Бриджертоны (№1) - Герцог и я

— А вот эти стихи, — объявил поэт, — я написал вчера ночью в вашу честь.

Саймон не сдержал стона. В предыдущем стихотворении не без труда он угадал один из сонетов Шекспира (только зачем читать его, стоя на коленях?), но слушать оригинальные стихи этого недоумка было выше его сил.

— Ваша светлость!

Слава тебе Господи, Дафна изволила его заметить. Он сдержанно поклонился, холодное выражение его лица явно контрастировало с восторженными лицами собравшихся.

— Мисс Бриджертон…

Он направился к ней.

— Приятно видеть вас, милорд.

И все та же светская улыбка. Или все-таки другая?

Саймон поднял повыше букет и решил пробраться к Дафне. Однако на его пути было целых четыре юных поклонника, никто из которых не выказал намерения посторониться. Пронзив первого из них самым свирепым из своих взглядов, заставившим бедного юношу опустить глаза долу и закашляться, Саймон сумел достичь свободного пространства возле одного из окон.

Но все равно Дафна осталась недостижимой. Он был уже готов пойти на крайние меры, оттолкнуть кого-то, но в это время раздался голос Вайолет Бриджертон. Он сразу не заметил ее за изгородью из этой юной поросли.

— Ваша светлость! — воскликнула она. — Как приятно! Вы оказали нам честь своим визитом.

— Я просто не представлял, как можно не сделать этого, — пробормотал он, целуя ее обтянутую перчаткой руку. — Ваша дочь такое сокровище…

Игра началась. План пришел в действие.

Вайолет радостно вздохнула:

— Какие изумительные, изумительные тюльпаны! Вероятно, прямо из Голландии? Здесь они просто немыслимо дороги!

— Мама! — довольно резко произнесла Дафна, появляясь из-за спины одного из поклонников. — О чем вы говорите? Что может герцог ответить на это?

— Могу назвать сумму, которую уплатил за них, — ответил он с вежливо-насмешливой улыбкой, которая и нравилась Дафне, и раздражала ее.

— Вы этого не сделаете!

Склонившись с высоты своего роста к девушке, он с той же улыбкой произнес:

— Не вы ли только вчера уверяли меня, что я герцог и, значит, могу говорить и делать все, что захочу?

— Все, но не это! — парировала она. — Вы не настолько плохо воспитаны.

— Герцог не может быть плохо воспитан! — возмутилась ее мать, уловив последние слова. — О чем ты говоришь, Дафна?

— Всего-навсего об этом букете, — ответил за нее Саймон. — О том, сколько он стоит. Ваша дочь думает, я не смогу открыть вам этот секрет.

— Вы мне скажете об этом позднее, — обретая дремлющее в ней чувство юмора, сказала Вайолет. — Когда Дафна не будет слышать.

После этих слов она направилась прямиком к узорчатой софе и в считанные минуты расчистила ее от поклонников, не забывая мило улыбаться каждому. Саймону оставалось только удивляться ее умению дирижировать своим ансамблем.

— Ну вот, — сказала виконтесса, — здесь вам будет удобнее. Дафна, почему ты не приглашаешь герцога сесть на софу?

— Вы имеете в виду, мама, на место, еще нагретое молодым лордом Рейлмонтом? Или мистером Крейном?

— Именно так, дочь моя. Ведь они собирались уходить. Разве нет? Мистер Крейн говорил, что должен в три часа встретиться со своей матерью.

— Но сейчас всего лишь два, мама. — Дафна кивнула в сторону часов на камине.

— Зато какое движение на улицах, — возразила та. — Сколько лошадей, экипажей!

— Опаздывать на встречу с матерью весьма некрасиво, — подтвердил Саймон. — Даже хуже, чем на свидание с любимой женщиной.

— Как вы верно сказали, ваша светлость! — воскликнула Вайолет. — То же самое я вечно толкую моим детям.

— Особенно мне, — заметила Дафна. — Причем каждый день и по многу раз.

Саймон ожидал взрыва негодования со стороны виконтессы, но та встретила улыбкой выпад дочери, даже поддержала ее.

— Кто еще так поймет меня, как Дафна, — сказала Вайолет. — А теперь прошу извинить, я удаляюсь… Мистер Крейн, ваша мать не простит мне, если я не вытолкаю вас вовремя! Пойдемте, пойдемте…

Она повлекла к дверям бедного Крейна, лишив его возможности как следует попрощаться.

«Наверное, — подумал Саймон, — она видит в этом молодом человеке главного соперника на моем пути к сердцу Дафны». И ему стало искренне жаль симпатичного мистера Крейна.

— Не могу определить, — негромко обратилась Дафна к Саймону, — моя мама отменно любезна или до неприличия груба?

— И то и другое, — ответил Саймон, усмехаясь и глядя, как виконтесса проделывает с юным лордом Рейлмонтом то же самое, что с Крейном, — по существу, выводит из комнаты.

Оставшиеся кавалеры уже без всяких усилий со стороны хозяйки начали покидать гостиную.

— Ну, что скажете о способностях моей матушки? — спросила Дафна. В ее голосе не было и тени одобрения.

— Они удивительны.

— Но сама она сейчас вернется сюда.

— Как жаль. Я полагал, что вы уже целиком у меня в когтях.

Дафна рассмеялась:

— То, что произошло в коридоре у леди Данбери, больше не повторится. — Она внимательно взглянула на него. — И вообще я поняла: абсолютно не правы те, кто продолжает считать вас шалопаем и распутником. Человек с таким ироническим складом ума не может быть ни тем, ни другим. Однако юмор у людей вашего толка бывает жестоким.

— Мы, распутники, можем быть всякими.

Она снова рассмеялась. Теперь настал его черед вглядеться в ее лицо. Он смотрел, не зная, что хотел бы отыскать в нем, но испытывая от этого удовольствие. Какие красивые умные глаза с глубоким зеленоватым оттенком! Он впервые видел их при дневном свете.

По-видимому, созерцание затянулось, потому что она с тревогой и замешательством вопросительно произнесла:

— Милорд?..

Он пришел в себя, моргнул.

— Прошу прощения, мисс Бриджертон.

— Вы были где-то очень далеко, верно? — Она слегка нахмурилась.

«И брови у нее красивые, и какой высокий чистый лоб».

— Да, действительно далеко, — повторил он, тряхнув головой. — Во многих странах.

Дафна произнесла с явной грустью:

— И благополучно вернулись оттуда, как и из вашей теперешней задумчивости. А вот я никуда не ездила дальше Ланкашира. Какая же я провинциалка!

— Еще раз извините за мою рассеянность, — сказал он.

— Или, наоборот, сосредоточенность, — поправила она. — На чем?

Он усмехнулся:

— Наверное, на моем бесшабашном прошлом. А ваших братьев вы тоже считаете повесами?

— Они себя хотят числить таковыми, — был ее ответ. — Но я придерживаюсь другого мнения.

— Как вы добры! Или, напротив, жестоки. Потому что неизвестно, что больше привлекает женщин.

Дафна ответила задумчиво и серьезно:

— Вопрос в том, кого называть повесой, бесшабашным и так далее. Если того, кто всего-навсего умеет сунуть язык в рот женщине и назвать это поцелуем…

Саймон содрогнулся.

— Вам не следует говорить о подобных вещах и в таком тоне, — сказал он.

Она пожала плечами:

— Почему? Я достаточно взрослый человек. И читаю книги.

— Вы даже не знаете, о чем говорите. Она снова передернула плечами.

— Я устала напоминать вам, что у меня четыре брата. Ну, три. Грегори еще не в счет.

— Следует сказать этим братьям, чтобы они не распускали языки в вашем присутствии!

— Как вы строги. Большей частью они даже не замечают моего присутствия, когда говорят между собой… Однако вернемся к началу разговора.

— О чем? — Ему хотелось говорить с ней о чем угодно.

— О природе юмора. Я сказала, что у таких людей, как вы, он, как правило, жесток. И знаете почему?

— Не имею ни малейшего представления.

— Потому что они не привыкли смеяться над собой, им обязательно нужна жертва их иронии, юмора.

— Им или мне? Я уже перестал понимать вас, мисс Бриджертон.

— Вы, ваша светлость, достаточно умны для того, чтобы не вполне следовать по их стопам.

— Черт возьми! Просто не знаю, должен я благодарить вас или придушить?

— Придушить? — Она широко раскрыла глаза, и он сделал усилие над собой, чтобы снова не утонуть в них. — Но за что, помилуйте?

Она продолжала смотреть на него, в горле у нее булькал легкий смех, приводивший его в такое состояние, когда он опасался, что не сможет уже отвечать за последствия.

— Я собираюсь придушить вас, — медленно повторил он, оберегая себя и ее от недопустимых «последствий», — следуя одному главному принципу.

— Каков же этот принцип?

— Главный принцип мужчины.

Она всерьез приняла его слова.

— И в чем он заключается? Объясните, пожалуйста. — Не услышав ответа, объяснила сама:

— В том, что он прямо противоположен принципу женщины. Да? Во всем, начиная с анатомии…

Он беспомощно огляделся.

— Где ваш старший брат, черт его подери? Или, на худой конец, мама? Вы слишком дерзки. Кто-то из них должен вас остановить.

Дафна с искренним недоумением смотрела на него.

— Что с вами, милорд? Вы еще будете иметь удовольствие повидать Энтони. Впрочем, удивляюсь, что его нет до сих пор. Возможно, отдыхает после лекции, которую закатил мне вчера поздно вечером.

— О чем же?

— О, пустяки. Всего лишь о ваших грехах и недостатках.

— Ну, насчет недостатков, уверен, он сильно преувеличил.

— А насчет грехов?

— Тоже.

Однако голос его звучал уже не так уверенно. За что он и удостоился еще одной улыбки.

— Преувеличил или нет, — сказала Дафна, — но Энтони подозревает, что у вас что-то на уме.

— У всех что-то на уме. Если, конечно, он имеется.

Дафна, по всей видимости, оценила некоторую игру слов, однако посчитала нужным уточнить подозрения Энтони:

— Он считает, вы задумали что-то отвратительное.

— Я всегда любил задумывать нечто подобное. — Саймон уже обрел прежнюю легкость тона.

— Что же, например?

— Это моя тайна.

Дафна нахмурилась.

— Кстати, о тайнах, — сказала она. — Думаю, нам следует рассказать Энтони о том, что мы задумали.

— Для чего, собственно? Чтобы он прочитал вам еще одну лекцию?

Она не могла не согласиться, что Саймон прав. Не нужны ей лишние поучения и нотации! И так от них голова пухнет!

— Решайте сами. Оставляю все на ваше усмотрение, — сказала она.

Это ему понравилось.

— Дорогая Дафна… — начал он и увидел, как от удивления у нее слегка раскрылись губы. — Дорогая Дафна, — повторил он уверенно, — полагаю, вы не станете принуждать меня обращаться к вам с прежней официальностью — «мисс Бриджертон»? После всего, что между нами было, — добавил он со значением.

— У нас ровно ничего не было, ужасный вы человек, — не могла не рассмеяться она. — Но тем более можете называть меня по имени.

— Прекрасно. — Он снисходительно поклонился. — А вам я милостиво разрешаю называть меня «ваша светлость».

Она с улыбкой ударила его по руке.

— Хорошо, — согласился он. — Я понял, что вы хотели сказать. Тогда «Саймон», если посмеете.

— Посмею, — заверила она.

— Что ж, — он наклонился к ней, она увидела совсем близко его горячие, такими они показались, зрачки, — мне просто не терпится услышать, как вы произносите мое имя.

У нее было ощущение, что он говорит о чем-то другом, не только об имени, но не была твердо уверена, что это чувство ее не обманывает. Какая-то жаркая волна охватила ее лицо, руки, и невольно она попятилась и отгородилась спинкой кресла.

— Какие красивые цветы вы принесли.

Он слегка прикоснулся к букету кончиками пальцев.

— Голландцы умеют выращивать их.

— Чудесный букет!

— Но он не для вас.

— Что?

— Он для вашей матери.

— Ах, как умно и дипломатично, Саймон! — На имени она сделала ударение. — Мама просто растает от удовольствия. Но вам это не сулит ничего хорошего.

— Отчего же?

— Ваша любезность только утвердит ее в мысли, что вас нужно быстрее тянуть к алтарю. И станет это делать с упорством десяти матерей.

— Боже, тогда возьмите букет себе!

— Теперь уже нет!.. Насколько понимаю, мама и без букета доверяет вам больше, чем кому бы то ни было. Так надолго она еще не оставляла меня с мужчинами. Кроме братьев, конечно.

— Неужели?

— Во всяком случае, время от времени подходила к дверям.

— Возможно, и сейчас стоит там?

Дафна повернула голову, прислушалась.

— Нет, я бы слышала стук ее каблуков. — Она снова подняла на него глаза. — Но прежде чем она вернется, хочу поблагодарить вас.

— За что, если не секрет?

— Ваш замысел хорошо действует. По крайней мере в мою пользу.

— Уже? Каким образом?

— Разве вы не заметили, сколько кавалеров пожаловало сегодня ко мне чуть ли не с утра?

Он скрестил руки на груди, насмешливо улыбнулся:

— Я с трудом сосчитал их.

— Такого наплыва никогда не было. Мама просто раздулась от гордости! Даже Гумбольдт, наш дворецкий, сиял. Я с рождения не видела улыбки на его лице. Ой, смотрите, у вас намок сюртук! Это от цветов. Вы их слишком сильно прижимали.

Она непроизвольно приблизилась, прикоснулась к его одежде, желая стряхнуть водяные капли. И тут же отпрянула, поняв, что делает не то, ощутив сквозь ткань жар и силу его тела.

«Господи, какой жар там, под сорочкой!»

Она залилась румянцем до самой шеи.

На губах Саймона появилась его очаровательно-противная улыбка.

— Отдал бы все свое состояние, — негромко произнес он, — чтобы разгадать, о чем вы сейчас подумали.

Дафна вспыхнула еще больше (если это было возможно) и даже раскрыла рот, чтобы дать отпор наглецу, но, к счастью, в этот момент в комнату вплыла леди Бриджертон.

— Прошу простить, что так надолго оставила вас! — воскликнула она. — У этого Косина лошадь потеряла подкову, и я, конечно, сопроводила его в конюшню и помогла отыскать конюха и этого… как его… кузнеца.

Слушая речь матери, Дафне оставалось только безмерно удивляться, ибо за всю свою жизнь она не помнила, чтобы нога леди Бриджертон переступала порог конюшни.

— Вы исключительно доброжелательная хозяйка, — сказал Саймон, вновь подхватывая букет и вручая ей. — Это для вас. Извините, что не успел раньше.

— Мне? Вы говорите правду?

Что-то трогательно-детское было в ее возгласе, в расширившихся глазах, из чего Дафна сделала запоздалый вывод, что, видимо, многие годы никто не дарил цветов ее матери. Даже покойный супруг. Бедная мама, она давно уже забыла, что когда-то была женщиной. Вернее, другие, и в первую очередь ее дети, забыли об этом.

— Не знаю, что и сказать вам, ваша светлость… — Вайолет все еще не могла успокоиться.

— Попробуй просто сказать «спасибо», мама, — посоветовала Дафна, смягчив очередную колкость теплой улыбкой.

— Ох, Дафна, ты гадкая девчонка! — Вайолет шлепнула ее по руке.

Она сама была похожа в эти минуты на разыгравшуюся девчонку. Дафна не могла припомнить, когда мать выглядела так молодо.

— Благодарю вас, ваша светлость, — продолжала Вайолет. — Этот чудесный подарок имеет для меня особое значение, я его не забуду.

Было видно, что Саймон собирался что-то ответить, но потом передумал и молча почтительно наклонил голову.

А Дафна сказала себе: как мало бывает нужно для того, чтобы человек пусть ненадолго, но почувствовал себя счастливым. И Саймон сумел сделать это… Саймон. Герцог Гастингс…

«Я буду дурой, — решила она, мысленно улыбнувшись самой себе, — если не сумею влюбиться в такого человека. И будет совсем хорошо, — добавила она тоже мысленно, — если герцог разделит мои чувства. А пока неплохо бы хоть чем-то помочь матери, проявить внимание».

— Мама, — сказала Дафна, почти изнемогая от переполнивших ее добрых чувств. — Я принесу тебе вазу.

— Что? — От удивления Вайолет чуть не уронила букет, который не переставала нюхать. — Да, конечно. Скажи Гумбольдту, пускай найдет ту хрустальную, моей бабушки.

Дафна уже направилась к двери, чтобы выполнить это сложное поручение, когда на пороге возникла крупная и довольно грозная фигура старшего брата.

— А! — вместо приветствия сказал он, — вот с тобой-то я и хотел продолжить разговор, сестрица.

— Немного позднее, Энтони, — миролюбиво ответила она, — Мама просила принести вазу. Гастингс преподнес ей цветы.

— Он здесь? — не скрывая неодобрения, спросил Энтони. — Что ты делаешь у нас, Саймон?

— Наношу визит твоей сестре, как видишь.

Энтони прошел в глубь комнаты. Вид у него по-прежнему был разгневанный. Настоящая грозовая туча на человеческих ногах.

— Я, кажется, не давал тебе разрешения ухаживать за моей сестрой! — прогремел он. — Проявлять столь повышенное внимание!

— Это разрешила я, — сказала леди Бриджертон, подходя к сыну и чуть не тыча ему в нос букет. — Посмотри, какие тюльпаны! Они прекрасны, не правда ли?

Энтони невольно пришлось их понюхать, даже немного запачкать нос пыльцой.

— Мама, — проворчал он, отстраняясь, — я хочу поговорить с герцогом.

Последнее слово прозвучало у него почти как ругательство. Вайолет повернулась к Саймону:

— Вы имеете такое желание?

— Ни малейшего, — любезно ответил он.

— Тогда вопрос решен. Успокойся, Энтони. Дафна зажала рукой рот, но все равно ее смех прорвался наружу.

— А ты… — Энтони ткнул пальцем в сторону сестры, — тоже успокойся. Не вижу ничего смешного.

— Пожалуй, я все-таки пойду принесу вазу, — сказала Дафна.

— А меня оставите на милость вашего брата? — жалобным тоном произнес Саймон. — Нет уж, пожалуйста, не делайте этого.

— Но тогда могут завянуть цветы. Кроме того, — Дафна слегка нахмурилась, — неужели вы не осмеливаетесь поговорить с ним по-мужски, Саймон?

— Саймон?! — взвился Энтони. — Уже Саймон? Только этого не хватало!

Не обращая внимания на крик, герцог с изысканной любезностью ответил:

— Дело отнюдь не в моей нерешительности, Дафна. Просто не хочу вмешиваться в ваши отношения с братом.

— Что здесь происходит, будь я проклят? — снова взорвался Энтони. — Какого черта…

— Энтони! — воскликнула его мать. — Я запрещаю тебе выражаться таким языком в моей гостиной!

Дафна опять фыркнула.

Лицо Саймона сохраняло выражение, присущее учтивому гостю. Он лишь слегка повернул голову в сторону раздраженного друга.

Тот ответил яростным взглядом и затем вновь обратился к матери.

— Я очень люблю Саймона, — пытаясь говорить спокойно, произнес он. — Но мой друг не из тех людей, кому следует доверять в данном случае. Можете вы это понять, черт…

— Да, конечно, — поспешила его заверить леди Бриджертон. — Но и ты пойми — герцог нанес визит твоей сестре.

— И преподнес цветы твоей матери, — миролюбиво добавил Саймон.

Энтони уставился долгим взглядом на его нос, и Саймон не без оснований подумал, что тот вознамерился нанести некоторые повреждения этой части лица.

Однако худшего не произошло, и Энтони снова обрушился на мать с вопросом:

— Вы хоть понимаете, какая у этого человека репутация?

— Такая же, наверное, как у тебя, — спокойно возразила она. — Кроме того, бывшие повесы становятся, как правило, превосходными мужьями. Это давно известно.

— Чепуха! И вы прекрасно знаете…

— Он, как и ты, Энтони, не настоящий повеса, — подала голос Дафна.

Взгляд, который бросил на нее брат, был выразителен до комичности, и Саймон чуть было не разразился хохотом. Его остановила лишь мысль о том, что в начавшейся битве между сжавшимся кулаком Энтони и его мозгами может с легкостью победить первый, а этого Саймону не хотелось. В прошлые годы их редкие сражения кончались большей частью вничью, но происходили они все же не в гостиной респектабельного дома и тем более не в присутствии хозяйки.

— Вы не знаете, — сдавленным голосом повторил Энтони, — не знаете, что он вытворял в свое время.

— Что вы вытворяли, Энтони, — поправила его мать.

— Да, правильно, мы! Но ведь речь идет о моей сестре, черт побери! И то, что у него на уме — я знаю это, — имеет весьма малое отношение к поэзии или к цветам!

Он ткнул пальцем в букет, так и не дождавшийся воды.

— Они скоро завянут, — вспомнила Дафна, — я пойду…

— Подожди! — рявкнул Энтони.

— Это очень дорогие тюльпаны, — пояснила мать. — Они прямо из Голландии.

— Да хоть из Африки!.. Я готов убить его! Он недостоин целовать ее туфли!

— Энтони, — сказала леди Бриджертон, — когда ты научишься наконец сдерживать эмоции? Не завидую твоей будущей жене.

— Ее не будет, черт подери! Во всяком случае, до тех пор, пока я не решу судьбу своей сестры. Ведь сейчас я старший в нашем роду и на мне ответственность… А этот человек…

— Я не хочу больше слышать ни одного невежливого слова по адресу нашего гостя, Энтони! — решительно сказала мать.

— Хорошо, мама. — Он снизил тон. — Если не хотите слышать, позвольте мне поговорить с его светлостью с глазу на глаз.

— Теперь уж я определенно иду за вазой, — решила Дафна и бросилась вон из комнаты.

— Поговори, Энтони, — милостиво согласилась мать, — но запрещаю тебе оскорблять герцога.

— Что вы, мама, разве я посмею? Обещаю держать себя в руках.

Саймону, никогда не знавшему матери, было сейчас любопытно наблюдать трогательную перепалку между людьми, которые — он видел это — души не чаяли друг в друге. Кроме того, он понимал, что после смерти их отца Энтони действительно сделался старшим — и вообще в семье, и здесь, в доме у матери, который по законам наследования стал его собственностью, о чем он — даже в запальчивости — не посмел упомянуть и наверняка никогда не упомянет.

В общем, ни злости, ни обиды Саймон не чувствовал. Все это было интересным и в своем роде забавным.

— Не беспокойтесь, леди Бриджертон, — сказал он. — Нам с Энтони есть о чем поговорить. Разговор будет совершенно миролюбивым.

Энтони хмуро подтвердил:

— Да, нам есть что сказать друг другу.

— Прекрасно, — согласилась леди Бриджертон, усаживаясь на софу. — Говорите, а я послушаю. В конце концов, это моя гостиная, и мне здесь нравится.

— Хорошо, мама, — сдержанно процедил Энтони. — Тогда, с вашего разрешения, мы покинем гостиную и пройдем ко мне в кабинет.

— У тебя есть кабинет? — непочтительно удивился Саймон, на что последовал холодный ответ:

— Я — глава семьи по мужской линии, не забывай этого.

— Конечно, старина. Никто не покушается на твои права.

Они уже выходили из гостиной, Энтони резко остановился в дверях:

— Закрой свой фонтан остроумия, Саймон!

— Закрыл, — добродушно отозвался тот.

— А теперь сделай над собой усилие и пойми, что я в полной мере отвечаю за судьбу Дафны.

— Выполнил и это пожелание. И одновременно вспомнил, что ты сам не далее как на этой неделе собирался познакомить нас. Даже пригласил меня в гости.

— Это было до того, как я увидел и понял, что ты всерьез заинтересовался ею.

Саймон подумал, что любопытно было бы знать, какой смысл вкладывает его нервный приятель в слово «всерьез» и что он сам, Саймон, подразумевает, произнося это слово. Он спросил:

— А разве, когда ты собирался познакомить нас, тебе больше хотелось, чтобы я не обратил на твою сестру никакого внимания?

Энтони несколько раз моргнул, прежде чем ответить.

— Не ты ли клялся мне, что не думаешь о женитьбе? — сказал он.

Они шли уже по коридору. Сам не понимая отчего, Саймон внезапно разозлился — зачем он его ловит на слове, как мальчишку?

— Ну, говорил! Что из этого?

Энтони открыл одну из дверей, пропустил вперед Саймона, прикрыл за собой дверь. Только потом ответил:

— Никто еще не предлагал Дафне выйти за него замуж… — И после новой паузы:

— Я имею в виду, никто из тех, кто чего-то стоит.

Ответ можно было посчитать косвенным, а можно и прямым. Но и в том, и в другом случае он не льстил Саймону, недвусмысленно причисляя его к нестоящим.

— Не слишком ли ты превратного мнения, дружище, о своей сест…

Саймон не смог закончить фразы, ибо Энтони кинулся на него и схватил за горло.

— Как ты смеешь оскорблять мою сестру?!

Помимо того факта, что его собеседник очень вспыльчив, Саймон знал еще и кое-какие приемы самообороны, пройдя добавочную тренировку в некоторых странах Востока, где успел побывать. Довольно легко освободившись от пальцев Энтони, он сжал в железных тисках его руки и спокойно сказал:

— Я нанес оскорбление не твоей сестре, а тебе… А теперь остынь. — Он отпустил руки Энтони и продолжил:

— Так уж случилось, что Дафна открыла мне, почему у нее не слишком много искателей руки.

— Почему же? — переведя дыхание, спросил Энтони.

— Из ее слов я сделал вывод, что дело в тебе и твоих братьях. Вы не даете ей ни шагу ступить самостоятельно. И ваша мать тоже. Но твоя благородная сестра берет вину на себя и утверждает, что все, как ты выражаешься, стоящие мужчины видят в ней друга, а не романтическую героиню.

После этого ответа Энтони надолго умолк, и Саймон забеспокоился, не проглотил ли его приятель язык, но в конце концов тот негромко произнес:

— Понимаю. Вы оба в чем-то правы. — И, еще помолчав, заключил:

— Но мне все равно не нравится, что ты крутишься возле нее. Это напоминает то, как мы вели себя после окончания Оксфорда.

— Господи, Бриджертон! — по-студенчески воскликнул Саймон. — Нам было по двадцать лет. Ты что, забыл? Мы были щенками и…

Он чувствовал, начинается то, о чем он уже почти совсем перестал думать: язык набухает, заполняет весь рот, гортань… Он нарочито закашлялся, чтобы пресечь заикание. Память печального сиротского детства. Как он страдал тогда! Страшно вспомнить и невозможно простить… Простить того, кого уже нет сейчас на этой земле, но кто причинил ему столько горя…

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Энтони. — Ты здоров? Я не повредил тебе горло?

Саймон отрицательно мотнул головой.

— Позвоню, чтобы принесли чаю, — предложил Энтони. — Это поможет тебе.

Саймон снова кивнул, на этот раз соглашаясь, хотя пить не хотел. Но пускай приятель отвлечется.

Энтони дернул шнурок звонка и, повернувшись потом к Саймону, сказал:

— Ты не договорил что-то… Садись и продолжай.

Саймон сглотнул, постарался восстановить дыхание. «Спокойнее, спокойнее. Что ты, собственно, так разволновался? Ничего ведь не произошло. Просто легкая перепалка со старым другом».

Он уселся в кресло и сказал:

— Да не о чем тут говорить. Ты не хуже меня знаешь, что половина того, что обо мне болтали, преувеличение. По меньшей мере вдвое.

— Но зато другая половина — чистая правда, — с кривой улыбкой откликнулся Энтони, и Саймон не мог мысленно не согласиться с ним. — Я вовсе не против, — продолжал его друг, — твоего знакомства с Дафной. Знакомства, но не более того. Я не хочу, чтобы ты приударял за ней.

— Подозреваешь, я могу соблазнить сестру друга?

Саймону не хотелось говорить именно так, однако слова вырвались сами.

— Не знаю, — ответил Энтони. — Но ты не из тех, кто собирается вести семейную жизнь, не так ли? А моя сестра собирается. Не означает ли это, что вы… что ты не должен пытаться вскружить ей голову? Скажи честно: как бы ты вел себя на моем месте?

Саймон молчал. Еще минуту назад он был готов если не вступить в драку с приятелем, то, во всяком случае, дать ему достойный словесный отпор, но сейчас вдруг понял, что тот ведет себя так не ради каприза и не во имя собственного тщеславия, а потому, что действительно любит сестру и чувствует ответственность за ее судьбу. И что будь Саймон на его месте, вполне вероятно, он вел бы себя так же. Если не хуже.

Он не успел прийти к этому удивившему его самого выводу, как в дверь постучали.

— Заходите! — крикнул Энтони.

Но вместо ожидаемой служанки с чаем они увидели на пороге Дафну.

— Мама сказала, — объяснила она, — что вы удалились из гостиной не в лучшем настроении и что нужно оставить вас в покое. Но я как раз подумала, что мое присутствие может оказаться нелишним. — Она усмехнулась. — Иначе вы, чего доброго, убьете друг друга.

— Если убийство и могло произойти, то немного раньше, — сказал Энтони. — Мы чуть не задушили один другого. И не в объятиях. Однако потом раздумали.

Дафна отнеслась вполне спокойно к его словам, только поинтересовалась:

— Кто начал первый?

— Я, — признался Энтони. — Но Саймон мне ответил почти тем же.

— Если это из-за меня, — сказала она чуть смущенно, — то совершенно напрасно.

Саймон почувствовал чуть ли не умиление от ее слов. И от ее вида.

— Дафф… — начал он, не зная еще, что скажет дальше. Но этого и не потребовалось, потому что Энтони снова взорвался.

— Ты назвал ее Дафф! — крикнул он. — Кто тебе позволил? Уж не она ли сама?

— Конечно, я, — спокойно подтвердила сестра.

— Ты?.. Но…

— Мне кажется, — перебил его Саймон, — что настало время разъяснить то, что происходит. Дафна согласно кивнула.

— Я тоже так считаю. Если припоминаете, Саймон, я уже однажды советовала вам это сделать. Энтони снова заорал:

— «Дафна»! «Саймон»! Черт вас всех побери! Что между вами происходит, хотел бы я знать? Ведете себя, как заговорщики! Так порядочные люди не поступают!

— В качестве порядочных людей, — сказала Дафна, — мы и хотим открыть тебе нашу страшную тайну… Не бледней, пожалуйста, ничего страшного в ней на самом деле нет.

— Да говорите же, будьте вы неладны!

Саймон любезно улыбнулся:

— Давно бы так. Теперь, когда ты так вежливо нас попросил, я начинаю…

Глава 7

…Мужчины просто как бараны: куда один, туда и все остальные.

«Светская хроника леди Уислдаун», 30 апреля 1813 года

Что же, пришла к заключению Дафна, ее брат воспринял рассказанное ему сравнительно спокойно. К тому моменту, когда Саймон почти закончил изложение их маленького плана (которое довольно часто прерывалось ее добавлениями и пояснениями), Энтони успел вскрикнуть не больше семи раз. Она подсчитала. Что было по крайней мере вдвое меньше, чем она предполагала.

Все же она попросила его придержать язык, если хочет, чтобы они закончили рассказ. Видимо, он очень хотел этого, потому что кивнул, сжал губы и больше не прерывал до самого конца, хотя от его гневного взгляда, казалось, вот-вот рухнут стены или в лучшем случае обвалится лепнина с потолка.