Тайна Испанского мыса

      Только когда машина свернула с шоссе у заведения Гарри Стеббинса и въехала на парковую дорогу, ведущую к Испанскому мысу, молчание было сломлено.
      — Надвигается шторм, — беспокойно заметил водитель-полицейский. — Я видел, какой здесь может подняться ветер. Вы только посмотрите на небо.
      Деревья в парке стонали и раскачивались от усиливавшихся порывов ветра. Оставив позади парк, они въехали на скалистый перешеек, соединяющий материковую часть с мысом, и увидели вечернее небо. Свинцово-грязного цвета, оно было покрыто огромными черными тучами, наплывающими на них со стороны горизонта. На открытом перешейке на них обрушился шквалистый ветер, и водитель изо всех сил старался не дать машине съехать с дороги.
      Однако убежища, образованного скалами мыса, они достигли без происшествий.
      Наклонившись вперед, Эллери тронул водителя за плечо:
      — Остановите, пожалуйста, прежде чем вы подниметесь к дому.
      Машина резко затормозила.
      — Какого черта... — начал судья, подняв густые брови. Эллери открыл дверцу и выбрался на дорогу. На лбу его собрались складки, глаза лихорадочно блестели.
      — Я скоро вернусь. Пожалуй, мне нужно проверить мои соображения... На самой сцене... — Он пожал плечами, улыбнулся на прощание и направился по дорожке, ведущей к террасе.
      Небо быстро темнело. Вспышки молний освещали дорожку; сидящие в машине видели, как Эллери дошел до ступеней на террасу и начал спускаться вниз.
      Судья Маклин вздохнул:
      — Мы с таким же успехом можем вернуться в дом. Скоро пойдет дождь, и он быстренько прибежит за нами.
      И они подъехали к дому.
 

* * *

 
      Мистер Эллери Квин спустился на террасу, немного постоял на цветных плитах, затем подошел к круглому столу, за которым умер Марко, и сел. Утопленная меж отвесных скал на глубину примерно в сорок футов, терраса была надежно защищена от самых сильных порывов ветра. Эллери расслабился, откинувшись на спинку стула в своей излюбленной позе, и стал глядеть через вход в бухту на море. В пределах его зрения не было видно ни единого судна, надвигающийся шторм загнал всех в укрытия. Море в бухте бурлило, вздымая белую пену.
      Перед его глазами все расплылось, когда он вгляделся вдаль и еще глубже задумался.
      На террасе становилось все темнее. Наконец, подстегнутый темнотой, он вздохнул, встал, поднялся на верхнюю площадку лестницы и включил верхний свет. Зонтики раскачивались и трепетали. Он снова сел, взял лист бумаги, ручку и, обмакнув ее в чернильницу, начал писать.
 

* * *

 
      Крупная капля громко ударила по зонту. Квин перестал писать и выглянул из-под зонта. Затем с задумчивым видом встал, подошел к огромному испанскому кувшину, стоящему слева на самой нижней ступени, и оглядел его со всех сторон. Немного помедлив, зашел за него, вышел и снова проделал ту же самую операцию с кувшином справа от лестницы. Наконец вернулся к столу, сел и, с раздувающимися на ветру волосами, продолжил писать.
      Писал он долго. Капли становились все крупнее, свирепее и чаще. Одна из них упала на лист бумаги, лежащий перед Квином, размазав слово. Он стал писать быстрее.
      Эллери закончил с первым потоком проливного дождя. Сунув листы в карман, он вскочил, выключил свет и поспешил по дорожке к каменным ступеням, ведущим к дому. К тому времени, как Квин добрался до патио, его плечи промокли насквозь.
      В большом коридоре его встретил портье:
      — Для вас оставлен горячий ужин, сэр. Миссис Годфри велела...
      — Спасибо, — рассеянно поблагодарил Эллери и махнул рукой. Затем бросился к алькову с коммутатором, набрал номер полицейского управления и стал ждать соединения. — Инспектор Молей... А, инспектор, я так и думал, что застану вас в... Да, вполне. Собственно говоря, если вы немедленно прибудете на Испанский мыс, думаю, мы прямо сегодня вечером сможем успешно покончить с этим делом.
 

* * *

 
      Гостиная освещалась мягким, мерцающим светом со вкусом расположенных светильников. По крыше патио бешено барабанил дождь. Гневные порывы ветра ломились в окна. Даже сквозь шум дождя им был слышен глухой стук прибоя, разбивающегося о скалы Испанского мыса. В такую ночь приятно ощущать себя под защитой крова, и они с благодарностью поглядывали на мерцающий в камине огонь.
      — Мы здесь все, — спокойно начал Эллери, — кроме Тиллера. Я особенно настаиваю на присутствии Тиллера. Вы не возражаете, мистер Годфри? Он оказал нам неоценимую услугу в этом деле и поэтому заслуживает награды.
      Уолтер Годфри пожал плечами; впервые он был одет в нечто похожее на приличный костюм, как если бы вместе с возвращением жены к нему вернулось и чувство социального положения. Он дернул за веревочку колокольчика, что-то коротко приказал дворецкому и снова опустился в кресло рядом с супругой.
      Они все собрались здесь: трое Годфри, двое Муннов и Эрли Корт. Судья Маклин и инспектор Молей, слегка подавленные, сидели поодаль от остальных. Знаменательным было то, что, хотя ничего такого еще не обсуждалось, стул Молея стоял ближе всего к двери. Из всех девяти собравшихся один только юный Корт выглядел почти счастливым. Его лицо выражало едва ли не глупое удовлетворение, когда он пристроился на корточках подле колен Розы Годфри, а по мечтательному выражению голубых глаз девушки было ясно, что тень Джона Марко воодушевила обоих. Мунн курил длинную коричневую сигару, терзая ее зубами, а миссис Мунн сидела тише воды ниже травы. Стелла Годфри, спокойная, но напряженная, комкала в руках носовой платок; коротышка миллионер выглядел настороженным. Атмосфера, несомненно, была гнетущая.
      — Вы звали меня, сэр? — вежливо справился от двери Тиллер.
      — Входите, входите, Тиллер, — пригласил Эллери. — Присаживайтесь, сейчас не время для церемоний.
      Тиллер, явно обескураженный, присел на самый краешек стула, стоящего сзади, и взглянул миллионеру в лицо, но тот не спускал с Эллери настороженных глаз.
      Квин подошел к камину и сел спиной к огню так, чтобы его лицо оставалось в тени, а черная масса тела — против пламени. Свет зловеще отсвечивал на лицах собравшихся. Эллери достал листы бумаги из кармана и положил на табурет перед собой. Затем поднес спичку к сигарете и начал:
      — Во многих смыслах это очень печальное дело. Несколько раз в течение сегодняшнего вечера я испытывал желание закрыть глаза на факты и уехать отсюда. Джон Марко был негодяем, каких еще свет не видывал. В его случае явно нет грани между mala mens и malus animus . Несомненно, он обладал умом преступника, не стесненного какими-либо угрызениями совести. Насколько нам известно, Марко подверг опасности счастье одной женщины, задумал погубить другую, разрушил жизнь третьей и стал причиной гибели четвертой. Несомненно, его послужной список — если бы мы могли заглянуть в него — продемонстрировал бы нам много подобных случаев. Одним словом, это был злодей, который заслуживал смерти. Как вы однажды выразились, мистер Годфри, «кто бы ни убил его, он облагодетельствовал человечество». — Эллери замолчал, энергично попыхивая сигаретой.
      — Тогда почему бы вам не оставить все как есть? — хрипло поинтересовался мистер Годфри. — Вы ведь явно пришли к какому-то заключению. Негодяя нужно было убить; мир без него стал гораздо лучше. Вместо того...
      — Потому что, — вздохнул Эллери, — я оперирую понятиями, мистер Годфри, а не людьми. К тому же я должен заплатить долг инспектору Молею, который благосклонно позволил мне грубо вторгнуться в его сферу деятельности. Думаю, что теперь, когда все факты налицо, убийца Марко имеет все основания на сочувствие жюри. Это преднамеренное преступление, но преступление, которое — в определенном смысле — необходимо было совершить.
      Я отбросил в сторону человеческий фактор и рассмотрел все дело в чисто математических терминах. А судьбу убийцы вверяю тем, кто уполномочен решать подобные вопросы.
      Гнетущее напряжение охватило всех, когда Эллери взял верхний лист с табурета, пробежал по нему глазами в отблесках пламени камина и снова сел.
      — Не могу выразить, насколько я был сбит с толку и озадачен до сегодняшнего вечера. Должно было быть хоть какое-то разумное объяснение всем имеющимся фактам. Я знал это, чувствовал, но не мог сложить всю картину вместе. К тому же в своих предыдущих вычислениях я допустил одну непростительную ошибку. Пока горничная Питтс — вы теперь знаете, что это миссис Марко, — не открыла мне один факт, я просто блуждал в тумане. Но когда она сказала мне, что плащ, в котором обнаружили Марко, был принесен ею уже после его смерти, другими словами, этого плаща вообще не было на месте преступления в момент убийства, я ясно увидел свет, а все остальное было лишь делом времени.
      — Черт, какое отношение имеет этот плащ к убийству? — не выдержал инспектор Молей.
      — Самое прямое, дорогой инспектор, как вы сейчас убедитесь. Но теперь, когда нам известно, что в момент убийства на Марко не было плаща, давайте начнем с того, что на нем было. Он был полностью одет, до последней мелочи. Мы знаем, что убийца забрал у Марко все или почти все: пиджак, брюки, ботинки, носки, белье, рубашку, галстук и содержимое карманов. Первая задача, которую необходимо было решить, состояла в следующем: «Зачем убийца раздел свою жертву и унес с собой все его вещи?» Я чувствовал, что должна быть какая-то простая, обескураживающе простая причина, побудившая его к этому поступку, который явно выглядел из ряда вон выходящим. Инстинктивно чувствовал, что решение всей проблемы зависит от ответа на данный вопрос.
      Эта загадка не давала мне покоя, пока я не рассмотрел ее со всех сторон. В результате чего пришел к заключению, что существует пять причин, по которым убийца мог снять одежду со своей жертвы.
      По первой, — продолжил Эллери, справившись со своими записями, — убийца мог унести одежду из-за содержимого карманов. Это могло иметь особое значение, учитывая существование неких бумаг, угрожающих покою нескольких дам, связанных с Марко. И эти бумаги — из того, что нам известно, — могли находиться при Марко. Но если это были те бумаги, за которыми явился убийца, и они лежали в кармане у Марко, то почему бы ему не взять бумаги и не оставить одежду на месте? В таком случае, если бы в одежде что-то и было, убийца опорожнил бы карманы или разорвал подкладку, дабы взять то, ради чего он явился, не снимая одежды с тела. Так что эта причина отпадает.
      Однако вторая выглядела совсем тривиальной. Инспектор Молей вам скажет, что очень часто полиция вылавливает из воды или находит в лесу тело либо в поврежденной одежде, либо совсем без нее. В большинстве случаев это объясняется просто: не допустить опознания жертвы — порча или сокрытие одежды затрудняют опознание. Но в случае с Марко это явно было не так; убитый был Марко, никому не требовалось опознавать его. В этом деле не было и не могло возникнуть вопроса об идентификации тела — в одежде или без нее.
      И, как раз наоборот, всегда могла быть третья возможность, что в каком-то смысле одежду Марко украли для того, чтобы не дать опознать убийцу Марко. Я вижу ваши недоуменные взгляды. Я имею в виду лишь то, что на Марко могло быть надето что-то или все, принадлежащее его убийце, и тогда обнаружение этих вещей могло бы повлечь фатальные последствия для убийцы. Но такого также не могло случиться — благодаря нашему бесценному Тиллеру, — Тиллер сложил руки и скромно потупился, хотя его маленькие ушки оставались настороженными, как у терьера, — показавшему, что вся одежда, которую он приготовил для Марко непосредственно перед тем, как тот переоделся, принадлежала лично ему. Кроме того, это единственная одежда, которая пропала из гардероба Марко. Значит, в ту ночь он был одет в нее, и она не могла принадлежать преступнику.
      Все, находящиеся в гостиной, сидели так тихо, что треск смолистого полена в камине прозвучал как пистолетный выстрел, а звук барабанящего дождя пугал не меньше, чем громкие раскаты грома.
      — И четвертая причина, — объявил Эллери. — Одежда могла быть испачкана кровью, и пятна крови могли представлять опасность для преступника или его планов. — Тревожный взгляд прошелся по нахмуренному лицу Молея. — Нет-нет, инспектор, это не так просто, как кажется. Если бы это была кровь Марко, то данная теория была бы неверной по двум причинам: вся одежда, унесенная убийцей, никак не могла быть испачкана кровью — носки, белье, ботинки? — и, что еще более важно, на теле жертвы вообще не было крови. Марко ударили по голове и задушили, не пролив при этом ни единой капли крови.
      Но допустим — я предвижу ваш вопрос, судья, — вопрос идет о крови убийцы. Однако, если судить по расположению тела, совершенно невозможно, чтобы Марко оказал убийце сопротивление, в результате которого тот мог бы получить ранение и нечаянно забрызгать кровью одежду погибшего. И здесь снова два возражения. Первое — я повторяю, вся одежда Марко не могла быть испачканной, так зачем же снимать все? И второе — единственная причина, по которой убийца мог бы желать скрыть факт, что он был ранен, — это то, что он не хотел, чтобы полиция искала кого-то по этой примете. Но мы доподлинно знаем, что никто, вовлеченный в это дело, не пострадал физически, кроме Розы, но у нее есть безупречное алиби, которое отвергает возможность столь продуманного ухищрения. Так что теория с пятнами крови также отпадает.
      Тогда остается только единственная, — негромко резюмировал Эллери после паузы, — и последняя возможность.
      Дождь не унимался, и огонь в камине продолжал трещать. Все смотрели на Квина с недоумением. Всем было ясно, что никто из них — даже судья Маклин — не знает ответа. Эллери швырнул сигарету в огонь. Потом повернулся и уже открыл рот, чтобы заговорить... Но в этот момент дверь резко распахнулась, заставив инспектора мгновенно вскочить, а головы всех сидящих обернулись в тревоге. В дверях стоял Рош, детектив, с трудом переводивший дыхание; он насквозь промок. Детектив несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем смог говорить членораздельно.
      — Шеф! Тут такое... я бежал от самой террасы. Они приперли к стенке капитана Кидда!
      В первую секунду все были настолько оглушены, что могли лишь открыть рот.
      — Что? — хрипло выдавил инспектор Молей.
      — Поймали во время шторма! — выкрикнул Рош, возбужденно взмахнув рукой. — Береговая охрана только что захватила яхту Уоринга. По какой-то причине этот великан направлялся к берегу... он плыл к мысу! Похоже на то, что у него что-то стряслось...
      — Капитан Кидд, — пробормотал Эллери. — Я не...
      — Пошли! — выкрикнул Молей, бросаясь в двери. — Рош, давай... — Голос инспектора заглушил топот его башмаков.
      Люди в комнате немного замешкались, потом, все одновременно, бросились за инспектором.
      Судья Маклин остался, недоуменно глядя на Эллери.
      — Что произошло, Эл?
      — Не знаю. Это очень странный поворот... Нет! — И с этими непонятными словами он последовал за другими.
 

* * *

 
      Возбужденные, все бросились к террасе, не обращая внимания на дождь, — мужчины и женщины, мгновенно промокшие до нитки, их взволнованные лица светились надеждой. Молей бежал впереди всех, его башмаки увязали в размытой дождем почве. И только судья Маклин оказался предусмотрительным настолько, что подумал о защите от дождя; он медленно добежал последним, уже закутанный с головы до ног в зюйдвестку, которую прихватил где-то в доме.
      Полицейские в блестящих от дождя плащах опасно балансировали на белых балках открытой крыши террасы, сражаясь с шарнирным соединением двух огромных латунных прожекторов. Джером был тут же, глядя на все с невозмутимым, едва ли не королевским спокойствием. Порывистый ветер яростно рвал на людях одежду.
      Отдав приказания, Молей спрыгнул на террасу. Просто удивительно, как среди всей этой суматохи никто не поскользнулся на стропилах крыши и не сломал себе шею, шмякнувшись о плиты внизу. Но наконец выключатели были найдены, и одновременно два слепяще белых луча рассекли темноту неба. В свете прожекторов черные потоки дождя казались низвергнутыми самой преисподней.
      — Держите прямее, вы, недотепы! — заорал инспектор, приплясывая и размахивая руками. — Наведите фокус, черт бы вас побрал!
      Блуждающие лучи резко дернулись и остановились. Затем легли горизонтально террасе, слились и скрестились друг с другом в пятнадцати футах над бурлящим морем за входом в бухту.
      Люди напряглись и вытянули шею, стараясь проследить за прямыми лучами прожектора. Поначалу они не могли различить ничего, кроме потоков воды, бившихся о темное море под ними: но потом, когда луч немного сдвинулся, увидели далеко в море точку, неуклонно стремящуюся вперед.
      В следующий момент они заметили третий луч прожектора со стороны моря, заплясавший вокруг темной точки.
      — Береговая охрана! — пронзительно закричала миссис Годфри. — О, не упускайте его, не упускайте! — Ее кулачки гневно сжались, волосы мягкими прядями спадали на лицо.
      В поле их зрения показался острый нос судна береговой охраны, надвигающийся на яхту Холлиса Уоринга.
      Яхта явно терпела бедствие. Она опасно накренилась, осев слишком низко. Когда яхта приблизилась, люди на берегу смогли разглядеть крохотного человечка, раскачивающегося на палубе. Фигурка была слишком мала, чтобы можно было опознать, кто это, но по действиям человека было видно, что он в отчаянии. Потом, настолько неожиданно, что все замерли на месте и затаили дыхание, яхта резко перевернулась вверх дном и заколыхалась под мощными ударами волн, мгновенно скрывшими ее...
      Все хором вскрикнули. Лучи прожектора заметались в лихорадочном поиске.
      — Есть! — закричала Роза. — Он плывет!
      Один из лучей выхватил на поверхности воды колышущуюся темную голову. Руки то поднимались, то исчезали в воде. Человек плыл сильными гребками, но ему приходилось бороться с бушующим морем, и он очень медленно приближался к Испанскому мысу. Судно береговой охраны увеличилось в размерах, но оно держалась поодаль, опасаясь потопить пловца. Спасательный трос извивался и блестел над водой, не достигая цели. Но теперь судно находилось так близко к скалам, что подходить еще ближе было бы опасно.
      — Он доплывет! — заорал Молей. — Кто-нибудь, тащите одеяла! Его надо согреть!
      Короткими рывками пловец приближался к бухте. Он слабел. Ничего нельзя было разглядеть, кроме его макушки.
      Не в состоянии помочь, они могли лишь наблюдать. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем все закончилось, словно кошмарный сон. Но едва пловец приблизился ко входу в бухту, как его неожиданно засосало в водоворот, словно сардину. Разглядев можно было лишь клубок из рук и ног, когда его бросило опасно близко к скалам справа от них, после чего он с непотопляемостью пробки закачался на сравнительно безопасных водах бухты.
      Полицейские никак не могли сфокусировать лучи прожектора на болтающейся, полуутопленной фигуре. Трое из них спрыгнули на террасу и устремились за инспектором к человеку, который из последних сил барахтался в воде. Затем Молей поймал пловца за шею сзади и мощным рывком потянул назад, вырывая его из бурунов и вытаскивая на берег с помощью подоспевших детективов.
      Стоящие в стороне судья Маклин и Эллери не могли видеть спасенного человека. Но им были видны лица обступивших его людей, и то, что они увидели на них, заставило судью Маклина сощурить глаза — они выражали крайнее изумление, как если бы испытали глубокий шок.
      Кто-то оттеснил их в сторону, неся завернутые в непромокаемую ткань одеяла, и исчез, наклонившись над спасенным. Потом миссис Годфри громко вскрикнула и бросилась вперед. Все сгрудились ближе, желая получше рассмотреть. Потом они услышали глубокий, предельно усталый голос:
      — Слава богу... Я... он... держал меня взаперти — где-то возле побережья. — Голос смолк. Спасенный мучительно хватал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. — Освободился... ночью... завязалась драка... яхта потеряла управление... Я его убил... выбросил тело за борт... шторм разбил яхту...
      Эллери отстранил плечом Мунна и Уолтера Годфри. Один из полицейских укутывал в одеяло дрожащего человека. Это был высокий парень, глаза которого были налиты кровью, щеки покрывала густая, грязная щетина, а сам он выглядел страшно изможденным. Его одежда — вернее, остатки белого льняного костюма — превратилась в мокрые лохмотья.
      Роза и ее мать стояли перед ним на коленях, припав к нему и рыдая.
      Лицо Эллери напряглось. Он наклонился и приподнял подбородок измученного человека. У него было благородное лицо, волевое и решительное, даже несмотря на всю его худобу и усталость.
      — Вы — Дэвид Каммер? — спросил Квин хрипло, словно ему было трудно говорить.
      Каммер судорожно сглотнул.
      — Да... да... а кто вы?..
      Эллери выпрямился и засунул руки в промокшие насквозь карманы.
      — Я искрение сожалею, — все тем же хриплым голосом произнес он. — Это был хороший план и хорошая борьба, Дэвид Каммер. Но я вынужден обвинить вас в убийстве Джона Марко.

Глава 16
ГОЛАЯ ПРАВДА

      — Самый трудный случай из всех, какие у меня когда-либо были, — буркнул мистер Эллери Квин. Сгорбившись в три погибели над рулем «дюзенберга», он глядел на убегавшую под колеса бетонную дорогу. Они направлялись на север, домой.
      Судья Маклин вздохнул:
      — Теперь ты знаешь, с какими проблемами зачастую сталкивается судья. Теоретически в тяжких преступлениях человеческая судьба решается присяжными. Но суд так часто... Мы еще не решили, со всей нашей хваленой цивилизацией, проблему истинной справедливости, мой мальчик.
      — Но что еще я мог сделать? — воскликнул Эллери. — Я часто хвастался, что человеческий фактор в уравнении ничего для меня не значит. Но это не так, черт возьми. Это не так!
      — Если бы только он не был так чертовски умен, — не без грусти заметил судья. — Каммер утверждает, что ему было хорошо известно, как Марко погубил его сестру Стеллу и как этот негодяй измывался над ней. А потом он увидел... или решил, что увидел, что творится с его племянницей Розой. Самая большая проблема с ними со всеми заключается в том, что никто из них никому не доверял. Когда Каммер задумал убить негодяя, снедаемый справедливым гневом, то почему не взял револьвер и просто не застрелил его? Никакой суд присяжных не признал бы его виновным, особенно если бы он сослался на то, что застрелил Марко во время ссоры в приступе гнева. При таких обстоятельствах...
      — В этом-то и вся беда с этими умниками, — вздохнул Эллери. — Решившись на вынужденное преступление, они задумывают совершить его с такой изобретательностью, чтобы его невозможно было раскрыть. Но чем умнее преступник, тем сложнее его план и тем больше опасности, что он может пойти не так. Идеальное преступление! — Он устало покачал головой. — Идеальное преступление — это когда убивают незнакомого человека на темной улице, без свидетелей. Ничего интересного. Каждый год так называемыми полоумными убийцами совершаются тысячи подобных идеальных убийств.
      Они молчали несколько миль. Скалистая громада Испанского мыса внушала им такое отвращение, что они бежали с него прочь, словно сами были преступниками. Единственное приветливое слово им было сказано Гарри Стеббинсом, когда они остановились у его бензоколонки заправить бак.
      — Я знаю мистера Каммера, он хороший человек, — тихо заметил Стеббинс. — Если все, что я слышал об этом Марко, правда, то не найдется таких присяжных в нашем округе, которые вынесли бы обвинение мистеру Каммеру. Его следует отпустить прямо сейчас.
      Дэвид Каммер сидел в окружной тюрьме, еще не оправившись от пережитого им во время шторма, но по-прежнему непреклонный. Для его защиты Годфри нанял самого известного на Западе адвоката. Испанский мыс смотрел сердито, погруженный в душную, угрюмую атмосферу, вызванную неожиданно обрушившейся на него дождливой погодой. Роза Годфри искала утешения в объятиях юного Корта, а ее мать — в объятиях ее отца. Только Тиллер оставался таким же — почтительным, сдержанным и невозмутимым.
 

* * *

 
      — Ты мне так и не рассказал, — сухо заметил судья, когда они продолжили поездку, — как ты довел до конца свой ловкий трюк, Эллери? Или просто тебе повезло, и ты в темноте попал наугад в нужное место? — Он не сводил проницательного взгляда со своего спутника и ухмыльнулся, когда Эллери посмотрел на него.
      — Ничего подобного! — сердито возразил Квин, затем улыбнулся и снова уставился на дорогу. — Я психолог!.. А потом, мои замечательные записи! — Он вздохнул. — Но со вчерашнего вечера я столько раз мысленно перечитывал их, что запомнил наизусть. На чем, черт возьми, я остановился, когда ворвался этот очумелый Рош?
      — Ты пришел к заключению, что только пятая возможность, из всех тобой рассмотренных, может быть истиной.
      — О да! — Эллери не отрывал глаз от дороги. — Ее суть в том, что преступник унес одежду Марко по той простой причине, что она была нужна ему как таковая. — Глаза пожилого джентльмена округлились от удивления. — Но зачем преступнику понадобилась одежда Марко? Чтобы одеться самому. Тогда становится очевидным, что на нем не было собственной одежды. Как ни парадоксально, но это так. Почему одежда понадобилась преступнику после преступления? И снова очевидное — чтобы скрыться. Одежда нужна была ему для побега.
      Эллери сердито взмахнул рукой.
      — Поначалу я отверг эту возможность, поскольку не мог понять, почему преступник взял всю одежду и оставил плащ. Собственно говоря, плащ был самой удобной одеждой из всех вещей Марко. Вряд ли он отказался бы от плаща — длинного и черного, — который скрыл бы целиком всю его фигуру, если одежда была нужна ему как одежда, чтобы бежать. На самом деле, подстегиваемый страхом быть застигнутым на месте преступления, он легко мог бы обойтись без большинства — если не всех — вещей, которые взял, — пиджака, рубашки, галстука, разумеется, может, даже и брюк, — и взять только плащ, прихватив разве что для приличия туфли. И тем не менее, он страшно рисковал, сняв с Марко все до последнего, но оставив при этом плащ! Мне оставалось лишь сделать вывод, что моя пятая теория также неверна, и должна существовать какая-то другая. Я долго не возвращался к этому — и очень жаль, — а блуждал в тумане. Пока миссис Марко вчера вечером не открыла мне факт, что во время преступления ни на теле Марко, ни на террасе плаща не было. И тогда я понял, что пятое объяснение — одежда как одежда для побега — должно быть единственно верным. Преступник не мог взять плащ, потому что его там не было. И тогда я сказал себе: плащ — самая важная улика в этом деле. Если бы мне не посчастливилось получить эту информацию, то это убийство могло бы остаться нераскрытым.
      — Теперь мне ясно, — задумчиво протянул судья, — хотя какую связь это имело с Каммером, все еще выше моего понимания.
      Эллери резко нажал на клаксон и подал гудок.
      — Слушай. Я уже указывал на то, что у преступника не было собственной одежды. Тут требуется уточнение. Я спросил себя: до какой степени был раздет преступник, когда явился на место предполагаемого преступления? Нам известно, что он снял одежду с тела Марко после того, как совершил убийство. Соответственно я сделал вывод, что на нем не было ничего из того, что он снял с Марко, в противном случае он не стал бы этого брать. Отсюда следует вывод, что на нем не было ни рубашки, ни галстука, ни пиджака, ни брюк, ни ботинок, ни носков, ни даже белья. Правда, он не взял трость и шляпу Марко. Но считать, что преступник, явившись без всей той одежды, что я перечислил, был в шляпе и с тростью, разумеется, полная нелепость. Ни трость, ни шляпа ему явно не были нужны, потому-то он их и оставил. В любом случае он пришел без шляпы и без трости. Но тогда в какой одежде он мог заявиться на пляжную террасу, чтобы совершить преступление?
      — Мне кажется, ты упустил возможность того, что он был хотя бы, ну, скажем, в плавках, — сухо заметил судья.
      — Совершенно верно. Но я ничего не упустил. Само собой, он мог прийти в плавках, в плавках и халате или только в халате.
      — Ну и...
      — Я только что сказал тебе, что он забрал одежду Марко, дабы незаметно улизнуть, — устало пояснил Эллери. — Мог ли он сбежать, будучи в плавках, плавках и халате или только в халате? Конечно мог.
      — Ничего не понимаю, — запротестовал судья. — Нет, если он...
      — Я знаю, что ты хочешь сказать. Но я проанализировал и эту ситуацию. Если бы он ушел с террасы в дом в той одежде, что я только что перечислил, — в плавках, в плавках и халате или только в халате, — то этого было бы вполне достаточно и ему не пришлось бы забирать вещи Марко. Ничего странного с точки зрения любого встречного — кто-то просто возвращается после ночного купания. Ты хотел спросить: «А что если он ушел не в дом, а куда-то дальше по шоссе?» Ответ следующий: если бы он был в плавках, или халате, или и в том и другом, спасаясь этим маршрутом, то ничего предосудительного в этом не было бы. Твой друг Гарри Стеббинс в субботу утром сказал, если ты помнишь, что местные порядки разрешают купальщикам разгуливать по участку шоссе между пляжами, по которому как раз и можно уйти с Испанского мыса, в одной пляжной одежде. Собственно говоря, когда мы его встретили, он как раз возвращался с общественного пляжа в одних плавках. Таким образом, если тут так принято разгуливать, то убийца в подобном костюме чувствовал бы себя вполне безопасно, — не важно, в какой час его бы заметили, — зная, что его никто не остановит. Но и на этот раз я сказал себе: если бы он ушел по шоссе, ему бы не понадобилась одежда Марко. Единственным возможным маршрутом — не считая дома и шоссе — оставалось море. Но разумеется, он не стал бы забирать одежду, если бы уходил морем, кроме того, на песке не осталось никаких следов, которые доказывали бы, что преступник сбежал через бухту.
      — Но если твой анализ верен, — недоумевающе начал судья, — я не вижу...
      — Разумеется, вывод напрашивается сам собой, разве нет? Если на преступнике первоначально были бы плавки, или плавки и халат, или только халат, ему бы не понадобилась одежда Марко, дабы скрыться. Но как я уже показал, одежда Марко как раз и была ему нужна для этой цели. Таким образом, я пришел к выводу, что на преступнике с самого начала не было ни плавок, ни халата, когда он явился на место преступления.