвратительное зрелище притягивало его.

— Он и в самом деле был колдуном? — спросил юноша шепотом.

— Возможно, он был тем, кого звали Хэйр — заклинатель погоды у пирата Эгре. Они были знаменитыми разбойниками… Эй, Аррен, очнись!

Человек пронесся во весь опор среди ларьков и чуть не сбил их с ног. Его преследовал другой, сгибавшийся под тяжестью огромного подноса, заполненного веревками, тесемками и кружевами. С грохотом развалился ларек, навесы были разорваны и мгновенно втоптаны в землю. По рынку носились, испуская пронзительные крики и стоны, толпы людей. Но все перекрывали звонкие вопли толстухи с тюрбаном, увешанным зеркалами. Аррен мельком увидел, как она пытается удержать на расстояний группу людей, отчаянно размахивая какой-то палкой или шестом, словно меченосец в пылу сечи. Была ли то ссора, перешедшая в погром или атака шайки воров, а может две группировки разносчиков делили сферы влияния — кто теперь разберет? Люди носились с охапками добра в руках, которое могло быть как воровской добычей, так и их собственностью, спасаемой от грабежа. Вокруг кипели драки на кулаках и ножах, над всей площадью витала отборная ругань.

— Сюда, — сказал Аррен, указывая на близлежащую боковую улочку, которая вела прочь от рынка и рванулся туда, поскольку им явно надо было уносить отсюда ноги, но его спутник поймал юношу за руку. Аррен оглянулся и увидел, что человек по имени Хэйр пытается подняться на ноги. Выпрямившись, он с трудом обрел равновесие и поплелся, не глядя по сторонам, вдоль края площади, ощупывая стены домов здоровой рукой, дабы удержаться на ногах или чтобы не сбиться с пути.

— Не упускай его из виду, — сказал Сокол, и они последовали за ним. Никто не помешал им или человеку, за которым они следили. Минуту спустя все трое уже покинули рыночную площадь и молча спускались по узенькой извилистой улочке, петляющей по склону холма.

Мансарды домов почти смыкались над их головами, погружая улицу во мрак. Камни под ногами были скользкими от воды и нечистот. Хэйр шагал довольно бодро, хотя продолжал ощупывать рукой стены домов, точно слепец. Они держались почти вплотную за ним, боясь потерять его где-нибудь на перекрестке. Внезапно Аррена охватил азарт погони. Все его чувства были настороже, как во время охоты на оленей в лесах Энлада. В его память отчетливо врезалось лицо каждого человека, мимо которого они проходили. Он полной грудью вдыхал сладковатое зловоние города: запахи гниющего мусора, ладана, тухлого мыса и цветов. Пересекая широкую, запруженную людьми улицу, Аррен услыхал дробь барабана и мельком увидел цепь обнаженных мужчин и женщин, прикованных друг к другу за талии и запястья, со спутанными волосами, закрывающими лица. Мгновение спустя они скрылись из виду, а он бросился вслед за Хэйром по ступенькам лестницы и выскочил на пустую узкую площадь, где лишь несколько женщин болтали друг с другом у фонтана.

Тут Сокол приблизился к Хэйру и положил руку ему на плечо. Тот вздрогнул, как ошпаренный, и бросился прочь, под прикрытие массивного козырька у входа в дом. Там он остановился, дрожа как осиновый лист и глядя на них взглядом загнанного зверя.

— Тебя зовут Хэйр? — спросил Сокол своим подлинным голосом, который звучал сурово, но вместе с тем вежливо. Человек промолчал, видимо не слыша или не слушая.

— Мне от тебя кое-что нужно, — сказал Сокол. Опять никакой реакции.

— Я заплачу за это.

Слабый интерес: — Костью или золотом?

— Золотом.

— Сколько?

— Колдун знает цену заклинания.

Лицо Хэйра вздрогнуло и на миг оживилось, но вспышка была коротка, и оно вновь приняло безразличное выражение.

— С этим покончено, — сказал он, — покончено навсегда.

Его сотряс приступ кашля, и он харкнул кровью. Выпрямившись, Хэйр продолжал стоять, покачиваясь, как сомнамбула, казалось, забыв все, о чем они тут говорили.

И вновь Аррен завороженно уставился на него. Угол, в который вжался Хэйр, был образован двумя фигурами гигантов, что стояли по бокам дверного проема. Статуи склонили головы под тяжестью фронтона, их мускулистые тала частично выступали из стены, как будто они пытались вырваться из толщи камня на свободу, но им не хватало сил. Охраняемая ими дверь вся прогнила, сам дом, некогда великолепный дворец, выглядел заброшенным. Унылые каменные лица великанов покривили борозды трещин и пятна лишайников. «Меж этих фигур жался хрупкий человечек по имени Хэйр, провалы его глазниц чернели, подобно окнам заброшенного дома. Он простер к Соколу свою искалеченную руку и заныл:

— Подайте немного бедному калеке, господин…

Мага передернуло, словно от боли или стыда. Аррену показалось, что под маской на миг проступило его подлинное лицо. Сокол вновь положил руку на плечо Хэйру и тихонько произнес что-то на языке магов, которого Аррен не понимал.

Но Хэйр понял. Он вцепился в Сокола здоровой рукой и, запинаясь, прохрипел:

— Ты все еще можешь говорить… говорить… Пойдем со мной, пойдем…

Маг взглянул на Аррена, затем кивнул.

Они спустились по крутым улочкам в одну из долин меж трех холмов Хорттауна. Чем ниже они спускались, тем уже, темнее и тише становились проулки. Небо узкой розовой полоской виднелось меж нависающих крыш, стены домов по обе стороны от дороги блестели от сырости. По дну узкого канала, омерзительно воняя, струился поток нечистот. По его берегам, меж сводчатых мостов, теснились дома. Хэйр свернул в темный провал двери одного из этих домов, пропав, как задутая свеча. Они последовали за ним.

Неосвещенные ступеньки скрипели и раскачивались под их ногами. На самом верху лестницы Хэйр открыл дверь, и они увидели пустую комнату с валявшимся в углу соломенным тюфяком и одним незастекленным, с закрытыми ставнями окном, которое пропускало вовнутрь немного пропитанного пылью света.

Хэйр повернулся к Соколу и вновь схватил его за руку. Губы калеки зашевелись. Наконец, он выдавил из себя:

— Дракон… дракон…

Сокол твердо выдержал его взгляд и не сказал ни слова.

— Я не могу говорить, — сказал Хэйр и, выпустив руку Сокола, всхлипывая, опустился на голый пол.

Маг опустился рядом с Хэйром на колени и мягко заговорил с ним на Древнем Наречии. Аррен стоял у запертой двери, держа руку на рукояти кинжала. Серый свет в запыленной комнате, две коленопреклоненные фигуры, тихий, странно звучащий голос мага, говорящего на языке драконов — все это, собранное воедино, казалось призрачным сном, не имеющим никакого отношения к окружающей действительности и текущим вне времени.

Хэйр медленно поднялся, отряхнул колени от пыли здоровой рукой и спрятал за спину обрубок другой. Он огляделся по сторонам, взглянул на Аррена. Теперь он видел то, на что смотрел. Потом он повернулся и сел на свой тюфяк. Аррен остался стоять на страже. А Сокол, с непосредственностью человека, который в детстве абсолютно не пользовался мебелью, уселся, скрестив ноги, на голый пол.

— Расскажи мне, как ты утратил свое искусство и забыл язык магии, — сказал он.

Хэйр помолчал немного и вдруг принялся лупить со всей силой своей искалеченной рукой по бедру, не останавливаясь ни на секунду, затем, наконец, выдавил из себя: