Кыся 3: Кыся в Америке

      – Как бы тебе объяснить? – Мастер даже слегка растерялся. – Что такое "идеология", ты знаешь?
      – Нет.
      – Хорошо. Ближайший пример: совсем недавно на всех наших судах была должность Первого помощника Капитана по политической части. Не моряк, не судоводитель – коммунист. Знаешь, что это?
      – Шура мне как-то объяснял, но я забыл!
      – Быстро вы все, ребята, забываете!.. Ну, да авось вам еще напомнят, не дай Бог… Короче, этот Первый помощник следил за тем, чтобы все считали, что у НАС все очень хорошо, а у НИХ – все ужасно плохо. У НАС – блеск и сияющие дали, а у НИХ – тьматьмущая и безысходный тупик! А кто в этом сомневается, то Первый помощник потом на берегу доложит КОМУ СЛЕДУЕТ и КУДА СЛЕДУЕТ, и хер этот сомневающийся потом выйдет в море!
      – Это и есть – "Жрец"? – удивился я.
      – Конечно! И Замполиты, и Жрецы – создатели легенд: "Мы – лучшие в мире!", "Кошки – священные животные!.." Теперь понял?
      – Почти. Читайте дальше..
      – "Суровые законы Древнего Египта без пощады карали всех, кто причинил вред Кошке. За ее убийство назначалась смертная казнь. При пожаре из горящего дома первым делом спасали Кошек, а только потом – имущество…"
      – Разумно, – заметил я. – Разумно и справедливо. А то одному моему петербургскому приятелю Коту какой-то подонок отрубил хвост!.. Не было на эту сволочь законов древнего Египта! Вы знаете, Мастер, мне очень нравится эта книга. Но у меня есть одна претензия к Автору..
      – Какая? – поинтересовался Мастер.
      – Он все время пишет – "Кошки", "Кошки". В то время как Кошка… Как бы это
      поделикатнее?.. В то время как Кошка – существо хотя и Воспроизводящего, но все-таки Вспомогательного типа. КОТ же при этом – Особа Основополагающая. И не заметить этого..
      – Ах, Мартын, гордыня тебя погубит!.. – рассмеялся Мастер, но тут же серьезно сказал: – Мне тоже это поначалу не очень понравилось. Но потом я понял, что словом "Кошка" Автор объединяет весь, так сказать, Вид. Смотри, что пишет он дальше..
      Мастер нашел нужную строку и с удовольствием прочитал:
      – "В конце четвертого века римский писатель Палладиус впервые ввел в употребление слово "Каттуе" вместо старого латинского наименования Кошки "фелис". Полагают, что от "Каттуса" ведут начало и английское "Кэт", и немецкий "Катер", и русское "Кот". Как видишь, Автор вовремя вспомнил, что Кот есть Кот, как ты справедливо заметил, – Особа Основополагающая!
      И, клянусь всем для меня святым, Мастер с нескрываемым Котовым достоинством легко и аккуратно разгладил свои франтовые усики!..
      Он отложил книгу в сторону и, глядя сквозь меня, словно всматриваясь в тысячелетние дали древности, негромко продолжил:
      – И знаешь, Мартын, ведь в Вавилоне домашние Коты появились лишь во втором
      тысячелетии до нашей эры. Отсюда они попали в Индию, позднее – в Китай, на Крит, мой Мастер и каждый день общается то с Радаром, то с Главным Компьютером, то еще с каким-нибудь Излучателем, с тем, как чуть ли не каждую ночь, а порою и пару раз в день, буфетчица Люся захлебывается в тоненьких взвизгах в Капитанской постели, – я на все эти ИЗЛУЧАТЕЛИ должен был бы, извините за выражение, ХВОСТ ПОЛОЖИТЬ! И не нервничать… Тем более что трахаться хотелось – ну, просто ужжжжасно!
      Я вдруг понял, почему Мастер перестал мне читать книгу этого Акимушкина, а взялся пересказывать ее своими словами. У Акимушкина, наверное, было повсюду написано это безликое объединяющее слово – "Кошка", и ни разу не было упомянуто слово "Кот". Мастер решил, что в вольном пересказе он имеет право на вольную редактуру. Называя Акимушкинских "Кошек" "Котами", он таким образом щадил мое слегка уязвленное самолюбие и примирял меня с Автором.
      Это было очень трогательно с его стороны и ничуть не нарушало моего интереса ко всему, о чем он рассказывал.
      А рассказывал он поразительные вещи! Я узнал, что с началом Христианства Коты и Кошки из "Божественных созданий" превратились в "темные силы", в "исчадье ада", в "пособников" колдунов и ведьм и подвергались жесточайшему и идиотскому истреблению.
      По всей католической Европе, во все христианские праздники живьем сжигали и закапывали Котов в землю, жарили их на железных прутьях!.. А во Фландрии, в городе Иперн, Котов сбрасывали с высокой башни!.. Этот дикий обычай был введен жестоким кретином графом Болдуином Фландрским и просуществовал, благодаря этому идиоту, этому подонку и мерзавцу, начиная с десятого века еще сотни лет.. До самого Ренессанса продолжалось массовое истребление Котов, нелепые судилища над ними и жесточайшие расправы.
      Мне чуть дурно не стало от всех этих подробностей. Я припомнил кое-какие не очень трезвые рассказы Шуры и прервал Мастера:
      – Мне мой Плоткин как-то не раз говорил, что с Людьми было тоже нечто подобное..
      – В сравнении с недавним российским прошлым, средневековая трагедия Котов и Кошек была, как говорят твои друзья-немцы, – Киндершпиль – детские игры, – жестко усмехнулся Мастер. – Если в средние века Коты погибали сотнями тысяч, то только за последние восемьдесят лет Россия сожрала более пятидесяти миллионов своих собственных Человеков, перемалывая их в бездарных войнах, лагерях и тюрьмах..
      Я не знал, что такое "сотни тысяч" Котов. Понятия не имел, что такое "пятьдесят миллионов" Человеков. Но лишь по интонации Мастера, по внутреннему нервному напряжению, с которым он произнес эти слова, я понял, что "сотни тысяч" умерщвленных Котов – это капля в океане "пятидесяти миллионов" загубленных Человеческих жизней!
      – Господи!.. Что же делать? – прошептал я, впадая в глубочайшее уныние. – И вам, и нам?..
      – Наверное, ждать Возрождения. Почему бы ему не возникнуть еще раз? – тут же ответил Мастер. – Или попытаться создать Ренессанс собственными руками и лапами. Кстати, пара забавных примеров из эпохи Возрождения: Кольбер, французский политик Людовика Четырнадцатого, садясь за работу, окружал себя Котами. И тогда Кольбер обретал душевное равновесие и покой… Кардинал Ришелье – просто обожал Кошек. И Котов, разумеется… А прошлый век? Скульпторы, художники, поэты, пораженные грацией, красотой и пластичностью Кетового племени, чуть с ума не сошли! Швейцарец Готфрид Минд – "Кошачий Рафаэль" – всю жизнь рисовал только
      Котов. Француз Теофил Штайнлайн выпустил роскошный альбом рисунков под названием "Кот"… Последователи нового "кошачьего" культа собирались в Париже на Монмартре, в кафе "Черный кот"… Ну, и так далее.
      – Потрясающе… – пробормотал я.
      И подумал, как мы любим счастливые финалы!..
      – А в странах, где господствовал ислам, Коты и Кошки пользовались буквально
      королевским почетом, – сказал Мастер. – В отличие от Собак, которых ислам считал "презренными".
      Мне показалось, что "Ислам" – это имя Человека, руководителя каких-то нескольких стран. И мне понравилась его мысль о "презренных" Собаках. Я и брякнул..
      – И этот Ислам совершенно прав!
      Но тут же вдруг неожиданно вспомнил свою подружку собачку Дженни, своего корешка мюнхенского полицейского Рэкса, парочку русских Псов, с которыми у меня в свое время сложились приятельские отношения, и подумал, что от мыслишки этого Ислама очень даже потягивает расистским душком!
      Мастер тут же просек, о чем я думал, закурил свой "Данхилл" и брезгливо произнес..
      – Проявление нетерпимости к другому Виду – это очень неинтеллигентно, Мартын. Где-то на уровне антисемитизма. Так что подумай над этим. А я пойду осмотрю судно. Ты со мной?
      – Нет, – сгорая от стыда и проклиная себя за поспешную похвалу Исламу, сказал я.
      – Я полежу, подумаю..
      – Это иногда полезно, – саркастически ухмыльнулся Мастер и вышел из каюты.
      "Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках", – часто говорил Шура, когда хотел подчеркнуть быстротечность той или иной ситуации.
      Через пару часов в каюту вернулся Мастер, проглядел какие-то записи, сделал в них ряд пометок и поманил меня пальцем к себе. Я вспрыгнул к нему на рабочий стол и сел рядом со стопкой судовых документов, тихо и скромно поджав хвост.
      Вообще-то, на рабочий стол Мастера вспрыгивать было нежелательно. Я получал на это разрешение только лишь в минусы особого к себе расположения. Вот и сейчас Мастер, словно этот… Как его?!.. Людовик (забыл номер!)… Или нет! Кольбер, что ли? Кто там при ком был? Совсем из головы вылетело! Кольбер, кажется… Вот
      Мастер, будто Кольбер, и окружил себя мною. Но не стал, как тот французский тип, немедленно работать, а протянул мне руку (мне почемуто тут же подумалось: как кардинал Ришелье!) и спросил, глядя мне прямо в глаза..
      – Осознал?
      – Да.. – тихо ответил я.
      – Тогда – лапу!
      Я подал ему свою правую лапу. Он уважительно и осторожно ее пожал, а я, в благодарность за прощение, потерся своим рваным ухом о его синий якорек, наколотый, как он рассказывал, давным-давно, – еще на первом курсе мореходного училища.
      По сравнению с подходами к канадскому острову Ньюфаундленд, проход по
      английскому проливу Пентленд-Ферт с его опасными "приливными течениями" смахивал на воскресную прогулку по Летнему саду.
      Шура как-то пару лет тому назад возил меня туда осенним теплым днем, тыкал носом в скопище грязно-серых скульптур, которых там до хрена и больше, и очень обижался, когда я не проявлял к ним никакого интереса, чего бы Шура там про них ни рассказывал.
      Мне, вообще, Летний сад совсем не понравился. Куча детей – все они обязательно хотят тебя схватить, потискать, дернуть за хвост. Защититься практически невозможно. Не будешь же ты отбиваться от них когтями или клыками – дети же! А постоянно смыливаться от них – унизительно.
      Уйма маленьких Собачонок (больших в Летний сад, слава Богу, не пускают…), которые, увидев обычного, нормального Кота вроде меня, прямо-таки обсираются от злости и страха! И их визгливые тявканья заполняют все аллеи этого Летнего сада до такой степени, что хочется заткнуть уши, броситься в воду, переплыть Неву и сразу оказаться на Петроградской стороне – только бы не слышать их визг!..
      В небольшом пруду, давно не чищенном и заросшем зеленой ряской, плавают преисполненные спесивой важностью Лебеди. Один взгляд на них – и ты понимаешь, что перед тобой скопище длинношеих идиотов, которые только по недоразумению могут считаться "Царственной птицей". Так назвал их Шура. Странно, что Шура – существо ироничное и наблюдательное – не увидел, с какой тупой и холуйской поспешностью эта так называемая "Царственная птица" подгребает к берегу, когда какой-нибудь тип протянет ей крохотный кусочек засохшей хлебной корочки!.. "Царственная птица" с абсолютно лакейской сущностью, да еще с постоянно изогнутой вопросительным знаком длиннющей шеей – ничего более нелепого, по-моему, природа не создавала!
      Единственное, что меня в какой-то степени примирило с Летним садом, – это памятник одному толстому Старику в окружении кучи Животных! Причем в большинстве своем таких Животных, которых я никогда в своей жизни не видел.
      Шура жутко обрадовался, что хоть что-то меня заинтересовало в Летнем саду, и стал водить меня вокруг памятника и рассказывать про этого Старика всякие истории. Как он писал про Животных, а Люди все принимали на свой счет. Какой он был неряха, обжора, и какой он был все равно грандиозный Старик, хотя и служил всего лишь библиотекарем!..
      Шура даже почитал мне стихи этого Старика – про Кота и Повара, где Повар выглядит абсолютным дебилом, а Кот – откровенным наглецом. А потом Шура рассказал мне, что одновременно с этим российским Стариком во Франции жил точно такой же чудак. Тоже писал про Животных, имея в виду Людей. И вот, дескать, по сей день никто не может точно сказать, кто у кого чего слямзил! Наш русский Старик у Француза – или Француз "кинул" нашего Старика!
      Тем не менее и тому и другому поставили по памятнику: нашему – в Летнем саду, а Французу – гдето во Франции. Потому что они оба считаются "классиками".
      Тьфу, черт меня подери! Прошу прощения. Разболтался не по делу…
      Казалось, нашел вроде бы удачное сравнение про Летний сад, и валяй дальше – про подходы к водам Ньюфаундленда…
      АН нет! Вспомнил Летний сад – вспомнил Шуру. В голову полезли аллеи, скульптуры, кретины Лебеди, памятник толстому Старику с Животными, дети, Собачки, Нева…
      И потянуло на НОСТАЛЬГИЮ. Причем ведь отчетливо понимаю, что это НОСТАЛЬГИЯ уже не по Летнему саду, не по его аллеям, наполненным визгом карманных Собачек и криками бабушек и дедушек: "Деточка, оставь Кысю в покое!.." Даже не по тому памятнику толстому Старику с Животными.
      Еще тогда, когда мне все это грезилось наяву или возникало в тревожных снах в Германии: в Мюнхене ли, в Оттобруне, в Грюнвальде, – и я всеми силами, данными мне Господом, рвался обратно, к Шуре Плоткину, к нам домой, в наш Ленинград-Петербург (да назовите вы этот город как угодно – он все равно останется Моим Городом!..), куда я стремился всей своей Котовой душой, – вот тогда это была настоящая НОСТАЛЬГИЯ.
      Сейчас же, когда в Этом Городе нет моего Шуры, нету Нашего Дома, а в памяти остались только пустырь и щемящие воспоминания о былом, это и НОСТАЛЬГИЕЙ не назовешь. Просто самая обычная и очень болезненная ТОСКА ПО ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, которая уже, наверное, никогда не повторится.
      А вот в какую ЖИЗНЬ я теперь плыву – понятия не имею.
      Наверное, в ЖИЗНЬ моего Шуры Плоткина. Потому что иной ЖИЗНИ я себе совершенно не представляю…
      Итак, начнем все с начала.
      А именно с обстановки на нашем "Академике Абраме…", в которой мы подходили к Канадскому порту Сент-Джонс, и вообще, с условий плавания в районе острова с чисто Собачьим названием – Ньюфаундленд.
      Шура говорил, что есть такая порода огромных Собак. Я, правда, ни одной Собаки больше Дога не видел, но Шура сказал, что Дог рядом с Ньюфаундлендом – просто Шавка.
      Я представил себе Собаку величиной с "Запорожец" и подумал: не встречал я Ньюфаундлендов – и не надо! Еще неизвестно, смог бы я с ним справиться, если бы дело, предположим, дошло до драки? А смыливаться от него куда-нибудь в подвал или отсиживаться на дереве, чтобы он стоял внизу и, задрав морду, тупо гавкал бы на меня, – унизительно, отвратительно и недостойно такого Кота, как я. Так что, Бог миловал от разных там Ньюфаундлендов, и ладушки. Как сказал бы Водила.
      И вот теперь, по словам Мастера, часов через двенадцать, четырнадцать – остров с таким удивительным Собачьим названием.
      А еще Мастер сказал мне (остальные, наверное, про это уже знали), что плавание в районе острова Ньюфаундленд считается опасным и у моряков пользуется дурной славой из-за частых туманов и айсбергов – таких плавающих ледяных гор. И эти айсберги могут быть в сто раз больше любого самого большого парохода. Причем на поверхности воды плавает всего одна десятая часть айсберга. Остальная громадина скрыта под водой.
      Пока Мастер называл мне всякие цифры и числа, я ни хрена не мог сообразить, чего на поверхности, чего под водой, что такое "в сто раз больше" или "в десять раз меньше"… А как только Мастер все это нарисовал мне на бумаге, – я в одно мгновение врубился. Врубился и чего-то ужасно разнервничался!..
      К тому же Мастер рассказал мне, что много-много лет тому назад здесь затонул "Титаник", гигантский пассажирский пароход. Самый большой в мире – по тем временам. Напоролся на подводную часть айсберга… Столько Людей погибло!.. А спустя пятнадцать лет здесь же в тумане столкнулись и тоже погибли два пассажирских судна – "Андреа Дориа" и "Стокгольм". Людей потонуло – чудовищное количество…
      Но разнервничался я не из-за этого. Хотя сами по себе события, поведанные мне Мастером, – более чем печальные.
      Трясет меня всего, будто перед бедой какой, а объяснить сам себе ни черта не могу. Вот так, возникла вдруг внутри меня напряженка, и все! Ни жрать не могу, ни общаться ни с кем, кроме Мастера, и вообще – места себе не нахожу.
      Даже Люсе не дал себя погладить. Увернулся и побежал на корму, где у меня был мой песочный гальюн принайтовлен.
      Как у меня с морской терминологией?! Блеск, да?.. "Гальюн" – это уборная, а "принайтовлен" – закреплен. Я специально, еще в первый день знакомства, попросил Мастера, чтобы туалет мне на свежем воздухе соорудили. Дескать, привык все эти ДЕЛА совершать на природе – извините, если что не так…
      А природа поливает нашего "Академика Абрама…" ледяным дождем со снегом!.. Вернулся с кормы на капитанский мостик мокрый, промерзший, все никак места себе не могу найти. Мастер сразу просек, что со мной творится что-то неладное. Ну, Кот есть Кот! Против очевидности не попрешь. Это я про Мастера…
      Стоит, на меня не смотрит, следит за показаниями радара, а сам, незаметно для других, спрашивает меня на чистейшем Шелдрейсовском:
      – Ты чего дергаешься, Мартын? Не ешь, мечешься туда-сюда, нервничаешь… Тебя укачало, что ли?
      Надо сказать, что последние сутки нас даже очень валяло. Еще и туман к тому же.
      Это только сейчас дождик со снегом пошел, видимость хоть немного, но улучшилась.
      – Нет, – отвечаю я ему. – Со мной все в порядке, Мастер. Вы на меня не отвлекайтесь, пожалуйста. Можно мне посидеть на Главном Компьютере?
      С тех пор как мы с Мастером еще в Абердине выяснили, что излучение Главного Компьютера только усиливает потенцию у Котов, а отнюдь не подавляет ее, я последнее время на всякий случай как можно чаще старался посиживать на нем. Неизвестно, какие Кошки тебя ждут в Америке…
      А так как я уже научился на все спрашивать разрешения у Мастера, то без его согласия позволял себе только лишь на корму бегать, в собственный гальюн. Но каждый раз докладывал, где был.
      – Садись, садись, Мартын! Погрей задницу, просуши хвост, – вслух сказал мне Мастер.
      На мостике уже привыкли к тому, что Мастер частенько со мною разговаривает вслух и я почти всегда как-то странно верно реагирую на его слова.
      Сами понимаете, "странно верно" – для непосвященных. Для Мастера мои реакции совершенно нормальны и ожидаемы. У нас с ним – диалог на равных. Только я – младше, а он – старше.
      Я тут же вспрыгнул на Главный Компьютер, сразу же ощутил тепло под хвостом и промерзшими лапами и постарался устроится на нем как можно уютнее и спокойней. Как всегда.
      Ни хрена из этой затеи не получилось! Нервный колошмат неизвестного происхождения бил меня изнутри, кончик хвоста непроизвольно выстукивал бешеную дробь, и сама собой топорщилась шерсть на загривке. От ощущения надвигающейся неотвратимой беды уши мои сами прижались к затылку, и я мгновенно слетел с Главного Компьютера в невероятном психическом вздрыче, граничащем с потерей сознания…
      – Что происходит, Мартын?!.. – в полный голос нервно крикнул Мастер, наверное, тоже почуяв чтото неладное.
      И тогда я в ответ, изо всех своих Шелдрейсовских сил, заорал благим матом:
      – Стоп!!! Стоп!.. Лево руля!!!
      Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил…
      А ПОТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..
      Я плыл в серо-зеленой мерзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего "Академика Абрама…", и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собою все пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета…
      Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу "ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ", как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего, ничего не подозревающего, несчастного "Академика Абрама…" чистую, холодную гладь Атлантического океана!..
      Я вижу, что через несколько минут наш "Академик Абрам Ф. Иоффе" врежется в эту синюю, безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами,
      бедными "маслопупами" и "рогочами", совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом… Не станет на этом свете Колобахи и Точилы… Утонут Шеф и Люся…
      Уйдет из жизни такой потрясающий образец КотоЧеловека, как Капитан этого судна – МАСТЕР!..
      – Остановите машину!!! – кричу я из-под воды. – Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе… Мастер! Вы меня слышите?!.. – отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть как-то затормозить его гибельный ход…
      Но мои задние лапы не находят твердой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..
      "Ма-а-астер!" – истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться…
      Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлебываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется темно-серый стальной борт нашего "Академика Абрама Ф. Иоффе", которому осталось всего несколько минут жизни…
      Я опускаюсь все ниже и ниже – туда, где вода теряет свою полупрозрачную зеленость и становится черной и очень страшной. Смертельный холод сковывает мои движения, заползает в каждую клеточку моего тела, и последнее, что я вижу перед тем, как навсегда опуститься в эту жуткую пучину, – днище нашего судна, проплывающее надо мной. И выкрашено оно почему-то в оранжево-красный цвет…
      Сознание мое меркнет, но мне все еще чудится, будто я слышу приглушенный толщей океанской ледяной воды, далекий голос Мастера – Капитана моего бывшего "Академика Абрама Ф. Иоффе":
      – Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!
      И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и невидимым на поверхности океана айсбергом!..
      На чем, как говорится, разрешите откланяться…
      КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..
      Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что "Академик Абрам…" избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моем остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса:
      – Кыся!.. Родимый… Ну, что там с тобой такое, бля?!.. У меня от мыслей об тебе – прям башка лопается! Чем помочь-то, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись… – кричал с другой стороны земного шара Водила.
      – Кот! Миленький Кот!.. – плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. – Я чувствую – тебе сейчас очень плохо…
      – Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. – по-немецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. – Я сейчас же свяжусь с Канадским правительством! Вы ведь, как я
      понимаю, где-то совсем рядом, да? Как только все образуется – я сразу же прилечу к вам в Штаты…
      – Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты чо там, а, Кысь?!.. Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу… Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..
      Я еще совсем немножко подождал умирать – все ждал, что вот-вот возникнет голос моего Шуры Плоткина…
      Но не дождался и с тревогой подумал:
      "БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?.."
      Еще повременил самую малость – и умер… – Смотрите, смотрите, задние лапы дергаются… – И хвост!.. Глядите, хвост шевелится…
      – Александр Иванович! Сент-Джонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже все наготове…
      – На кой хер нам теперь их помощь! Они-то откуда знают? Им-то откуда известно?!..
      – Маркони говорит – по распоряжению правительства Канады.
      – Пусть поблагодарит их и вежливо пошлет в жопу. Даже если бы что-нибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.
      – Мастер! Мартын глаза открыл!!!
      – Вот это другое дело!..
      Я отчетливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе…
      У самого своего носа вижу маленький синий якорек, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца – я сейчас совсем рядом с ним.
      Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорожденного, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:
      – Ах, Мартын, Мартын… Дорогой мой друг, товарищ и брат… Героическая ты личность! Если бы не ты – нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.
      И, переходя на Шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:
      – Это ты дал "Мейдэй" в Канаду?
      – Что?..
      – Ты попросил помощи у берега?
      – Нет… Это один мой старый друг из Германии.
      Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключенным сознанием спрашиваю Мастера:
      – А у "Академика Абрама…" днище и подводная часть – какого цвета?
      – Красного, – отвечает Мастер и тут же уточняет: – Оранжево-красного. Почему ты об этом спрашиваешь?
      – Значит, все правильно, – говорю я уже сквозь сон. – Значит, я там был…
      Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами "Данхилл", одеколоном "Гаммон" и буфетчицей Люсей, и засыпаю…
      Проснулся я в Капитанской каюте, в "своем" низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в СентДжонсе.
      Дверь была, на мое счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна – в свой собственный гальюн.
      Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать пол-Канады…
      Слава Богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за "бугром" все стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящичка и даже успел отметить, что песок в нем совершенно свежий, и…
      Я вовремя все исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед Командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А вовторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на Сент-Джонскую твердую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какой-нибудь местной –Канадской Кошкой, а может быть, и не с одной… И к этому моменту я, как говорится, "ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ".
      Воспоминания об Абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.
      Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.
      Наш "Академик Абрам…" стоял у специального "контейнерного" причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам туда-сюда катались самые обычные железнодорожные платформы.
      Подъемные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.
      Итак, я – в Канаде!..
      Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с
      успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, Абердине или еще где-нибудь…
      Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже "настенная живопись" граффити, про которую мне много объяснял еще Шура Плоткин в Ленинграде, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы – мохнатые, отвратительные и совершенно несексуальные, те же, иногда очень забавные и не бесталанные, сочетания цветов и фигур…
      И, глядя сейчас на длиннющую стену пакгауза, всю размалеванную этими цветными пульверизаторами, я подумал, что Мир повсюду одинаков. Различны только… Как это выражался Мастер?.. А-а, вспомнил! "ЖРЕЦЫ"!.. Различны только Жрецы – те, кто выдумывает необходимые (с их точки зрения) сегодняшнему дню легенды для СВОЕГО народа. И то подозреваю, что сами по себе легенды Жрецов разных народов – сюжетно одинаковы и не очень-то остроумны. Если судить по нашим сегодняшним российским Жрецам, – все они не Бог весть какого высокого полета. В умственном отношении.
      Это не мое – КОТОМАРТЫНСКОЕ – утверждение. Это я слышал от многих очень умных и знающих Людей, которым доверяю абсолютно и беспредельно. А следовательно, имею полное право повторить это утверждение и от собственного имени!
      Уже пробегая через все судно, здороваясь со всеми встречными и поперечными, я почувствовал слабый запашок "Джека Дэниельса". Когда же я подлетел к Капитанской каюте, запах виски усилился до состояния, когда уже хочется закусить! Шурина хохмочка.
      Дверь была плотно прикрыта, но я мявнул своим хриплым и достаточно хамским голосом, и Мастер тут же открыл. Впуская меня в каюту, усмехнулся и сказал:
      – Мог бы и не вопить под дверью. Я и так чувствую, когда ты подходишь.
      "Елки-палки, как я мог забыть, что он – вылитый Котяра!" – подумал я и увидел в каюте высокого пожилого мужика в теплой меховой куртке с капюшоном.
      Мастер и этот мужик держали в руке по широкому квадратному стакану с "Джеком Дэниельсом", а на столе для гостей между ними стояла тарелка с маленькими бутербродиками, которые умеет делать только Люся.
      – Мой друг Мартын, – по-английски представил меня Мастер мужику в куртке.
      – Привет, Мартин, – тоже по-английски сказал мне мужик и приподнял стакан с виски в мою честь.
      – А это мой старый друг, представитель СентДжонского порта мистер Чивер, – сказал Мастер. – Извини, Мартын, он по-нашему – ни слова. Я буду говорить по-английски. Потом тебе переведу…
      – Можете говорить хоть по-китайски, – спокойненько поведал я Мастеру. – Мне это, как говорят, без разницы. У меня языковых барьеров и преград не существует.
      – Ох, Мартын! Ты для меня непрочитанная книга. Что ни день, то – новая страница. Ну, будь здоров!
      Мастер прикоснулся краем стакана к моему носу, и предложил Чиверу за меня выпить.
      Чивер тоже чокнулся с моим носом. Они выпили. А я от этого запаха виски так захотел жрать, что ничуть не удивился, когда через минуту в каюту вошла Люся с МОЕЙ плошкой, полной прекрасной жратвы!