Ранневизантийский город (Антиохия в IV веке)

      Тем временем гнев народных масс стал обращаться уже и против местных богачей. Они бросились поджигать их дома. Запылал дом одного из представителей знати (Liban., XIX, 32; XXII, 9). Теперь, по словам Либания, "преступление стало принимать значительно более грозные размеры": ведь от тех, кто не воздержался от этих действий, "чего не следовало ожидать в дальнейшем" (XIX, 32).
      События развертывались настолько неожиданно для куриалов, что курия не смогла уже ничего предпринять для предотвращения дальнейшего развития восстания. Куриалы, "рассеявшись вследствие напавшего на них страха и не имея возможности ни увидеть друг друга, ни обменяться словами о происходившем..., пребывали в бездействии, молясь, чтобы кончилось это несчастье, но не будучи в состоянии выступить активно" (Liban., XIX, 33). Либаний безусловно стремится оправдать куриалов и выдвинуть наиболее подходящие для данного случая причины их пассивности. Но несомненно, что их бездействие в начальный период развития восстания, когда восставшие осаждали дворец и низвергали императорские статуи, во многом определялось их собственным недовольством. Ведь тогда весь гнев восставших был направлен против чиновников императора, и куриалы ничего не предприняли для того, чтобы предотвратить низвержение статуй. Теперь же, когда народное недовольство обратилось против них самих, они действительно в страхе прятались в своих домах.
      Военно-чиновная администрация города также пребывала в состоянии растерянности. Правитель со своей охраной был осажден во дворце. В городе находился отряд стрелков, несших полицейскую службу. Однако, видя размах восстания, они не решились вмешиваться в происходящие события. Их командир, храбрый и опытный военачальник, "был осторожен и медлил" (Liban., XIX, 33).
      Тем временем народ стал поджигать дома богачей и восставшие "одни здания зажгли, другие собирались поджечь" (Liban., XXII, 9). Потеряв надежду взять осадой дворец правителя, повстанцы готовились и его предать огню. (Liban., XXII, 9). Напуганный вспышкой народного гнева, Иоанн Златоуст с ужасом думал о том, как он говорил впоследствии: "До какого неистовства не дошло бы безумство этих людей? Не разрушили бы они у нас город до самого основания и, перевернув все вверх дном, не лишили бы нас и самой жизни?" (MPG, 49, 82).
      Как это ни странно, именно эти факты поджогов были в последнее время выдвинуты П. Пети как доказательство того, что в восстании нельзя найти никаких следов... классовой борьбы. П. Пети усматривает это в том, что население в равной мере готово было сжечь и дома куриалов и дворец правителя. Трудно сказать, каким путем П. Пети пришел к такому выводу на основании анализа фактов, которые, с нашей точки зрения, свидетельствуют как раз об обратном, о том, что восстание антиохийского населения из простого антиналогового выступления стало перерастать в восстание все более приобретавшее классовый характер. Гнев народных масс не остановился на представителях чиновного аппарата. Он обратился в равной мере и против местных угнетателей. Движение, начавшееся как выступление против правительства, переросло в восстание против господствующего класса. Все упомянутые выше натяжки Пети просто нужны ему для того, чтобы отвергнуть тот вывод, который естественно вытекает из объективной оценки событий. Понятно, что после этого П. Пети крайне трудно объяснить поджоги и ему ничего не остается, как выдвинуть совершенно смехотворное положение о том, что антиохийское население жгло дома знати потому, что "поджигать - это нормальный рефлекс у антиохийцев".46 "Открытие" П. Пети безусловно выгодно современной буржуазной науке, так как позволяет все факты классовой борьбы объяснить теми или иными рефлексами, и очень удобно, таким образом, раз и навсегда избавиться от классовой борьбы.
      Когда пожар стал угрожать уже аристократическим кварталам города, местная знать начала энергично искать средств для прекращения восстания. Либаний говорит о "множестве голосов", которые призывали командира стрелков приступить к активным действиям против восставших (XIX, 34). Напуганная городская верхушка теперь горько сетовала на недостаточную, с ее точки зрения, смелость властей (Liban., XIX, 34-36). Однако и теперь, опасаясь новой вспышки народного гнева, начальник стрелков не решился приступить к активной борьбе с восставшими.47 Выведенный им на улицы города отряд стал лишь предотвращать дальнейшее распространение пожара и оттеснять поджигателей от тех зданий, которые они стремились зажечь.48 Восставшие забрасывали солдат камнями и кусками черепицы. Но, применив против повстанцев оружие, отряду удалось оттеснить поджигателей от дворца и предотвратить распространение пожара.
      Узнав о выступлении стрелков, оправился от страха и консуляр Сирии Цельз. Вместе со своими воинами он сумел присоединиться, к стрелкам. Совместными усилиями им удалось подавить стихийное и неорганизованное восстание народных масс города, не сумевших даже выдвинуть своих руководителей и в ходе восстания создать какие-либо элементы организации.49
      Многие из участников восстания были схвачены в момент его подавления. Повстанцев узнавали по "поранениям от черепиц". "Улики, - писал Либаний, быстры, ясны, нисколько не трудны" (XIX, 37). В городе был установлен кровавый террор. Иоанн Златоуст рассказывает об обстановке, царившей в городе в первые дни после подавления восстания. "Везде ловят виновных и невинных, хватают среди площади и влачат в суд без всякого разбора" (MPG, XX, 18). Здесь шла расправа с захваченными. Без суда и следствия они предавались самой мучительной казни (??? ??????? ?????? ?????) (MPG, 48, 913). Жертвой кровавой расправы становились и женщины и дети. "Одни погибли от меча, другие погибли на кострах, третьи были отданы зверям, не только мужи, но и дети..." (Liban., XIX, 32; MPG, 49, 51).
      Власти сознательно шли на эти массовые репрессии, без суда и следствия казнили всех схваченных. Напуганные вспышкой народного гнева, они решили расправиться со всеми недовольными, потопить недовольство в крови. "Ни незрелость возраста, - писал Златоуст, - ни многочисленность обвиненных, ни то, что все это сделали люди, оказавшиеся во власти демонов, ни видимая невыносимость наказания, ни бедность50, ни то, что это общий всех грех, ни обещание никогда более не делать ничего подобного и ничто другое не спасало виновных; но без всякой пощады они были отводимы на смерть, окруженные вооруженными воинами, которые наблюдали, чтобы кто-нибудь не освободил осужденных" (MPG, 49, 56). В этом рассказе Златоуста особенно обращает на себя внимание его сообщение о "бедности" (?????) казнимых. Большая часть повстанцев была казнена. Особенно жестоким наказаниям подверглись те, кто разбивал изображения и статуи императоров. Либаний, всячески понося повстанцев за тот страх, который они заставили пережить за свою судьбу городскую верхушку, с удовольствием писал императору: "Мне кажется, что ты удовлетворишься тем, что никого из участников этого преступления уже не существуете (?????' ????? ??????: XIX, 38).
      По-видимому, лишь небольшой части активных участников восстания удалось спастись (MPG, 49, 57-58). Наряду с участниками восстания было схвачено и казнено множество людей, не принимавших активного участия в действиях. Господствующий класс полностью воспользовался плодами своей победы. Кровавый террор против народа должен был покончить со всеми недовольными. Казнь людей, абсолютно не причастных к восстанию, естественно, вызвала в городе большое беспокойство. Иоанну Златоусту пришлось специально останавливаться на этом вопросе в одной из своих проповедей. С исключительным цинизмом знаменитый христианский проповедник, которого подавляющее большинство буржуазных исследователей рассматривает как "борца за интересы народа", "народного трибуна", целиком оправдывал зверскую расправу не только над участниками восстания, "непотребными и развратными людьми" (?????? ????? ????????: MPG, 49, 73; 48, 913), но и над совершенно непричастными к восстанию, прямыми жертвами произвола и кровавого террора властей.51 Он заявлял своей пастве: "Не будем же говорить, что такой-то невинный схвачен... Невинный, который теперь схвачен, получил, как я сказал, наказание за другие грехи" (MPG, 49, 57-58).
      И Либаний и Иоанн Златоуст говорят о "раскаянии", которое охватило жителей сразу же после подавления восстания (MPG, 49, 82). Они стремятся представить чувства, владевшие в этот момент жителями Антиохии, как сознание их вины перед императором и властями, городской верхушкой. Буржуазные исследователи широко используют эти данные обоих наших авторов, которые по вполне понятным причинам, с одной стороны, из стремления умерить "вину города", с другой - из желания побудить народные массы Антиохии стать на путь "раскаяния" представляли дело именно таким образом для того, чтобы скрыть действительный характер всего восстания. С их помощью многие буржуазные ученые пытаются доказать, что случайно вовлеченное в "безумство", начатое кучкой пришлых людей население Антиохии после подавления восстания "раскаялось" в своих действиях. По их мнению, именно это "раскаяние" и доказывает чисто случайный характер антиохийских событий, а, следовательно, и отсутствие в них какого-либо момента социального протеста.52 Но при этом эти исследователи скромно умалчивают о тех кровавых репрессиях, которые обрушились на население города уже в ходе подавления восстания. Не акцентируют на них внимание и Либаний и Иоанн Златоуст, поскольку они целиком оправдывали эту расправу с поднявшимися на борьбу народными массами города. Их задача, вполне естественно, заключалась в том, чтобы убедить население в необходимости осознать свою "вину", а не разжигать недовольство по поводу массовых казней. Не раскаяние, а отчаяние в, связи с этими кровавыми репрессиями, овладело населением. И не столько боязнь грядущего наказания от императора, о которой говорит Иоанн Златоуст, сколько последовавшие сразу же за подавлением восстания кровавые расправы побудили многих бежать из города.
      Уже в ходе подавления, восстания началось массовое бегство. Спасаясь от произвола властей, из Антиохии бежали тысячи людей. Бежали не только те "самые дерзкие, которых сознание собственной вины побуждало к бегству" (Liban., XXIII, 3), но и огромная масса людей, которые не принимали активного участия в восстании. Сама массовость этого бегства показывает не только размах кровавого террора, но и размах восстания, ибо, несмотря на обращения властей и заявления Либания и Златоуста о том, что наказаны будут только виновные, из города бежали тысячи людей (Liban., XXIII, 10; MPG, 49). По-видимому, большинство из них не могло признать себя полностью невиновными и не участвовавшими в восстании. Ведь Либаний сам признавал, что восстание "стало общим для всего города" (?????? ?????? ?????? ??????????? - XIX, 8).
      Бежали ремесленники и мелкие торговцы. "...Оставив пустыми дома, наемные квартиры, они шли, не зная, где найдут приют" (Liban., XXIII, 3). Тысячи людей отправлялись вместе со своими семьями. С женами и детьми они скитались по дорогам антиохийской округи, по деревням и селениям, спасаясь от рыскавших повсюду сыщиков. Истратив "небольшие деньги", которые у них были, "на детей, просивших хлеба, а затем, не будучи в состоянии дать им его, оплакивая их голодающих, они потом хоронили их, затем сами умирали по той же причине. Ведь даже милостыней им нельзя было добыть пропитание. Дело в том, что его не у кого было получить, так как все терпели нужду, кроме тех, кто удалялся в свои имения, но таких было немного" (Liban., XXIII, 9). Сотни трупов устилали дороги, уводившие из Антиохии.
      Однако далеко не все могли бежать из города. После нескольких дней кровавого террора власти провинции решили, что население города в достаточной мере приведено к покорности и наказано. Основная масса участников восстания уже была казнена. Бегство населения принимало все более угрожающие размеры. Поэтому чиновные власти стали все более умерять репрессии. Привлечение виновных и разбирательство дел стали проводиться обычным судебным порядком, с допросом обвиняемых и свидетелей, доказательством "их вины или невиновности" (Liban., XXII). Однако бегство из города продолжалось. Все более упорно распространялся слух о том, что император пошлет войска, чтобы уничтожить и срыть до основания мятежный город (Liban., XIX, XXIII). Основной массе городских ремесленников и городской бедноты, оставшейся в городе, было некуда бежать и нечего спасать. Поэтому эти вести особенно сильно подействовали на богатое городское население - куриалов, торгово-ростовщическую верхушку, местную знать. Многие из куриалов, прежде всего те, которые чувствовали свою ответственность за события, происшедшие в здании суда и около него, бежали из города в свои имения уже в ходе подавления восстания. Теперь множество богачей спасало свое имущество. "Эти люди, важные и разбогатевшие... то ночью, то на глазах у всех вывозили такое количество серебра, что нужно было множество подвод..." (Liban., XXIII, 18). Руководство курии не могло удержать в городе большинства богачей и куриалов, спешно перебиравшихся в свои имения. Не помогли даже угрозы правителя, "все убежали и ушли вон", предпочитая в тиши своих имений выждать исхода событий (Liban., XXII, 11; MPG, 49, 186).
      Данные Либания и Иоанна Златоуста о бегстве городских богачей показывают, что вся антиохийская округа буквально кишела "разбойниками" (XXIII, 18; XIX, 19; MPG, 49, 60). "Богатые люди (???????) умирали по причине своего достатка, так как они навлекали на себя мечи разбойников" (Liban., XXI, 20). "Все полно трупов - пашни, дороги, горы, холмы, пещеры, вершины гор, рощи и ущелья", - с ужасом писал Либаний (XXIII, 1). Цвет антиохийской знати гиб под мечами "врагов общества". Причем, как пишет Либаний, на бежавших антиохийских богачей нападали не только те, кто уже "давно разбойничал", но и те, "кто обратился против этих богачей теперь" (XXIII, 2). По-видимому, "разбойникам" в уничтожении антиохийских богачей посильную помощь оказывало и местное население. Слухи о деятельности отрядов "разбойников" вызывали среди городской знати такой страх, что она всерьез опасалась как бы, воспользовавшись обезлюдением города и растерянностью, царившей среди его властей, "разбойники, рассеянные по этой области, собравшись в один отряд", не вторглись в город, и "как люди, наслаждающиеся злодействами и долгие годы проведшие за таковыми", не сожгли бы Антиохию (Liban., XXIII, 18). Таким образом, события, происшедшие в Антиохии, безусловно способствовали усилению социального движения в антиохийской округе. Недовольное крестьянство воспользовалось благоприятной обстановкой для того, чтобы продемонстрировать свою "любовь" к антиохийским землевладельцам.
      Еще во время восстания к императору были посланы гонцы с сообщением о восстании. Для наведения порядка и расследования обстоятельств восстания в Антиохию был послан магистр армии Еллебих и префект Кесарий. Вместе с ними был направлен и вспомогательный военный отряд.
      Тем временем в Антиохии власти и местная верхушка использовали все средства идеологической обработки населения для того, чтобы воспользоваться плодами растерянности и уныния, охвативших народные массы города после подавления восстания. Немалую роль в этом "успокоении" антиохийского населения играли и Либаний и Иоанн Златоуст.53 Последний через неделю после подавления восстания выступил в главной церкви Антиохии с двадцатью проповедями "О статуях", посвященными восстанию (MPG, 49). День за днем в этих речах он стремился поставить под сомнение справедливость недовольства восставших и скрыть подлинные причины восстания, приписав его возникновение "козням демонов" (MPG, 49, 82). Последовавшие за ним репрессий он объявил справедливым наказанием, ниспосланным на антиохийцев богом. В этих же проповедях он призывал население "не роптать и негодовать" на репрессии, а благодарить за них власти. Он проповедовал полную покорность властям, "которых вооружил бог, чтобы они устрашали дерзких" (MPG, 49, 81, 153-162). Одна его речь (VI) так и была озаглавлена "О пользе страха перед властями..." (??? ???????? ? ??? ???????? ?????), а в основу XV проповеди был положен тезис: тому, кто не живет в страхе перед богом и властью, недоступна добродетель. По существу все эти проповеди Златоуста представляют собой сплошной панегирик военно-бюрократической машине империи, которую он прославляет за то, что она держит население в покорности. "До чего бы ни дошло безумство этих людей, восклицал он, обращаясь к своей пастве, - если бы совершенно отсутствовал страх перед властью" (MPG, 49, 81-82). Чиновников и судей он называет теперь врачами, призванными исцелить общество.
      В то же время он прямо заявлял своей пастве, что обрушившиеся на нее репрессии, являющиеся "карой божьей", должны послужить ей серьезным уроком на будущее, так как в случае повторения таких событий "нас постигнут бедствия еще более тяжкие" (MPG, 49, 57). Вместе с тем он использовал сложившуюся обстановку для того, чтобы призвать власти и богачей усилить борьбу против "смутьянов" и "бесчинствующих". Он не только убеждал бедных "не мучиться ненавистью к богатым" и подчиняться властям, "ибо они поставлены богом", но и прямо призывал к тому, чтобы "закрыть уста тех, которые, ропщут" на бедность (MPG, 49, 38, 155, 158). В этих проповедях Златоуста крайне ярко выступает их классовый характер, та социальная задача, на выполнение которой они были направлены. Их целью было не столько успокоить впавшее в отчаяние население Антиохии, как оценивают эти проповеди большинство буржуазных исследователей, представляющих их как благородную миссию христианской любви и милосердия к оказавшимся в несчастьи людям,54 сколько привести население Антиохии к полной покорности. Воспользовавшись растерянностью, охватившей народные массы после неудачи восстания, церковь стремилась всеми средствами укрепить свое влияние среди населения. И эта задача антиохийской церкви как нельзя лучше выражена в словах самого же Иоанна Златоуста. Обращаясь к своей пастве и говоря о репрессиях, он восклицал: "Так, теперь, когда вас устрашили и привели в горе власти, церковь, наша общая мать, раскрыв свои объятия и приняв вас с распростертыми руками, ежедневно утешает вас, говоря, что полезен страх перед властями" (MPG, 49, 81). С такими же призывами к смирению и покорности, обращенными к населению города, выступал и Либаний (XXI; XXII).
      Кесарий и Еллебих прибыли в Антиохию тогда, когда расправа над участниками восстания была окончена (Liban., XXII, 23). Они обнародовали императорский эдикт, согласно которому в городе закрывались цирк, театры, амфитеатр и бани, а Антиохия подчинялась Лаодикее. Затем приступили к расследованию происшедших событий, с тем чтобы выявить лиц, замешанных в восстании. Из таковых к этому времени остались безнаказными лишь куриалы. Начавшееся следствие установило несомненное участие части из них в выражениях недовольства у здания суда, а, следовательно, и в возбуждении волнений перед началом восстания.
      Однако следствие и суд над куриалами велись совершенно иными методами, чем расправа с рядовым населением Антиохии. В помещение, где остановились судьи, были созваны местные власти и "та часть курии, которая не бежала" (Liban., XXII, 20; XXI, 7). Курии в целом и отдельным ее членам было предложено объяснить свое поведение. Но, как пишет Либаний, при этом "никакой строгости со стороны обоих судей, удививших народ своей мягкостью, не последовало" (XXI, 7). После этого следственный материал был передан в суд, и на следующий день были произведены аресты тех куриалов, которые, на основании материалов обвинения, подлежали суду (Liban., XXI, 7). На следующий день должен был начаться суд. На заседании суда присутствовала и курия. Несмотря на то, что на суде была установлена виновность многих куриалов в выражениях недовольства, ни один из них не был приговорен к смертной казни.
      Характерно, что именно в момент следствия над куриалами городская верхушка проявила необычайную активность. С задачей ходатайствовать о смягчении грозивших городу наказаний еще раньше в столицу отбыл епископ города Флавиан (МРС, 49, 47-60, 211). В самой Антиохии бурную деятельность по спасению представителей городской верхушки развила церковь. Иоанн Златоуст, который лишь мимоходом упоминал о кровавых репрессиях по отношению к народным массам, теперь в своих проповедях проливал потоки слез по поводу того, что арестованные куриалы должны были пребывать в заключении в весьма тесном и не особенно удобном помещении, всячески преувеличивал те наказания, которые их могли постигнуть (MPG, 49, 138-139). Цель этих проповедей была одна - побудить судей более мягко отнестись к куриалам, а народные массы - присоединить свой голос к просьбам о помиловании куриалов. В этих целях антиохийская церковь использовала все имевшиеся в ее распоряжении средства. В ход была пущена и такая влиятельная сила, как монашество. Толпы монахов осаждали судей, стремясь добиться смягчения приговора представителям городской верхушки (MPG, 49, 172-174). Либаний непрерывно ходатайствовал перед судьями о том же (XXI, 10).
      По окончании следствия Кесарий со всеми материалами должен был отправиться к императору. По-видимому, роль куриалов в возбуждении волнений была установлена, ибо из доказательств, которые были собраны в ходе следствия "ниоткуда не представлялось спасения для безумцев" (Liban., XXI, 20). Толпы представителей городской знати осаждали покои судей, чтобы побудить их представить перед императором все дело в более благоприятном для куриалов свете. Церковь удвоила свои усилия. Когда из города отправлялся Кесарий, огромная толпа вышла провожать его за ворота города. В это время перед ним появился и знаменитый отшельник Македоний, который присоединил свои просьбы к прочим и просил передать их императору (MPG, 82, 1404). Еллебих с войском остался в городе поддерживать порядок.
      Буржуазные исследователи, особенно из клерикального лагеря, всячески превозносят эту "спасательную" для города деятельность церкви, стремясь доказать, что именно заступничество церкви и монашества спасло город от сурового наказания.55 Однако при этом они умалчивают, что эта активная деятельность церкви развернулась уже после расправы над наиболее активными участниками восстания - представителями городской торгово-ремесленной бедноты. Церковь развила величайшую активность лишь тогда, когда встал вопрос о наказании представителей городской верхушки. Вот их-то она и спасала от возможных более или менее суровых наказаний.
      По постановлению суда весь состав курии должен был находиться под стражей до окончательного решения императора. Куриалы были заключены в здании курии, которое целиком находилось в их распоряжении. В этом просторном здании с великолепным садом они "и смеялись, и шутили, и пили здравицы и пели гимн, и забывали, в каком они положении, располагая просторно расставленными ложами и трапезами, которыми до постигшей их беды они не пользовались, и различными сочинениями и речами о них, какие возникают при прениях на свободные темы" (Liban., XXII, 32). Таким образом, они находились отнюдь не в тяжелых условиях.
      Разумеется, император не собирался предпринимать каких-либо суровых репрессий против куриалов, тем более, что они не принимали участия в активной борьбе против правительства. Поэтому они были милостиво прощены, а их имущество сохранено за ними. Буржуазные исследователи превозносят этот акт императорской власти как наиболее яркое доказательство проявления ее милосердия по отношению ко всему городу, всему его населению.56 Они забывают о том, что после массового уничтожения повстанцев императору не столь уж трудно было даровать прощение куриалам.
      Хотя расследование и выявило определенную роль куриалов в "возбуждении" волнения, в дальнейшем, когда развернулось народное восстание, они показали свою полную лойяльность по отношению к правительству. Сила и размах народного восстания безусловно во многом определили и решение императорской властью вопроса о наказании куриалов. Разве правительство, учитывая это обстоятельство, могло пойти на какие-либо репрессии по отношению к курии и куриалам Антиохии, являвшихся одним из устоев существующего социального порядка в городе. Именно учитывая опыт восстания 387 г., правительство не могло пойти на такой шаг, который бы означал очень серьезный подрыв политического влияния курии среди городского населения. В интересах всего господствующего класса правительство даровало прощение антиохийским куриалам. В то же время оно наложило на город целый ряд наказаний, которые должны были облегчить чиновному аппарату и курии возможность укрепления порядка в городе. Город был на время лишен своих земельных имуществ, из "великого" переименован в "малый", на время в нем было запрещено проведение игр, зрелищ, закрыты общественные бани.
      Курия, использовала наложенные правительством на город, ограничения для того, чтобы разжечь в городе совершенно определенные настроения. В выступлениях представителей городской верхушки всячески подчеркивалось, что наложенные на город кары являются позорными и его жители своим верноподданническим поведением должны как можно скорее заслужить прощение императорской власти и вернуть ему прежнее положение среди остальных городов империи. Таким образом, наложив на город эти наказания, правительство дало в руки городской верхушке весьма эффективные средства воздействия на средние слои городского населения, поставив возвращение городу его прежних прав в зависимость от дальнейшего поведения его жителей. Эти возможности были целиком использованы курией и чиновной администрацией для подавления всяких проявлений недовольства. Через некоторое время городу были возвращены его прежние привилегии и сняты ограничения (Liban., XX).
      Как мы видим, восстание 387 г. было сложным по своему социальному характеру движением, в котором проявились как весьма острые противоречия внутри различных прослоек господствующего класса, так и широкое недовольство народных масс города. Оно показывает наличие весьма сильного недовольства политикой правительства среди куриалов, проявившегося как в том, что они сыграли известную роль в распространении волнения, так и в их пассивном поведении в период начавшейся борьбы народных масс против правительства. Лишь когда движение стало приобретать все более ярко выраженный классовый характер, куриалы стали на позицию все более враждебного отношения к движению. В то же время события восстания показывают, что курия и сословие куриалов все более утрачивали свой политический авторитет и влияние в городе. Они оказались не в состоянии удержать в своих руках контроль над политической обстановкой в городе, направить движение народа по нужному им руслу, на что они, по-видимому, рассчитывали, возбуждая волнения в городе. Антиохийские события говорят и о большем - о том, что между куриалами и народными массами города противоречия к концу IV в. стали настолько острыми, что городское население ненавидело их в равной мере, как и чиновников правительства, представителей господствующей верхушки империи.
      Таким образом, видимо, следует говорить не столько о том, что народные массы выступили по инициативе цирковых клик, возглавивших я направлявших их действия, и не о том, что они были просто увлечены этими кликами за собой, сколько о том, что народное движение развернулось вслед за их выступлением.
      Восстание является одним из наиболее ярких свидетельств существования широкого недовольства среди народных масс города. Не говоря уже о том, что в нем, по-видимому, приняла участие большая часть городского торгово-ремесленного населения, бедноты, оно из весьма умеренного антиналогового движения быстро переросло в народное восстание, приобретавшее все более четко выраженный классовый характер, в восстание, направленное против господствующего класса. Мы видим, что это недовольство народных масс города приобрело и достаточно отчетливо выраженное идейное, идеологическое оформление в виде еретических настроений, враждебных учению официальной христианской церкви, и отражавших недовольство городской бедноты несправедливостью существующих социальных порядков. Поэтому восставшие и квалифицировались Иоанном Златоустом как "богохульники".57 Восстание одновременно было выражением протеста против официальной церковной идеологии, политики церкви, которая после Никейского собора 325 г. исключительно активно защищала интересы господствующего класса.58
      Недовольство народных масс Антиохии не нашло своего выражения в распространении среди них какого-либо определенного еретического учения. Но оно достаточно ярко проявилось в усилении критического отношения к ряду основных положений официального христианского учения, имевшем совершенно отчетливую социальную направленность. Как видно из направления критики взглядов этих "богохульствующих" Иоанном Златоустом, народные массы Антиохии черпали эти идеи из самых различных источников. Часть из них были заимствована из языческого арсенала критики христианства (например отрицание человеколюбия бога и др.) (MPG, 49, 32, 37-38). Большое влияние оказало, видимо, и весьма распространенное в Антиохии и Сирии второй половины IV в. среди народа манихейство, на которое с особой ненавистью обрушивается в своих проповедях Иоанн Златоуст, придерживавшееся социальных принципов первоначального христианства и выступавшее против социальных принципов учения официальной христианской церкви. Опасных размеров достигло и распространение проповедовавшего строгий аскетизм мессалианства, против которого Флавиан был вынужден созвать в Антиохии местный собор.59
      Вопрос о возможном идейном, религиозном оформлении восстания поднимался некоторыми зарубежными исследователями. Однако они не обнаружили никакого сопутствующего ему религиозного конфликта потому, что искали его только в сфере борьбы христианства с язычеством.60 Как это вполне естественно для широкого народного выступления, носившего острый социальный характер, язычники и христиане действовали совместно. Если же рассматривать восстание 387 г. как выражение социального протеста широких народных масс города, то его отражение следует искать прежде всего в сфере христианской идеологии. Ведь восстание произошло после собора 381 г., окончательно закрепившего победу христианства, победу никейского православия, в период, когда абсолютное большинство народа было христианами, а, следовательно, недовольство народных масс могло найти свое отражение лишь в их отношении к официальному христианскому учению в рамках христианской идеологии. Рассмотренный материал позволяет говорить о том, что восстание было направлено не только против правительства и против господствующего класса, но и против господствующей церкви.