– Это человек… Это огромный, сильный человек… В туманах, во мгле поднимается он… Теплая и сонная земля качается под его ногами… В мироздании по неведомым путям стремительно летит Земля… И на Земле человек… Зорким взглядом он смотрит по сторонам… Земля… Миры… Человек огромен… Человек могуч… Он встает во весь рост, и вселенная пропадает за его плечами… Связка стальных тросов шуршит в его руках… Он поднимает голову…
Музыка нарастает. В тяжелую и беспокойную ритмику внезапно врывается взрыв.
– Довольно! Я устала!
Тогда они выходили на балкон и молча сидели, вдыхая эротический запах лилий, прислушиваясь к шуму моря.
Высоко над головами в темном южном небе дрожали зеленые мохнатые звезды, проносились, сверкая прожекторами, ночные самолеты. В темных садах бродил приглушенный смех. На пляже гремела песня. Она то взлетала высоко вверх и неожиданной ракетой сверкала и рассыпалась, то вдруг повисала где-то вдали одной нотой щемящей сердце. Вверху шуршали крылья аэроптеров, любителей ночных прогулок.
– Хорошо все-таки жить! - вздыхала Кира.
Иногда в рассветный час она врывалась к Павлу, заставляла его одеваться и тащила на пляж.
– Довольно спать! - кричала она. - Мир проснулся и вода тепла… Можно уже купаться.
Они бежали к морю.
Сильные и здоровые, они возились, поднимая тучи брызг. Фыркая, точно тюлени, плавали в розовой от зари воде, уплывали далеко от берега, пели песни, кричали, смеялись, потом усталые, мокрые, взбирались на скалы.
Огромное солнце вставало над морем. Кира протягивала к солнцу, руки и, дурачась, кричала:
– Солнце, здравствуй!
Заражаясь ее настроением, Павел делал в сторону светила приветственный жест:
– Здорово, старина! - фамильярничал Павел с солнцем.
Незаметно пролетел месяц отдыха в Солнцеграде.
* * *
В день отъезда Киры Павел старался шутить, однако в глубине сознания ворочалось что-то неприятное, и это чувство не оставляло Павла весь день.
– Ты недурной товарищ! - бормотал Павел, пожимая сильную руку Киры, - и я, пожалуй, без тебя пролью немало слез.
Улыбаясь, он смотрел в глаза Киры, но, не будучи в силах выдержать встречный взгляд, щурился, надвигал шляпу на нос и говорил в свое оправдание:
– Я, кажется, сегодня ослепну от солнца.
На аэровокзале они сидели в ожидании самолета больше часа, и за это время у них не нашлось ни одного слова для разговора, но в ту минуту, когда самолет упал на площадку и пассажиры поспешили в кабины, они, перебивая друг друга, начали говорить вдруг обо всем.
– Мы неплохо здесь жили, - твердил Павел.
– Но ты непременно должен побывать в совхозе, - бормотала Кира.
– Обязательно, это я уже твердо…
– Непременно… Хорошо?
– И там, где была ты… Я очень заинтересовался…
Павел ласково взял руку Киры и неожиданно для самого себя спросил:
– Ну, ты теперь мне можешь сказать, что было в письме?
– Что? - вспыхнула Кира.
– Я говорю про то письмо.
– Про то письмо… - повторила Кира в замешательстве потом, улыбаясь, сказала:
– Теперь мне кажется… со временем… ты узнаешь…
Самолет рванулся и через минуту превратился в черную точку, которая затерялась в голубом сияющем просторе.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Остаток последней декады отдыха Павел изнывал от нетерпенья. Ему хотелось как можно скорее вернуться к своей работе. Так, по крайней мере, он уверял себя. Но дни, как нарочно тянулись медленно. Павел, волновался и наконец, за день до окончания срока своего пребывания в Солнцеграде, решил вылететь в Магнитогорск.
– Несомненно одно, - рассуждал Павел, - мой организм окреп. Лишние дни пребывания здесь уже ничего не дадут мне. Пора работать. Да, да…
Приняв решение, Павел повеселел.
Сняв пиджак, он с воодушевлением принялся за уборку помещения, потом взял горячую ванну, переменил одежду и не медля двинулся на аэровокзал, насвистывая бравурный марш «Труд свободен».
Большое внутреннее чувство согревало его, распирало грудь, заставляло сердце биться особенным, радостным ритмом.
Ему хотелось работать, проявить себя. Увидев приближающийся самолет, он сдернул с головы шляпу и весело размахивал ею. Когда же самолет упал на площадку, он бросился в кабину управления и, не отдавая себе отчета в своих действиях, крикнул пилоту:
– Алло, дружище. Хочешь, сменю тебя?
– До Магнитогорска?… А почему?
– Надоело бездельничать… Четыре декады без работы.
Пилот торопливо сбросил с себя комбинезон.
– Садись! - крикнул он. - Само небо посылает тебя… Мне дозарезу нужно быть сегодня в Одессе, и если бы не ты…
– Ладно, ладно! - хлопнул его по плечу Павел, - поменьше слов, дружище. Где маршрутная карта?
Облачившись в комбинезон, Павел влез в кабину управления, и спустя несколько минут самолет отделился от земли, управляемый новым пилотом.
* * *
– Как так? - удивился Нефелин, встретив Павла, - по нашим расчетам ты должен прибыть завтра, и вдруг…
– Что делать?! Я не оправдал ваших надежд…
– Скучновато?…
– Я мог бы сойти с ума от безделья, если бы мне пришлось отдыхать еще две декады… Ну, что здесь нового?
– Будет бой…
– Положение серьезное?
– Для оппозиции, дружище. Для оппозиции. Впрочем, садись и слушай.
Друзья сели.
Нефелин постучал пальцами по столу:
– Как мы и предполагали, оппозиция в Совете ста составляет меньшинство. По нашим сведениям, человек десять или пятнадцать будут поддерживать Молибдена. Но…
Нефелин поднял палец вверх и сдвинул брови.
– Но можно ожидать больших неприятностей. Все дело заключается в докладе Василия Иванова.
– Этот?… Юноша?…
– Да. Юноша…
– Он с Молибденом?
– Он с нами. Но дело вовсе не в том, кому принадлежат его симпатии. Решающее слово принадлежит его докладу о состоянии энергетического хозяйства.
– Ты думаешь?…
– Пока я еще ничего не думаю… Прежде всего я хотел бы знать, как серьезна проблема энергетики. Думать мы будем после.
– Иначе говоря…
– Иначе говоря, работа в этой области еще не закончена. Я ничего еще не знаю. Отдельные цифры… Разрозненные факты… Все это чепуха. Но если Молибден не преувеличивает значения вопроса…
Нефелин положил руку на плечо Павлу:
– Будем откровенны… Ведь ты же не станешь настаивать на продолжении опытов, если Иванов поставит нас лицом к лицу с энергетическою катастрофой.
– Зачем ты спрашиваешь? - пожал плечами Павел.
– Ну, вот… Ну, вот… Так решили мы. Сейчас подготовительные работы закончены. Миллионы ждут доклада. И если дело с энергетикой не так плохо, - от Молибдена и его группы останется пыль. Мы разнесем его в пух и прах.
– Значит ждать?
– Да… Придется две декады подождать.
– Сессия Совета семнадцатого?
– Семнадцатого! Начало работ в 12 часов.
– Так.
Павел задумался.
– Думай, не думай, а приходится ждать. Ничего не поделаешь.
– Я не о том… Видишь ли, я хотел бы повидать перед сессией Молибдена… Не поехать ли мне в Москву? Как ты думаешь?
– Не понимаю, для чего тебе понадобилось это свидание.
Павел смутился.
– Я и сам не знаю… Но Молибден так настойчиво приглашал меня. Может быть…
– Как хочешь. Можешь конечно побывать и у Молибдена. Работать ты все равно ведь не станешь сейчас. Я на твоем месте ничего не мог бы делать до разрешения вопроса.
Павел встал.
– Ты убедил меня! - протянул он Нефелину руку. - Я лечу в Москву… Значит, до сессии!
– До сессии!
Через час он покинул Магнитогорск.
Уезжая Павел даже не предполагал, при каких необычайных обстоятельствах он попадет обратно в этот город. В эту минуту мысли Павла витали уже далеко впереди, в центральном городе СССР, Москве.
* * *
Этот особенный, единственный в СССР город, построенный в начале третьей пятилетки, сверкал внизу под солнцем белыми и голубыми красками дворцов, синевой искусственных озер, зеленью огромных парков.
Широкие проспекты лежали правильными геометрическими линиями, пересекаясь под прямыми углами, образуя то там, то тут строгие четырехугольные площади. Зеленые бульвары стрелами пронизывали белые и голубые шеренги строений, вонзаясь в круглые сады и парки.
Там, где кончался город, на южной стороне, поднималось розовое циклопическое здание. Оно стояло над Москвой, точно гигантская гора, и проспекты с десятиэтажными дворцами казались по сравнению с этим зданием микроскопической пылью.
Стеклянный свод поднимался к облакам, которые курились вокруг, точно папиросные крошечные дымки.
– Совет ста! - крикнул кто-то за спиной Павла.
Стеклянный коридор самолета наполнился пассажирами, спешившими лишний раз полюбоваться чудом архитектуры. Восторженные восклицания сыпались со всех сторон. Особенное же восхищение вызывал дом Совета ста среди тех, кто видел его впервые.
Ни в одном городе мира нельзя было встретить такого здания. Американские небоскребы и те во многом уступали этому колоссу. Дворец Совета ста вызывал уважение еще и потому, что в СССР глаза всех привыкли к десяти, пятнадцатиэтажным зданиям, а это чудовищное сооружение опрокидывало все представления об архитектуре, врываясь в мозги, как потрясающее сновидение.
Взлетевшее вверх, в стекле и бетоне, облицованное розовым мрамором, это здание сейчас дремало под солнцем, щуря гигантские стеклянные глаза, поблескивая огромным, прозрачным куполом.
– Эра! - засмеялся кто-то из пассажиров, - дом пока пустует. Мы могли бы остановиться в нем.
– Но… где мы добудем кровати, которые соответствовали бы масштабам дома?
Павел с волнением глядел на дом Советов ста, невольно думая о том, что через две декады сюда прибудут полтора миллиона делегатов и будут решать судьбу его работы, его жизни.
Самолет начал спускаться.
Можно было видеть сияющие мостовые, отлитые из стекла, ослепительно переливающиеся на солнце. В разных концах города сверкнули крупные золотые пятна. Их сверкание кинулось в глаза всем. Пассажиры переглянулись. Кто-то многозначительно крякнул, кое-кто снисходительно передернул плечами, но никто не сказал ни слова.
Золотые пятна были не что иное, как уличные уборные. Они появились отнюдь не с санитарной целью, а как вызов старому миру, как издевательский символ, как блистательные плевок в лицо капитализма, как пренебрежительный жест по отношению к ценностям буржуазного общества.
Самолет сделал круг над городом, и под ногами поплыли проспекты академий, статистических управлений, лабораторий, изыскательных институтов, музеев и различных других научных учреждений всесоюзного масштаба.
На далеком горизонте всплыли очертания старой Москвы - города-музея.
Самолет упал на площадку ново-московского аэровокзала.
* * *
В этом единственном городе - скопище академиков профессоров и исследователей, стекающихся сюда с разных концов Республики для работы в бесчисленных совершенно исключительно оборудованных лабораториях и в гигантских библиотеках, царила особая тишина. Редкие авто мелькали на перекрестках и без шума скрывались за поворотами.
Широкий проспект отелей, прилегающих к аэровокзалу, был пуст.
Павел без труда выбрал для себя временную квартиру в одном из отелей и тотчас же поспешил в сектор Совета ста, где жили и работали члены Совета.
* * *
Не прошло и десяти минут, как Павел отыскал Молибдена. Встреча носила приятельский характер. Молибден встретил Павла с распростертыми объятиями.
– Ну, ну, входи… Гостем будешь.
Он поцеловал Павла в лоб.
– Нравишься ты мне, парень, - сказал Молибден, - химерами набит, это верно, однако, мозги твои - зависть всякому. Ну, проходи…
Он ввел Павла в комнату, которая была светла и просторна и оттого казалась неприветливой. Кроме двух кресел и письменного стола, здесь не было никакой мебели. Единственным украшением стены являлись телекинорадиоприемник и телефотор.
– Однако, - пробормотал Павел, осмотрев жилище Молибдена.
– Что? Не нравится? Оно конечно пустовато, да зато просторнее чувствуешь себя. Не люблю я на вещи натыкаться… Простор люблю.
Павел насторожился. Пустая комната Молибдена говорила ему о том, что этот человек носит весь мир внутри себя, оберегая его от посторонних наблюдений. Скрытность и замкнутость этого человека как нельзя лучше подчеркивала исключительно скромная обстановка, но в то же время она свидетельствовала об отреченности, о пуританизме, о высокой преданности тому, что было смыслом его жизни.
Они сели.
Павел спросил о здоровье Молибдена.
Молибден разгладил бороду, развалился в кресле и довольно крякнул:
– Да отчего бы хворать мне? Пища хорошая… Пью да ем, а поесть люблю, грешным делом, ну… сплю еще… Работой себя не очень утруждаю…
И снова насторожился Павел.
Он знал, что Молибден славился своей усидчивостью и необыкновенной трудоспособностью. Его трудолюбие было примером для многих ученых. Что же касается чревоугодия, так Молибден - и это тоже знали все - вот уже тридцать лет, как питается сухарями, медом, молоком и овощами.
«Что он: кокетничает, смеется или же старается показать себя хуже, чем он есть?»
Павлу не понравился Молибден.
– Все мы чревоугодники и лентяи! - попытался пошутить Павел.
– Ну, ну… Не сердись, - загудел Молибден, - шучу я. Тебя испытываю…
– Я весь тут. Я не хитрый. Я Рубенса люблю… Зеленые занавески люблю… Простор люблю…
– Злишься, что я себя не показываю?…
– Немного.
Молибден захохотал.
– Ну и ребята. А может это не всегда нужно? Нет, ты узнай, а потом и откройся…
– Ты ведь знаешь меня.
– То-то и есть, что знаю… Оттого и пригласил…
– А письмо?
– Прочел?
– Нет! На зло тебе не прочитал. Ведь тебе очень хотелось бы этого?
Молибден медленно разгладил бороду.
– Этого тебе не нужно знать.
– А я знаю…
– Ничего ты не знаешь, парень. Вот, пригласил я тебя! А зачем пригласил? Ты это знаешь?
– Догадываюсь
– Не догадываешься ты, парень. Думаешь, вот, де, старый черт, консерватор и варвар будет меня отговаривать. Не лети, дескать. Брось, де, свое межпланетное. Так, что ли?
– Я слушаю тебя.
– То-то, что слушаю… Против твоей работы я не протестую. В принципе, так сказать… Но жаль мне тебя. Голову ты себе сломаешь, - вот что. А голова твоя редкая, парень, нужная голова… Ну, вот и придумал я… Хочу предложить тебе поработать со мной.
– Я слушаю тебя!
– Работа интересная. Хорошая работа. Нужная.
– А моя?
– И твоя не уйдет от тебя. Хочу, вот, покорпеть над вопросами передачи энергии по радио… Поможешь мне?
– Да ведь работают уже над этим!
– Тем лучше. Объединимся стало быть. А приглашаю я тебя потому, что верю в тебя. Читал я как-то на этих днях доклад твой. Тот, что был опубликован перед катастрофой. Дельный, скажу, доклад. Башка твоя замечательно работает Ежели приложить твои мозги к настоящей работе, - большое дело выйдет. Вот и подумай. Пораскинь мозгами.
– Гм… Я конечно не отказался бы поработать в этой области, тем более с тобой. Но…
– Подумай-ка, какие изумительные преобразования были бы внесены в нашу жизнь. Какие возможности открылись бы перед человечеством. Ты представляешь себе, что произошло бы в случае удачи.
– Я уже сказал: работа заманчивая. Но до сессии я ничего не буду предпринимать.
– Ну, и дурень! - разгладил бороду Молибден. - Думаешь, на сессии разрешат тебе с химерой возиться?
Павел не успел ответить на этот вопрос. В углу вспыхнул приемник телефотора. Молибден поспешил к аппарату и быстро сделал включение. На полотне задрожали туманные пятна. Они разбегались, дробились на мелкие части, потом соединились в одно целое. Это пятно - силуэт головы - быстро, быстро начало светлеть, и наконец Павел, с биением сердца, увидел на экране Киру.
– Здравствуй, отец!
– Ну, здравствуй.
– Ты обещал мне уделить сегодня немного времени.
– Ну?
– К сожалению, я сегодня не могу. Я сейчас отправлюсь с школьниками в старую Москву. Может быть, мы увидимся завтра утром?
– Дело-то у тебя какое?
– Об этом в двух словах не скажешь… Так завтра утром? Хорошо?
– Ладно! Приезжай! Потолкуем! Между прочим, сейчас у меня сидит один твой знакомый. Я хотел спросить: не захватишь ли ты его с собой, пока я не сломал ему ребра?
– Кто? Кто этот человек, который спорит с тобой?
– Это не человек, а упрямый осел. Впрочем, более всего он известен, как Стельмах.
– Кто? - крикнула Кира. Руки ее метнулись к прическе.
– Злосчастный изобретатель. Путешественник по звездам. Коммивояжер луны.
– Ты меня слышишь, Павел? - спросила Кира.
Павел подошел к телефотору.
– Да, слышу и вижу.
– Если ты можешь перенести бой с отцом на завтра, то приезжай помочь мне. Я получила сотню школьников, с которыми сейчас отправляюсь в старую Москву. Справиться мне с ними будет трудно, ты это сам понимаешь. Я уже думала вытащить вспомогательного гида из какой-нибудь лаборатории… Ты не мог бы помочь мне?
– С удовольствием… Ты где сейчас?
– На аэровокзале. Ну, жду. Прощай, отец.
– Завтра буду дома до 11 часов! - предупредил Молибден.
– Прекрасно. Телефотор потух.
* * *
Павел нашел Киру у главного входа в аэровокзал. Окруженная толпою школьников, она что-то объясняла. Ребята слушали ее внимательно. Она подняла руку вверх, и тотчас же ребята кинулись в сторону гаража.
– Не опоздал? - протянул руку Павел.
– Нет. Вовремя пришел. Сейчас едем.
Из гаража медленно, один за другими выкатились автомобили, управляемые мальчиками и девочками, которые грозно хмурились и неизвестно почему старались казаться свирепыми.
– Тебе, Павел, придется взять на себя десять авто. Эй, ребята, смотреть сюда садитесь по пяти в машину. Та машина, в которой поедет вот он, - она показала на Павла, - должна ехать в середине. Остальные авто следуют так, чтобы слышать объяснения водителя. Первая колонна - вперед. Садись, Павел! По местам, ребята!
Павел вскочил в авто, в котором уже сидели три девочки и два мальчика.
Кира махнула рукой.
– Вперед!
Автомобили помчались по широкому проспекту.
– Ну, вот - громко сказал Павел, - сейчас мы едем по городу, который, как вам известно, называется Москвой. Этот город отличается от других тем, что здесь нет ни одного завода, нет ни одной фабрики. Зато здесь находятся самые лучшие лаборатории, самые богатые музеи, самые крупные библиотеки.
Сюда каждый год города Республики командируют выдающихся ученых, исследователей и изобретателей для научной работы в московских академиях, институтах и лабораториях.
Постоянно же здесь живут одни академики.
– А члены Совета ста? - спросил кто-то из ребят.
– Каждый из них живет в Москве три года. Через три года назначаются перевыборы, и сюда перебираются вновь избранные.
– Значит, ученых очень много в Республике? - спросила вдруг одна из девочек.
– Почему ты так думаешь?
– А как же иначе. Ведь это же для них построен такой большой город.
– О, нет. В Москве ученых не так много. Во всяком случае, меньше миллиона. Но кроме ученых живут работники Всесоюзного статистического управления.
– Они постоянно живут здесь?
– Тоже нет. Штат статистиков пополняют поочередно все города Республики. В силу этого статистики работают здесь не менее трех, четырех декад. Однако и ученые и статистики составляют только одну сотую того, что может вместить Москва. Большинство жилых помещений пустует почти весь год.
– Весь год?
– Почти… Лишь два раза в год, во время осенней и весенней сессий, в Москву прибывает около двух миллионов делегатов, которые живут тут одну, две декады. В это время в Москве не остается ни одного метра свободной жилой площади. Для этой цели и построено огромное количество отелей.
Автомобили пролетели через парк и понеслись по шоссе в сторону старой Москвы.
– Мы верно держим путь? - крикнул передовой.
– Совершенно верно. Доедем до озера - повернем вправо.
– Знаем, знаем. Кира говорила уже.
– Тем лучше.
– Тебя как звать? - спросило у Павла сразу несколько голосов.
– Павел.
– Ага!
Ребята с удовлетворением кивнули головами.
– Ты ученый? - задал вопрос мальчик, сидящий с Павлом рядом.
– Нет.
– Жаль…
– Почему?
– Мы думали ты ученый…
– А разве вам так нравятся ученые?
– Я непременно буду ученым, - проговорил кудрявый мальчик.
– Почему ты хочешь быть ученым?
– Потому что они приносят Республике самую большую пользу.
– Я думаю: все люди приносят пользу.
– Это верно, но ученые самую большую. А я хочу приносить самую большую пользу.
– Над чем ты хочешь работать?
– Мне хотелось бы открыть разложение атомной энергии.
– Скромное желание! - рассмеялся Павел, - а ты знаешь, что над этим вопросом работают около сотни лет и все безрезультатно.
– Что ж, - в раздумье ответил мальчуган, - если люди так долго бьются над этим вопросом, значит он достоин того. Учитель нам говорил, что тот, кто добьется разложения атомной энергии, сделает для людей самое большое. Ты знаешь, что это даст?
– Знаю. Но это очень трудно.
– А если было бы легко, давно бы уже открыли.
– Ты прав конечно.
С переднего автомобиля кто-то крикнул:
– Павел, это Москва?
На горизонте всплыли очертания старой Москвы. Показалась Крестовская башня. Заблестели купола церквей. Зачернели высокие трубы старых заводов.
Не прошло и десяти минут, как первая колонна влетела в пустые улицы Москвы. По сторонам побежали угрюмые дома, пузатые церкви, вывалившиеся боком на тротуары, кооперативы с бутафорией на окнах, замолкали вывески учреждений, гостиниц, почтовых отделений, аптек, кинематографов и парикмахерских.
Старая Москва имела такой вид, как будто люди, жившие в реконструктивный период, вышли из города на несколько часов. Двери кооперативов были открыты, и можно было видеть полки с товарами и продуктами, над которыми висели таблички, указывающие, как называется этот товар, с какой целью вырабатывался он и т. д. В окнах парикмахерских стояли манекены с вызывающими недоумение прическами. У входа в кино висели под стеклом афиши. Мрачные пивные останавливали внимание выставками вареных раков и внушительных пивных бочек.
Мертвая тишина царила в мертвом городе-музее. Узкие, изогнувшиеся улицы покрывались густой пылью. На площадях копошились воробьи. Под пыльными мостами меланхолично звенела вода.
– Ух, какой унылый! - воскликнул будущий ученый.
– Да, - согласился Павел, - старая Москва производит невеселое впечатление. Но десятки лет назад это был самый оживленный город. Весь мир прислушивался, как шумит красная Москва. Ярость и надежда кипели вокруг этого слова когда-то…
Теперь я попрошу замедлить ход машин.
– Есть! - отозвались молодые шоферы.
Автомобили поплыли по улицам медленнее.
– Спрашивайте, - сказал Павел.
Ребята начали оглядываться по сторонам.
– Что это такое? - спросила девочка, показывая на церковь.
– Это церковь. Внутри церкви висят доски… на них нарисованы люди, называемые святыми.
– А что такое святые?
– Святыми называли людей, которые отказывали себе в некоторых удобствах, в еде, были отшельниками, ничего не делали и жили за счет других. Они становились иногда на колени, бились головой о пол, или, как говорили тогда, «молились».
– А для чего их рисовали?
– Рисовали их для того, чтобы, в свою очередь, стоять перед нами на коленях и кланяться им.
– А для чего?
– Думали, что это очень необходимо. Некоторые считали, что если постоять немного перед такой доской, помахать руками и головой, то жизнь станет легче.
– Что значит легче?
– Это означало, что доска поможет человеку вкусно и много есть, а также поможет ему приобрести лишний костюм.
Ребята поглядели на Павла с недоверием.
– Неужели они верили в производительные силы дерева!
– Были такие, что и верили. Кроме того, когда люди отправлялись убивать других людей, они просили у этих досок сохранить им свою собственную жизнь и помочь убить других как можно больше.
– А когда Ленин жил, люди тоже молились?
– Да молились и тогда. Но в это время церкви посещались самыми темными и невежественными людьми.
– Они молились, чтобы был социализм?
– О, нет! Они просили святых о другом. О том, чтобы не было социализма.
– Этого не может быть. Неужели им нравилось жить в таких грязных домах. Раз они были темными, значит, они не были буржуями. Как же они не хотели социализма?
– На этот вопрос я вам отвечу в Музее быта. Задавайте другие вопросы.
– Что такое пивная?
– Это место, куда собирались люди отравлять себя алкоголем.
– А зачем?
– Ну… - смущенно кашлянул Павел, - я затрудняюсь ответить точно, что именно заставляло людей отравлять себя. Я слышал, что пили алкоголь для того, чтобы быть веселыми. Но в старой литературе часто можно встретить такие описания пьяных людей, которые опровергают эту гипотезу. По словам очевидцев, у пьяного тряслись руки и ноги, подгибались колени, мутился разум, слабело зрение. Пьяный шел по улицам, шатаясь. Он кричал, плакал, лез ко всем драться и успокаивался лишь после того, как у него начиналась рвота. Как видите, гипотеза о том, что алкоголь пили для веселья не выдерживают критики.
– Я хочу войти в церковь! - заявил будущий ученый, который, по всем признакам, не очень доверял объяснениям Павла.
Автомобили остановились. Небольшая экскурсия вошла в холодное и мрачное здание. Ребята подошли к иконам:
– Это святые?
– А это что?
– Лампадки! В них наливали масло и зажигали.
– Зачем?
– Вероятно, для того, чтобы яснее видеть святого.
– А что это за двери?
– Вход в алтарь. Здесь сидел человек, одетый в позолоченный мешок с отверстием для головы, и читал книжку. Разные сказки. Потом он выходил вот сюда и пел что-нибудь. Вот и все.
Под сводами церкви гулко разносились, шаги экскурсантов, и эхо подхватывало и катало голоса по углам.
– Смотрите, птичка! Для чего она? Для украшенья?
– Это голубь. Его считали богом-духом. И молились ему.
– А что такое бог? - спросила одна из девочек.
– Да мы ведь уже проходили это! - закричали ребята. - надо было слушать, Эра!
– Знаете, значит?
– Знаем!
Выйдя из церкви, экскурсанты побывали в домах, где раньше жили люди. Во время осмотра жилых помещений, будущий ученый заявил:
– Как будто они нарочно старались жить так плохо.
Павел улыбнулся.
– Вот, когда мы приедем в Музей быта, ты поймешь, почему люди того времени жили так плохо. А теперь поедемте дальше.
Автомобили медленно покатились по узким улицам.
– А это что?
– Это отделение милиции. Люди, одетые в особую форму, занимались отправкой пьяных по домам, а иногда держали их до выздоровления в этих отделениях. Милиция наблюдала еще и за тем, чтобы был порядок, чтобы люди не отнимали ничего друг у друга, чтобы не дрались, не убивали друг друга.
– Очень странное занятие! - вставил кто-то.
– Все, что ты говоришь, совсем не похоже на то, что мы изучали. Если люди действительно были такими дикарями, как же они могли построить социализм?
– Это верно, - поддержала девочка, - твои слова вызывают у меня отвращение к людям того времени. Значит, книги лгут, когда рассказывают: о величайшем напряжении, о героизме людей реконструктивного периода?
– Нет, - ответил Павел, - в книгах написана одна правда. Но вы. изучали героическую историю рабочего класса, а я говорю сейчас о людях, которые никогда не имели своих историков. Это были ничтожнейшие людишки. Миллионы их населяли города. Миллионы их заполняли эти каменные коробки. Они жили только для того, чтобы набивать свои желудки пищей, чтобы пакостить и оплевывать жизнь. Их история может быть уложена в несколько слов. Если бы кому вздумалось писать о них, он мог бы сказать: «А кроме трудящихся в те годы жили в СССР люди, которые ничем не отличались от навоза. Они исчезали так же незаметно, как и появлялись». Вот вся история их. Впрочем, к этому вопросу мы еще вернемся после. Повернем вправо.
– Ну, а теперь шляпы долой.
Колонна автомобилей влетела на Красную площадь.
– Стой!
Павел вылез из авто и следом за ним вышли остальные.
Угрюмые большие стены Кремля высились перед маленькими людьми. Справа глухо шумел сад. Слева дремала ветхая церковь Василия Блаженного.
Под старинными курантами высился памятник Ленину. С высоко поднятой рукой, он стоял, окруженный верными учениками. Внизу на мраморном пьедестале яркими буквами было начертано:
«Вожди не умирают, они живут в веках».
– Вот здесь, - взволнованно сказал Павел, - начинается история. Та история, которую вы изучали по книгам. По этим камням ходили великие вожди великой партии. Здесь живой Ленин выступал перед рабочим классом на этой площади. В дни революционных праздников миллионы трудящихся проходили мимо этих стен, мимо мавзолея с прахом Ленина, который стоял тогда вот здесь.
Павел с воодушевлением начал говорить о том, что уже знали ребята, но что теперь они слушали с напряженным вниманием. И суровое дыхание первых лет Революции, казалось, дышало им в лица. Взволнованные, стояли они перед кремлевскими древними стенами, не сводя взоров с бронзовой группы и в сотый раз перечитывая надпись: «Вожди не умирают, они живут в веках».
– Да, - закончил Павел, - это было время титанов. Мы опоздали родиться, и нам теперь остается только преклоняться.
