Давайте пытаться держаться друг друга
В непрочных пределах порочного круга
Миша Валигура и Миша Юдоеский
На следующее утро я, слава Богу, никем не замеченный, аккуратненько покинул свой инструментальный ящик, выполз из-под ремонтного верстака, просквозил через все машинное отделение, быстренько отыскал противопожарный ящик с песком и мгновенно но сделал все свои, сами понимаете какие, дела. Они из меня буквально рвались наружу!
Я тщательно все закопал передними лапами поглубже, притоптал задними и отметил про себя, что ничего лучшего, чем наш обычный русский противопожарный песочек, для таких Кошачьих дел Человечество не придумало.
На иностранных судах я не плавал и поэтому не имею понятия, чем они там тушат свои пожары. Но, повторяю, когда за бортом плещет вода и этим своим звуком дико провоцирует и усиливает твое желание немедленно опорожнить себя, – дороже ящика с песком, с моей точки зрения, ничего даже и вообразить нельзя!
Поэтому, что бы там ни говорили, будто во времена Советской власти все было плохо и неправильно, я, Кот Мартын, в просторечье – "Кыся", от имени всего нашего Вида, тем или иным извивом судьбы оказавшегося на Российском плавающем средстве в открытом море, совершенно искренне восклицаю:
– Да здравствуют наши Советские пожарники – самые мудрые пожарники во всем мире!!!
Я, правда, никогда рядом с Пантерой не гадил, но подозреваю, что не ошибусь, если в этот восторженный хор я включу и наших более крупных Родственников.
Потом я привел себя в максимальный порядок – умылся, прилизался, пригладился и придал своей исполосованной хамской роже относительно интеллигентно-благожелательное выражение. На счет своей внешности у меня никогда никаких заблуждений не было. Чего Бог не дал – того не дал. Зато Он вознаградил меня целым рядом других совершенно замечательных качеств. Ими я и беру.
И вот с этим, слегка фальшивым, выражением на собственной харе я и отправился представляться Капитану.
Тут я решил свято выполнить последнее напутственное указание старого жучилы и лихоимца – Кота Санкт-Петербургского Торгового Порта. Уж кто-кто, а в таких штуках-дрюках, как правила соблюдения субординации, умение верно держаться на поверхности элементарных общественно полезных взаимоотношений, Кот Торгового
Порта соображал не хуже Дейла Карнеги. Иначе этого взяточника и прохиндея (Кота, естественно!..) уже давно выставили бы пинком под хвост за ворота Порта.
Шура Плоткин как-то читал мне выдержки из книги этого Карнеги и, помню, все жаловался, что никак не может в нужный момент заставить себя (в собственное же благо) следовать советам Дейла. Хотя, отчетливо вспоминаю сейчас, в книге этого мужика было несколько очень толковых мыслишек..
Вычислить Капитана было плевое дело.
Дело в том, что ночью мой сладкий сон в ящике был прерван тем, что КТО-ТО спустился в машинное отделение и, перекрывая шум двигателей, начальственно гаркнул:
– Привет, маслопупы!
Как я потом выяснил, "маслопупы" и "мотыли" были узаконенными кличками для машинных команд на всех судах Российского флота. Ну, вроде как я – Кыся..
– Привет, маслопупы! – прокричал этот неведомый мне тип, и я сразу же почуял, как в густой и теплый воздух машинного отделения, наполненного запахами перегоревших масел, раскаленного металла, пропотевших человеческих тел и старых кроссовок, тоненькими незримыми нитями стали неожиданно вплетаться запахи "Данхилла" – сигарет, которые всегда курил мой дорогой мюнхенский друг Фридрих фон Тифенбах, запах хорошего одеколона, очень напоминающий одеколон профессора фон Дейна, и чего-то неуловимо женского… Так всегда пахло от Шуры Плоткина, когда он возвращался домой от какой-нибудь барышни. Или когда какая-нибудь барышня уходила от нас, оставляя мне измочаленного Шуру, пропахшего ее запахом.
– Александру Ивановичу – пламенный с кисточкой!
– Привет, Кэп!..
– Салют, Мастер! – услышал я из своего ящика под верстаком.
– Как дела, дед? – спросил Александр-ИвановичКэп-Мастер.
– Нормально, капитан, – ответил чей-то дед, и я понял, что Александр Иванович-Кэп-Мастер и есть тот самый Капитан, которому я обязан представиться и постараться понравиться с первой же секунды нашего знакомства.
А то, что "Дед" – это просто кличка старшего механика тридцати лет от роду, это я понял только на следующий день.
Но сейчас выскакивать из своего инструментального ящика и начать раскланиваться перед Капитаном и вытрющиваться, стараясь изо всех сил понравиться ему, на глазах у всей машинной команды – было бы, по меньшей мере, идиотизмом. А ну как ему захочется при подчиненных проявить всю свою безраздельную власть в открытом море и он прикажет вышвырнуть меня с судна к едрене-фене?! Или я ему со своим рылом вообще не покажусь?.. Я ведь, как говорится, НА ЛЮБИТЕЛЯ. Что тогда?..
Ну уж херушки, как сказал бы мой замечательный кореш Водила. Знакомиться будем с глазу на глаз. Это всегда слегка уравнивает шансы. Намного выгоднее и безопаснее. Я рисковать не имею права. Мне в Нью-Йорк нужно попасть – кровь из носу. Тут я не только о себе должен думать – там Шура меня ждет. А это вам – не хвост собачий..
Я постарался запомнить все запахи Капитана, свернулся калачиком и снова задремал.
А уже утром я сделал все то, с чего начал свой рассказ.
Когда я говорил, что отыскать Капитана-Александра-Ивановича-Кэп-Мастера было для меня плевым делом, я ничуть не преувеличивал. В моем активе были все его характерные запахи, и они служили мне той путеводной звездой, профессиональное использование которой было дано мне от рождения, как абсолютное зрение в кромешной темноте и как уйма других потрясающих Котово-Кошачьих качеств, так выгодно отличающих нас от всех остальных живых существ.
Основная трудность была для меня – преодоление многочисленных корабельных дверей: высоченные металлические пороги, автоматически защелкивающиеся замки и невероятной тяжести железные двери, которые так просто, лапой, не откроешь.
Поэтому у каждой двери приходилось подолгу ждать, пока кому-нибудь из команды не понадобится пройти именно в эту дверь, и нужно было успеть незаметно юркнуть вослед этому типу.
И чертова уйма лестниц! А так как я начал свое путешествие по судну снизу – из машинного отделения, то, пока я, по следу Капитанских запахов, добрался до верхнего коридора, все эти двери и лестницы меня просто вымотали. Не физически. Нервно.
Тут еще, на мою беду, когда мне казалось, что я уже почти достиг цели, Капитанско-Александр-Ивановические-Кэп-Мастерские запахи стали неожиданно раздваиваться! Часть из них ровным потоком влекла меня к центральной двери этого коридора, откуда раздавались голоса и команды, а вторая часть уводила меня вниз – не к той лестнице, по которой я сюда поднялся, а к другой, коротенькой лесенке, вправо от этих центральных дверей.
Должен признаться, что на мгновение я растерялся. Однако, на мое счастье снизу, вдруг примчался какой-то мужик в сапогах, комбинезоне и вязаной шапочке и постучал в эту дверь.
Дверь отворилась, и оттуда высунулся молоденький паренек в свитере и огромной фуражке.
– Чиф, Мастер на мостике? – спросила вязаная шапочка у огромной фуражки.
– Чего ему тут делать? – ответила фуражка шапочке. – Он на мостике всю ночь проторчал. Имеет право человек отдохнуть после вахты?!
И я понял, что Капитана за-этими дверями нет.
Тип в сапогах, комбинезоне и шапочке ссыпался вниз по большой лестнице, а я прямиком направился к маленькой, короткой.
Спустившись на несколько ступенек вниз, я увидел в тупичке дверь с красивой золотой табличкой, на которой что-то было написано. Концентрация Капитанских запахов в этом тупичке была максимально сильной.
Но самое замечательное, что еле уловимый элемент женских запахов, который я с трудом различил ночью, лежа в инструментальном ящике под ремонтным верстаком машинного отделения, здесь ощущался столь явственно, что я даже слегка обалдел!
Кроме того, из-за двери я услышал хриплое мужское дыхание и очень ритмичные слабенькие женские повизгивания, не оставляющие никаких сомнений в действиях, совершаемых за этой дверью.
Ручаюсь, что никто из Людей даже шороха не услышал бы из-за такой двери. А я услышал!
И вдруг сам так завелся, что в башку мне полезли десятки Кошек, которых я когда-либо трахал!.. Не говоря уже о моей верной немецкой подружке – Карликовой пинчерихе Дженни, которую, вопреки всей зоологической науке о несмешении Видов, я хотел в любое время дня и ночи!
Я даже вспомнил Оттобруновскую Лисичку, впоследствии шлявшуюся ко мне в Грюнвальд и которую я "оприходовал" (Водилино выраженьице!..) со смертельным риском для собственной жизни.
Весь краткий и суматошный период своего пребывания в таком родном и таком чужом городе (как заметил с кривой ухмылкой мой новый приятель милиционер Митя, "Санкт-Петербург – столица Ленинградской области…") я находился в совершеннейшем оцепенении и состоянии непроходящей, чудовищной, разрушительной усталости.
Особенно с того момента, когда получил пинок в бок от какого-то Жлоба из НАШЕГО ДОМА и узнал, что в НАШЕЙ КВАРТИРЕ ЖИВУТ ЧУЖИЕ ЛЮДИ. А Шура – в Америке..
И если я еще хоть что-то пытался делать, как-то трепыхался и в отчаянии, собрав остатки своих сил, сумел растормошить Водилу и вернуть его к сознательной жизни, то уже провожаемый Котом Торгового Порта на судно – я ничего не соображал. Будто меня всего изнутри выскребли, будто раздавили, размазали и кто-то за меня переставляет мои лапы. Сил не было настолько, что я впервые в жизни не мог поднять свой хвост, жалко и нелепо волочившийся за мной по грязным ступеням корабельного трапа.
И только Шура Плоткин, приснившийся мне в окружении американских Кошек-сексопилок, как-то вдохнул в меня надежду на то, что еще далеко не все потеряно..
Теперь, прячась за дверью Капитанской каюты, я жадно прислушивался к доносящимся до меня звукам и чувствовал, что силы мои восстанавливаются, хвост непроизвольно и самостоятельно хлещет меня по вздувшимся от желания бокам.
Ах, Кошечку бы мне какую-нибудь сейчас сюда! Любую! Даже самую завалященькую!..
Я бы ей показал "небо в алмазах", как говорил Шура Плоткин, совершенно не имея в виду ни "небо", ни "алмазы".
Но, как изредка замечал умнейший и интеллигентнейший Фридрих фон Тифенбах, "все в жизни имеет свое логическое завершение".
Кончил хрипло дышать и Капитан-АлександрИванович-Кэп-Мастер. Всхрапнул коротко, будто жеребец, и кончил. В последний раз тихонько взвизгнула обладательница женских запахов.
А потом я услышал негромкий разговор в Капитанской каюте.
Это мог услышать только Я! Никто из Людей, даже вплотную приложив ухо к этой двери, никогда не услышал бы ни единого слова.
Мне же казалось, что я даже вижу, как Женщина моется в душе, а Капитан-Александр-Иванович-КэпМастер закуривает свой "Данхилл" и натягивает на себя голубой "адидасовский" тренировочный костюм. Я только лиц не мог разглядеть…
– А в городе ни разу не позвонил… – огорченно проговорила Женщина.
– В городе у меня семья, – спокойно сказал ей Капитан. – Дочь-невеста, сын-придурок и жена.
– А я как же?..
– Ты кто по судовой роли?
– Буфетчица.
– Так, какие проблемы?
– Бедная я, бедная… – горько сказала Женщина.
– Ты бедная?! – презрительно переспросил Капитан. – Я в Питере с женой – всего десять дней, а с тобой в море – четыре месяца. Потом – неделю дома и на полгода с тобой в рейс. И так уже третий год. Так кто из вас беднее – ты или моя жена?
Женщина промолчала.
– И кстати! Еще одного таракана увижу в каюткомпании – спишу с судна, к чертовой матери. Ясно?
– Да… Мне идти?
– Иди.
Дважды повернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, и из Капитанской каюты вышла молодая Женщина с припухшими глазами. Стараясь не задеть хвостом о ее ноги, я незаметно проскочил в каюту.
Тут же, на всякий случай, я спрятался за выступом какого-то шкафчика, и получилось, что я совершенно инстинктивно прошмыгнул именно туда, где меня не было видно, но сам я обрел превосходную позицию для обзора и наблюдения.
Оказалось, что Капитанская каюта состоит из двух просторных комнат. Первая, куда я влетел без спросу, была кабинетом – с письменным столом и компьютером, кожаным диваном и двумя креслами. Над диваном висела в раме под стеклом большая красочная фотография низкого, длинного парохода, уставленного железнодорожными контейнерами. Как потом выяснилось, этот пароход и был тем самым "Академиком Абрамом Ф. Иоффе", на котором я сейчас имел честь присутствовать.
Напротив же дивана, в углу, под невысоким потолком, в какой-то хитрой металлической раме висел большой телевизор.
Из кабинета была видна вторая комната – спальня. Широкая Капитанская кровать несла на себе все следы только что завершившегося, как говорил мой любезный друг Водила, "сладкого греха". Кстати, почему ЭТО у Людей называется "грехом" – понятия не имею.. "Сладкий" – еще куда ни шло, а вот "грех"-то тут при чем?..
Я прекрасно слышал, как в спальне Капитан наливал себе виски "Джек Дэниельс".
Именно это виски чуть ли не каждый вечер понемногу попивал в Мюнхене Фридрих фон Тифенбах, и запах "Джека Дэниельса" врезался мне в память, полагаю, до смерти.
Но вот когда Капитан-Александр-Иванович-КэпМастер, которого я за истекшие сутки только слышал, но так ни разу и не увидел, вышел наконец из спальни, – я чуть умом не тронулся!..
СО СТАКАНОМ ВИСКИ В РУКЕ ИЗ СПАЛЬНИ В КАБИНЕТ ВОШЕЛ Я!!!
Я – в Человечьем обличий, в голубом "адидасовском" тренировочном костюме, которого у меня отродясь не было, и в мягких белых тапочках без задников, которые я, естественно, никогда не ношу.
Уже не говоря о том, что я не пью виски. Тем более – "Джек Дэниельс".
И тем не менее сходство наше было поразительным! Я бы даже сказал – ПОТРЯСАЮЩИМ! От усов до разорванного левого уха. Те же самые шрамы на мордах: один – пересекающий чуть ли не всю голову до левого глаза, второй – разрубающий правую бровь, носи верхнюю губу. Все было МОЕ!.. Справедливости ради следует заметить, что и ЕГО – ТОЖЕ!
То есть, хотите – верьте, хотите – нет, но я увидел СИЛЬНО УВЕЛИЧЕННУЮ И ОЧЕЛОВЕЧЕННУЮ СОБСТВЕННУЮ КОПИЮ!!! .
Та же мощная короткая шея, та же широченная грудь, набитые мышцами ноги и руки, сила которых угадывалась даже под просторными складками голубого тренировочного костюма..
Та же мягкость походки, та же вкрадчивость и осторожность в движениях. Уже в том, как он почти беззвучно повернул ключ и запер дверь своей каюты, я просто узнал свою повадку! Будто в зеркало глядел. Только хвоста не было..
Итак, свершилось невероятное! Передо мной стоял сильный, коренастый ЧЕЛОВЕКОКОТ, или, если хотите, КОТОЧЕЛОВЕК, как две капли воды похожий на меня. Или я на него?!
Такой же жесткий, решительный, рассчетливобесстрашный, неуемный сластолюбец с обостренным ощущением ответственности за все, что ему дорого и близко, – от ЖИВЫХ СУЩЕСТВ, которых он должен защитить, и до ДЕЛА, которое он обязан выполнить.
И плевать мне на так называемую пресловутую скромность в оценках самого себя, но в этом ЧЕЛОВЕКОКОТЕ, или КОТОЧЕЛОВЕКЕ, как и во мне, во всей нашей внешней некрасивости (я имею в виду, как говорил мой Шура Плоткин, "замшелые параметры этого значения"), за грубыми наружными формами угадывалось такое внутреннее ОБАЯНИЕ, что не заметить этого было бы просто непростительно!
Да, с подобным невероятным явлением я столкнулся впервые.
И если бы ОН в эту секунду заговорил бы со мной по-нашему, ПО-ЖИВОТНОМУ, я этому ничуть бы не удивился.
Глядя на него из-за своего укрытия, наблюдая за тем, как он садится в вертящееся кресло у письменного стола, как прихлебывает виски из стакана и просматривает деловые бумаги, я понял, что с ним, с этим ОЧЕЛОВЕЧЕННЫМ моим ДВОЙНИКОМ, я просто не имею никакого права играть в разные пошлые игры и выкидывать всяческие трюки, пытаясь понравиться ЕМУ, даже ради достижения своей Главной цели – оказаться в Нью-Йорке и встретиться наконец с Шурой Плоткиным. Как бы благородно эта цель ни выглядела.
Тут разговор должен быть "на равных", и действовать необходимо только напрямую.
Я вышел из-за шкафчика, неслышно пересек кабинет и мягко вспрыгнул к нему на письменный стол.
От неожиданности он на мгновение отпрянул, что и я бы сделал на его месте. Однако он тут же взял себя в руки, взболтнул лед в стакане и сделал небольшой глоток "Джека Дэниельса", молча глядя на меня.
Я выбрал свободное местечко на его рабочем столе и сел, уставившись ему прямо в глаза. Ну ей-богу, словно собственное отражение разглядывал!..
Не знаю, просек ли он нашу поразительную похожесть, узрел ли он во мне САМОГО СЕБЯ так, как это увидел я, но, глядя на него, можно было дать хвост на отруб, что вздрючился он нервно не меньше меня. Но держался при этом – великолепно! Как я.
Уже в следующее мгновение он совершил то, что наверняка совершил бы и я. Он оставил стакан с виски на столе, подошел к небольшому холодильнику и открыл дверцу. Достал оттуда несколько ластиков нарезанной колбасы, паштет, сложил все это на тарелку, принес к столу и поставил передо мной. Затем вернулся к холодильнику, вытащил из него открытую банку сгущенного молока и вопросительно посмотрел на меня.
– Сгущенку лучше слегка разбавить водой, – сказал я ему по-Шелдрейсовски.
– Холодной или горячей? – через малюсенькую, почти незаметную, паузу спросил Он.
Я понял, что эта крохотная пауза была необходима ему для окончательного осмысления происходившего ЧУДА.
– Не очень холодной, – попросил его я.
В отличие от моего первого случайного плавания по маршруту Россия – Германия, где я, прямо скажем, был всего лишь пассажиром-нелегалом, тайно состоявшим при Водиле и его грузовике, сегодняшнее мое пребывание на "Академике Абраме Ф. Иоффе" носило совершенно иной характер.
Тогда я перемещался по воде в плавучих условиях небольшого западного города – с почти тысячей грузовых и легковых автомобилей, с магазинами, ресторанами, концертными залами, кафе и ночными барами. С казино, проститутками и бандитами всех мастей и национальностей. Плюс человек семьсот нормальных пассажиров, которые за право трехсуточного пребывания в этом движущемся по воде, комфортабельном городе заплатили какие-то громадные деньги. И еще триста пятьдесят человек команды, обслуживающих всю эту махину и получающих за это жалкие гроши.
Я даже название этого плавучего чудовища не помнил. Водила мне как-то говорил, но оно у меня из головы выскочило..
Другое дело – "Академик Абрам Ф. Иоффе".
Команда – семнадцать Человек. Пассажиров – один. Это Я.
Никаких автомобилей, ресторанов. Небольшая кают-компания с телевизором и видиком. Она же – столовая, она же – комната отдыха.
Только не воображайте, что мы такие уж маленькие. Ничего подобного! Длина – как от нашего петербургского дома до шашлычной Сурена Гургеновича. Шура говорил – там метров сто пятьдесят.
Загрузка у нас не полная. Пятьсот сорокафутовых контейнеров. С чем бы сравнить?… Ну, как полтысячи Водилиных фургонов без колес. Кстати, все цифры со слов Капитана. Я в них – ни уха ни рыла. Вот эту жуткую тяжесть и волочет на себе наш глубокоуважаемый "Академик Абрам…" Ну как его? "…Ф. Иоффе".
А над всем этим, как говорят в море, "Царь, и Бог, и Воинский начальник" – КАПИТАН-АЛЕКСАНДРИВАНОВИЧ-КЭП-МАСТЕР. Или, как некоторые еще называют его за глаза, ПАПА.
По поводу того, как мы будем называть друг друга, мы договорились с самого начала, как только я прикончил колбасу, паштет и разбавленную сгущенку.
Ему очень понравилось мое имя Мартын. Он сказал, что это прекрасное мужское имя и он будет меня звать только Мартын. Никаких Кысь! Кыся – это что-то неопределенное, сказал он. Не то Кот, не то Кошка. И годится "Кыся" разве что для каких-нибудь сугубо домашних Мусек, Пусек, Мурзиков и Барси ков, а не для такого самостоятельного Кота, как я.
Я ему тоже сказал, что если он не возражает, то буду называть его "Мастер". Ибо "Капитан" – слишком официально: я у него не служу, а всего лишь пользуюсь его гостеприимством; "Александр Иванович" – тяжеловесно и утомительно; "Кэп" – излишне фамильярно, а "Папа", извините, звучит просто пошловато. Поэтому я считаю, что "Мастер" – в самый раз.
– Отлично. Мне "Мастер" тоже больше нравится А вот откуда это у тебя такие отметины? – Он осторожно коснулся шрама, идущего через всю мою морду.
– От разных драк с Котами и Собаками, – ответил я. – А у вас?
– Один тоже от драки. Но очень давно. Еще когда я был курсантом "Мореходки". А второй – чистая случайность…
И рассказал, как несколько лет тому назад один болван вызвался буксировать его "Волгу" и тянул не плавно, как положено, а рывками. Стальной трос конечно лопнул, размолотил лобовое стекло "Волги" и чуть не снес полголовы Мастеру, сидевшему за рулем своей машины.
– С тех пор я больше всего на свете боюсь неквалифицированных идиотов, – сказал Мастер. – Буксируют ли они автомобили или пытаются руководит государством..
За обедом в кают-компании Мастер отрекомендовал меня команде, свободной от вахты. Остальным – после обеда, по ходу осмотра судна. Знакомил с каждым. Сначала представлял меня, затем своего подчиненного. Называл его имя и должность. И кличку.
Так, например, я узнал, что палубные матросы называются "рогачи" или "рогали", что радиста зовут Маркони, а Старшего помощника Капитана – Чиф. Боцман – Дракон, про Деда – Старшего механика – и его "маслопупов" я уже рассказывал. А вот матросатокаря, в хозяйстве которого, как выяснилось, я провел всю первую ночь, звали просто и незатейливо – Точило.
Матросу-плотнику по прозвищу Колобаха было приказано соорудить для меня туалет – специальный ящик с песком, а матросу-приборщику с кличкой Кандей (от морского названия помойного ведра – "кандейка") было поручено ежедневно менять в этом ящике песок.
На капитанском мостике я был познакомлен со Вторым и Третьим помощниками
Капитана. Там же, на мостике, мне был отведен специальный наблюдательный пункт – на Главном Компьютере. Оттуда я мог свободно смотреть вперед – в тревожную, серую, грязно-белопенную воду, которой не было ни конца ни края..
Одна немаловажная деталь. Еще у себя в каюте Мастер взял с меня слово ни с кем на судне не вступать в Телепатический Контакт. Рейс ему предстоит тяжелый: их, слава Богу, зафрахтовала одна западная фирма и они будут вламывать еще месяцев пять без захода в Питер. Домой вернутся не раньше лета. А это очень тяжелая психическая нагрузка. Если же я еще выступлю со своим Телепатическим Контактом – у половины экипажа наверняка поедет крыша. А в таком рейсе каждый на вес золота. Не говоря о валютных расходах на лечение и транспортировку из собственного кармана. Потому что они теперь, после развала Российского торгового флота, исключительно на самоокупаемости. Сами на Западе ищут" кому запродаться, хотя бы за полцены, сами заключают контракты, зачастую грабительские, где потерпевшей стороной все равно будет русское судно, меняют Российский флаг на какой-нибудь либерийский, и – вперед!..
Но хоть есть работа! Хотя бы на что жить – есть..
А если Капитан не только приличный судоводитель, но еще и толково шевелит мозгами и обладает четкой деловой хваткой, тогда можно вывернуться из любого положения.
Например, не попадать в идиотские ситуации, как попали две трети российских грузовых и торговых судов, арестованных во всех иностранных портах мировой акватории за неуплату долгов.
И помощи им ждать неоткуда. Нашему правительству на них насрать со Спасской башни…
– Так что извини, Мартын, за резкость, но жизнь наша идет по принципу – "Кто кого сгреб, тот того и уеб", – напоследок охарактеризовал сегодняшнее бедственное положение русского флота Мастер – капитан контейнеровоза "Академик Абрам Ф. Иоффе".
Готов поклясться чем угодно, в эту секунду Мастер был похож на сильного, решительного и умного КОТА. Похож в три раза больше, чем Я сам – наиболее характерный КОТ в мире!!!
Я честно признался Мастеру, что почти ни хрена из всего этого не понял, за исключением того, что наш флот сегодня в полном говне, и пообещал ни с кем из членов экипажа в Контакт не вступать.
А потом вспомнил, что по совершенно иным причинам, но об этом же меня просили уже несколько человек. И тот Оттобруновский добрый жулик-кошколов, ветеринар-недоучка Эрих Шредер, и мой сердечный друг из Грюнвальда Фридрих фон Тифенбах. И даже Водила, помню, сказал мне при подъезде к Мюнхену:
– Ты, Кыся, со своими талантами сильно на людях-то не высовывайся. А то вмиг хвост оборвут. Счас народ знаешь какой пошел?..
И только Шура Плоткин никогда меня ни о чем подобном не просил.
Наоборот, в каком-нибудь очередном интеллигентно-пьяненьком кухонном споре, отчаявшись в чемто убедить своего собеседника, кричал мне на весь дом:
– Мартын! Мартышка!.. Сукин кот, мать твою за ногу! Что ты сидишь и ухом не ведешь?!.. Ты что, не слышишь, какую херню он несет? Ты-то хоть скажи ему!..
И иногда, когда я был согласен с Шурой, я говорил.
Если, конечно, мне удавалось достучаться до хмельного рассудка Шуриного оппонента.
Почти весь вечер и часть ночи я проторчал с Мастером на вахте, на капитанском мостике.
Мастеру и штурманам буфетчица Люся пару раз приносила на мостик крепчайший чай и бутерброды. А мне вдруг неожиданно притащила… Что бы вы подумали?! Несколько увесистых кусков настоящего, сырого, размороженного хека, о котором я так мечтал последние несколько месяцев!..
Я птичкой слетел с Главного Компьютера, благодарно потерся о Люсины ноги, ласково коснулся ее хвостом и уже в который раз убедился, что Женщины гораздо более тонко организованы, чем Мужики.
Естественно, я не имею в виду Шуру Плоткина, Водилу, Фридриха фон Тифенбаха… Или того же Мастера. Тот просто вылитый КОТ! Эти ребята, с моей точки зрения, – уникальны.
Я говорю о массе. А Мужская масса очень даже проигрывает Женской. Ведь стоило мне на обеде только лишь подумать о старом, добром ленинградском мороженом хеке, который я когда-то обожал до беспамятства, как Люся мгновенно восприняла МОЮ МЫСЛЬ как руководство к СВОИМ ДЕЙСТВИЯМ..
Стал я наворачивать этот хек, попутно размышляя о благодарности всем представителям женского пола – от Кошек, Собачек, Лисичек до Женщин, которые в моей жизни сыграли хоть небольшую, но положительную роль. Как говорил Водила: "От половухи до бытовухи…"
Однако на втором куске хека я слегка застопорился. Второй кусок как-то уже не лез в глотку. И я понял, что со мной произошло то, что обычно происходит со всеми, кто однажды во ЧТО-ТО влюбился, это ЧТО-ТО оставило в его душе неизгладимый след, а потом было утеряно. И долгие месяцы, а может быть и годы, ты только и жил надеждой на то, что это ЧТО-ТО тебе встретится снова..
И наконец встреча! Казалось бы – ура..
Но тут с грустью выясняется, что это ЧТО-ТО совершенно не стоило тех радужных и трепетных воспоминаний, которые преследовали тебя все это время.
Особенно после того, как ты уже попробовал и форель, и угря, и севрюгу, и свежего лосося.
Господи… Да, не дай Бог, чтобы такое перешло и в область ЖИВОТНО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ отношений!..
Вот я сейчас плыву через моря и океаны к Шуре в Америку, стремлюсь к нему всей
душой и всем телом, а вдруг с ним там произойдет в отношении меня все то, что со мной произошло в отношении хека?!.. Да я же умру с горя..
В полном смятении и тоске я снова вспрыгнул на Главный Компьютер и застыл, глядя в ночную, мокрую, недобрую даль.
Пребывал я в таком состоянии достаточно долго, и разные печальные мысли о несовершенстве мира лезли в мою голову. Пока я не услышал, как Второй помощник спросил моего Мастера:
– Александр Иванович, а это ничего, что ваш Котяра сидит на Главном Компьютере?
– А ты боишься, что Мартын своими яйцами может на него как-то воздействовать и Компьютер начнет выдавать погрешность за погрешностью? – рассмеялся Мастер.
– Я не о Компьютере пекусь – что с ним станет? Я тревожусь за яйца Мартына, – сказал Второй помощник.
У меня сразу торчком встали уши и мелко-мелко забил кончик хвоста.
– Точно! – подхватил молоденький Штурман. – Я вчера перед выездом в порт хотел напоследок еще разок натянуть благоверную, пока детеныш спит… И ни тпру, ни ну, ни кукареку!.. Висит, бедняжка, орелик мой, головку свесил, глядит на "полшестого" и делает вид, что его ничего не касается. Моя давай блажить: "Тебе сколько раз говорить, чтобы ты возле микроволновой печки не садился? Вот ты и облучился!.."
– Так твой орелик и не расправил крылья? Не взорлил? Не спел свою боевую песню? – поинтересовался Мастер.
– Взорлил… Но если честно – то невысоко. И спел, прямо скажем, негромко… – признался Штурман. – Вот теперь и гадай, – то ли я ночью перетрудился, то ли действительно виновата эта гребаная микровелле?..
– А в Главном Компьютере излучение раз в десять сильнее, чем в твоей микроволновке, – заметил Второй помощник. – Так что, Кэп, сами смотрите со своим Мартыном!
– Через пару суток дошлепаем до Англии, в Абердине пришвартуемся и посмотрим. Там в порту ко шек – видимо-невидимо. Выпустим Мартына на причал и проверим – такое ли сильное излучение нашего Главного Компьютера?.. – сказал Мастер.
"А не пошли бы вы со своим излучением подальше? Береженого Бог бережет", – подумал я и немедленно перепрыгнул с Компьютера на какую-то ровную плоскость, рядом с которой был расположен большой наклонный пульт управления со множеством разноцветных рычажков и кнопок.
– Очень самостоятельный Котяра! – восхитился Второй помощник. – Словно понял, чем рискует!
– А вдруг действительно понял? – улыбнулся Мастер.
– Кэп! А в Лох-Несское чудовище вы не верите?
– Верю.
– А в летающие тарелки?
– Тоже. Следи за курсом внимательней.
– Есть следить за курсом! А если вы его в Абердине на причал выпустите, а он возьмет и убежит. Что тогда?
– Не убежит, – твердо сказал Мастер. – Ему в Нью-Йорк нужно.
– Ну, вы даете, Александр Иванович!..
Теперь захода в Абердин, почти на самый север Великобритании, все ждали с нездоровым нетерпением.
По словам Мастера и из болтовни на капитанском мостике я понял, что в Абердине "Академик Абрам Ф. Иоффе" должен был оставить англичанам около двадцати контейнеров, а у англичан забрать какой-то груз для канадского порта Сент-Джонс в районе острова Ньюфаундленд. У себя в каюте, когда мы оставались только вдвоем. Мастер мне даже по карте пытался показать – как и куда мы плывем и в какие порты будем заходить.
Правда, от Абердина до Сент-Джонса через Атлантику нужно было еще чухать чуть ли не неделю, зато от Ньюфаундленда до Нью-Йорка – вообще пара пустых!.. Двое с половиной суток – и мы, как говорится, тама! И:
– Здравствуй, Шурочка! Здравствуй, дорогой мой Плоткин, новоиспеченный
Американец! Как же я по тебе соскучился!.. Сколько же мне нужно тебе рассказать, Шурик!
Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Как выражался Водила – "Рано Пташечка запела, как бы Кошечка не съела!"
Тут как раз все наоборот: в смысле, "Пташечка" – это я, а "Кошечка" – СУДЬБА.
Так мне растолковал Водила, когда я излишне легкомысленно высказался по какому-то сомнительному поводу.
В Абердине же, помимо сдачи одного груза и приемки другого, Мастер и его помощники собирались еще проверить меня на английских Кошках. Так ли влияет излучение Главного Компьютера на сексуальную мощь Живого Организма? Не скрою, я слегка нервничал.
Несмотря на то что на этом "Академике Абраме…" я уже успел и отдохнуть, и отожраться в спокойной и доброжелательной обстановке, несмотря на то что ощущение "последней финишной прямой" наполняло мою душу миром и благостью, – ночной рассказ молоденького Штурмана о страшноватом треугольнике – Он, Его Жена и Микроволновая Печь – заставлял меня беспокоиться за собственные возможности в сфере Большого Секса.
Хотя, если бы я логически сопоставил все двадцать четыре года, которые плавает мой Мастер и каждый день общается то с Радаром, то с Главным Компьютером, то еще с каким-нибудь Излучателем, с тем, как чуть ли не каждую ночь, а порою и пару раз в день, буфетчица Люся захлебывается в тоненьких взвизгах в Капитанской постели, – я на все эти ИЗЛУЧАТЕЛИ должен был бы, извините за выражение, ХВОСТ ПОЛОЖИТЬ! И не нервничать… Тем более что трахаться хотелось – ну, просто ужжжжасно!
Поэтому, когда до Абердина оставалось всего несколько часов хода и я лежал в низком кожаном кресле Капитанского кабинета, а из-за закрытой двери спальни доносились тоненькое взвизгивание Люси и половой рык Мастера, мне показалось, что по Северному морю мы тащимся невероятно медленно. И тогда я подумал, что неплохо было бы хоть немного увеличить скорость и пораньше подойти к Абердину. Где, как утверждал Мастер, Кошек – видимо-невидимо!
Клянусь, я только ПОДУМАЛ!
Как вдруг услышал, что машина нашего "…Ф. Иоффе" заработала мощнее и громче, а поглядев в иллюминатор, увидел, что мы стали двигаться намного быстрее.
В ту же секунду резко оборвался ритмичный скрип Капитанской кровати, испуганно затихла Люся, и я почти увидел сквозь стену, как Мастер своей мускулистой мохнатой лапой схватил трубку телефона внутренней связи и рявкнул жутковатым голосом:
– В чем дело?!.. Почему ход увеличили? Старшего механика на связь! Дед!.. Что за самодеятельность?!.. Ты про расход топлива думаешь? Про расчетное время прихода в порт помнишь?! Кто ПРИКАЗАЛ? Я ПРИКАЗАЛ??? То есть как это – ТЫ ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО Я ПРИКАЗАЛ УВЕЛИЧИТЬ ХОД?!! Ты в своем уме?!
Я понимал, понимал, что в чем-то я тут виноват… Неужели только в том, что ИЗЛИШНЕ СИЛЬНО захотел как можно быстрее трахнуть неведомую мне английскую Кошку? Боже мой, я что-то явно нарушил! А может быть, ОТКРЫЛ?! Может быть, я в себе самом что-то ТАКОЕ ОТКРЫЛ, что поставит меня в один ряд с такими светилами науки, как Ричард Шелдрейс, как Конрад Лоренц!..
А Мастер уже натягивал свой тренировочный костюм, напяливал кроссовки, чтобы немедленно взлететь на мостик и всыпать вахтенному штурману, а потом вниз – в машинное отделение, поглядеть на Старшего Механика, который не СЛЫШИТ приказы Капитана, а ЧУВСТВУЕТ ИХ!.. И это все устроил я.
Разъяренный Мастер распахнул дверь спальни и натолкнулся в моей морде на четкую картину "Осознание своей вины Котом", так прекрасно описаную Конрадом Лоренцом в его замечательной книге "Человек находит друга", – уши прижаты к затылку, хвост непроизвольно прячется между задних лап Кота, сознающего свою вину.
Только глянув на меня, Мастер замер на месте, словно наткнулся на стену. Несколько секунд, которые он смотрел, не мигая, в мои глаза, показались мне вечностью. Сейчас я должен признаться, что это были не самые приятные секунды в моей жизни.
Все-таки КОТ есть КОТ! Теперь-то я свято убежден, что в своей ПРОШЛОЙ жизни Мастер был абсолютным КОТОМ!..
Он намного раньше меня сообразил, ЧТО произошло, прикрыл дверь спальни, чтобы не делать Люсю свидетельницей нашей первой размолвки, и негромко спросил меня:
– Твоих лап дело?
Я отвел глаза в сторону и промолчал.
– Мартын! Я тебя как Кота спрашиваю – твоих лап дело?
– Я только ПОДУМАЛ, что неплохо бы… – замямлил я.
Но Мастер меня оборвал решительно и жестко:
– Так вот, заруби у себя на носу: в море, на этом судне, прежде чем ПОДУМАТЬ, ты должен спросить у меня разрешения. Понял?
– Есть спросить у вас разрешения, – ответил я ему так, как ему отвечали на судне все.
Ну, что мне сказать об английских портовых Кошках?
Кошки как Кошки. Ничего особенного. Как говорил Шура, не фонтан… Прямо скажем – не наши Кошки.
Это я не в упрек, а ради четкого разграничения национальных особенностей. Не более того.
Наши российские Кошки к половому акту относятся взволнованно и трепетно – как к восхождению на Голгофу. Как к некоему акту самопожертвования.
А в глазах трахающего их Кота они больше всего на свете боятся потерять уважение, которого они, по их мнению, несомненно заслуживают. Вопрос "А ты меня потом уважать будешь?" – я в своей жизни слышал чуть ли не от каждой русской Кошки.
Шура был убежден, что такое преувеличенное отношение к собственной Личности возникло в Кошках под влиянием очень давнего и достаточно сомнительного утверждения, что "Отныне любая кухарка сможет управлять Государством!.."
Естественно, я не имею в виду разных Кошек-потаскух, которых у нас развелось за последнее время немеряно!
Не похожи английские Кошки и на немецких – сытых, равнодушных, туповатых исполнительниц природного Кошачьего долга, относящихся к трахательному процессу как к обременительной обязанности вроде уплаты налогов.
Платить – не хочется, а не платить – опасно. Какое уж тут удовольствие?..
Боюсь судить обо всех французских Кошках по той аристократической поблядушке в бантиках, которую я поимел в кустах на бензозаправочной станции при Германском автобане А-7 Гамбург-Мюнхен. Ибо если все французские Кошки хотя бы слегка похожи на эту избалованную и распущенную тварь, то мне остается только пожалеть Францию – страну мечты моего Шуры Плоткина.
Длинношерстую Персианку – личную Кошку губернатора острова Борнео, которая, честно признаться, трахнула меня сама в петербургском Кошачье-Собачьем отеле господина Пилипенко, – я просто не помню.
Помню только, что от усталости и какой-то докторской успокоительной таблетки я был крайне половонекачественен и дико хотел спать! Так что тут степени сравнения у меня – никакой.
Английские же Кошки.. Я опять-таки должен заметить, что говорю лишь об Абердинских, провинциальных, портовых Кошках, и вовсе не переношу свои оценки на все Кошачье сословие Соединенного Королевства Великобритании.
Так вот, абердинские портовые Кошки были деловиты, решительны и очень точно знали, чего они хотят. А хотели они, как мне показалось, только меня! Еще когда я спускался по трапу!
Стоп! Я чуточку переувлекся сравнительным анализом национальных Кошачьих особенностей и повел себя явно несправедливо в отношении "Академика Абрама Ф. Иоффе" и его Мастера. Не сказать о них хотя бы несколько слов, в ситуации подхода к берегу Англии, было бы непростительным хамством.
За два часа до прихода в Абердин я был негласно для всех и торжественно для нас двоих – меня и Мастера – прощен за ВОЛЬНОДУМСТВО, так неожиданно нарушившее строжайшие правила морского судоходства, и получил разрешение присутствовать на капитанском мостике во время подхода к берегу Англии.
Вот когда я увидел нашего Мастера во всем профессиональном блеске! Как он подводил судно к причалу, как швартовал своего "Академика Абрама…", на каком прекрасном английском языке разговаривал с берегом и как никто пикнуть не смел на мостике, когда Мастер негромким голосом отдавал приказания своим, а в ответ только и слышалось: "Есть!", "Есть!", "Есть!"… И тут уже никаких хиханеки хаханек, никакой посторонней болтовни!
Я-то чувствовал, каких нервных затрат, какого внутреннего напряжения стоит Мастеру этот негромкий голос, это абсолютное внешнее спокойствие и демонстрация беспредельной уверенности в точности своих решений, приказов и действий!
Но он был НАСТОЯЩИМ КОТОМ! Внутренний напряг Мастера автоматически передался мне и выразился в том, что меня вдруг одолела нервная зевота и, как обычно, стал мелко подрагивать кончик хвоста.
Мастер заметил это и сказал мне МЫСЛЕННО, по-Шелдрейсовски:
– Не дергайся, Мартын. Возьми себя в лапы. Все будет о'кей!
Все и было "о'кей". Через полчаса наш "Академик Абрам Ф. Иоффе" стоял у причала Абердинского порта. Огромные подъемные краны перегружали контейнеры с судна на твердую английскую землю. Две трети команды под водительством Дракона-Боцмана и Второго помощника занимались разгрузкой, а Мастер в теплой меховой куртке с капюшоном стоял на палубе, покуривал свой "Данхилл" и по-английски болтал со знакомым Представителем порта.
Я же в это время уже спускался по трапу, собираясь без промедления окунуться в пучину плотских наслаждений. Еще при швартовке я увидел на причале штук двадцать Котов и Кошек, смотревших на меня снизу вверх. Причем Коты смотрели хмуро, заранее ощущая во мне соперника, а Кошки – с откровенным призывным вожделением.
Когда я уже миновал половину трапа, Мастер поанглийски извинился перед Представителем Абердинского порта и крикнул мне по-русски:
– Не дрейфь, Мартын! В Главном Компьютере излучения не больше, чем в обычном телевизоре… Не посрами чести русского флота!
Затем вытащил из кармана уоки-токи и сказал куда-то внутрь судна:
– Третьего помощника ко мне!
Я еще не успел ступить на твердую английскую землю, как тот молоденький Штурманец, он же Третий помощник, у которого были какие-то заморочки с женой и микровелле, появился рядом с Мастером. Мастер показал ему на меня и назидательно сказал:
– Смотри в оба. Это чтобы ты потом не клеветал на микроволновые печи.
К сожалению, мне пришлось начать с того, что я был вынужден намахать по харе одному особо настырному Коту-англичанину и пугнуть еще парочку рисковых ребят-Котов, которым на секунду показалось, что они могут воспрепятствовать моему неукротимому желанию, как говорил Шура, "слиться в едином экстазе" с двумя-тремя англичаночками. И начать вон с той рыженькой… Последнее время меня очень тянет на рыжих Кошек!
Одним словом – "Моряк сошел на берег…"
Я знаю (об этом мне еще Шура Плоткин не раз говорил), что существует целая армия Читателей, которая с наслаждением грязно матерится, предается разнузданному разврату, пьянству, наркомании, однако как только встречает описание куда более скромных действий в литературе, так они становятся моментально святее Папы Римского (убей Бог, кто это – понятия не имею!) и обрушивают на головы Авторов, Редакции и Издательств тучи гневных писем с требованиями истребить эти книги, Авторов сжечь и развеять их прах по ветру, дабы остальным было неповадно!
Поэтому, как говорил Шура, "не будем дразнить гусей". Хотя я бы всем этим "гусям" глотки перекусил. Ненавижу фальшь в любом ее проявлении!
Итак, во избежание возможных эксцессов, ограничимся сухим и беспристрастным отчетом. Так, как это можно было бы записать в вахтенном журнале того же "Академика Абрама Ф. Иоффе":
1. За время десятичасовой стоянки в английском порту Абердин выгружено 21 (двадцать один) 40-футовый контейнер и принято на борт судна 7 (семь) 40-футовых контейнеров для порта Сент-Джонс (Канада).
2. За это же время КОТ МАРТЫН, приписанный к судну "Академик Абрам Ф. Иоффе", произвел 1 (одну) крупную драку и 2 (две) мелкие драки с 5 (пятью) Котами английского порта Абердин.
3. За время стоянки в порту КОТОМ МАРТЫНОМ употреблены в половом отношении 6 (шесть) Кошек – подданых Великобритании. 2 (две) Кошки по 3 (три) раза, 1 (одна) Кошка – 2 (два) раза, и 3 (три) Кошки по 1 (одному) разу.
4. К отходу судна из английского порта Абердин для дальнейшего следования КОТ МАРТЫН был собственноручно перенесен Капитаном судна "Академик Абрам Ф. Иоффе" на борт вышеназванного судна и для восстановления утраченных сил был передан на судовой камбуз под наблюдение Буфетчицы и Повара.
Надеюсь, что такая форма записи устроит кого угодно!
За то время, которое я проторчал на Капитанском мостике – с Мастером или без Мастера, с его Помощниками-штурманами, – я так часто заглядывал в мореходные карты, так часто слышал, что у нас осталось позади, где мы идем в настоящий момент и какие "цоресы" (Шурина поговорочка!..) нас ждут впереди, что уже к выходу из Абердина я мог бы самостоятельно, не очень подробно, но и без особой путаницы, объяснить все происходящее в эту секунду с нашим дорогим "Академиком Абрамом…".
Ну, например: как только мы вышли из Абердина, мы достаточно долго пересекали залив Мори-Ферт в самом его широком месте и четко перли к Оркнейским островам в пролив Пентленд-Ферт, который находится как раз между этими островами и самойсамой северной оконечностью Англии.
Нужно сказать, что весь командный состав во главе с Мастером все это время торчал на мостике и очень даже держал "ушки на макушке" из-за каких-то жутких "приливных" течений в этом сволочном проливе!
Только когда мы, оставляя Оркнейские острова по правому борту, а всю Великобританию – по левому, прошли этот чертов Пентленд-Фертский пролив и, обогнув мыс Рат, наконец-то вышли в открытый океан, – все вздохнули с облегчением, и народ на мостике как-то сам собою рассосался, оставляя только вахтенного штурмана, Старшего помощника и когото из матросов.
С команды тоже спала нервная напряженка, судовая жизнь вошла в почти спокойную буднично-морскую колею, и вот тогда-то по "Академику Абраму Ф. Иоффе", от носа до кормы, проникая во все закоулки огромного контейнеровоза, вихрем понеслись легенды и сказки о моем пребывании в порту Абердин!
Так как мой английский сексзагул наблюдал почти весь командный состав "Академика Абрама…" и большая часть палубной команды, то следующие пять с половиной суток, которые мы шли через холодную и бескрайнюю Атлантику к берегам Канады, я был героем судна и ежесекундно купался в лучах собственной половой славы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Машинная команда – механики и мотористы, – короче, "маслопупы", не имевшие возможности наблюдать за моими береговыми подвигами, были вынуждены довольствоваться самой что ни есть недобросовестной информацией, которую они получали от "рогачей" – палубной команды.
По словам этих врунов и фантазеров, число "оприходованных" мною английских Кошек, в их рассказах "маслопупам", доходило до семидесяти-семидесяти пяти! А число "убитых" мною и "сброшенных в море" Абердинских Котов варьировалось где-то от двадцати пяти до пятидесяти!
От этого беззастенчивого вранья и несусветного бреда даже у меня вяли уши. Так и подмывало гаркнуть по-Шелдрейсовски:
– А ну, кончайте трепаться, врунишки нахальные!
Тем более что большинство команды было по-детски внушаемо.
Но я помнил слово, данное мною Мастеру в первый день нашего знакомства, – ни с кем на судне в Контакт не вступать. И молчал.
Самое же забавное, что Мартыном меня называли только на Капитанском мостике. И подозреваю – лишь потому, что так называл меня Мастер. Все же остальные называли меня просто – Кыся.
Даже буфетчица Люся, прибирая капитанскую каюту в отсутствие Мастера, иногда шептала мне:
– Господи, Кыся… Что же мне делать? Я же так его люблю! А он… Ну, что делать, Кыся?.. Что делать?
А что я мог ей ответить?!.. Что вообще можно сказать женщине в такой ситуации?
Ну, сочувственно лизнул пару раз ей руку – так она даже расплакалась! Хотел я ей процитировать старую французскую пословицу, которую часто вспоминал Фридрих фон Тифенбах. По-нашему, по-русски, она звучит как "Каждый в жизни несет свой крест".
Но и этого я не рискнул сделать. Как говорил Водила: назвался груздем – полезай в кузов. Дал слово – держись!..
Зато Мастер после того случая, когда я лишь одним своим ЖЕЛАНИЕМ КОШКИ, одной лишь настойчивой МЫСЛИШКОЙ сумел ускорить ход нашего "Академика Абрама…", Мастер наш, суровый и немногословный Котяра, буквально рот не закрывал. Естественно, когда мы оставались с глазу на глаз!
Более любопытного Кота я в жизни не встречал! Ему было интересно все – и про Конрада Лоренца, и про Ричарда Шелдрейса, и про Шуру Плоткина, и про мои, не всегда объяснимые, действия и ощущения.
Мастер с удивлением сопоставлял собственные чувства и поступки, оказывается, тоже не всегда соответствующие здравому смыслу, с тем, что я рассказывал о себе, и каждый раз (Я ЭТО ЯСНО ВИДЕЛ!..) был потрясен сходством наших душ и характеров!
Однако вовсе не нужно думать, что Мастер только и делал, что потрясался и всплескивал руками. Ничего подобного! Мастер обнаружил такое блистательное знание истории Котов и Кошек, что это мне приходилось ахать и всплескивать лапами от восхищения!
От восхищения, к которому примешивалось искреннее чувство стыда за себя и моего Шуру Плоткина, за то, что мы, выучив наизусть и Конрада Лоренца, и Ричарда Шелдрейса, ни разу не удосужились открыть книгу своего, русского, замечательнейшего мужика – Игоря Акимушкина.
А вот у Мастера эта книга была настольной. Как, кстати, старая, затрепанная, дурацкая книжка В. Кунина "Иванов и Рабинович, или Ай гоу ту Хайфа!.."
Кунин сочинил ее в сладком начале перестройки, и речь там шла о двух пожилых идиотах, которые, не умея плавать и впервые увидев море, отправились на яхте в Израиль. Один из них когда-то был шиномонтажником у нас в Ленинграде. И выяснилось, что Мастер его хорошо знал и даже чинил у него свои автомобильные колеса.
Помню, Шура читал эту кретинскую книжку и что-то очень хихикал. Я попросил почитать мне ее вслух, а Шура отмахнулся и сказал:
– Тебе, Мартышка, это будет неинтересно!
И в двух словах рассказал, про что там. Тогда я сразу понял, что книжка дурацкая, и потерял к ней всякое любопытство.
А вот сейчас, посредине Атлантического океана, в Капитанской каюте российского
контейнеровоза "Академик Абрам Ф. Иоффе", на рабочем столе Мастера я обнаруживаю это старье В. Кунина и потрясающую книгу этого… Ну, как его?!.. Игоря Акимушкина!
– Вот слушай, слушай, Мартын! – возбужденно говорил Мастер, раскрывая книгу Акимушкина. – Слушай, что он пишет: "…уже в шестнадцатом веке до нашей эры, в долине Среднего и Нижнего Нила… (это река такая в Африке) …и Нижнего Нила домашняя кошка стала очень популярным и любимым животным". И еще! "Особая, прямо-таки райская судьба ожидала кошку в Египте: жрецы произвели ее в ранг священных животных!.."
– Что такое "жрецы"? – спросил я.
– Как бы тебе объяснить? – Мастер даже слегка растерялся. – Что такое "идеология", ты знаешь?
– Нет.
– Хорошо. Ближайший пример: совсем недавно на всех наших судах была должность Первого помощника Капитана по политической части. Не моряк, не судоводитель – коммунист. Знаешь, что это?
– Шура мне как-то объяснял, но я забыл!
– Быстро вы все, ребята, забываете!.. Ну, да авось вам еще напомнят, не дай Бог… Короче, этот Первый помощник следил за тем, чтобы все считали, что у НАС все очень хорошо, а у НИХ – все ужасно плохо. У НАС – блеск и сияющие дали, а у НИХ – тьматьмущая и безысходный тупик! А кто в этом сомневается, то Первый помощник потом на берегу доложит КОМУ СЛЕДУЕТ и КУДА СЛЕДУЕТ, и хер этот сомневающийся потом выйдет в море!
– Это и есть – "Жрец"? – удивился я.
– Конечно! И Замполиты, и Жрецы – создатели легенд: "Мы – лучшие в мире!", "Кошки – священные животные!.." Теперь понял?
– Почти. Читайте дальше..
– "Суровые законы Древнего Египта без пощады карали всех, кто причинил вред Кошке. За ее убийство назначалась смертная казнь. При пожаре из горящего дома первым делом спасали Кошек, а только потом – имущество…"
– Разумно, – заметил я. – Разумно и справедливо. А то одному моему петербургскому приятелю Коту какой-то подонок отрубил хвост!.. Не было на эту сволочь законов древнего Египта! Вы знаете, Мастер, мне очень нравится эта книга. Но у меня есть одна претензия к Автору..
– Какая? – поинтересовался Мастер.
– Он все время пишет – "Кошки", "Кошки". В то время как Кошка… Как бы это
поделикатнее?.. В то время как Кошка – существо хотя и Воспроизводящего, но все-таки Вспомогательного типа. КОТ же при этом – Особа Основополагающая. И не заметить этого..
– Ах, Мартын, гордыня тебя погубит!.. – рассмеялся Мастер, но тут же серьезно сказал: – Мне тоже это поначалу не очень понравилось. Но потом я понял, что словом "Кошка" Автор объединяет весь, так сказать, Вид. Смотри, что пишет он дальше..
Мастер нашел нужную строку и с удовольствием прочитал:
– "В конце четвертого века римский писатель Палладиус впервые ввел в употребление слово "Каттуе" вместо старого латинского наименования Кошки "фелис". Полагают, что от "Каттуса" ведут начало и английское "Кэт", и немецкий "Катер", и русское "Кот". Как видишь, Автор вовремя вспомнил, что Кот есть Кот, как ты справедливо заметил, – Особа Основополагающая!
И, клянусь всем для меня святым, Мастер с нескрываемым Котовым достоинством легко и аккуратно разгладил свои франтовые усики!..
Он отложил книгу в сторону и, глядя сквозь меня, словно всматриваясь в тысячелетние дали древности, негромко продолжил:
– И знаешь, Мартын, ведь в Вавилоне домашние Коты появились лишь во втором
тысячелетии до нашей эры. Отсюда они попали в Индию, позднее – в Китай, на Крит, мой Мастер и каждый день общается то с Радаром, то с Главным Компьютером, то еще с каким-нибудь Излучателем, с тем, как чуть ли не каждую ночь, а порою и пару раз в день, буфетчица Люся захлебывается в тоненьких взвизгах в Капитанской постели, – я на все эти ИЗЛУЧАТЕЛИ должен был бы, извините за выражение, ХВОСТ ПОЛОЖИТЬ! И не нервничать… Тем более что трахаться хотелось – ну, просто ужжжжасно!
Я вдруг понял, почему Мастер перестал мне читать книгу этого Акимушкина, а взялся пересказывать ее своими словами. У Акимушкина, наверное, было повсюду написано это безликое объединяющее слово – "Кошка", и ни разу не было упомянуто слово "Кот". Мастер решил, что в вольном пересказе он имеет право на вольную редактуру. Называя Акимушкинских "Кошек" "Котами", он таким образом щадил мое слегка уязвленное самолюбие и примирял меня с Автором.
Это было очень трогательно с его стороны и ничуть не нарушало моего интереса ко всему, о чем он рассказывал.
А рассказывал он поразительные вещи! Я узнал, что с началом Христианства Коты и Кошки из "Божественных созданий" превратились в "темные силы", в "исчадье ада", в "пособников" колдунов и ведьм и подвергались жесточайшему и идиотскому истреблению.
По всей католической Европе, во все христианские праздники живьем сжигали и закапывали Котов в землю, жарили их на железных прутьях!.. А во Фландрии, в городе Иперн, Котов сбрасывали с высокой башни!.. Этот дикий обычай был введен жестоким кретином графом Болдуином Фландрским и просуществовал, благодаря этому идиоту, этому подонку и мерзавцу, начиная с десятого века еще сотни лет.. До самого Ренессанса продолжалось массовое истребление Котов, нелепые судилища над ними и жесточайшие расправы.
Мне чуть дурно не стало от всех этих подробностей. Я припомнил кое-какие не очень трезвые рассказы Шуры и прервал Мастера:
– Мне мой Плоткин как-то не раз говорил, что с Людьми было тоже нечто подобное..
– В сравнении с недавним российским прошлым, средневековая трагедия Котов и Кошек была, как говорят твои друзья-немцы, – Киндершпиль – детские игры, – жестко усмехнулся Мастер. – Если в средние века Коты погибали сотнями тысяч, то только за последние восемьдесят лет Россия сожрала более пятидесяти миллионов своих собственных Человеков, перемалывая их в бездарных войнах, лагерях и тюрьмах..
Я не знал, что такое "сотни тысяч" Котов. Понятия не имел, что такое "пятьдесят миллионов" Человеков. Но лишь по интонации Мастера, по внутреннему нервному напряжению, с которым он произнес эти слова, я понял, что "сотни тысяч" умерщвленных Котов – это капля в океане "пятидесяти миллионов" загубленных Человеческих жизней!
– Господи!.. Что же делать? – прошептал я, впадая в глубочайшее уныние. – И вам, и нам?..
– Наверное, ждать Возрождения. Почему бы ему не возникнуть еще раз? – тут же ответил Мастер. – Или попытаться создать Ренессанс собственными руками и лапами. Кстати, пара забавных примеров из эпохи Возрождения: Кольбер, французский политик Людовика Четырнадцатого, садясь за работу, окружал себя Котами. И тогда Кольбер обретал душевное равновесие и покой… Кардинал Ришелье – просто обожал Кошек. И Котов, разумеется… А прошлый век? Скульпторы, художники, поэты, пораженные грацией, красотой и пластичностью Кетового племени, чуть с ума не сошли! Швейцарец Готфрид Минд – "Кошачий Рафаэль" – всю жизнь рисовал только
Котов. Француз Теофил Штайнлайн выпустил роскошный альбом рисунков под названием "Кот"… Последователи нового "кошачьего" культа собирались в Париже на Монмартре, в кафе "Черный кот"… Ну, и так далее.
– Потрясающе… – пробормотал я.
И подумал, как мы любим счастливые финалы!..
– А в странах, где господствовал ислам, Коты и Кошки пользовались буквально
королевским почетом, – сказал Мастер. – В отличие от Собак, которых ислам считал "презренными".
Мне показалось, что "Ислам" – это имя Человека, руководителя каких-то нескольких стран. И мне понравилась его мысль о "презренных" Собаках. Я и брякнул..
– И этот Ислам совершенно прав!
Но тут же вдруг неожиданно вспомнил свою подружку собачку Дженни, своего корешка мюнхенского полицейского Рэкса, парочку русских Псов, с которыми у меня в свое время сложились приятельские отношения, и подумал, что от мыслишки этого Ислама очень даже потягивает расистским душком!
Мастер тут же просек, о чем я думал, закурил свой "Данхилл" и брезгливо произнес..
– Проявление нетерпимости к другому Виду – это очень неинтеллигентно, Мартын. Где-то на уровне антисемитизма. Так что подумай над этим. А я пойду осмотрю судно. Ты со мной?
– Нет, – сгорая от стыда и проклиная себя за поспешную похвалу Исламу, сказал я.
– Я полежу, подумаю..
– Это иногда полезно, – саркастически ухмыльнулся Мастер и вышел из каюты.
"Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках", – часто говорил Шура, когда хотел подчеркнуть быстротечность той или иной ситуации.
Через пару часов в каюту вернулся Мастер, проглядел какие-то записи, сделал в них ряд пометок и поманил меня пальцем к себе. Я вспрыгнул к нему на рабочий стол и сел рядом со стопкой судовых документов, тихо и скромно поджав хвост.
Вообще-то, на рабочий стол Мастера вспрыгивать было нежелательно. Я получал на это разрешение только лишь в минусы особого к себе расположения. Вот и сейчас Мастер, словно этот… Как его?!.. Людовик (забыл номер!)… Или нет! Кольбер, что ли? Кто там при ком был? Совсем из головы вылетело! Кольбер, кажется… Вот
Мастер, будто Кольбер, и окружил себя мною. Но не стал, как тот французский тип, немедленно работать, а протянул мне руку (мне почемуто тут же подумалось: как кардинал Ришелье!) и спросил, глядя мне прямо в глаза..
– Осознал?
– Да.. – тихо ответил я.
– Тогда – лапу!
Я подал ему свою правую лапу. Он уважительно и осторожно ее пожал, а я, в благодарность за прощение, потерся своим рваным ухом о его синий якорек, наколотый, как он рассказывал, давным-давно, – еще на первом курсе мореходного училища.
По сравнению с подходами к канадскому острову Ньюфаундленд, проход по
английскому проливу Пентленд-Ферт с его опасными "приливными течениями" смахивал на воскресную прогулку по Летнему саду.
Шура как-то пару лет тому назад возил меня туда осенним теплым днем, тыкал носом в скопище грязно-серых скульптур, которых там до хрена и больше, и очень обижался, когда я не проявлял к ним никакого интереса, чего бы Шура там про них ни рассказывал.
Мне, вообще, Летний сад совсем не понравился. Куча детей – все они обязательно хотят тебя схватить, потискать, дернуть за хвост. Защититься практически невозможно. Не будешь же ты отбиваться от них когтями или клыками – дети же! А постоянно смыливаться от них – унизительно.
Уйма маленьких Собачонок (больших в Летний сад, слава Богу, не пускают…), которые, увидев обычного, нормального Кота вроде меня, прямо-таки обсираются от злости и страха! И их визгливые тявканья заполняют все аллеи этого Летнего сада до такой степени, что хочется заткнуть уши, броситься в воду, переплыть Неву и сразу оказаться на Петроградской стороне – только бы не слышать их визг!..
В небольшом пруду, давно не чищенном и заросшем зеленой ряской, плавают преисполненные спесивой важностью Лебеди. Один взгляд на них – и ты понимаешь, что перед тобой скопище длинношеих идиотов, которые только по недоразумению могут считаться "Царственной птицей". Так назвал их Шура. Странно, что Шура – существо ироничное и наблюдательное – не увидел, с какой тупой и холуйской поспешностью эта так называемая "Царственная птица" подгребает к берегу, когда какой-нибудь тип протянет ей крохотный кусочек засохшей хлебной корочки!.. "Царственная птица" с абсолютно лакейской сущностью, да еще с постоянно изогнутой вопросительным знаком длиннющей шеей – ничего более нелепого, по-моему, природа не создавала!
Единственное, что меня в какой-то степени примирило с Летним садом, – это памятник одному толстому Старику в окружении кучи Животных! Причем в большинстве своем таких Животных, которых я никогда в своей жизни не видел.
Шура жутко обрадовался, что хоть что-то меня заинтересовало в Летнем саду, и стал водить меня вокруг памятника и рассказывать про этого Старика всякие истории. Как он писал про Животных, а Люди все принимали на свой счет. Какой он был неряха, обжора, и какой он был все равно грандиозный Старик, хотя и служил всего лишь библиотекарем!..
Шура даже почитал мне стихи этого Старика – про Кота и Повара, где Повар выглядит абсолютным дебилом, а Кот – откровенным наглецом. А потом Шура рассказал мне, что одновременно с этим российским Стариком во Франции жил точно такой же чудак. Тоже писал про Животных, имея в виду Людей. И вот, дескать, по сей день никто не может точно сказать, кто у кого чего слямзил! Наш русский Старик у Француза – или Француз "кинул" нашего Старика!
Тем не менее и тому и другому поставили по памятнику: нашему – в Летнем саду, а Французу – гдето во Франции. Потому что они оба считаются "классиками".
Тьфу, черт меня подери! Прошу прощения. Разболтался не по делу…
Казалось, нашел вроде бы удачное сравнение про Летний сад, и валяй дальше – про подходы к водам Ньюфаундленда…
АН нет! Вспомнил Летний сад – вспомнил Шуру. В голову полезли аллеи, скульптуры, кретины Лебеди, памятник толстому Старику с Животными, дети, Собачки, Нева…
И потянуло на НОСТАЛЬГИЮ. Причем ведь отчетливо понимаю, что это НОСТАЛЬГИЯ уже не по Летнему саду, не по его аллеям, наполненным визгом карманных Собачек и криками бабушек и дедушек: "Деточка, оставь Кысю в покое!.." Даже не по тому памятнику толстому Старику с Животными.
Еще тогда, когда мне все это грезилось наяву или возникало в тревожных снах в Германии: в Мюнхене ли, в Оттобруне, в Грюнвальде, – и я всеми силами, данными мне Господом, рвался обратно, к Шуре Плоткину, к нам домой, в наш Ленинград-Петербург (да назовите вы этот город как угодно – он все равно останется Моим Городом!..), куда я стремился всей своей Котовой душой, – вот тогда это была настоящая НОСТАЛЬГИЯ.
Сейчас же, когда в Этом Городе нет моего Шуры, нету Нашего Дома, а в памяти остались только пустырь и щемящие воспоминания о былом, это и НОСТАЛЬГИЕЙ не назовешь. Просто самая обычная и очень болезненная ТОСКА ПО ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, которая уже, наверное, никогда не повторится.
А вот в какую ЖИЗНЬ я теперь плыву – понятия не имею.
Наверное, в ЖИЗНЬ моего Шуры Плоткина. Потому что иной ЖИЗНИ я себе совершенно не представляю…
Итак, начнем все с начала.
А именно с обстановки на нашем "Академике Абраме…", в которой мы подходили к Канадскому порту Сент-Джонс, и вообще, с условий плавания в районе острова с чисто Собачьим названием – Ньюфаундленд.
Шура говорил, что есть такая порода огромных Собак. Я, правда, ни одной Собаки больше Дога не видел, но Шура сказал, что Дог рядом с Ньюфаундлендом – просто Шавка.
Я представил себе Собаку величиной с "Запорожец" и подумал: не встречал я Ньюфаундлендов – и не надо! Еще неизвестно, смог бы я с ним справиться, если бы дело, предположим, дошло до драки? А смыливаться от него куда-нибудь в подвал или отсиживаться на дереве, чтобы он стоял внизу и, задрав морду, тупо гавкал бы на меня, – унизительно, отвратительно и недостойно такого Кота, как я. Так что, Бог миловал от разных там Ньюфаундлендов, и ладушки. Как сказал бы Водила.
И вот теперь, по словам Мастера, часов через двенадцать, четырнадцать – остров с таким удивительным Собачьим названием.
А еще Мастер сказал мне (остальные, наверное, про это уже знали), что плавание в районе острова Ньюфаундленд считается опасным и у моряков пользуется дурной славой из-за частых туманов и айсбергов – таких плавающих ледяных гор. И эти айсберги могут быть в сто раз больше любого самого большого парохода. Причем на поверхности воды плавает всего одна десятая часть айсберга. Остальная громадина скрыта под водой.
Пока Мастер называл мне всякие цифры и числа, я ни хрена не мог сообразить, чего на поверхности, чего под водой, что такое "в сто раз больше" или "в десять раз меньше"… А как только Мастер все это нарисовал мне на бумаге, – я в одно мгновение врубился. Врубился и чего-то ужасно разнервничался!..
К тому же Мастер рассказал мне, что много-много лет тому назад здесь затонул "Титаник", гигантский пассажирский пароход. Самый большой в мире – по тем временам. Напоролся на подводную часть айсберга… Столько Людей погибло!.. А спустя пятнадцать лет здесь же в тумане столкнулись и тоже погибли два пассажирских судна – "Андреа Дориа" и "Стокгольм". Людей потонуло – чудовищное количество…
Но разнервничался я не из-за этого. Хотя сами по себе события, поведанные мне Мастером, – более чем печальные.
Трясет меня всего, будто перед бедой какой, а объяснить сам себе ни черта не могу. Вот так, возникла вдруг внутри меня напряженка, и все! Ни жрать не могу, ни общаться ни с кем, кроме Мастера, и вообще – места себе не нахожу.
Даже Люсе не дал себя погладить. Увернулся и побежал на корму, где у меня был мой песочный гальюн принайтовлен.
Как у меня с морской терминологией?! Блеск, да?.. "Гальюн" – это уборная, а "принайтовлен" – закреплен. Я специально, еще в первый день знакомства, попросил Мастера, чтобы туалет мне на свежем воздухе соорудили. Дескать, привык все эти ДЕЛА совершать на природе – извините, если что не так…
А природа поливает нашего "Академика Абрама…" ледяным дождем со снегом!.. Вернулся с кормы на капитанский мостик мокрый, промерзший, все никак места себе не могу найти. Мастер сразу просек, что со мной творится что-то неладное. Ну, Кот есть Кот! Против очевидности не попрешь. Это я про Мастера…
Стоит, на меня не смотрит, следит за показаниями радара, а сам, незаметно для других, спрашивает меня на чистейшем Шелдрейсовском:
– Ты чего дергаешься, Мартын? Не ешь, мечешься туда-сюда, нервничаешь… Тебя укачало, что ли?
Надо сказать, что последние сутки нас даже очень валяло. Еще и туман к тому же.
Это только сейчас дождик со снегом пошел, видимость хоть немного, но улучшилась.
– Нет, – отвечаю я ему. – Со мной все в порядке, Мастер. Вы на меня не отвлекайтесь, пожалуйста. Можно мне посидеть на Главном Компьютере?
С тех пор как мы с Мастером еще в Абердине выяснили, что излучение Главного Компьютера только усиливает потенцию у Котов, а отнюдь не подавляет ее, я последнее время на всякий случай как можно чаще старался посиживать на нем. Неизвестно, какие Кошки тебя ждут в Америке…
А так как я уже научился на все спрашивать разрешения у Мастера, то без его согласия позволял себе только лишь на корму бегать, в собственный гальюн. Но каждый раз докладывал, где был.
– Садись, садись, Мартын! Погрей задницу, просуши хвост, – вслух сказал мне Мастер.
На мостике уже привыкли к тому, что Мастер частенько со мною разговаривает вслух и я почти всегда как-то странно верно реагирую на его слова.
Сами понимаете, "странно верно" – для непосвященных. Для Мастера мои реакции совершенно нормальны и ожидаемы. У нас с ним – диалог на равных. Только я – младше, а он – старше.
Я тут же вспрыгнул на Главный Компьютер, сразу же ощутил тепло под хвостом и промерзшими лапами и постарался устроится на нем как можно уютнее и спокойней. Как всегда.
Ни хрена из этой затеи не получилось! Нервный колошмат неизвестного происхождения бил меня изнутри, кончик хвоста непроизвольно выстукивал бешеную дробь, и сама собой топорщилась шерсть на загривке. От ощущения надвигающейся неотвратимой беды уши мои сами прижались к затылку, и я мгновенно слетел с Главного Компьютера в невероятном психическом вздрыче, граничащем с потерей сознания…
– Что происходит, Мартын?!.. – в полный голос нервно крикнул Мастер, наверное, тоже почуяв чтото неладное.
И тогда я в ответ, изо всех своих Шелдрейсовских сил, заорал благим матом:
– Стоп!!! Стоп!.. Лево руля!!!
Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил…
А ПОТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..
Я плыл в серо-зеленой мерзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего "Академика Абрама…", и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собою все пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета…
Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу "ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ", как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего, ничего не подозревающего, несчастного "Академика Абрама…" чистую, холодную гладь Атлантического океана!..
Я вижу, что через несколько минут наш "Академик Абрам Ф. Иоффе" врежется в эту синюю, безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами,
бедными "маслопупами" и "рогочами", совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом… Не станет на этом свете Колобахи и Точилы… Утонут Шеф и Люся…
Уйдет из жизни такой потрясающий образец КотоЧеловека, как Капитан этого судна – МАСТЕР!..
– Остановите машину!!! – кричу я из-под воды. – Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе… Мастер! Вы меня слышите?!.. – отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть как-то затормозить его гибельный ход…
Но мои задние лапы не находят твердой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..
"Ма-а-астер!" – истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться…
Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлебываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется темно-серый стальной борт нашего "Академика Абрама Ф. Иоффе", которому осталось всего несколько минут жизни…
Я опускаюсь все ниже и ниже – туда, где вода теряет свою полупрозрачную зеленость и становится черной и очень страшной. Смертельный холод сковывает мои движения, заползает в каждую клеточку моего тела, и последнее, что я вижу перед тем, как навсегда опуститься в эту жуткую пучину, – днище нашего судна, проплывающее надо мной. И выкрашено оно почему-то в оранжево-красный цвет…
Сознание мое меркнет, но мне все еще чудится, будто я слышу приглушенный толщей океанской ледяной воды, далекий голос Мастера – Капитана моего бывшего "Академика Абрама Ф. Иоффе":
– Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!
И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и невидимым на поверхности океана айсбергом!..
На чем, как говорится, разрешите откланяться…
КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..
Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что "Академик Абрам…" избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моем остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса:
– Кыся!.. Родимый… Ну, что там с тобой такое, бля?!.. У меня от мыслей об тебе – прям башка лопается! Чем помочь-то, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись… – кричал с другой стороны земного шара Водила.
– Кот! Миленький Кот!.. – плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. – Я чувствую – тебе сейчас очень плохо…
– Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. – по-немецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. – Я сейчас же свяжусь с Канадским правительством! Вы ведь, как я
понимаю, где-то совсем рядом, да? Как только все образуется – я сразу же прилечу к вам в Штаты…
– Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты чо там, а, Кысь?!.. Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу… Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..
Я еще совсем немножко подождал умирать – все ждал, что вот-вот возникнет голос моего Шуры Плоткина…
Но не дождался и с тревогой подумал:
"БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?.."
Еще повременил самую малость – и умер… – Смотрите, смотрите, задние лапы дергаются… – И хвост!.. Глядите, хвост шевелится…
– Александр Иванович! Сент-Джонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже все наготове…
– На кой хер нам теперь их помощь! Они-то откуда знают? Им-то откуда известно?!..
– Маркони говорит – по распоряжению правительства Канады.
– Пусть поблагодарит их и вежливо пошлет в жопу. Даже если бы что-нибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.
– Мастер! Мартын глаза открыл!!!
– Вот это другое дело!..
Я отчетливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе…
У самого своего носа вижу маленький синий якорек, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца – я сейчас совсем рядом с ним.
Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорожденного, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:
– Ах, Мартын, Мартын… Дорогой мой друг, товарищ и брат… Героическая ты личность! Если бы не ты – нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.
И, переходя на Шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:
– Это ты дал "Мейдэй" в Канаду?
– Что?..
– Ты попросил помощи у берега?
– Нет… Это один мой старый друг из Германии.
Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключенным сознанием спрашиваю Мастера:
– А у "Академика Абрама…" днище и подводная часть – какого цвета?
– Красного, – отвечает Мастер и тут же уточняет: – Оранжево-красного. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Значит, все правильно, – говорю я уже сквозь сон. – Значит, я там был…
Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами "Данхилл", одеколоном "Гаммон" и буфетчицей Люсей, и засыпаю…
Проснулся я в Капитанской каюте, в "своем" низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в СентДжонсе.
Дверь была, на мое счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна – в свой собственный гальюн.
Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать пол-Канады…
Слава Богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за "бугром" все стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящичка и даже успел отметить, что песок в нем совершенно свежий, и…
Я вовремя все исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед Командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А вовторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на Сент-Джонскую твердую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какой-нибудь местной –Канадской Кошкой, а может быть, и не с одной… И к этому моменту я, как говорится, "ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ".
Воспоминания об Абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.
Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.
Наш "Академик Абрам…" стоял у специального "контейнерного" причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам туда-сюда катались самые обычные железнодорожные платформы.
Подъемные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.
Итак, я – в Канаде!..
Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с
успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, Абердине или еще где-нибудь…
Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже "настенная живопись" граффити, про которую мне много объяснял еще Шура Плоткин в Ленинграде, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы – мохнатые, отвратительные и совершенно несексуальные, те же, иногда очень забавные и не бесталанные, сочетания цветов и фигур…
И, глядя сейчас на длиннющую стену пакгауза, всю размалеванную этими цветными пульверизаторами, я подумал, что Мир повсюду одинаков. Различны только… Как это выражался Мастер?.. А-а, вспомнил! "ЖРЕЦЫ"!.. Различны только Жрецы – те, кто выдумывает необходимые (с их точки зрения) сегодняшнему дню легенды для СВОЕГО народа. И то подозреваю, что сами по себе легенды Жрецов разных народов – сюжетно одинаковы и не очень-то остроумны. Если судить по нашим сегодняшним российским Жрецам, – все они не Бог весть какого высокого полета. В умственном отношении.
Это не мое – КОТОМАРТЫНСКОЕ – утверждение. Это я слышал от многих очень умных и знающих Людей, которым доверяю абсолютно и беспредельно. А следовательно, имею полное право повторить это утверждение и от собственного имени!
Уже пробегая через все судно, здороваясь со всеми встречными и поперечными, я почувствовал слабый запашок "Джека Дэниельса". Когда же я подлетел к Капитанской каюте, запах виски усилился до состояния, когда уже хочется закусить! Шурина хохмочка.
Дверь была плотно прикрыта, но я мявнул своим хриплым и достаточно хамским голосом, и Мастер тут же открыл. Впуская меня в каюту, усмехнулся и сказал:
– Мог бы и не вопить под дверью. Я и так чувствую, когда ты подходишь.
"Елки-палки, как я мог забыть, что он – вылитый Котяра!" – подумал я и увидел в каюте высокого пожилого мужика в теплой меховой куртке с капюшоном.
Мастер и этот мужик держали в руке по широкому квадратному стакану с "Джеком Дэниельсом", а на столе для гостей между ними стояла тарелка с маленькими бутербродиками, которые умеет делать только Люся.
– Мой друг Мартын, – по-английски представил меня Мастер мужику в куртке.
– Привет, Мартин, – тоже по-английски сказал мне мужик и приподнял стакан с виски в мою честь.
– А это мой старый друг, представитель СентДжонского порта мистер Чивер, – сказал Мастер. – Извини, Мартын, он по-нашему – ни слова. Я буду говорить по-английски. Потом тебе переведу…
– Можете говорить хоть по-китайски, – спокойненько поведал я Мастеру. – Мне это, как говорят, без разницы. У меня языковых барьеров и преград не существует.
– Ох, Мартын! Ты для меня непрочитанная книга. Что ни день, то – новая страница. Ну, будь здоров!
Мастер прикоснулся краем стакана к моему носу, и предложил Чиверу за меня выпить.
Чивер тоже чокнулся с моим носом. Они выпили. А я от этого запаха виски так захотел жрать, что ничуть не удивился, когда через минуту в каюту вошла Люся с МОЕЙ плошкой, полной прекрасной жратвы!
– Александр Иванович, можно Мартынчика здесь покормить? А то у нас там на камбузе аврал… Ну, в смысле – приборка.
Неожиданно Мастер ответил Люсе таким тоном и таким голосом, которого я у него ни разу не слышал! Я даже и не подозревал, что Мастер способен на такие интонации!..
– Конечно, Люсенька, конечно, лапочка… – и, обняв Люсю за плечи, сказал Чиверу по-английски: – А это Люся. Женщина, к которой я очень нежно отношусь и очень высоко ценю ее отношение ко мне.
Люся потрясенно посмотрела на Мастера. Наверное, она тоже никогда не слышала от Мастера таких слов и таких интонаций.
Чивер встал и поклонился Люсе.
– Посиди с нами, – попросил ее Мастер. – Я тебе твоего любимого "Кампари" со льдом сделаю…
– Что вы, что вы, Александр Иванович!.. – застеснялась Люся. – У нас там с Шефом еще столько работы… Спасибо, спасибо большое!
И я понял, что сейчас Люся благодарит Мастера не за приглашение посидеть с ним и Чивером, а совсем-совсем за другое.
Может быть, действительно, время от времени Людям необходимо ощутить близкую возможность Небытия, хоть одним глазом заглянуть в ту Черную Пучину, из которой не бывает возврата, – для того, чтобы потом хоть чуточку изменить отношение к оставшейся тебе Жизни?..
– Кушай, Мартынчик, кушай, – погладила меня Люся и вышла из каюты.
Я не стал выдрючиваться и кочевряжиться перед посторонним Человеком и тут же набросился на жратву, краем уха прислушиваясь к тому, о чем говорили Чивер и Мастер.
– Так у вас действительно ничего не произошло на подходе? – спросил Чивер, прихлебывая из стакана.
– Ничего, – твердо ответил Мастер.
– А у нас тут – прямо цирк "Барнума и Бейли"! Из Монреаля, из Оттавы звонят – тревога!!! Русский "Академик Абрам Ф. Иоффе" сейчас врежется в утопленный айсберг!.. Поднять все спасательные службы! Для работы в открытом океане военные пригнали специальные вертолеты… Все гадают – что могло произойти?!.. Только два варианта: или отказал эхолот, или, извините, Мастер, Капитан – полный болван. Запросили регистр Ллойда – кто капитан на "Академике Иоффе"? Называют вашу фамилию, Мастер. Все немного успокоились – вас знают. Но информация-то поступила из Германии!.. А вы молчите…
– Какая-то дурацкая ошибка, – смеется Мастер. – Будьте здоровы, мистер Чивер!
Раздается стук в дверь каюты. Мастер неторопливо допивает свой "Джек Дэниельс" и открывает дверь. На пороге стоит Второй помощник с полиэтиленовым пакетом в руке.
– Разрешите войти, Александр Иванович?
– Входи, входи, – Мастер переходит на русский язык. – Чего вы там чухались?!..
Он мне уже все мозги проеб – что произошло, да как произошло. Полчаса отбиваюсь, как лев…
– Да матрешки эти сраные куда-то задевались. Искали всем скопом.
– Что вы там ему приготовили?
– Как обычно – пузырь "Московской", две хохломские ложки и эту гребаную матрешку.
Мастер берет у Второго помощника полиэтиленовый пакет и спрашивает сквозь зубы:
– Ничего оригинальнее не придумали? Опять ложки-матрешки?!..
– Традиция… – разводит руками Второй помощник. – Разрешите идти?
– Иди. И чтоб к отходу все было в порядке! Нашли в чем дело?
– Нашли. Там наши спецы сейчас на мостике как раз колдуют.
– Глаза бы мои вас не видели, колдуны херовы! Иди.
Мастер с улыбкой протягивает пакет Чиверу:
– Маленький русский презент в благодарность за сотрудничество.
Чивер берет пакет, заглядывает в него и говорит Мастеру:
– Уйду на пенсию – открою лавку русских деревянных ложек и матрешек. И умру богатым человеком. Спасибо, Мастер.
Мастер накидывает теплую куртку на плечи, и мы идем провожать мистера Чивера к трапу. Уже прощаясь, мистер Чивер смотрит на меня и говорит Мастеру:
– Котика своего на берег не отпускайте. Тут у нас крысы величиной с поросенка. Сотни тысяч!.. Вчера на моих глазах двух собак разорвали. Штук пятьдесят сразу накидываются и…
Мне на мгновение становится худо. Я и так-то не перевариваю этих тварей, а тут – величиной с поросенка!..
Итак, как говорила Мюнхенская Кошка Циля, в Сент-Джонсе я пролетел, как фанера над Парижем. А Водила в таких случаях успокоительно бормотал: "Ничего… Еще не вечер". И был прав. Впереди – Нью-Йорк. Тоже, говорят, в смысле Кошек не последний город в мире…
Оказалось, что у большого острова с Собачьим названием Ньюфаундленд есть собственный небольшой полуостров, называющийся Авалон.
И вот на этом-то Авалоне и находится порт СентДжонс с этими жуткими поросячьими Крысами, из-за которых я проторчал на судне все десять часов нашей стоянки в Сент-Джонсе!
А место в Атлантическом океане, где на подходе к Сент-Джонсу с нами произошел
тот самый, как сказал бы Шура, "халеймес – он же кадохес" с подводным айсбергом-убийцей, называется уже не "Океан", а район "Большой Ньюфаундлендской банки".
Это мне Мастер все показал на карте, когда мы наконец остались с ним в каюте с глазу на глаз.
– Я не буду тебе полоскать мозги, Мартын, всякими техническими подробностями – они тебе совершенно не нужны. Скажу только, что один очень важный электронный
прибор, который должен определять глубину под судном и предупреждать о возможных подводных препятствиях, отказал. И если бы не ты…
– Как это "отказал"? – не понял я.
– А черт его знает как! Электроника… А в электронике, как говорится, существует всего два вида неисправностей – отсутствие контакта, когда он необходим, или наличие контакта, когда он совершенно не нужен. Так вот, повторяю, если бы не ты…
– Нет, нет, Мастер! – запротестовал я. – Если бы не вы…
– Мартын! Не превращай нормальные мужские посиделки в слюнтяйское заседание "Общества взаимного восхищения". Нам с тобой это ни к чему.
– Хорошо, – согласился я. – Ответьте мне только на один вопрос: почему вы не сказали мистеру Чиверу, что произошло с нами в действительности?
– Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ… ЧеПэ – это…
– Чрезвычайное происшествие, – подсказал я ему.
– Черт тебя побери, Мартын! Откуда ты это знаешь?
– Не помню. Кто-то объяснял. Не то Шура, не то Водила. Продолжайте, Мастер. Я хочу до конца понять ситуацию.
Мастер закурил свой "Данхилл", ладонью отогнал от меня дым и начал все сначала:
– Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ, по вине Капитана или нет (это уже никого не колышет), всегда вызывает подозрение. А стоит ли в
дальнейшем иметь с ним дело? И контракт с тобой не продлевают. А заключают его с другим российским судном, по тем же демпинговым ценам.
– Как?.. – не понял я. – По каким ценам?
– По демпинговым. Значит – по мизеру. По самым низким ценам. По которым ни одно уважающее себя иностранное судно работать не будет. А мы, русские, будем! Потому что у нас нет другого выхода. У всех родители, жены, дети. Всем есть надо, заквартиры платить. Жить… Жить надо! А нет контракта – сколько людей без копейки останется? Сколько из них сопьется, повесится, сколько пойдет по миру, а сколько в бандиты?!.. Так могу я рассказать мистеру Чиверу, что у меня на борту изношенная, говенная техника вчерашнего дня и что если бы не Кот Мартын, то все мы давно лежали бы на холодном дне ихней Большой Ньюфаундлендской банки?..
– М-да… – промямлил я.
– А вот теперь к тебе вопрос, Мартын. Можешь мне объяснить, как ты почувствовал заранее, что нам грозит опасность?
– Нет. Ничего я объяснить не могу, – признался я.
– Ну, хорошо… А почему ты закричал мне тогда: "Стоп! Стоп!.. Лево руля…"? Я ведь, если честно, только продублировал ТВОЮ команду. Почему ты завопил?
– Не знаю.
– И потом, ты кричал мне: "Остановите машину… Сворачивайте! Сворачивайте скорее!!!" И жутко матерился.
– Ну да?! – удивился я.
– Еще как! Хорошо, что, кроме меня, никто не слышал… Но, знаешь, ты кричал – будто издалека. Хотя лежал у меня на плече, намертво вцепившись в меня когтями. Смотри!
Мастер стянул свитер и задрал майку. На груди и на плече Мастера были видны глубокие царапины с черными точками запекшейся крови – такие характерные для Котовых когтей. Ничего себе!..
– Ох, Мастер… – виновато вздохнул я. – Просто и не знаю, что сказать… Простите меня, ради Господа!..
– Ладно тебе. – Мастер оделся. – Не в этом дело. Ты мне скажи, как ЭТО: ты рядом, а слышу я тебя вроде бы черт-те откуда?
– Мастер… – жалобно заныл я. – Пожалуйста, не спрашивайте меня про ТАКОЕ. Я же сам ни фига в ЭТОМ не смыслю. Я только ЧУВСТВУЮ, и все! Вы же не можете сказать, почему вы – Капитан с огромным судоводительским опытом – вдруг исполняете команды какого-то приблудного Кота-дворняги, случайно попавшего на ваше судно?!..
– Может быть, потому, что я тоже ПОЧУВСТВОВАЛ опасность? В какой-то момент мне даже показалось, что я УВИДЕЛ ее…
Ну, точно! Чтоб мне век Кошки не видать!.. КОТ есть КОТ!!!
– Если бы не крикнул ты, Мартын, то через мгновение наверняка крикнул бы я. Ты мне веришь?
– Абсолютно! – горячо заверил его я. – Так каким образом вы ЭТО почувствовали? А уж тем более УВИДЕЛИ?
Мастер подумал, помолчал, закурил новую сигарету и только тогда ответил:
– Понятия не имею… Интуиция, что ли? Результат накопленного опыта?
– Вот видите?! – возмутился я. – Вы сами ни хрена не можете объяснить, а от меня еще что-то требуете! Почему нужно все объяснять и разжевывать?!.. Или ЭТО тебе дано, или – нет! Нам с вами – дано!.. И точка.
– Слушай, Мартын, – сказал Мастер. – У меня есть предложение, которое должно поразить тебя новизной. В аптечке есть немного валерьянки. В баре – еще пара бутылок "Джека Дэниельса". Сейчас я все это достану – валерьянку для тебя, а для себя виски, – и мы с тобой преломим по рюмашу. Совсем понемногу. А то мне уже скоро идти на мостик…
Я вспомнил, как в Германии, в Оттобрунне под Мюнхеном, мы надрались ночью с добрым и глуповатым ветеринаром-недоучкой Эрихом Шредером, закусывая сырым мясным фаршем, который был приготовлен его сестрой для завтрашних котлет.
Вспомнил, как на следующее утро мне было плохо – как тошнило, как раскалывалась голова, как не хотелось ни одной Кошки, – и вежливо отклонил предложение Мастера.
Но для того, чтобы не огорчать его, попросил перенести идею поддачи на приход в Нью-Йорк и сделать это ВТРОЕМ – вместе со встречающим меня Шурой Плоткиным, о котором я успел уже многое рассказать Мастеру.
Тем более что до Нью-Йорка теперь оставалось всего двое с половиной суток…
Но через двое с половиной суток не было выпивки втроем, не было слез умиления, всхлипываний, заглядывания в глаза, облизываний. Не было щемяще-сладкого узнавания после долгой и тягостной разлуки…
Не мчались мы с Шурой навстречу друг другу с воплями: "Мартышка-а-а!..", "Шу-ри-и-ик!.."– не оглядывали с головы до ног, он – меня, а я – его, с одинаковыми туповато-радостными вскриками: "Ах, как ты похудел!.." или: "Боже… Ну совершенно не изменился…", "Ну, как ты?!..", "Нет, а ты-то как?.."
Ничего этого не было.
И не зарывались мы носами – он мне в подмышку, а я ему под подбородок, не бормотали разные нежные бессвязные глупости… Так, чтобы никто вокруг не услышал. Потому что эти слова должны были быть только наши, наши – и ничьи больше!..
Не было ничего этого.
И Нью-Йорка никакого не было.
Был самый обычный торгово-грузовой морской порт – как в Петербурге, как в Киле, как в Абердине, как в Сент-Джонсе…
Только этот порт был в Нью-Джерси. И грязнее, чем все стальные. И очень… Ну, просто очень большой! А так – все то же самое, что и там, – те же причалы, та же техника, те же запахи.
Та же убийственная похожесть: в этом порту, как и во всех остальных, НЕ БЫЛО ШУРЫ ПЛОТКИНА.НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО МОЕГО ШУРЫ ни на одном причале Нью-Джерсийского порта Нью-Йорка!!!
– ШУРА!!! ШУ-РА-А-А!!! ШУРА ПЛОТКИН!.. ГДЕ ТЫ?!! ГДЕ ТЫ?!..
Господи! Боже мой!.. Мамочки родные!!! Что же делать?!! Что же с НИМ такое произошло?!.. Господи, спаси ЕГО и помилуй…
Я снова оказался примерно в том состоянии, в каком я был тогда в Петербурге, когда мы с милиционером Митей увидели в НАШЕЙ с Шурой квартире чужих Людей и узнали, что сам Шура уехал в Америку.
Но тогда мне хотелось только одного – умереть. А сейчас – найти Шуру! Найти во что бы то ни стало!.. Любой ценой!!!
Куда я только не бегал, где меня только не носило, в какие дырки я только не заглядывал, кого только не встречал на своем суматошном и горьком пути!.. А ведь ЗНАЛ, ЗНАЛ, ЗНАЛ уже, что ЕГО вообще НЕТУ в порту – иначе он бы откликнулся…
Я чудом уйму раз не попал под колеса грузовиков, автопогрузчиков, чуть не был раздавлен на рельсах портального крана, в последнее мгновение выпорхнул из-под опускающегося контейнера величиной с трамвай… Меня чуть не убило дикой струей воды из пожарного монитора, которым куча болванов тушила загоревшиеся тюки с хлопком!
Среди всего этого бедлама, этого портового кошмара, сопровождаемого какофонией жутчайших звуков, я метался как ошпаренный в поисках своего Шуры Плоткина и не находил его, не находил его, НЕ НАХОДИЛ…
А в моем воспаленном мозгу все время звучал Шелдрейсовский голос Мастера:
"Вернись, Мартын! Возвращайся на судно. Я жду тебя. Сейчас мы вызовем твоего
Шуру по громкой связи. Я уже обо всем договорился с нашим русским представителем и диспетчерами порта. Возвращайся на судно, Мартын. Мы все ждем тебя…"
И словно в подтверждение слов Мастера, с нескольких причалов, перекрывая шум и лязг крановых блоков, визг и скрежет тросов, рык автомобильных двигателей, лающие короткие взрывные взвой сирен маленьких суденышек с бело-красными полосатыми флагами на корме, – могучие динамики, при помощи которых можно было бы запросто докричаться до Петербурга, до Мюнхена, до самого Господа Бога, стали спокойно и внятно вещать по-английски и по-русски на весь белый свет:
– МИСТЕР АЛЕКСАНДР ПЛОТКИН! ВАС ЖДУТ НА ЧЕТВЕРТОМ КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ НА СУДНЕ "АКАДЕМИК АБРАМ ИОФФЕ". МИСТЕР ПЛОТКИН, ПОЖАЛУЙСТА, СЛЕДУЙТЕ К ЧЕТВЕРТОМУ
КОНТЕЙНЕРНОМУ ПРИЧАЛУ. ВАС ЖДУТ НА РОССИЙСКОМ СУДНЕ "АКАДЕМИК ИОФФЕ"! ЕСЛИ ВЫ ПО КАКИМ-НИБУДЬ ПРИЧИНАМ НЕ СМОЖЕТЕ ПРИЙТИ НА СУДНО САМИ, ОБРАТИТЕСЬ К ЛЮБОМУ СЛУЖАЩЕМУ ПОРТА – ПРЕДСТАВИТЕЛЬ "МОРФЛОТА" РОССИИ И КАПИТАН СУДНА ТУТ ЖЕ ПРИЕДУТ ЗА ВАМИ В ТО МЕСТО, ГДЕ ВЫ БУДЕТЕ НАХОДИТЬСЯ. ПОВТОРЯЕМ
Снова в моей помутившейся башке прозвучал голос Мастера: "Ты слышал, Мартын? Возвращайся на судно. Будем ждать вместе. Или хотя бы откликнись…"
Но я не мог вернуться на судно! Я не мог откликнуться Мастеру!.. Я был уже НАСТРОЕН НА ШУРИНУ ВОЛНУ и дико боялся утерять ту нить Контакта, которой уже так давно не имел возможности пользоваться. А отсутствие практики в поддержании Шелдрейсовского Контакта – губительно! Я и так-то уже выбивался из последних сил, чтобы сохранить в себе эту способность связи с моим Шурой… Связи, которая не находила своего подтверждения!..
Да мало ли что могло случиться с Шурой?!.. А вдруг он упал от недоедания или еще от чего-нибудь?.. Упал, ударился головой и лежит сейчас в луже собственной крови, и ни черта не слышит – ни русского, ни английского, ни Шелдрейсовского?!..
Нет, нет… Его нет в порту! ОН бы МНЕ ответил в любом состоянии. Он может не отозваться на призывы всех громкоговорителей мира; он – гордый, независимый и талантливый – может плюнуть в морду любому хаму-чиновнику; может разорвать многолетнюю дружбу с Человеком, совершившим, с его точки зрения, всего один, пусть даже небольшой, но предательский поступок; он запросто может ввязаться в любую драку с тремя "бычками", каждый из которых будет сильнее его в несколько раз… Он будет избит до полусмерти, но он никогда не будет обвинен в трусости и унижен! И я за шесть лет жизни с ним видел это много раз. А главное, ЕМУ известно, что ОН значит для МЕНЯ! Поэтому я точно знаю: если бы ОН был сейчас в порту, – МНЕ ОН БЫ ОТВЕТИЛ…
На доли секунды причудилось странное и страшное видение – зеленые-зеленые Люди…
Все в них было зеленым – туловища, ноги, лица, руки… Но руки были еще и в крови… и стоят они вокруг высокого узкого зеленого стола, покрытого зеленой скатертью… Или покрывалом? и там кто-то лежит… Кто это?.. Я не вижу лица… Оно закрыто… Только трубки, трубки – мягкие, извивающиеся, а по ним что-то течет, идет, движется куда-то…
И много приборов вокруг… Как на Капитанском мостике.
А сверху – яркий-яркий свет!.. Он ослепляет меня… Я перестаю что-либо различать… ЭТО ТЫ, ШУРИК?..
Мой мозг заполняется настойчивым голосом Мастера: "Я жду тебя, Мартын… Возвращайся на судно… Мы завтра же поедем с тобой в Совете… Тьфу, ети их мать! В русскую миссию – мы найдем твоего Шуру!.. – Обязательно найдем. Только вернись!.. Ты помнишь, где мы стоим? Четвертый контейнерный… А завтра разыщем твоего Плоткина, и… Ты не забыл, что мы хотели еще втроем немного выпить – ты, я и твой Шура?.. Я тебя очень прошу, вернись, Кыся…"
Меня так встревожили и поразили интонации Мастера, что чуть глотку не перехватило… Совсем слабак стал! Я проглотил подступивший к горлу комок и огляделся.
Конечно, я находился уже черт знает на каком расстоянии от нашего четвертого причала! В своих метаниях по порту, в истерических поисках Шуры я не замечал ни направления, ни расстояний, ни времени…
Только сейчас я увидел, что повсюду уже горят фонари и прожекторы, пришвартованные суда игрушечно сверкают светом иллюминаторов, а небо стало темно-фиолетовым.
По запахам я сообразил, что нахожусь рядом с какой-то портовой харчевней, около которой росли три чахлых, промерзших деревца без единого листочка.
Вот когда я понял, что сегодня Шуру мне уже не найти. Я переключился на Шелдрейсовскую волну Мастера и сказал ему: "Я все слышал, Мастер… Я просто не
мог ответить. Мне тошно так, что и не высказать! Полный завал… Ощущение, что я приплыл в пустоту. И я сегодня ночью хочу побыть один. Простите меня, Мастер".
Мне подумалось, что раз я в этот момент нахожусь не на судне, то мне не нужно спрашивать у неге на это разрешения. Здесь, на земле, я волен распоряжаться собою сам. Помоги мне, Господи, делать это как можно правильней!..
"Но завтра ты придешь?" – спросил меня Мастер.
Я вдруг явственно увидел то, что пару раз уже видел – и в Английском порту
Абердин, и в Канадском Сент-Джонс. Я увидел, как Мастер с кем-то болтает по-английски, с кем-то – по-русски, отдает различные приказания, бегло просматривает
документацию, подписывает кучу бумаг, проверяет, как идет разгрузка контейнеров, отвечает на сотни вопросов команды, Помощников, Представителей порта, фирмы, с кемто о чем-то договаривается…
А сам мысленно, по-Шелдрейсовски, по-нашему, я бы даже не побоялся сказать – по-Животному, хрен знает через какое расстояние разговаривает со мной!
Сильный и умный КОТОЧЕЛОВЕК, с которым я, к сожалению, был так мало знаком и вынужден так быстро расстаться…
"Завтра я обязательно приду попрощаться, – сказал я. – И поблагодарить. Для моей благодарности вам, Мастер, у меня вряд ли хватит слов, но…"
"Мне не нужна твоя благодарность, – прервал меня Мастер. – Мне нужен ты. Приходи".
И Мастер от меня отключился. Будто положил телефонную трубку.
Не скрою, отключился и я. Чуть ли не в прямом смысле слова: такая усталость вдруг на меня навалилась, такое тупое оцепенение, что мне ничего не оставалось делать, как подогнуть дрожащие задние ноги и усесться на собственный хвост. Из меня будто воздух выпустили, так я вымотался – и физически, и нервно.
А из харчевни – разные съедобные запахи, и двери открываются в обе стороны – куда толкнешь. Я такие в Германии видел. И жрать абсолютно не хочется, хотя и понимаю, что подкрепиться я просто обязан, иначе вообще протяну лапы.
Встать же на все четыре лапы и войти в харчевню начисто нету сил. Ну, не оторвать задницу от холодного асфальта – и все тут!..
В это время из-за угла харчевни прямо на меня выворачивается этакая довольно крупная грязная и лохматая Псина и с диким лаем бросается ко мне!
Однако я успеваю заметить, что бросается Псина не с большим запасом храбрости. И
поэтому с места не двигаюсь. Псина припадает к земле на передние лапы в метре от меня и гавкает как ненормальный. А у меня, честно признаться, нет даже сил разогнуть задние лапы и встать в боевую стойку…
Как когда-то говорил Шура: "Об убежать – вообще не могло быть и речи…"
И вот этот мудак гавкает, я сижу сиднем и отчетливо понимаю, что, если я сейчас хоть что-нибудь не предприму, этот грязный и лохматый дурак осмелеет и может здорово меня тяпнуть…
Но от дикой усталости в голову мне ничего не приходит, и я вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, говорю этому идиоту по-нашему, по-Животному:
– Слушай, у тебя пожрать нечего? А то я совсем без сил…
Пес на мгновение балдеет от моей наглости, а потом очухивается и орет хамским приблатненно-хрипловатым голосом на весь порт:
– Ты сюда жрать пришел, Котяра вонючий?!.. Да я тебе пасть порву!!! Ты у меня счас отсюда без хвоста кувыркаться будешь!.. Это кто же тебе разрешил появиться у кормушки старика Кана?!! Я два года контролирую эту точку, а тут является какой-то задроченый Кот и…
– Ну, чего ты разгавкался? – говорю я вполне мирно, но чувствую, как у меня на загривке начинает вставать шерсть дыбом. – Я ваших порядков не знаю, я – иностранец…
– Нашел, чем хвастать! – лает этот кретин. – Ты в Америке, засранец! Здесь все иностранцы!.. Все – эмигранты! А вы едете и едете сюда к нам, сволочи!!! Вы что думаете – здесь сосиски на каждом углу валяются?!! Добро бы Собаки ехали, а то, глядите, – еще и Коты со всего мира поперли!.. Скоро продыху от вас не будет!..
Тут я вспомнил, как в Мюнхене Таня Кох как-то цитировала одного русского писателя, живущего в Германии много-много лет. Он, по словам Тани, говорил: "Нет более страшного врага для эмигранта-новичка, чем эмигрант со стажем, приехавший сюда на несколько лет раньше…"
Вспомнил я эту цитатку и чувствую – верхняя губа сама собой поднимается, уши прижимаются к затылку, в лапы вливается невесть откуда взявшаяся мощь и упругость, и тело становится легким и сжатым в комок. Ну, как обычно у меня перед генеральной дракой.
Но я все еще себя сдерживаю… Вернее, пытаюсь сдерживать и говорю этому шлемазлу подрагивающим от напряжения голосом, тщательно стараясь придать голосу спокойные модуляции:
– Ты бы уж так не надрывался, Песик. А то ведь недолго и по рылу схлопотать.
Этот дурак не врубается в то, что я говорю, принимает дрожь моего голоса за проявление испуга, смелеет и с диким криком: "Разорву падлу!.." – бросается на меня.
Ну и, естественно, тут же получает серию ударов когтями по харе – раз, два, три, четыре!..
От неожиданности и боли Пес переворачивается через голову и с воем, срывающимся в обиженный визг, отлетает в сторону.
Я уже собираюсь было войти в харчевню, в расчете на то, что уж там этот "боец" не посмеет продолжить драку. А я смогу, потеревшись о чьи-нибудь ноги, спокойненько стяжать себе чего-нибудь съестного. Но не тут-то было…
На вой этого обалдуя, откуда ни возьмись, мчится такая же беспородная, разноликая и грязная "Собачья свадьба".
Сейчас я попытаюсь объяснить, что это такое.
Так как Собаки, за очень редким исключением, в большинстве случаев – скопище кретинов, подхалимов и тупиц, не умеющих даже нормально трахнуться, то собирается компашка, примерно шестьсемь разнокалиберных Псов-Кобелей, и начинает бездарно, помногу часов бегать за ОДНОЙ грязнулей Сучкой, которая, опустив голову к земле и делая вид, что она там чего-то отыскивает, неторопливо убегает от этой унылой своры Кавалеров-Теоретиков.
Кавалеры же – от Кобелька-самосерьки, величиной с пивную бутылку, до провонявшего помойками Дворняга ростом с теленка – сутки покорно бегают за Сучкой, считая за счастье, когда кому-нибудь из них удается понюхать у нее под хвостом!
Я вообще удивляюсь – как это у них еще Щенки рождаются…
Это вместо того, чтобы прихватить эту Суку за шкирятник клыками, притиснуть, чтоб и не шелохнулась, и оттрахать за милую душу. Да так, чтобы потом она за тобой полгода бегала!
Короче, "Собачья свадьба" – зрелище жалкое и комическое. Со стороны смотреть – обхохочешься!..
Но когда на ТЕБЯ летит вот такая "Собачья свадьба", распаленная несостоявшейся
сексополовухой и исконно-посконной жлобской ненавистью ко всему Котово-Кошачьему роду, а впереди всех мчится на ТЕБЯ грязная Сука с отвисшими сосками от еще
недавних родов и собственной Сучьей злобой задает тон остальным своим Ухажерам-Дилетантам, – тут, извините, не до смеху. Не до хохоту.
Сами понимаете, что, когда вся эта сексуально озабоченная блохатая компашка примчалась на выручку отлупленного мною Пса, я уже сидел высоковысоко на дереве. Это же счастье, что кто-то эти деревья когда-то сюда посадил!..
Скопище Собак-дебилов обступило мое дерево, задрало свои морды вверх и, пронзая меня злобными взглядами, подняло жуткий гвалт, неся меня по всем кочкам. Причем лаяли они нормально – по-Животному, но с абсолютно разными акцентами: преобладал (как я уже потом понял…) испанский. Был и венгерский, и польский, и болгарский, и турецкий, и еще – черт знает какой!…
Воспользовавшись суматохой и полным переключением внимания всей своры с половых проблем на меня, самый маленький Кобелек-самосерька попытался втихаря совершить половой акт с коленным суставом задней левой ноги Суки. Выше он не доставал…
Но Сука повернулась, злобно щелкнула у него над башкой зубами, и кобелек немедленно задрал морду вверх и влил свой визгливый лай в общий хор. Сделал вид, что тоже очень, очень возмущен моим присутствием на дереве, в порту, вообще – в Америке!..
Дверь заведения старика Кана распахнулась, и из харчевни в потоке теплого и вкусного воздуха на вечерний холод вышел маленький Мальчик лет десяти с дивно пахнущим гамбургером в руке.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
