Любовный квадрат

      – Семинар очень важен для меня, Лу.
      Важнее, чем я?
      – Важен в другом смысле.
      Она снова попыталась рассказать об этой уникальной возможности изучить подлинные образцы архитектурной истории, такие, как дом сэра Джона Соана и Особняк Королевы в Гринвиче, спроектированный Иниго Джонсом.
      – Ты эгоистичная сука!
      Он знал, как она ненавидит подобный язык.
      – Ты тоже эгоист! Это важно для меня и моей карьеры.
      – Какой карьеры? Я думал, мы собираемся пожениться! Кроме того, тебе не нужно работать. Ты получила все эти трастовые процентные бумаги.
      Он отказался спорить дальше. Если Эми стремится поехать в Лондон, пожалуйста. Это ее решение. Но предупредил, что жаркая погода делает его возбудимым и, возможно, он в предстоящие летние месяцы встретит кого-нибудь еще. Она надеялась, так и случится.
      Сейчас, лежа одна на узкой кровати в Челси Мьюз, Эми сфокусировала мысли на том, что Лу называл «ее сладким местечком», хотя прекрасно знал – она ненавидит это выражение. Вызывая сексуальные видения, Эми старалась встряхнуть свои чувства, но ничего не ощущала, точно так же как и в тот раз, когда он лежал на ней.
      Фригидная. Другие девушки горячие, а она холодная. Эми слушала подобные разговоры, заставляя себя знающе кивать и хвастаться, как хорош Лу. Конечно, он большой, красивый и ведет себя по-хозяйски, поэтому все девушки говорят, какая она везучая и вешаются на него.
      Она вспомнила, как в компании девчонки болтали, что, когда они думают о парнях, становятся горячими.
      – И влажными! – пропищала Лори Сандерсон, вызвав взрыв хихиканья и краску на лицах.
      Желая почувствовать жар, она сконцентрировалась на Лу, стараясь представить его рядом. Она воображала себя в сильных мужских объятиях, рассказывающей ему о первом дне семинара, на котором узнала, что название «Лондон» происходит от сакских слов «Линн Дин», в переводе – «шум водопада».
      – Разве не очаровательно?
      – Что очаровательно?
      Ник Элбет улыбался ей. Взгляд на него сделал то, чего не мог образ Лу Хамфриза: она стала горячей. Она стала влажной. Она напугана чем-то незнакомым.
      Застукали на месте преступления! Какого преступления, Эми не знала, но была уверена, что очень постыдного. Семнадцатилетняя привычка демонстрировать хорошие манеры в любой ситуации вдруг испарилась. Она вскочила на ноги, вытолкнула его в коридор и захлопнула дверь.
      – Эми! – он тихонько постучался. – Господи, Эми! Прости, если напугал тебя! Пожалуйста, позволь мне извиниться. Это Ник.
      Ник. Второе имя дьявола? Она, действительно, должна посмеяться над этим. Или она должна заставить себя смеяться и помнить, что это и есть новый опыт? Первый раз в жизни она далеко от дома. Ник – парень Джорджины. Дом маленький. Дверь осталась открытой. Он услышал ее слова «Разве не очаровательно?» и остановился поболтать.
      – Эми? – позвала Джорджина. – Эми, дорогая, можно тебя на секундочку?
      Перешептывание в коридоре оборвалось после стука двери, судя по звуку – в спальне Джорджины.
      – Входи.
      Растерянная Джорджина робко стояла на пороге.
      – Ник был груб?
      – Ну… нет.
      – Я не потерплю грубости в своем доме. Он сделал что-то, обидевшее тебя, Эми?
      – Нет, конечно, нет. Просто я испугалась, увидев его. Нужно закрывать дверь.
      Выражение лица Джорджины смягчилось.
      – Он тоже был напуган. Не мог сообразить, почему ты так захлопнула дверь.
      Хорошо, хоть, не понял причину ее состояния.
      – Я, должно быть, задремала и удивилась его появлению здесь, вот и все.
      – Он просил передать тебе свои извинения.
      – Они приняты.
      – Мы уходим.
      – Желаю хорошо провести время.
      – Можно, я посоветую вам с Моной заняться исследованием Кингз Роуд, если нет других планов? Здесь сотни маленьких магазинчиков, кафе, кондитерских…
      – И пабов! Скажи им заглянуть в один из них, «Челси Поттер», например! – голос Ника раздался откуда-то из глубины дома. – Две симпатичные пташки, наверняка найдется желающий угостить их.
      Мона казалась даже более подавленной, чем Эми.
      – Ну, что ты думаешь? Надо добыть продукты и приготовить обед? Мы же имеем право пользоваться кухней.
      – Мы должны чего-нибудь поесть. Глаза Моны наполнились слезами.
      – Никогда в жизни не буду ничего есть. Никогда!
      – Мона! Что случилось? Ты больна?
      – Больна, правильно. Больна от того, что толстая, как свинья!
      Эми искренне недоумевала.
      – Но ты же не толстая. Ты… соблазнительная! Нос Моны покраснел, слезы текли по щекам.
      – Что ты понимаешь? У тебя кожа, да кости. Ты родилась с такой фигурой. Ты и Твигги. Никогда в жизни не сидела на диете, правильно! Ты костлявая палка!
      – Вот так-так, Мона… Извини.
      Не ее вина, что она худая, так почему же надо извиняться? Ее воспитывали быть вежливой и внимательной к другим людям, соблюдать тактичность и щадить чужие чувства. Но извиняться – это не то же самое. Извинения предполагают, что ты сделал неверный шаг, и другой человек должен простить тебя. Она извинялась перед Лу за поездку в Лондон. Она просила прощения у Ника, что захлопнула дверь перед его носом, когда он вошел без приглашения. Теперь она практически умоляет Мону простить за собственную худобу. Если не быть осторожной, это станет привычкой. Можно извиняться всю оставшуюся жизнь.
      – Это ты меня извини, Эми. Я не то имела ввиду.
      – Ладно, я в действительности имела ввиду то, что сказала. Ты не толстая. Ты соблазнительная, как красотки с картины эпохи Возрождения. Джорджина права. Нам надо исследовать Кингз Роуд и найти маленький ресторанчик. Я угощаю, – отмахнувшись от попытки Мона запротестовать, Эми добавила: – Все нормально. У меня есть деньги.
      – О'кей, но ты не можешь выглядеть так.
      – Как?
      – Твое лицо. Оно же словно голое. Идем со мной.
      Кроткая, как овечка, Эми села на край ванны с львиными лапами и отдала свое лицо на милость эксперта по макияжу. Тональный крем цвета слоновой кости, бледно-лиловые губы и щеки, черная подводка по верхнему и нижнему веку, побольше сиреневых теней и несколько штрихов коричневым карандашом, чтобы подчеркнуть естественный изгиб бровей.
      – Ты когда-нибудь пользовалась искусственными ресницами?
      Эми подавила желание сказать, что она выглядит, как помешанная. Мона была старшей, более опытной и искушенной сестрой. Мона знала о мире намного больше. Может быть, стоит довериться ей, рассказать о Лу, попросить совета?
      – Нет…
      – Отлично, сегодня вечером, деточка! Закрой глаза и не моргай.
      Одобряя хорошую работу, Мона заявила:
      – Мы словно с обложки журнала.
      В виниловых туфлях, модных колготках, коротеньких платьях и с кучей браслетов, надетых выше локтя, они отправились на свою первую пробу ночной жизни Челси, легендарного Челси разудалых шестидесятых.
      Когда они дошли до Кингз Роуд, Эми остановилась в изумлении и взглянула на Мону, ища поддержки. Тротуар был забит толпами людей, которые, казалось, все знают друг друга. Приблизительно одного возраста с Моной и Эми, они имели одну отличительную особенность: в первую минуту было трудно определить разницу между девушками и парнями. У всех длинные волосы, серьги и эксцентричный макияж. Одеты, главным образом, в поношенную английскую униформу или голубые джинсы с ковбойскими сапогами.
      Транспорт двигался густым потоком. Красные двухэтажные автобусы величественно покачивались среди моря дряхлых автомобилей с откидным верхом, пассажиры которых вставали и размахивали руками, обращая на себя внимание знакомых.
      Эми совершенно оробела. Что они делают? Мона, что мы делаем?
      – Грандиозно! – прошептала Мона. – Пошли!
      Паб «Челси Потер» был набит людьми, как бочка селедками. Каждый держал в руке стакан, полный до краев, который только чудом удавалось не расплескать.
      – Разве не грандиозно? – повторила Мона. – Напоминает метро в час пик.
      Бармен по-доброму улыбался, его красное лицо казалось смешным над зеленым свитером с высоким воротом.
      – Что предложить вам, мои дорогуши? Мужчина рядом с Моной заказал полпинты горького пива.
      – Мне полпинты пива. Эми, а как насчет тебя? Чего она действительно хотела, так это колы, вишневой колы со льдом.
      – Мне то же самое. Ладно, горькое пиво.
      – Очень интересный вкус, – отметила Эми, ни к кому конкретно не обращаясь.
      Мона перенесла свое внимание на мужчину, стоящего рядом.
      – Хай!
      Тот сделал глоток, прежде, чем признать ее.
      – А, американское нашествие.
      Мона подпрыгнула от представившейся возможности.
      – Меня зовут Мона. Это моя подруга Эми. Мы только вчера приехали в Лондон.
      – Очень смело с вашей стороны, – он повернулся к женщине позади себя. – Моя жена. Любимая, иди познакомься с двумя смелыми американками, только вчера прибывшими в Лондон.
      – Женатый, черт побери, – прошептала Мона. – Я думала, найду кого-нибудь, кто купит нам ужин.
      Эми шепотом ответила:
      – Забудь это. Я плачу за ужин. Помнишь?
      Вопреки кинофильмам о красивых молодых американках заграницей, ни принц, ни крестьянин не появился из толпы с предложением показать им все окружающее. Темное пиво сразу же после пары глотков ударило Эми в голову. Стакан Моны, как она заметила, тоже почти нетронут.
      Пожалуйста, Мона, давай уйдем.
      – Если ты настаиваешь.
      Если бы Лу был здесь! Они бы не стояли, как две неприкаянные души, раздумывая, где найти ресторан. Без Моны она направилась бы прямо домой. Но Лу, взяв их обеих под руки, новел бы вниз по улице, пока не нашелся бы ресторан. Это мужское дело. Необходимость признаться в этом злила Эми, но это была правда.
      – Мы идем сюда, дорогая, – Мона попробовала свой английский акцент.
      После толчеи пивной, «Королевская кухня» показалась тихой пещерой с оштукатуренными стенами и деревянными столами. В полумраке мерцали красные огоньки свечей.
      – Знаешь, что я действительно хочу? Поджаристую булочку с горбушей под плавленым сыром.
      – А я за горячий бутерброд с тунцом.
      Меню предлагало жареную картошку, сосиски с пюре, мясной пирог и американский гамбургер.
      – На вашем месте я бы не брала гамбургеры, – предостерегла официантка.
      – Почему? – поинтересовалась Мона.
      – Потому что вы американки, понятно? Был у меня здесь вчера американец. Кричал на все заведение. Сказал, если это американский гамбургер, он съест свою шляпу. Между нами говоря – яичница и чипсы – самое безопасное.
      Горячая еда, мягкий свет свечей и сплоченность, которая появляется, когда вы оба находитесь в чужом окружении, успокоили их нервы и подтолкнули к доверительному разговору. Так как Эми хотела поговорить о Лу, начала она с вопроса, не влюблена ли Мона.
      – Меня интересует только моя карьера. Но ты ведь влюблена, правда? Что-нибудь слышно от твоего приятеля?
      Этот простой вопрос прорвал шлюзы. Все, что случилось в тот уик-энд в Бостоне и, вообще, все вышло наружу.
      – О, Мона! А если я беременна? Что мне придется делать?
      – Ты любишь его?
      – Я… – она должна признать, что не уверена. – Конечно, я его люблю. Мы договорились о помолвке.
      – Ты уверена, что любишь?
      – Конечно, я люблю его! – как смеет Мона так переспрашивать и сомневаться? Мона не знает самого главного!
      – Тогда почему ты оставила его одного? То же самое сказал Лу.
      – Ну, а как насчет моей карьеры?
      – Не знаю. Если бы у меня был парень, по которому я бы сходила с ума, никогда бы не оставила его одного больше, чем на пять минут.
      До этого момента Эми с удовольствием ела жареную картошку. И вдруг почувствовала, что не может ни жевать, ни глотать. Мона права, Лу прав. Ей нельзя было уезжать. Лу найдет другую девушку. Она побоится делать аборт. Он откажется жениться на ней. У нее родится ребенок, она отдаст его на усыновление, а сама станет монахиней или поступит в Корпус Мира.
      – Что мне делать?
      – Откровенно?
      – Откровенно.
      – Забудь Лу. По крайней мере, на лето. Вспомни наш вчерашний разговор. Это шанс для нас обеих расширить жизненный опыт. Пользуйся им, пока можешь. Может быть, завтра мы умрем, как Бобби Кеннеди, правильно?
      – Но что, если я беременна?
      – Когда у тебя должно начаться?
      – 1 июля, 4 – крайний срок.
      – День независимости! Если у тебя пойдут месячные, ты свободная женщина!
      – А если нет?
      Мона задумалась над ответом.
      – Мы выкрутимся, О'кей? Ладно, давай поменяем тему. Что ты думаешь о Нике Элбете?
      Вопрос застал Эми врасплох. К счастью, в ресторане было слишком темно, чтобы Мона заметила внезапный прилив краски на ее щеках.
      – Джорджина совершенно без ума от него, верно? Как ты думаешь? – осмелится ли она сказать Моне, что Ник ее ужасно волнует?
      – Ну, – Мона наклонилась к Эми, глаза блестели от желания признаться. – Думаю, он запал на меня! Очень неудобно, учитывая, кто он… Как ты сказала, Ник – парень Джорджины. Но он так на меня смотрит… А сегодня утром настоял отвезти в Академию. Не знаю, просто у меня сумасшедшее предчувствие, что он собирается приставать ко мне… И что тогда мне делать?
      – Черт, я тоже не знаю.
      Слава Богу, она не посвятила Мону в свой секрет. Хороший пример, почему никогда не следует поддаваться удовольствию довериться кому-то! Это правило никогда не подведет.
      – Я же его не завлекала или что-нибудь в этом роде.
      – Конечно, нет.
      – Я имею ввиду, мы здесь только со вчерашнего дня, правильно?
      – Правильно…
      – Все равно… У меня чувство: что-нибудь может случиться, а я, естественно, не хочу делать Джорджину несчастной.
      – Конечно, нет.
      Вернувшись в Челси Мьюз, они обнаружили припаркованный автомобиль Ника, в доме было темно.
      – Они вернулись.
      Девушки вошли и как можно тише поднялись по узкой лестнице. В конце концов, Эми стало легче. Разговор с Моной расставил все по местам. Она, должно быть, влюблена в Лу, но не так сильно, как думала, иначе никогда бы не оставила его ради лета заграницей. Если она, в самом деле, беременна, это окончательно выяснится к четвертому июля, тогда и надо будет принять решение. А пока нет причин для беспокойства. Что касается Ника Элбета, он действительно возбуждал в ней сексуальные чувства, и это пугало ее достаточно сильно, чтобы поклясться впредь избегать его и провести, по крайней мере, следующие две недели, сконцентрировавшись на истории британской архитектуры.
      Шепотом пожелали друг другу спокойной ночи. Мона исчезла в своей спальне, Эми – в своей, где ее ждал приятный сюрприз. В записке Джорджины говорилось, что звонил Лу. Судя по словам Джорджины, он был отчаянно печален, что потерял ее. Просил не звонить ему, так как собрался в плавание. Через несколько дней постарается снова связаться с Лондоном. Записка заканчивалась: «Он скучает по тебе и шлет свою любовь!»
      Эми поцеловала листок и рухнула на кровать, прижимая к груди драгоценный клочок бумаги. Лу любит ее! Она поставила все на карту и выиграла! Разлука действительно, углубила чувства! Все будет прекрасно! Скрип открывающейся двери приглушенные голоса заставили ее снова вскочить на ноги. Джорджина и Ник. Напряженно прислушиваясь, Эми уловила лишь слова Ника: «Доброй ночи. Позвоню тебе».
      Она закрыла дверь и повернула ключ. Мона может думать, что Ник запал на нее. Но его взгляд, когда сегодня вечером он стоял у кровати Эми, продолжал держать ее в напряжении и заставлял чувствовать какую-то вину. Впредь она будет избегать двусмысленностей. Затаив дыхание, Эми слушала звук шагов. Ей показалось? Он остановился у ее двери. Ручка медленно повернулась.
      – Эми? Ты спишь? Мы слышали, что вы пришли. Просто хочу удостовериться, что ты нашла записку, – дверная ручка снова повернулась. – Ну, хорошо.
      Когда шаги удалились, она глубоко вздохнула. Сердце так колотилось, будто она без разминки пробежала милю. Звуки замерли в тишине ночи. Входная желтая дверь, выкрашенная Ником для Джорджины, открылась и закрылась.
      Она выключила настольную лампу и подошла к окну. Двор выглядел как на картинке, на шоколадной коробке. Постройки девятнадцатого века и старинная мостовая озарялись светом фонарей в викторианском стиле. Она зачарованно смотрела, как Ник обходит автомобиль и прислоняется к дверце, доставая свою маленькую сигару. Ритуал с мундштуком тщательно проделан, щелкнула зажигалка, он глубоко, чувственно, затянулся и неожиданно посмотрел на ее окно.
      В панике она отпрыгнула назад, снова задыхаясь. Что, если он видел ее? Она слушала звук заводящейся машины, которая увезет его.
      – Не включай свет!
      Ник был в спальне Эми, улыбаясь ей. С грацией и ловкостью кошки он забрался на крышу «Даймлера» и проскользнул в окно. Ник взял лицо девушки в свои руки.
      – Джорджина хотела, чтобы я извинился.
      – Извинился? – у нее кружилась голова. Это пиво. Дело в том, что оно гораздо крепче, чем она думала.
      – Извинился за вторжение в твою комнату без приглашения, тем самым, расстроив тебя, – его губы ласкали веки Эми. – Птенчик. Я ни за что на свете не огорчу тебя.

ГЛАВА 5
ДЖОРДЖИНА

      Абсолютное счастье! Она одна в доме. Мона и Эми ушли на занятия. Пик уехал на двухдневную экскурсию в Стрэтфорд-на-Эйвоне с группой старух с голубыми волосами. Из Канзаса, так он сказал, а может быть, из Айдахо или Айовы, все эти проклятые названия звучат почти одинаково. Она безумно тосковала и скучала по нему, но ощущала полнейшее счастье от возможности принадлежать самой себе, сидеть в халате, хотя давно пробило полдень, и смаковать вторую чашку кофе, улыбаясь своим мыслям в пустой гостиной.
      Через две недели после приезда американок миленькая шутка Моны о трех Мьюзкетерах стала модной. Ник был так очарован, что рассказал о ней приятелю из газеты, и в «Ивнинг Стандард» появилась прелестная фотография трех девушек с подписью «Молодые красавицы из Челси собрались вместе, как три Мьюзкетера».
      Действительно, великолепная выдумка. «Бедной дорогуше Джорджине» стали звонить старые друзья, уверяя, что давно хотели набрать ее номер, и были в ярости на себя, что не сделали этого раньше. Но теперь, увидев снимок в вечерней газете, они снова отметили ее прекрасную форму. И почему она со своими американками не заходит на чай?
      Потом на эту историю клюнули несколько модных девиц-репортеров, решив написать статьи для «Космополитен» и «Сплетника». Они поинтересовались, планируют ли Мьюзкетеры какие-нибудь скандальные мероприятия? Предоставьте это Моне. С быстротой молнии та объявила, что три Мьюзкетера проводят первый ежегодный пикник и танцы, посвященные Дню Независимости четвертого июля. В программе хот-доги и воздушная кукуруза. Праздник посвящается англо-американской дружбе.
      – Великолепная идея! – воскликнул Ник. – Умница, Мона! Так ведь, Джорджина?
      Ее проклятая ревность.
      – Никто не спросил, что думаю я! В конце концов, это ведь мой дом, не правда ли?
      Мона могла бы обсудить все с ней, прежде, чем сообщать всему свету.
      – Джорджина! Не порти веселье! – проворчал Ник необычно суровым тоном.
      Американки выглядели ужасно смущенными, оказавшись причиной ссоры влюбленных.
      – Это просто предложение, – смутилась Мона.
      – Ну что ты, – отступила Джорджина. – Просто восхитительная идея. Пикник в честь четвертого июля! Замечательно.
      – Тебе не придется ничего делать, – заверила ее Мона.
      – Я приготовлю бостонские печеные бобы и салат из капусты, – включилась в разговор Эми. – И мы попросим ту женщину из посольства достать нам настоящие булочки для хот-догов.
      – И соус.
      – И горчицу.
      – И кислую капусту.
      – И взбитые сливки, тонну взбитых сливок! – прокричала Джорджина.
      – Взбитые сливки на хот-доги? – удивилась Мона.
      Все расхохотались, и Джорджина вздохнула с облегчением – неприятная размолвка с Ником замялась. Когда бы Ник ни впадал в повелительный тон, она чувствовала приступ страха, смешанный с приливом сексуального возбуждения. Ей все равно, чем вызван строгий тон – игривым ли поддразниванием или жестким требованием. Она закрывала рот и делала, как ей говорил возлюбленный. Дело в том, что, по совершенно необъяснимым причинам, она полностью доверяла Нику. Другими словами, была счастлива, принимая его советы и суждения.
      Принять американских студенток – его идея, и теперь в ее кармане завелись деньги. Еще одно предложение Ника – потратить часть этих денег на себя: новая прическа от Видал Сассуна, давно необходимый маникюр и, по настоянию Ника, ужасно вульгарный лак на ногах, ведь он так любит целовать ее пальчики на ногах!
      «О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!» – пропел вполголоса Ник тем благоговейным тоном, который использовал, когда отдавал должное отдельным частям ее тела.
      Она только вскользь знакома с «Песнь Песней Соломона». Как и во многих других ситуациях, он еще раз удивил ее эрудицией, декламируя все наизусть.
      Даже простое присутствие Ника рядом заставляло вспыхивать ее щеки. Ясно, такой же эффект производил он и на двух американок. Бедные овечки. Не то, чтобы она порицала их. Особенно Мона становилась сама не своя при одном взгляде на Ника. Он знал это и мог быть очень язвительным, например, проводил пальцем по ее позвоночнику, Приговаривая: «Выпрямись, Мона! Нельзя стать великой актрисой, если все время сутулишься».
      В другой вечер он спросил Мону о ее драматических курсах и ролях, которые ей дают.
      Та немного смутилась.
      – Не смейтесь, я играю Джульетту. Джульетта! Бедная дорогуша Мона! Конечно, она абсолютно не подходит для Джульетты. О чем они там, помилуй Господи, думали, давая эту нежную хрупкую роль дерзкой нью-йоркской еврейке, которая плюнет тебе в лицо, если что-нибудь будет не по ней? Ник Элбет не согласился.
      – Американцы не уверены в себе – все, от Президента в Белом доме до секретарши. Все американцы неуверенны в себе. Это от того, что мы позволили им отделиться в 1776 году. Но американцы не могут быть англичанами, как бы они ни старались. Они могут покупать одежду в Лондоне, изучать язык в британских университетах. Они могут брать в супруги титулованных английских особ и жить в Глостершире с собаками, лошадьми и вышколенной прислугой. Но ничего не изменится. Они не могут стать англичанами, что бы ни предпринимали. Итак, все мы только позволяем им вращаться среди нас и щедро платить за подобную привилегию. Поэтому надо делать максимум возможного, чтобы они чувствовали себя комфортно.
      Для иллюстрации он уговорил Мону позволить ему играть вместе с ней роль Ромео в сцене на балконе, конечно, опять зная текст наизусть. Участие Ника оказалось столь гипнотическим, что в один, особенно напряженный момент, Мона, которая больше походила на капитана женской баскетбольной команды, превратилась в трепетную, истомившуюся от любви юную девственницу на пороге женского счастья.
      – Здорово! – воскликнула Эми, когда Мона-Джульетта разрыдалась от избытка эмоций.
      – Действительно, здорово! Отлично сделано! – поздравил Ник Мону после сцены – Что нам сейчас нужно, так это вино.
      Вскоре после переезда в Челси Мьюз Эми решила заполнить кладовку продуктами, называя это «своим маленьким вкладом» в домашнее хозяйство. Когда она, наполнив бокалы, предложила бисквитное печенье и сыр-бри, Джорджина порадовалась, что Эми, кажется, снова стала прежней. Несколько дней она была бледной и замкнутой, скорее всего, скучая по своему жениху, и до вечера занималась на архитектурном семинаре. В тихом омуте черти водятся. Эми мало рассказывала о личной жизни, Джорджине, по крайней мере. Возможно, она получила пылкое письмо из Америки, или, что еще лучше, с кем-то познакомилась. Джорджина предпочитала думать о благотворной силе новой любви. Отлично, если Эми встретила кого-нибудь здесь, в Англии, мужчину, который снова зажег свет в ее глазах.
      Послеполуденное солнце затопило теплом гостиную Джорджины. Она знала, что должна одеться и заняться ежедневными хлопотами, но казалось невозможным пошевелиться, разбить хрупкую оболочку счастья. Она не могла не возвращаться снова и снова к воспоминаниям об объятиях Ника, не думать о своем блаженстве. Она наслаждалась неповторимым вкусом крепкого кофе, сваренного из свежемолотых зерен, жирными сливками, хрустящими тостами, датским маслом и малиновым вареньем. «Дейли Телеграф» и утренняя почта валялись на полу. И всюду – цветы, цветы, цветы. Корзины цветов, вазы, горшки с цветами, где только можно.
      Во время безнадежных недель после аварии с родителями, она свела к минимуму все свои расходы. Невозможность покупать цветы была наихудшим лишением. Отсутствие цветов заставляло чувствовать бедность больше, чем отсутствие новой одежды. Случались дни такого черного уныния, что она предпочитала питаться вареными яйцами и суповыми концентратами, выкраивая несколько пенни на букетик цветов.
      Ник! Она прочитала статью о случаях оживления жертв аварий «поцелуем жизни». Она была жертвой несчастья, и Ник воскресил ее своими поцелуями! Эта мысль развеселила, хотя влияние Ника простиралось дальше области секса. Его напористость, несомненно, служила для ее собственного блага. Он сам наблюдал за изменением прически возлюбленной, обсуждая различные варианты со стилистом, словно она там не присутствовала, по-разному переплетая блестящие белокурые пряди, пока не воскликнул: «Да! Боже правый, получилось!» Профессор Хиггинс поздравил стилиста, выбор был сделан без консультации с ней.
      «Мы избавимся от этого облика старой девы», – вот все, что он сказал. Результат оказался ошеломляющим, она ловила себя на том, что заглядывается на свое отражение в зеркале и витринах магазинов, постоянно дотрагиваясь до волос, будто желая убедиться, что они все еще на месте.
      Ник провел и другие изменения, в частности, в сфере ее нижнего белья. Он выбросил все колготки и купил ей пояс и чулки. По его выражению, колготки – изобретение дьявола. На протяжении столетий женщины никогда не носили колготок, вплоть до девятнадцатого века, и к чему привело это нововведение? Война, революция и полнейший хаос. У него была теория, что женские интимные места должны свободно дышать, плотное обтягивание трикотажем приводит к размножению микробов и болезням. Потом, таким же невозмутимым тоном, каким говорил бы о крикете, он объяснил, что во время тоскливых экскурсий с голубоволосыми старухами ему доставляет наслаждение представлять Джорджину в этом поясе и мечтать о блаженстве забраться под ее юбку, лаская соблазнительные прелести.
      Ник! Она откинулась назад, распластавшись на софе так же, как в ту ночь в Альберт Мемориале, вспоминая каждую подробность. Они почти не разговаривали в то короткое время, пока добрались от Челси до Кенсингтона. Когда он припарковал машину в тенистом глухом переулке за Королевским Альберт Холлом, она подумала: он делал это' раньше. Ник не искал дорогу, он прямо свернул в узкий проулок, затемненный деревьями. Несомненно, он бывал здесь.
      Джорджина вспомнила, как в его объятиях подумала, что он направлялся именно к этой укромной беседке в самом сердце Кенсингтона, защищенной от взглядов, но с пульсирующим шумом уличного движения где-то в стороне. Он шел именно к этому месту, где они займутся любовью и будут счастливы.
      Страх, что их обнаружат, вскоре улетучился из-за атмосферы интимности, которую создал Ник. Она покраснела, вспомнив, что не он, а именно она стянула с себя трусики, и поняла, почему, готовясь к выходу из дома, он настоял, чтобы она надела юбку, а не брюки. Преимущества ношения пояса оказались бесспорными.
      Как только она снова устроилась на мягком кожаном сиденье, Ник открыл дверцу машины. Подъем, мисс. Куда мы идем?
      – Молчи, Джорджина, делай, что тебе говорят.
      Он достал из багажника старый клетчатый плед.
      – Ник?.. – она остановилась рядом с ним.
      – Молчи! – он сильно прижал ее к машине, наклонился вниз и провел руками по внутренней стороне бедер, внезапно остановившись у критической черты.
      – Мне остановиться прямо здесь?
      Подонок.
      – Ты хочешь меня, Джорджина?
      Она смогла только застонать.
      – Тогда перестань занудствовать и делай, как я говорю!
      Словно воры в ночи, они молча обогнули темнеющий Королевский Альберт Холл, дождались перерыва в потоке машин и перебежали Кенсингтон Роуд. Над ними мрачно возвышался Альберт Мемориал, воплощавший в себе дань памяти королевы Виктории любимому супругу, чья смерть в возрасте сорока двух лет сделала ее убитой горем непреклонной затворницей в постоянном трауре на протяжении оставшихся сорока лет правления. Джорджина всегда думала, что это уж слишком, но с появлением в своей жизни Ника Элбета смогла понять боль королевы.
      – Когда я был ребенком, любовник моей матери развлекался тем, что говорил мне, будто Альберт Мемориал назван в мою честь, ведь мое второе имя Альберт. Двух или трехлетний малыш, я верил ему. Было страшным шоком узнать, что он обманывал меня, и памятник назван в честь него.
      Он указал на четырнадцатифутовую статую принца Альберта, неясно вырисовывающуюся высоко над ними.
      – Пойдем.
      С четырех сторон мемориал окружали мраморные ступени. Выбрав наиболее удаленную от Кенсингтон Роуд лестницу, Ник поднялся на самый верх и расстелил плед. Воспоминание об этом первом из многих последующих посещений памятника, возобновили ноющую боль от синяков на спине, появившихся после лежания на мраморных ступенях.
      – Сердце мое, что это?
      Слишком захваченная потрясающим моментом, она не хотела говорить ему раньше, надеясь, что слезы боли будут приняты за слезы радости.
      – Ступени…
      Он отнес ее на покрытый травой склон.
      – Почему ты не сказала мне?
      Триумф и почтение соединились в ее легкомысленном ответе.
      – Ты сказал мне молчать! Делать, как мне говорят! Это случилось после того, как довольно внезапно она осознала силу в подчинении, в позволении Нику думать, что он ее господин и учитель. А тем временем она могла медленно, но верно манипулировать им.
      С тех пор, всецело преданный и нежный, он стал обращаться с ней, как с фарфоровой. Прошлым вечером, например, нашел время позвонить из Стретфорда-на-Эйвоне. Чтобы прикоснуться к руке, как он сказал. Чтобы привлечь ее сострадание к ужасу его положения.