«Любовная песня Альфреда Пруфрока» слетела с губ Ника, невыносимо печальная, но потрясающая силой страсти и потери. Его руки ласкали ее в другом, странном измерении отстраненной чувственности. Ее плоть стала совершенно новой страной желания. «Я отмеривал свою жизнь кофейными ложечками». Эта фраза заставила ее дрожать от сострадания. «Я видел момент вспышки собственного величия». Это объясняет так много. И когда Ник склонился к ее ступням и провел пальцами вдоль ног, бедра Эми раздвинулись в ответ на его причиняющий муку нетерпения вопрос.
– Осмелюсь ли я съесть персик?
Муж и дочь вернулись после полуночи в воскресенье. Одна в доме с раннего вечера, Эми тщательно ликвидировала все следы ее визитера. Лу говорил, что они могут приехать поздно, и их не нужно ждать. В одиннадцать она легла в постель со своими записями относительно «Тура Джеки», но не могла сосредоточиться. Не могла и спать. Что, если Лу заметит свежие простыни? Она никогда не меняла белье в выходные дни. Что, если ему потребуются старые кроссовки, которые она отдала Нику, потому что его ботинки были все еще мокрыми?
А как насчет неприятной возможности того, что ее муж захочет заняться любовью – таким редким явлением в последние месяцы? Он явно заметит некоторые изменения. Она, конечно, не уверена в этом, но рисковать нельзя. Угрызения совести мучили Эми. Она совершила адюльтер. Ее муж и дочь, суть всей жизни, были на пути домой, в ее дом, их дом, дом семьи, который она подвергала опасности из-за своего распутного поведения.
Уход Ника, казалось, пробудил ее совесть. Та ныла, как больной зуб. Эми предала свои принципы и брак. Она не сможет жить с этой тяжестью и должна рассказать Лу. Без подробностей, он, возможно, и не поверит им. Но она будет вынуждена рассказать о соблазнении Ника.
Когда путешественники, наконец, вернулись, и Лу объявил об их переезде в Джейнсвил, естественно, без такой ерунды, как обсуждение с ней этого вопроса, Эми изменила свое предыдущее решение.
Ее ли вина, что Сэнди сбежала. Может быть, да, но не по причине, высказанной Лу. Виной и ошибкой была трусость. Когда другие женщины ее возраста выбрали свободу и использовали свой шанс, Эми предпочла безопасность в том, что считала устойчивым браком, оказывала липовые услуги бездомным и занималась псевдолитературной деятельностью. Ее вина в избегании соблазнов, искушений, приключений и – о, да – ошибок, глупых, идиотских ошибок, которые научили бы ее правде жизни и любви. Она могла бы передать этот опыт дочери. Эми не обманывала себя тем, что стала бы сердечной подружкой Сэнди. Юные девушки и их матери являются естественными врагами. Но она могла бы рассказать дочери о своем первом опыте с противозачаточной диафрагмой, о желании поскорее выбросить ненавистный предмет. Ее вина в том, что не попыталась наладить некоторые женские связи с маленькой девочкой, которая сейчас уже женщина.
Почти двухгодичной давности уик-энд с Ником Элбетом оставил в ней глубокое чувство упущенных возможностей в прошлом и постоянную надежду на будущее, к которому она еще не готова. Если бы не Ник Элбет, Эми никогда не узнала бы, что теряет, и на какие высоты и глубины страсти способна. Честно говоря, она завидовала умению Сэнди уйти, не оглянувшись.
Литературному комитету понравилась ее идея шведского стола. На запланированных поэтических чтениях Эми вызвалась читать «Любовную песню Альфреда Пруфрока». Сэнди не позвонила. Когда гости, наконец-то ушли, Эми убрала со стола и привела в порядок кухню. Звонка все еще нет. Бегущая вода, как обычно, напомнила о том, как Ник раздевал ее в душевой кабинке. Звонок Лу прервал черед воспоминаний. Резкий вопрос «Что-нибудь новое?» и такое же грубое разъединение, когда она ответила отрицательно.
Эми задумалась, что бы случилось, если бы она рассказала Лу об уик-энде с Ником Элбетом и объявила о решении вернуться в колледж для получения степени по истории архитектуры. И о желании развестись.
Она провела остаток дня за чтением книги «Очень хороший вкус» о расцвете и упадке английской архитектуры, пока не пришло время приниматься за ужин. Так как Лу явно был болезненно обеспокоен ситуацией с Сэнди, она решила приготовить нечто, по-настоящему, особенное.
ГЛАВА 25
ДЖОРДЖИНА
– Роберто!
Джорджина неожиданно вернулась домой и обнаружила мадридца, роющимся в ящиках стола в маленьком кабинете, расположенном за гардеробной. Он не услышал ее приближения, потому что слушал плейер с последними модными записями, кроме того, толстый ковер приглушал шаги.
Хотя дом был напротив делового комплекса Джорджины, она редко возвращалась раньше конца рабочего дня.
Это утро стало исключением. Она решила, что для встречи с банкирами в Сити драгоценности, надетые сейчас, не достаточно роскошны. Она поняла, что с этими парнями из Сити должна придерживаться двух противоположных крайностей в одежде. Однажды, когда те пришли к ней в офис, Дебора провела их в комнату отдыха. Джорджина была в желтом спортивном костюме, подходящих по цвету кроссовках фирмы «Рибок», волосы перевязаны платком от Эрме. Она приветствовала их со своего велотренажера, на котором и провела всю беседу. «Это поддерживает мою форму, джентльмены. Уверена, вы понимаете».
Сегодня Джорджина идет на их территорию продолжить дискуссию о планах своей экспансии на континент. Ее идея состояла в том, чтобы открыть безналоговые магазины на обоих берегах Ла-Манша и в трех парижских аэропортах. Прося три миллиона фунтов, она будет нуждаться в самоуверенности, которую ей всегда придавали украшения с изумрудами. Ее «рабочие изумруды», как назвала их одна из журналисток в недавней статье. Не слишком кричащие, просто маленькие сережки и брошь в форме леопарда на лацкане подчеркнут, что она занимается важным делом.
Обнаружить Роберто дома было для нее таким же сюрпризом, как и для него. Год, проведенный вместе, свидетельствовал о довольно-таки приятных отношениях. Он соответствовал ее требованиям любовника и сопровождающего лица, был значительнее, чем можно было предположить, судя по внешности и манерам. Роберто говорил по-французски и по-итальянски так же хорошо, как и на родном испанском, его английский улучшился до нормального разговорного, к тому же, в нем открылся неожиданный талант к торговле и рекламе товаров.
Чтобы оправдать еженедельные выплаты, Джорджина провела его в приказе как консультанта. Щекотливая ситуация, заметил ей бухгалтер. Налоговый департамент может использовать это в качестве предлога для ревизии всех документов и отчетности. «Поставьте его работать. Неважно, кем».
Предложение оказалось дельным. Джорджина направила Роберто в отделение «Ковент-Гарден»
*. Все пошло прекрасно, словно рыбку бросили в воду. Туристы, особенно женщины, просто обожали его, ведь Роберто мог флиртовать с ними на четырех языках. Продажи сейчас же увеличились. Джорджину забавляло думать, что она, возможно, в чем-то ошибалась. Парикмахер Барбары Стрейзанд стал крупным кинопродюсером. И Роберто может стать ценным приобретением для ее планируемого завоевания мира.
Он, конечно, просил выйти за него замуж. На какое-то время соблазненная этой идеей, она передумала, посмотрев телевизионную версию биографии королевы Елизаветы I. Королева-девственница никогда не выходила замуж, потому что знала о невозможности разделения власти. Есть у тебя власть или нет – вот основополагающая истина. Каким-то образом, она, тем не менее, помогла Роберто получить разрешение на работу.
– Роберто! – повторила Джорджина, сорвав наушники с его головы. Тот вздернулся, словно в него выстрелили.
– Джорджина!
– Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Ковент Гарден?
Роберто был так ошарашен, что не мог говорить.
– Что ты ищешь? Я недостаточно плачу тебе? Ты не найдешь здесь драгоценностей или денег. Все в сейфе. Ты же знаешь. Что это?
Красная кожаная папка в единственном экземпляре была приготовлена ее доверенными бухгалтерами и подписана «Только для вас лично». Это полный анализ структуры ее компании, долги, налоговые обязательства, сделки и предположения о будущей прибыли. Секретная информация. Детальный разбор бухгалтерии с указанием слабых и незащищенных мест.
Если бы Джорджина вышла на рынок Европейского Экономического сообщества, а потом и на североамериканский, то, наверное, захотела бы большего, чем ссуды. Она, возможно, захочет продавать акции своей компании. Содержимое красной папки могло быть для кого-то весьма полезным.
– Отвечай мне, ты, свинья! Что ты делаешь с этим? Кто тебе платит?
Продавшийся однажды, всегда будет продажным. Почему она удивлена? Роберто выставил себя на продажу, Джорджина платила ему за услуги, разве не так? Вопрос в том, кто заплатил больше.
Она выудила это из него. Отменила встречу с банкирами, приказала Деборе не беспокоить, а потом направила все свои силы на запугивание мужчины, который всего лишь несколько часов тому назад будил ее поцелуями.
– Если не расскажешь мне все, я имею ввиду абсолютно все, я позвоню в полицию и обвиню тебя в ограблении, словесном оскорблении, угрозе физического насилия и еще во всем, что только смогу придумать!
Все началось несколько недель тому назад. Молодой француз пришел в магазин Ковент-Гарден и потратил больше тысячи фунтов. Джорджина вспомнила, что слышала об этой покупке, тысяча фунтов наличными.
При подобных благоприятных обстоятельствах Генри пригласил Роберто на бутылочку вина.
Последовало несколько случайных встреч. Генри заходил во время перерыва, и предлагал отправиться в место, где подают испанские блюда. Отец Генри тоже находился в Лондоне, так много слышал от сына о его новом друге, что захотел встретиться с ним.
– Я не должен был соглашаться! – Роберто разрыдался. – Я думал, он хочет стать моим другом. Не так уж много мужчин хотят стать моими друзьями. Ты можешь это понять?
На самом деле, Джорджина никогда не задумывалась, но сейчас рассудила, что в этом есть смысл. Другие мужчины сторонятся наемных жиголо. Их разделяет барьер. Мужчины не могут хвастаться своими победами перед теми, кто использует секс, чтобы пользоваться успехом у женщин.
Молодой человек оказался простаком.
– Успокойся, Роберто, – она налила им обоим бренди. – Расскажи, что случилось дальше.
В один из дней к ним присоединился отец Генри, величественный старый джентльмен, un grand seigneur,
и после многочисленных знаков внимания, отослал Генри.
– Так мсье барон и я смогли поговорить.
Ее осенило. Отец Лягушки, барон Д'Орсанвиль! Попутно Джорджина позавидовала Роксане. Ее отец сделает для дочери все, что угодно. Очевидно, похитить Ника было недостаточно. Теперь, наверное, Д'Орсанвиль намерен разрушить ее компанию.
– Сколько он заплатил тебе? Еще больше слез. Отвратительно.
– Говори, или отправишься за решетку.
– Пять тысяч фунтов.
– Ты бы продал меня за пять тысяч фунтов! Роберто бросился к ее ногам.
– Пожалуйста, guerida
– Ты получил деньги?
– Еще нет.
– Ни сколько?
– Нет, пока не принесу документы. Роберто даже глупее, чем она думала.
– Встань. Барон сказал, какие документы?
– Важные документы. Списки названий банков, счета и цифры, активы и пассивы. Он спросил, знаю ли я, каков твой бизнес-план. Джорджина, барон не злой. Он хвалил тебя.
– О, правда? Как мило.
На лице Роберто появилась благодарная улыбка. Сарказм не дошел до него.
– Да. Он сказал, что ты блестящая деловая женщина, а в Париже прошел слух, что ты будешь продавать акции. У него большой капитал для инвестиций, но он хочет быть уверенным в твоей компании. Ему нужно знать, насколько надежна фирма, когда ты начнешь распространять свои акции.
Джорджина хранила некоторое количество денег в коробке из-под тампонов «Тампакс» на верхней полке шкафа в гардеробной комнате, полагая, что ни один вор, особенно, мужчина, не подумает заглянуть туда. Мужчины держатся подальше от тампонов. Она дала Роберто десять пятидесятифунтовых банкнот.
– Сделаешь в точности так, как я скажу. Когда ты встречаешься с ним?
– Завтра.
– Скажешь, что девушки в конторе сходят с ума, так как леди Джорджина заставляет работать до изнеможения для подготовки очень важного… «документа», так барон это называет? Очень важный бизнес-план, который она должна представить своим банкирам и адвокатам на следующей неделе. А ты достанешь для него копию, как только все будет готово.
Роберто был в недоумении.
– Ты хочешь, чтобы я отдал ему документы?
Нет смысла объяснять истинные намерения. Лучше, чтобы Роберто остался совершенно непосвященным в ее план. Джорджина подделает все цифры в отчетах, перепрограммирует компьютерные распечатки. Все это, конечно, пустое злобствование с ее стороны. Она может только предполагать, какие интриги Д'Орсанвиль пустит в ход, когда просочится информация о ее плане продажи акций.
Лучший для нее выход – ничего не делать, ничего не говорить, ничего не объявлять. Она единственный владелец своих компаний леди Джорджины Крейн. Пусть барон строит свои гнусные планы покупки контрольного пакета акций, в конечном итоге он обнаружит, что ничего не продано.
– Ты встречал зятя барона?
– Только его дочь. Tres chic.
– А ее мужа?
– Нет. Она звонила ему и требовала, чтобы он присоединился к нам за ланчем.
– И..?
– Она была очень раздражена. Сказала, что увидит его в квартире.
По крайней мере, у Ника была какая-то честь. Или деликатность? Он не хотел стать свидетелем предательства ее любовника.
– Квартира. В Лондоне?
– На Итон-сквер.
Это было слишком хорошо для правды.
– Я думаю, что у тебя нет номера телефона?
При доле везения трубку снимет Ник Элбет. Но когда Джорджина уже подошла к телефону, ее пронзило беспокойство. Сверток, данный ей Ником, все еще в бельевом шкафу, куда она спрятала его?
– Роберто? Барон или его дочь не упоминали о пакете, который должен быть у меня?
Пока тот тряс головой в еще более глубоком недоумении, Джорджина, затаив дыхание просунула руку за полотенца. Сверток там, веревка все так же туго перетягивает бумагу. Она подняла трубку и набрала номер.
– Ник? Это ты?
Она узнала его голос, несмотря на французскую речь.
– Какой номер вам нужен?
– Подъедь в Челси Мьюз. Я буду ждать тебя дома.
– Извините, мадам. Боюсь, вы ошиблись номером. Джорджина отослала Роберто на работу в магазин.
– Делай в точности, как я тебе сказала. Если выполнишь все хорошо, следующий магазин, который открою, запишу на твое имя.
Если мадридец поверит в это, то заслуживает своего будущего разочарования. Пятьсот фунтов поддержат его, пока он не найдет новый источник дохода. Возможно, Ник сможет порекомендовать его Лягушке.
Неожиданно захотев чего-нибудь острого или соленого, она съела почти полную банку маринованных огурчиков за то короткое время, потребовавшееся Нику Элбету для поездки с Итон-сквер до Челси Мьюз. Он приехал на такси и появился, неся на руках собачку в бриллиантовом ошейнике.
– От Эспри? – спросила Джорджина.
Ник Элбет слишком нервничал, чтобы оценить упоминание места их первой встречи или найти что-нибудь смешное в ее реплике.
– В чем дело, Джорджина? Предполагается, что я выгуливаю эту чертову собаку.
– Что ты имеешь ввиду, спрашивая, в чем дело? Это ты исчез с лица земли.
– А ты была терпеливой Пенелопой, ожидающей меня все это время? Я знаю все о тебе и твоем игрушечном мальчике-испанце.
– Это вовсе не секрет.
Ник сделал искусное шоу из простого действия – взгляда на часы.
– Ты позвала меня сюда. Зачем?
– Ты знал, что твой тесть пытается погубить меня? Ник вяло улыбнулся.
– Звучит, как в викторианском романе.
– Д'Орсанвиль подкупил Роберто украсть мои личные бумаги, чтобы взять контроль над компанией, когда я начну распродажу акций.
– Когда ты узнала?
– Утром. Перед тем, как позвонить тебе.
– Ублюдок, – Ник медленно покачал головой. – Он обещал оставить тебя в покое!
– Ты обсуждаешь меня с отцом твоей жены!
– Разве ты не понимаешь? Он угрожал убить тебя!
– Это ни капли не забавно. Слезы наполнили его глаза.
– Ты не слушаешь меня. Он преследует ее. Мне надо повторить это по буквам? Физически. Он физически владеет Роксаной – Ник опустил глаза, не в силах встретиться взглядом с Джорджиной, и добавил: – И мной. Он точно так же овладевает и мной.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Черт подери, Джорджина! Какой тупой можно быть! Слухи – правда! Барон – мой отец! Роксана – моя сводная сестра! Вот почему мы так похожи. Мы одинаковые. Мы худшие половины друг друга. А он – наихудший из всех!
Любая другая женщина упала бы в обморок от такого признания. Джорджина не принадлежала к этому числу женщин.
– Когда ты догадался об этом? Или знал всегда? Ник поклялся, что не подозревал правду до дня, предшествующего его появлению в Челси на пороге ее дома на Новый год. Его родители встретили Д'Орсанвилей, когда отец после войны был офицером английской военной миссии в Париже. Когда Нику исполнилось два года, отец погиб на охоте. Мать жила несколько лет в Париже, а потом возвратилась в Девоншир. С раннего детства Ник проводил многие месяцы с Д'Орсанвилями, в их замке на Луаре или на яхте в Средиземном море.
– «Две горошины в стручке», так нас называли. Мы любили друг друга Джорджина, с дикой страстью невинных детей. До того дня, пока не открыли, что барон подсматривает за нами в специальное отверстие! Он отослал меня в мою комнату, а сам остался с ней и запер дверь.
Роксана никогда не рассказывала мне, что произошло. Помню, в то время я был всего лишь одиннадцати или двенадцатилетним мальчишкой. Я предпочел думать, что отец просто сделал ей страшный нагоняй. Потом он отослал меня обратно в Англию, в школу. Я не видел Роксану до того лета.
– До лета, когда ты разрушил мою жизнь?
– Ты льстишь мне, Джорджина.
– В действительности, ты спас мою жизнь. Если бы не ты, я никогда не приняла бы Мону и Эми, никогда не стала бы всемирно знаменитым дилером старинных вещей. В Челси Мьюз ты оставил три разбитых сердца.
Ник взял ее за руку.
– Ты такая сдержанная, такая контролирующая свои эмоции, Джорджина! Я знаю, тебе трудно понять, что значит быть захваченным ураганом желания. Захваченным вихрем удовольствий, еды, выпивки… и денег, конечно же, денег Роксаны, а потом оказаться снова вне этого, пока… – он резко остановился. – Ты помнишь фильм «Красные туфли»?
– Мойра Шерер.
– Я чувствую себя, как она. Я чувствую, что буду танцевать все быстрее и быстрее, пока не умру.
– А потом?
Потом началось действительно кошмарное существование. Роксана рассказала Нику о том дне, когда барон увидел их детские забавы. С тех пор она и ее отец стали любовниками. Роксана вскоре перестала считать их брак препятствием прежним отношениям с отцом.
– Почему ты не ушел?
– К тому времени? О Боже, Джорджина, к тому времени я был на крючке.
– Хорошая жизнь?
– Я имею ввиду на крючке! Чистейший кокаин. Лучшие коньяки. И море. Вот что, действительно, привязало меня. Случалось, на многие недели. Через Средиземное море, к греческим островам, Александрии, – Ник закрыл глаза, чтобы насладиться воспоминаниями. – Я совершенно забыл себя ради жизни одними лишь ощущениями.
Одну вещь Джорджина должна была узнать.
– Ты когда-нибудь любил меня?
– Я всегда любил тебя, – Ник сказал это, как простой факт, словно не могло возникнуть вопроса о правдивости такого заявления.
– Тогда почему я ничего не слышала о тебе?
– В Париже ты дала ясно понять, что не хочешь больше видеть меня. А я продолжал смотреть на твое фото с премьер-министром и, позднее, на снимки в газетах с этим испанишкой.
– Как насчет свертка, данного мне на хранение? Он нахмурился.
– Я надеялся, что ты не будешь упоминать это.
– Что ты имеешь ввиду?
– Ты открывала его?
– Конечно, нет.
– Возьми его. Откроем вместе.
Видеокассеты и фотографии.
– Не думаю, что мне хочется смотреть их, – сказала Джорджина.
– Ты должна взглянуть. Тогда ты поймешь, какую жизнь я вел.
– Ты там есть?
– Нет. Не на этих. Эти я украл, чтобы шантажировать Роксану ради получения развода. Она смеялась, говорила, что это ее частная жизнь.
– А барон есть на каких-нибудь пленках?
– Не на этих.
– А на других? Где они?
– В квартире.
– На Итон-сквер? Отлично. Достань их и принеси мне.
Неделю спустя после инструктажа Джорджины Роберто назначил барону встречу в квартире на Итон-сквер.
– Скажи ему, что он должен быть один.
Когда французский аристократ открыл дверь, Джорджина произнесла:
– Я думаю, мы встречались, когда Роксана заходила на чай в Челси Мьюз. Где видеомагнитофон?
Вместо «рабочих изумрудов», которые приберегались для встречи с банкирами, она надела жемчуг герцогини Винсдорской, за который заплатила на аукционе больше, чем принцесса Уэльская и Элизабет Тейлор. Это украшение придавало ей смелость высказать свое предложение. Копии пленок лежат в банковском сейфе. Если с ней случится нечто непредвиденное, даны указания передать кассеты средствам массовой информации.
В обмен на сохранение неприкосновенности личной жизни его семьи и репутации родового имени, барон организует тихий развод или аннулирование брака Роксаны и Ника Элбета.
– Любой, наиболее подходящий для вас вариант.
Барон принял поражение с аристократическим изяществом, предложив Джорджине бокал вина, чтобы скрепить договор.
– Простите за вопрос, но мне очень интересно, зачем женщине вашего достоинства нужно доходить до подобных крайностей ради мужчины столь ничтожного характера?
Ей это тоже было интересно.
ГЛАВА 26
МОНА
Рахиль Давицки.
– Мона, ты сошла с ума?
Телефонная связь с Тель-Авивом была до отвращения ясной. Ее мать находится за девять тысяч миль, сводя с ума израильтян, но ее голос звучит, словно она дома, в пределах физической досягаемости ворчливого недовольства.
– Это возможность, которую я так долго ждала.
Зачем Мона продолжает это делать? Не было причины звонить в Израиль. Она могла бы подождать возвращения Рахиль. Все равно, осталось бы еще два месяца для различных доводов и артистических советов перед выходом спектакля.
– Такая возможность! Возможность быть заживо кремированной этим нацистским критиком! Еврейская девочка из Бруклина играет Бланш Дюбуа? Ты напрашиваешься на это, и ты это получишь!
– Мама, дорогая, я актриса. Актриса играет роль. Джессика Тэнди играла Бланш. Она англичанка, ма. Вивьен Ли? Англичанка! Если они могут играть Бланш, то и я могу. Пожалуйста, не приводи мне никаких доводов. Я позвонила рассказать тебе новости. Думала, ты будешь гордиться мной.
– Кто говорит, что я не горжусь тобой? Я абсолютно горда тобой. Твой отец тоже бы гордился, царствие ему небесное.
Разговаривать с Рахиль, все равно, что учить пингвина танцевать.
– О'кей, ма. Должна бежать. Не бери с собой какую-нибудь одервеневшую мацу.
– Подожди минутку. Поговори со мной. А что с Калифорнией? Какую роль ты собираешься играть? Я думала, ты хочешь стать кинозвездой.
– Я и хочу стать кинозвездой, – терпеливо произнесла Мона. – После «Трамвая «Желание», после того, как покажу всем, на что способна.
– Далеко-далеко от Бродвея? Ты не начинающая девочка, Мона. Кто бросит все и побежит на авеню Д?
– На премьеру Билл закажет автобусы.
– Так, когда вы поженитесь? Что мешает делу? Еще один пример добровольного самоуничтожения.
В один из редких моментов материнско-дочерней откровенности, Мона поведала свой план соединения с Биллом Нелом в качестве артистической пары, как Джулия Эндрюз и Блейк Эдварде.
Вечером того же дня, когда Билл вернулся из Австралии с Джеймсом, она написала в своем дневнике: «Жизнь проходит мимо меня. Скоро я останусь далеко позади. Я – Эмма Бовари, когда карета промчалась мимо без остановки. Я – Скарлетт О'Хара, глядящая вслед уходящему Ретту с порога Тары. Я – Эстер Прайн с веревкой на шее. Я – Бланш Дюбуа, всегда зависящая от доброты незнакомцев».
«Незнакомцами» в данном случае были австралийские богатеи Билла и американский спонсор Сидней Как-его-Там. Грандиозные планы Билла о съемках будущих фильмов потускнели по экономическим причинам. Сейчас консорциум предполагает ограничиться постановкой «Трамвая «Желание» в театре размером со шлюпку, со свободным правом гастролировать по Азии и Австралии и созданием в конце турне видеоверсии.
Если они не решат, что Мона недостаточно симпатична. Ее проблема – комплекс Венеры, а не патологическая зависть к пенису. Женщины не хотят быть мужчинами, они хотят быть великолепными. Единственный раз она испытала зависть к мужскому члену, когда была одета в облегающие джинсы, отчаянно хотела писать, но на сотни миль в округе не было туалета.
Из всей этой кутерьмы она получила, по крайней мере, одно важное преимущество – Сидней Как-его-Там, с мешком денег, романтическим желанием стоять за кулисами, когда идет «его» пьеса, и горящим взглядом при виде Моны Девидсон. Для него это была любовь с первого взгляда. Мона видела, как это случилось. Вот мужчина, который понравится любой матери: надежный, состоятельный, с милым мальчишеским шиком, чистыми ногтями, в скучных, но начищенных ботинках с нестоптанными каблуками. Застенчивая улыбка, желание услужить, готовность подать пальто и вызвать такси. Будет ли это следующий мистер Правильный Выбор? Она напомнила себе, что ко всему прочему, является матерью. С тех пор, как силы Билла были переброшены в другую сторону, нет никого, кто бы починил велосипед Мелиссы, сменил воду в аквариуме Грега или отвел детей покататься на коньках в Рокфеллер-центр.
Что касается лично ее, он ждал и был благодарен за мимолетный добрый взгляд, став прилежным льстецом, потворствующим ее величественной потребности в бумажной салфетке, или Млечном Пути. Казалось, Сидней рассматривает ее личность как нечто священное. Инвестирование постановки Билла давало ему право называть себя продюсером, но он не допускал, что это позволяет целовать в ушко и щупать руками – неотъемлемая часть традиционного театрального ритуала. Когда при переходе через дорогу Мона подавала ему руку, Сидней вел ее так, словно она сделана из стекла. Когда ему позволялось помочь надеть ей плащ, Мона ощущала затылком его теплое дыхание, но не больше, никаких, даже малейших вольностей.
Мужчина относится к ней с почтительностью, достойной звезды, которой она хотела стать. Он не был возбуждающим. Остроумным? Совершенно искренне сказал, что купил «Плейбой» ради статьи на экономическую тему. Когда начались репетиции, Мона поняла, что его представление об опасной жизни состоит в покупке мясных пирожков в кафетерии, гарантии мгновенного пищевого отравления, судя по убеждению святой Сади, то есть его матери. Где бы они ни были, он каждый вечер звонил Сади в Бока-Ратон.
Главным, что Мона имела против него, была уникальная способность Сиднея раздражать ее. Традиционные мясные пирожки, например. Если они были в меню, Мона узнавала об этом по его игривой мальчишеской улыбке, когда он, как обычно, спрашивал официанта: «Вы уверены, что с ними все в порядке?»
В первый день репетиции полным составом трупы они отправились по Великому Пирожковому Пути в кафетерий рядом с театральным залом. Мясной пирог, казалось, источал благоухание. Ведомая дьяволом, Мона замычала в предэкстазном восторге. «Лучший мясной пирог, который я когда-либо пробовала!» Извиняясь, что слишком напряжена, чтобы есть, она перевалила Сиднею свою порцию, от души желая ему смертельного приступа пищевого отравления.
Триумф быстро уступил место угрызениям совести. Остаток дня Мона наблюдала за ним, ожидая признаков коллапса. У мужчины был железный желудок. «Великолепный мясной пирог!» – услышала она его разговор с Биллом. «Мона и я ели эту вкуснятину за ланчем!»
В Сиднее воплотились худшие черты поклонника-энтузиаста. Его неустанная лесть начинала сводить с ума. Она ничего не могла обсудить с ним, позитивное или негативное. Для него было прекрасно все, что бы ни сказала Мона. Он просто любяще улыбался, хуже, чем любяще, идиотски. Если она икнула, чудесно. Если пукнула, прекрасно. Если послала на три буквы, что однажды случилось, когда ее терпение лопнуло, он еще шире улыбнулся очаровательной вульгарной возлюбленной. «Мона, только ты сможешь выйти сухой из воды».
Сидней был прямой противоположностью Брента, который из принципа не одобрял все, что она делала. Мона неверно истолковала недовольство Брента, рассматривая его как заботу о ее благополучии и дальнейшем совершенствовании в качестве актрисы. Вначале он был терпелив в своем презрении к ее одежде, волосам, уму, таланту, относительному успеху в работе и привычке к содовой и ванильному мороженому среди ночи. «Очень низкий класс. Совершеннейшее гетто».
Мона, конечно, знала, как выискивать подобных мужиков. Отвратительное поведение Брента с Грегом и Мелиссой в Вашингтоне, когда он оставил их одних в мотеле, пока развлекался со своей Козочкой-на-неделю, доказало, что что-то не в порядке.
В начале ее карьеры по озвучиванию рекламы его презрение к амбициям Моны росло прямо пропорционально ее успеху.
– Посмотри. Ты купаешься в деньгах, но не имеешь того, что нужно, чтобы стать звездой.
– Когда мы встретились, ты говорил совсем другое. Считал, что у меня все качества звезды.
Брент был высоким, мощным незнакомцем с длинными ногами, красивыми руками и великолепными зубами, и сидел рядом с ней в самолете, уносящем ее домой из Лондона. Ее сердце было искромсано Ником Элбетом, а надежды на карьеру высоки благодаря Биллу Нелу.
– Я просто старался забраться тебе под юбку.
Это именно то, чего он добился в приятной темноте ночи. Брент опустил подлокотники трех свободных в их ряду кресел и предложил расслабиться.
– Ты сказал, что я выгляжу печальной и нуждаюсь в крепких объятиях.
