Джейк Графтон (№3) - Операция «Минотавр»

– Ты ничего не знаешь, Бабун. Не знаешь, кто это, не знаешь почему. С тех пор, как Рита разбилась, с тех пор, как мы попали в ту переделку в подвале у Камачо, я считал, что ты имеешь право знать. Вот почему я позвал тебя. И сегодня ты все узнаешь.

– А вы знаете?

– Ты имеешь в виду – зачем это все?

Бабун кивнул. Джейк уклончиво ответил:

– У меня есть кое-какие догадки. Но пока только догадки. Это не в счет. Фактов у меня нет. Вот Камачо – тот знал.

– И он мертв.

– Да. – Джейк снова включил радиоприемник.

– Мы собираемся схватить его, вызвать полицию?

– Ты задаешь слишком много вопросов.

Через минуту Бабун спросил:

– Зачем вы слушаете эту чушь? – Он потянулся к приемнику.

– Очень интересно слушать человека, который твердо знает, что он отстаивает. Даже если я не разделяю его взглядов.

Листва на деревьях вдоль дороги уже не была такой яркой, как летом. На лугах паслись коровы и лошади, время от времени появлялись наездницы на холеных конях, со стороны шоссе были видны двух– и трехэтажные виллы, прятавшиеся среди деревьев. Это была зажиточная местность, где жили преуспевающие, богатые люди.

Контраст между нею и грязными, в ухабах улицами Вашингтона покоробил Джейка Графтона. Его уверенность в том, что он правильно понимает ситуацию, испарялась по мере удаления от Пентагона и штаба флота.

Отъехав восемь километров от Мидлберга, он начал следить за левой стороной дороги. Заметил дерево и почтовый ящик на нем, о которых ему было сказано. На ящике был только номер, без фамилии. Он свернул на усыпанную гравием подъездную дорожку. Вдоль нее с северной стороны тянулись высокие старые деревья; сразу за деревьями открылся огромный кирпичный дом в лощинке, почти по самую крышу увитый плющом.

Джейк Графтон затормозил перед самым крыльцом.

– Позвони, – пробормотал он.

Бабун несколько раз дернул язычок звонка. Послышался мелодичный колокольный звон. Таркингтон беспокойно оглядывался по сторонам.

Дверь открылась.

– Не заблудились? – спросил Ройс Каплинджер, отступая в сторону и пропуская гостей вперед.

– Немного дальше, чем я предполагал, господин министр.

Бабун раскрыл рот.

– Не разевай рот, сынок. Тебя могут принять за политика, – заметил Каплинджер и повел гостей по коридору. Они миновали столовую, уставленную массивной старинной мебелью, среди которой там и сям виднелись древние оловянные кружки и тарелки, и вошли в кухню с кирпичными стенами и огромным камином, над котором висел большущий чайник. Холодильник, раковина и газовая плита находились у противоположной стены.

– Дом у вас замечательный, – заметил Джейк Графтон.

– В сельском стиле. Я это люблю. Чувствуешь себя, как Томас Джефферсон.

– Но он же умер, – возразил Бабун.

– Да. Иногда и я испытываю ощущение, словно попал в могилу – без шума машин, и грохота самолетов, и пяти миллионов вечно спешащих людей…

Теперь они очутились в кабинете – угловой комнате с высокими окнами и потолками. Вдоль стен тянулись книжные полки. На настоящем персидском ковре были разбросаны газеты.

Каплинджер указал рукой на стулья и сам опустился в громадное кресло с потрескавшейся кожаной обивкой.

Он с любопытством посматривал на гостей. Бабун, избегая его взгляда, обозревал книги и расставленные среди них безделушки. Рядом со стулом, где сидел Бабун, находилась трубка на подставке. Она была сделана из кочерыжки кукурузного початка и во многих местах обгорела.

– Я не был уверен, но предполагал, что это можете быть вы, капитан, – сказал Каплинджер. – Я не узнал ваш голос по телефону.

Джейк Графтон потер подбородок и скрестил ноги.

– Мы ехали в этих местах, Ройс, – небрежно заявил он, – и решили заглянуть к вам и спросить, почему вы стали предателем и передали русским все эти секреты. Так почему?

Джейк краем глаза наблюдал за Бабуном. Тот слегка повел головой.

Джейк обернулся к Каплинджеру:

– Господин министр, мы в затруднении. Мы знаем, что вы «Минотавр», и имеем некоторое представление, возможно, ошибочное, о событиях последних месяцев. Четыре или пять человек погибли насильственной смертью. Жена мистера Таркингтона, Рита Моравиа – она пилот-испытатель, – чуть не погибла потому, что различные правоохранительные органы не смогли должным образом провести следствие и арестовать виновных на основании информации, которой давно располагали. Короче говоря, мы явились спросить, готовы ли вы обсудить с нами эти вопросы, прежде чем мы обратимся в ФБР и в прессу. Будем мы это обсуждать?

– А вы собираетесь сообщить информацию прессе?

– Смотря как повернется дело.

– Вы заметили, что о ФБР я не спрашиваю. Это меня не волнует… Ну, ладно!

Каплинджер хлопнул себя по коленям и поднялся. Бабун напрягся.

– Успокойся, сынок. Я употребляю на завтрак лейтенантов только в министерстве. Пойдемте сварим кофе, – Он направился в кухню.

Он налил воды в кофеварку. Поставил на газовую плиту и поднес спичку. Поместил наверх бумажный фильтр и засыпал три чайные ложечки кофе.

– Вы имеете право получить объяснение. Не юридическое право, а моральное. Я искренне сочувствую вашей жене, лейтенант. И сожалею о Луисе Камачо. Слишком многое было поставлено на карту, чтобы действовать преждевременно. – Он пожал плечами. – Жизнь – сложная штука.

Каплинджер придвинул вертящийся стульчик к плите и сел на него.

– Три года назад, нет, уже четыре, один полковник КГБ перебежал в Соединенные Штаты. В газетах об этом не сообщалось, поэтому его фамилию я не назову. Он считал, что набит важной информацией, за которую мы отвалим ему тонну долларов и обеспечим роскошную жизнь на Западе. Деньги и документы он получил. Но информация его мало чего стоила. Однако он сказал кое-что, чему сам не придавал значения, но нам это показалось очень интересным.

Каплинджер проверил, не закипела ли вода в кофеварке.

– Года за три до своего бегства он заглянул в «Аквариум» – штаб-квартиру ГРУ, советской военной разведки. Что он там делал, неважно. Но ему пришлось зайти к генералу, который не ожидал посетителей. На столе у генерала лежал листок бумаги, на котором были написаны четыре имени. Полковник сумел прочесть эти имена до того, как генерал прикрыл бумажку подвернувшейся папкой.

На поверхности воды появились пузырьки. Каплинджер продолжал, следя за кофеваркой:

– Под гипнозом перебежчик смог вспомнить три имени из четырех. Одно из них нам было известно – В.Я. Цыбов.

Кофеварка засвистела. Протягивая к ней руку, Каплинджер сказал:

– Владимир Яковлевич Цыбов – это настоящее имя Луиса Камачо.

Он залил в воронку кипящую воду и наблюдал, как снизу вытекает черная жидкость.

– Луис Камачо был советский крот, глубоко законспирированный нелегальный агент, засланный сюда в двадцатилетнем возрасте. Он был полурусский-полуармянин, со смуглой кожей и выдающимися скулами, и прекрасно сходил за американца мексиканского происхождения. Правда, по-испански он говорил едва-едва, но какая разница. Согласно легенде, его предки жили здесь с тех пор, как Техас стал штатом. Цыбов, он же Камачо, учился в Техасском университете и закончил его с отличием. Днем он работал, а вечерами изучал право. Он поступил в ФБР. Просто смешно, – Каплинджер покачал головой, – как смуглый испано-американец попал в ФБР в гуверовские времена, когда туда брали только чистейших белых. Но Гуверу тогда не нравилось, что сельскохозяйственные рабочие-чиканос в Калифорнии организуют профсоюзы, и ему нужны были агента среди них. Вот таким образом приняли Луиса Камачо.

Каплинджер рассмеялся:

– Гувер, у которого антикоммунизм носил параноидальный характер, взял в ФБР советского шпиона! Конечно, они пытались проверить прошлое Камачо, его данные тщательно анализировались в Вашингтоне. Но агенты ФБР – все белые англосаксонские протестанты, расово чистые, в темных костюмах и с короткой стрижкой – не могли найти общего языка с чиканос в Далласе и Сан-Антонио. Поэтому они, чтобы не признаваться в неудаче перед Стариком, писали в рапортах, что все в порядке. Так появился новый сотрудник ФБР. Как вам сделать кофе?

Ройс Каплинджер достал молоко из холодильника и добавил в кофе Бабуну. С чашками они перешли обратно в кабинет.

– На чем я остановился?

– Камачо был глубоко законспирированным агентом.

– Ну да. Будучи способным и компетентным, он рос по службе, насколько позволяла расовая политика внутри ФБР, то есть не очень высоко. Но, как ни странно, Луис Камачо полюбил Америку. Но это уже другая история. – Каплинджер отставил чашку. – Да нет, наверное, надо об этом сказать. Луис был очень необычный человек. Луис…

– В списке были еще три имени, – раздраженно перебил его Бабун. Всем своим видом он выказывал неприязнь к Каплинджеру.

– Ах, да, – Каплинджер задумчиво взглянул на лейтенанта. – Еще три имени: два из них перебежчик вспомнил, одно не смог. Все дело в том, что мы не знали, кто эти трое. Цыбов стал Камачо, и Советы считали, что он их человек и они задействуют его, когда потребуется. Они не знали, что Камачо еще десять лет назад сам, добровольно, рассказал о себе властям.

Каплинджер переводил взгляд с одного собеседника на другого.

– Понимаете, в чем проблема. У Советов еще три глубоко законспирированных агента в Америке. А мы не знаем, кто они! Разумеется, координационный комитет по разведке занялся этим. Что можно было сделать?

– И таким образом вы стали «Минотавром». – Джейк Графтон произнес это как утверждение, а не как вопрос.

– Нам требовалась приманка, хорошая приманка. Нужно было разоблачить этих трех агентов. Или хотя бы одного или двух. Любым путем. Кто-то должен был сделаться «Минотавром», и президент выбрал меня.

– Президент? – ошеломленно переспросил Бабун.

– Разумеется. Кому лучше знать, какие военные тайны интересуют Советы? Кто сможет решать, какие козыри выкладывать? – Каплинджер отпил кофе.

– Значит, вы… – начал Джейк. – Вы писали письма и отправляли их.

– Да. Агентство национальной безопасности давало мне компьютерные коды и помогало зашифровывать их. Но писал письма я сам. Человеческий фактор, понимаете ли. В каждом письме должно содержаться что-то, говорящее о личности автора, значит, все письма должны быть написаны одним человеком. К нашему несчастью, человеком, которого Советы выбрали, чтобы доставать дары «Минотавра», оказался платный предатель, который задолго до того явился в советское посольство. Терри Франклин. Однако Франклин не знал, что у АНБ были специальные программы, которые регистрировали каждый доступ к секретным документам. Он сочинил программу-отмычку, которая позволяла ему преодолевать первую линию безопасности, но была еще и вторая, о которой он не знал. Так что мы сразу обнаружили его. И тут же встали перед дилеммой.

– Если сразу арестовать его, Советы будут просто игнорировать «Минотавра».

– Совершенно верно, капитан. Чтобы они верили, информация должна была быть действительно первоклассной. И выдавать им требовалось так много, чтобы они уже не могли обходиться без этого источника. Тогда, и только тогда, они сочтут целесообразным пойти на риск и расконсервировать глубоко законспирированных агентов, внедренных двадцать-тридцать лет назад. – Министр поднял взгляд на офицеров. – Понимаете? Эти кроты были величайшими сокровищами! Они принадлежали кому-то в ГРУ, сделавшему карьеру на том, что владеет этим достоянием, которое когда-нибудь, в нужный момент, сослужит неоценимую службу. Наша задача состояла в том, чтобы убедить его или его начальников, что этот момент настал.

– И вы позволяли Франклину делать его дело.

– Вот именно. И мы подбрасывали им прекрасную информацию. Отдавали самые сливки. Они привыкли к этому и заинтересовались. И вот в один прекрасный день тот, кто вел Франклина, вышел на Камачо – Цыбова. – Каплинджер высоко поднял палец. – Это было чрезвычайно важное событие. Советы задействовали одно из имен в том списке. Теперь мы знали, что стоим на правильном пути. Мы взбодрились.

Каплинджер вскочил с кресла и принялся расшагивать по кабинету. Он объяснил, что Харлан Олбрайт, связной Франклина, был полковником КГБ. Он вступил в контакт с Камачо, поселился рядом с ним, настоял на встречах каждые две недели.

– Советы, конечно, хотели выяснить, кто такой «Минотавр». И Луис Камачо начал игру. Мы не давали ему полномочий раскрывать имя «Минотавра». Но он знал. Должен был знать. С самого начала. Именно ему было поручено выявить кротов.

Он помолчал, обдумывая свои слова.

– Как только Камачо вступил в дело, он стал главным игроком. Это было неизбежно. Он должен был играть роль агента-двойника и в то же время вынудить Советы действовать. Так, как нам было нужно. Его роль была очень опасной. И чтобы оценить, хорошо ли он ее сыграл, надо глубоко знать Камачо. Я его почти не знал, но чувствую, что это был в своем роде выдающийся человек. На своем поле он был настоящий мастер.

Каплинджер остановился у окна и взглянул на расстилавшиеся внизу луга и тонкую полоску голубых гор на горизонте.

– Неизбежно, и вы должны принять это всерьез, кто-то должен был пострадать. Чад Джуди торговал информацией. Он убил Гарольда Стронга, вашего предшественника, капитан, когда тот заподозрил его в темных делишках. Камачо выяснил, кто убийца, но счел нужным пока его не трогать, и комитет распорядился оставить Джуди. Конечно, никто не мог предвидеть, что косвенным следствием такого решения будет утрата прототипа и несчастье с вашей женой, лейтенант, но… в то время, когда такое решение принималось, были основания поступить именно таким образом. – Он с виноватым видом взглянул на Таркингтона. – Прошу прощения.

Таркингтон уставился на носки своих кроссовок. Он нагнулся, чтобы перевязать шнурок.

– Как бы там ни было, несколько человек погибли. Убили женщину, которая видела, как Советы оставляют в почтовом ящике информацию для Терри Франклина, некую миссис Матильду Джексон. Харлан Олбрайт убил ее после того, как мы приказали Камачо сообщить о ней Олбрайту, чтобы тот уверился в добросовестном сотрудничестве Камачо. Иначе нельзя было. Лучше пожертвовать одной жизнью, чем многими. – Министр вернулся к столу и тяжело опустился в кресло. Он медленно покачал головой. – Слишком часто, – тихо произнес он, – нам приходится принимать на себя бремя Господне. Это нелегко.

– Очень плохо, – заметил Бабун Таркингтон, подняв взгляд на министра, – что после гибели ни в чем не повинной штатской женщины вся ваша затея провалилась.

– Разве? – В голосе Каплинджера послышался металл. – Вы в этом уверены?

Бабун не ответил, и Каплинджер продолжал обычным тоном:

– Итак, после трех лет усилий и неимоверного риска все было подготовлено. После того, как Олбрайту подбросили несколько тщательно подобранных фактов, он убил Терри Франклина. Это был шедевр, мастерски поставленный Камачо. Конечно, Луису это все не нравилось, но свою роль он сыграл блестяще. Олбрайт своими руками устранил единственный имевшийся у Советов источник доступа к компьютерной системе Пентагона. Ему нужно было найти другой. Потому что как раз в этот момент «Минотавр» подкинул ему самый дорогой подарок – «Афину».

– Чад Джуди, – произнес Джейк Графтон, не в силах молчать.

– Да. Чад Джуди, обозленный человечек, который уже однажды совершил убийство и знал, как это просто. Конечно, это была кульминация. Когда Джуди провалился, а он не мог не провалиться, потому что Камачо его контролировал, у Олбрайта не осталось иного выбора. Он должен был задействовать второго крота из списка! И этот неизбежный выбор он должен был сделать сам, без всякого давления извне. Так, по крайней мере, мы считали. Но так не вышло. Камачо считал, что Олбрайт наступает ему на пятки, и по своей инициативе предупредил вице-адмирала Генри, что «Афине» угрожает опасность. – Он вознес руку к небесам. – Вот тут-то все и пошло прахом. Генри попытался сам схватить Джуди. Вы знаете, что из этого вышло. Танец прервался. У Камачо не оставалось выбора. Он послал своих людей арестовать Олбрайта.

– Вы готовы были выдать им «Афину»? – У Джейка от ужаса дрожал голос.

– Мы в комитете готовы были рискнуть тем, что Олбрайт сумеет добыть ее. Это далеко не одно и то же, капитан. До сих пор надежность «Минотавра» не вызывала сомнений. Мы были уверены в том, что ради такой жемчужины Советы пойдут на то, чтобы сдуть пыль с одного или двух своих законспирированных агентов.

– Но они этого не сделали?

– Нет. Видимо, что-то вызвало подозрения у Олбрайта. Камачо понял, что Олбрайт вот-вот разгадает операцию, и, чтобы спасти игру, раскрыл ему, кто такой «Минотавр». Это оказалось недостаточным. Когда Джуди и Олбрайт скрылись, «Минотавр» написал еще одно письмо, в котором назвал новый код «Афины». И мы стали ждать, когда Советы задействуют другого крота. Они не сделали этого. Вместо того Олбрайт похитил вас, ознакомился с той информацией об «Афине», что оказалась в его руках, а потом поехал в дом Камачо, чтобы убить его. Камачо ожидал, что Олбрайт что-нибудь выкинет, но не знал, что именно. Когда Луис Камачо спустился по ступенькам и увидел вас в подвале – тогда он понял. Советы не собирались вводить в игру новые козыри. Единственной надеждой узнать имена кротов оставался Харлан Олбрайт – тот мог знать.

Джейк задумчиво произнес:

– Я удивлялся, почему внезапно переименовали файл «Афины», сменив все пароли.

– Генри не следовало делать этого. Камачо не должен был предупреждать его. Но Камачо не был уверен, что прикрыт со всех сторон, а он знал истинную ценность «Афины». Тем не менее, все получилось бы, не вмешайся Генри. – Каплинджер говорил так, будто пытался убедить самого себя. – Нам нужно было заставить русских потрудиться. Если бы им все досталось слишком легко, они почуяли бы ловушку. Наша ошибка была в том, что мы раскрыли им личность «Минотавра». Видимо, они решили, что это птица слишком высокого полета.

Каплинджер пожал плечами.

– После неудачи с Джуди нам позарез нужен был Олбрайт. Мы считали, что он раскроет нам имена тех кротов – добровольно или под гипнозом и наркотиками. По нашему предположению, были шансы три против одного, что тогда он знал. Если ГРУ намеревалось задействовать крота, оно должны было назвать его имя резиденту прежде, чем возникла бы срочная необходимость. Но Олбрайт обвел вокруг пальца идиотов, посланных арестовать его. Агенты считали, что идут брать подозреваемого шантажиста. – Каплинджер с видом отчаяния развел руками. – Вот мы и ждали, надеясь, что спящий крот пробудится. Этого не произошло.

– Значит, вы проиграли, – подытожил Бабун.

– О нет, мистер Таркингтон. Успех «Минотавра» превзошел наши самые радужные ожидания. Не совсем так, как мы планировали, разумеется, но выигрыш вполне реальный и ощутимый. Это оказалась одна из самых удачных разведывательных операций, когда-либо предпринимавшихся нашей страной. Вот так.

– Пожалуйста, объясните, сэр.

– Я вижу, на вашем лице написано недоверие, капитан.

– У меня сложилось впечатление, что вы задаром продали свое ранчо, сэр. Сколько сверхсекретных программ вы им выдали?

– Мы показали им настоящие алмазы из короны, капитан. Нам пришлось на это пойти. Иначе они никогда не клюнули бы на приманку. Три законсервированных крота – это чрезвычайная ценность.

– Нет, – покачал головой Таркингтон, – Я вам не верю. Эти три агента могли обратиться в нашу веру, как Камачо. Если Советы попробуют использовать их, эти ребята побегут прямиком в ФБР. Русские могут даже не знать, где они сейчас находятся.

– Вы еще очень молоды, лейтенант, – едко парировал Каплинджер. – Вам еще многому предстоит научиться. Кроты ценны для Советов, как фишки в покере холодной войны – дома и за рубежом. Они ценны в такой же степени, как термоядерные головки, межконтинентальные ракеты и стратегические подводные лодки… можно продолжить список. Эти три законспирированных агента – козырные карты, лейтенант. Может, они и вовсе умерли. Но нельзя позволить себе игнорировать их. Ухватываете?

– Да, сэр. – Вид у Бабуна был самый жалкий. – Но…

– Это как капуста: слой, за ним другой, потом еще и еще.

– Но послушайте, – стал возражать Бабун. – Четыре года назад мы и не подозревали о существовании этих людей. А если их вообще не было?

– Ага! Вы начинаете прозревать!

Каплинджер возбужденно вскочил с кресла.

– Возможно, они никогда и не существовали! Возможно, бегство отнюдь не самого высокопоставленного офицера КГБ было организовано сверху, чтобы подбросить нам приманку – заставить нас думать, что у нас сидят три крота. Они пишут список и оставляют его так, что человек с невысоким профессиональным уровнем, человек сомнительной верности и небольшой ценности может его увидеть. Очень удобно, надо признать! А через какое-то время ему дают возможность бежать, и почему-то он использует эту возможность.

Голос Каллинджера сорвался на крик:

– И он попадает к нам и рассказывает эту сказку. Мы принимаем ее на веру. Мы обязаны! У нас нет выбора.

– Не могу связать концы с концами, господин министр, – сухо сказал Джейк. – В чем же успех «Минотавра», если это слово можно применить к этим – как их, черт побери, назвать – играм?

Ройс Каплинджер принялся расхаживать взад-вперед, погруженный в задумчивость.

– Советский Союз сейчас переживает переходный период. Их система рушится. Советский народ требует приличной зарплаты, и жилья, и еды. Генералы хотят сохранить свое привилегированное положение. Политики хотят остаться у власти. Это по-человечески понятно. Наши тоже готовы продать душу за еще один срок у руля. Чтобы иметь все это, Советам нужны деньги, огромные деньги, которых у них просто нет. Значит, правительству приходится изыскивать средства. И «Минотавр» доказал, так, чтобы не оставалось и тени сомнения: того, что они тратят на оборону, совершенно недостаточно. Многие годы Советы расходовали на оборону столько же, сколько и мы, в реальном исчислении, но это составляет гораздо большую, чем у нас, долю национального дохода. Только диктатура может поддерживать такой уровень военных затрат… – Он остановился и широко развел руки. – «Минотавр» пролил свет на пороки советской системы. Советская экономика, если к ней применимо это название, находится в самом плачевном состоянии: продовольствие приходится закупать за границей, в магазинах нечего купить, процветание других промышленно развитых стран обошло их стороной. А теперь военным потребуются многие и многие миллиарды, чтобы заменить технику, на которую уже были потрачены многие миллиарды, поскольку она разом вся устаревает задолго до того, как ее должны будут списывать.

Он всмотрелся в лица слушателей.

– Разве вы не читаете газет? Горбачев уже много лет рассуждает о перестройке и гласности. Почему? Главным толчком послужила угроза «звездных войн». Противопоставить ей им было нечего. Ни при каких обстоятельствах нельзя напечатать или выжать из народа столько рублей, чтобы финансировать эту программу. Генералы утратили власть. Она перешла к политикам. Дипломатическими маневрами можно ослабить и даже устранить угрозу «звездных войн». Курс советской внешней политики претерпел коренные изменения: согласованы и подписаны договоры о сокращении вооружений, пришлось принять взаимную проверку их выполнения. И тут появляются сообщения от «Минотавра».

– Теперь понятно, – сказал Джейк, потирая подбородок и глядя на Бабуна.

– Да, капитан. Сейчас в Америке происходит коренная техническая революция. Космические исследования начинают приносить плоды. Все миниатюрнее, все мощнее становятся компьютеры, лазеры, ракеты, волоконная оптика, новые технологические процессы позволяют создавать самолеты и двигатели с такими возможностями, о которых десять лет назад нельзя было и мечтать. Разработки устаревают прежде, чем мы успеваем поставить их на производство! Прямо фантастика какая-то! Видимо, вас это поразило за последние полгода?

– Да.

Каплинджер кивнул и сел за стол.

«Он никак не может успокоиться», – подумал Джейк.

– Меня это поразило еще пять лет назад, когда я стал министром обороны. На совещаниях я испытывал ужас. Вся эта черная магия реально существует. Это не только «звездные войны» – это проявляется во всем. Реактивные двигатели, обеспечивающие тяговооруженность в три раза выше, чем у советских самолетов, существуют, они вот-вот будут выпускаться. Технология «стелс» делает устаревшими их радиолокационные системы. Америка готовит новое поколение оружия, против которого сразу устаревает буквально все, что имеют советские генералы, обирая свой народ целые сорок лет. Их пружина растянута до крайнего предела. Если считать, что идет игра в покер, то у них на кону последние рубли, а мы еще и еще повышаем ставки.

– «Минотавр», – медленно произнес Джейк, – позволил им увидеть ужасную правду.

– Совершенно верно. Представьте, какой ужас испытали в Москве, когда осознали истинные масштабы проблемы. Доходившие до них слухи и намеки оказались правдой! Соединенные Штаты, оказывается, опережают их в техническом отношении еще больше, чем предсказывали самые мрачные пессимисты. Это же кошмар!

– Они могут нанести первый удар, – бросил Таркингтон. – Развязать третью мировую войну, пока их военное положение не стало совершенно безнадежным.

– Да. Но они этого не сделали. Они же не идиоты, в конце концов.

– Господи! – Таркингтон вскочил со стула, словно его подбросило пружиной.

Он очутился перед столом Каплинджера.

– А если бы сделали?

– В таком случае никто из нас сейчас не остался бы в живых, правда, лейтенант? Пожалуйста, сядьте на место.

– Кто дал вам право играть роль Бога, Каплинджер? Где в Конституции сказано, что вам позволено ставить на карту все живое на этой планете, неважно, ради каких причин?

Каплинджер привстал и наклонился над столом, чуть не упираясь носом в лицо Бабуна.

– Из какой башни из слоновой кости вы выползли на свет? По-вашему, мы должны просто играть на банджо, распевать народные песни и молиться, чтобы ядерной войны не было? Сядьте и заткнитесь, черт бы вас побрал!

Таркингтон подчинился. Видно было, как у него напряглись жилы на шее.

– Кто он такой, капитан? – Каплинджер кивнул в сторону Бабуна. – Ваша совесть, которую вы таскаете с собой?

– Это человек, которому есть дело до судеб мира, – медленно ответил Графтон. – По-настоящему есть дело.

– Нам всем есть, – проворчал Каплинджер, успокаиваясь и садясь на место. Он потер лысеющую макушку. – Нам всем есть дело, Таркингтон. Думаете, я наслаждаюсь своей ролью?

– Да. Именно так я думаю.

Каплинджер погладил щеки.

– Может, вы и правы. – Он крутил в пальцах ручку. – Да. «Наслаждаюсь» – не то слово. Но мне это доставляет удовлетворение. Да, действительно. – Он взглянул на Таркингтона. – Таков мой вклад. Ужасно, правда?

– Эта старушка, которую убил Олбрайт… о, конечно же, она получала наслаждение от своей эпизодической роли в этой драме. Ее кто-нибудь спрашивал?

Каплинджер отвернулся. Бабун продолжал:

– Вы ее просто списали, будто она была пустым местом. Разве вы не ко всем нам так относитесь? Мы ведь пешки, да? Рита… какое вы имели право пропускать ее через мясорубку ради всеобщего блага? Вы мерзавец!

Помолчав, Каплинджер произнес:

– Мы шли на большой риск, но награда стоила того. – Он выпятил челюсть. – Риск того стоил, – убежденно сказал он.

Оба офицера ничего не ответили. Каплинджер всмотрелся в их лица.

– Пойдемте, джентльмены. Сварим еще кофе. – Бабун остался сидеть, вертя в руках трубку из кукурузной кочерыжки, а двое других вышли в кухню.

Продолжая разговор, Джейк заметил:

– Кто-нибудь вполне способен убить Горбачева, вы же знаете. Слишком многим угрожает лишиться чашки риса. Революции сверху редко удаются.

– Даже если Горбачева не станет, Советский Союз никогда уже не будет прежним. Если старая гвардия попытается закрутить гайки, рано или поздно произойдет новая русская революция, на сей раз снизу. И в Китае рано или поздно совершится революция. Коммунисты не смогут повернуть назад, хотя и будут пытаться.

– Почему их так волновало, кто «Минотавр»?

– «Они» – это слишком неопределенно. ГРУ хотело получить доказательства ложности информации от «Минотавра», чтобы дискредитировать ее. Когда Камачо сказал им, что «Минотавр» – это министр обороны, они остались с пустым мешком. В Политбюро поняли, что правительство Соединенных Штатов поставляет информацию, как средство политического давления. Пришлось обдумать такую возможность. Трудно точно сформулировать, – запнулся он, подбирая слова. – Видимо, следует сказать так: некоторые из тех, кто у них принимает решения, увидели Америку, возможно, впервые в жизни так, как видим ее мы, – сильной и уверенной в себе, имеющей прочные основания для такой уверенности. Войны начинают те, кто боится, а мы не боимся.

Вернувшись в кабинет, Джейк спросил:

– Значит, мы так и не выяснили, кто эти три крота, законспирированные агенты?

– Скажем так: мы примирились с тем, что, если эти агенты существуют, мы их не сможем найти. Но мы так многого достигли! В Советском Союзе за последние три года произошли коренные перемены.

– Вы играете в ваши вонючие игры, – пробурчал Бабун, – а ловкие ребята уносят кое-что в мешке. Например, труп Камачо.

– То, что я слышу, – это вечные причитания рядового, что генералы приносят его в жертву, чтобы выиграть сражение.

– Извините, я ни в одной газете не читал о вашей войне. И не присягал участвовать в ней.

– Америка стала родиной для Луиса Камачо. Он любил эту страну и ее народ. Он все время точно знал, что делает. Как вы и ваша жена в полете, он верно рассчитывал риск. Думаете, его работа была легкой? Когда Харлан Олбрайт жил по соседству? У Камачо были жена и сын. По-вашему, он был человеком без нервов?