О поэзии Иосифа Бродского

      В учениях и рассуждениях о звукописи есть много еретического, прежде всего потому, что термин этот сам по себе предполагает какой-то специальный подход, особое внимание поэта к звуковой стороне стиха. Верно, есть и внимание и подход, но самоцель (Вот как я умею!), т.е. то, что и называется звукописью, характерна для немногих стихотворений. Аллитерация как таковая, известная с незапамятных времен, была в древних поэзиях скорее организующим началом как рифма, а не приемом особой музыкализации стиха. В русской поэзии высшим музыкализмом отличается поэзия Бальмонта, насыщенная созвучиями. Бальмонта считали виртуозом в этом деле, и помимо хрестоматийного "Чуждого чарам черного челна", неизвестно откуда и зачем приплывшего в русскую поэзию, были у него и более искусные вещи, как, например, стихотворение "Влага":
      С лодки скользнуло весло.
      Ласково млеет прохлада.
      "Милый! Мой милый!" -- Светло,
      Сладко от беглого взгляда.
      Лебедь уплыл в полумглу,
      Вдаль, под луною белея.
      Ластятся волны к веслу,
      Ластится к влаге лилея.
      Слухом невольно ловлю
      Лепет зеркального лона.
      "Милый! Мой милый! Люблю!.."
      Полночь глядит с небосклона.24
      Бальмонта я взял как крайний пример сознательной нарочитости оформления фонетического уровня, то есть в конечном счете искусственности. Его менее музыкальные вещи куда более художественны. Вероятно, самый главный вопрос в оформлении звукового уровня -- его смысловая оправданность, другими словами, является ли звуковая игра основным содержанием стихотворения или звуковой уровень -- лишь одно из составляюдих художественной структуры, построенной на гармоничном взаимодействии уровней?
      В бальмонтовском случае фейерверк техники не скрывает банальности и убогости всего содержания. Да, музыка стиха существует, да, без созвучий нет поэзии, но достигается это какими-то другими, неискусственными и ненарочитыми путями, не через созвучия ради созвучий. Да, без "наклона слуха" поэт не поэт, но и с голым "наклоном слуха" он тоже не поэт, во всяком случае, высоко ему не летать (в случае Бальмонта: далеко ему не уплыть). Скрытые созвучия куда более важны, чем созвучия, лежащие на поверхности. К сожалению, ничего лучше, чем "магия слова" для определения таких стихотворений не найти. У больших поэтов созвучия рождаются сами собой и чаще всего потому, что слова, лучше всего передающие настроение и смысл, оказываются в силу каких-то неизвестных законов фонетически близкими. Почему это происходит -- пока тайна, которую никакие многочисленные графики, подсчеты и таблицы до сих пор не помогли нам раскрыть. Поэт, видимо, отвергает ненужные слова автоматически (не годится!), не думая, почему не годится, не анализируя свой не-выбор, в конечном счете мастерство поэта и заключается в безупречности и оригинальности работы его подсознательного аппарата избирательности (где главное -- не ах, какие слова выбрал!, а какую массу слов отверг). В этом смысле поэт уподобляется сложнейшему и точнейшему инструменту -- мысль Бродского в статье о поэзии Цветаевой.25
      И еще одна важная деталь. Количество созвучий, их распределение в строках и строфах в большинстве случаев несимметрично, поэтому "закона созвучий" установить нельзя. Разговоры же о звуковой доминанте строки или строфы оправданы только в тех случаях, где доминанты выделимы на уровне всего текста, то есть текст можно рассмотреть как взаимодействие/оппозицию таких доминант. Исключения представляют лишь случаи звукоподражания, где звук впрямую связан со смыслом фразы, семантически мотивирован:
      Как чай прихлебывая слякоть
      Лягушки любят покалякать;
      Свой быт хвалить, чужой -- обквакать,
      Сказать свое "бре-ке-ке-ке!"
      Похвастать квасом, простоквашей,
      К вам обратиться, к маме к вашей
      На лягушачьем языке...
      Суть языка их такова,
      Что слышно только ква да ква,
      И квази-кваммунизм их скважин
      им кажется куда как важен:
      "Весь мир насилья мы расквасим
      В сплошной кавак и кавардак!
      Как адеквасен, как преквасен
      Рабочий квасс и квасный флаг!
      "Хвалите квассиков, чудак вы:
      Пускай течет в искусстве аква
      Квассически, как дважды ква!
      Нет ягоды квасней, чем клюква,
      Чем буква К -- квасивей буквы,
      Столицы -- кваше, чем Москва!"
      (Моршен)26
      Итак, единственное, что мы можем сделать, -- это указать на случаи созвучий у поэта и определить их приблизительный удельный вес в его творчестве. Точное вычисление в процентах -- дело будущих исследователей, сейчас же можно определенно сказать, что созвучие -- неотъемлемая черта поэтического стиля Бродского, так как прием этот характерен для любого его стихотворения. Было бы заманчиво в цифрах сравнить его поэзию на предмет созвучий с поэзией других поэтов только для того, чтобы найти средний процент созвучности для настоящей поэзии. Весьма возможно, что такой анализ выявит, что непевучая Цветаева, писавшая по слуху, опередит по созвучиям певучего Блока. А может быть, певучесть и внутренняя рифма и не находятся в прямой зависимости?
      У Бродского в стихотворении "Бабочка" на уровне строки можно выделить следующие типы звуковых повторов:
      1) соположение слов с близкой фонетикой (в записях сбоку учитывается редукция гласных)
      расчерченной тетради ра-ра
      я обнаружу группу ру-ру
      а ты -- лишает шанса ша-ша
      вполне немая не-не
      хранит пространство ран-ра-ран
      трофей простерт ра-ра
      взошло на небосклон лон-лон
      Творца! едва ва-ва
      на все на сто нас-нас
      попасть в сачок оас-сао
      один из дней дин-идн
      достойны немоты атны-наты
      не плод небытия нипт-нибт
      меж ним и мной ми-ним-имн
      у них не дни ни-ни-ни
      минувшего с грядущим уши-ущи
      в чьих пальцах бьется речь пца-бца
      не обладая телом ла-ла
      для света нет иголок ет-ет
      ты лучше, чем ничто чи-чи-ич
      оно достигло плоти тило-лоти
      меж ним и мной ним-имн
      2) начально-конечные созвучия на уровне строки:
      такая красота та-та
      минувшего с грядущим ми-им
      достойна взгляда да-да
      а ты -- ты лишена а-а
      в чьих пальцах бьется речь ч-ч
      как форме суток ка-ак
      не сделаешь: они ни-ни
      трофей простерт тр-рт
      затем что дни для нас за-ас
      незримы дни ни-ни
      смешались, но доверясь с-с
      3) аллитерация начальных звуков:
      нимф, пляску, пляж пл-пл
      скажи с какой натуры ска-ска
      по чьей подсказке па-па
      дожив до страха да-да
      сам воздух вдруг в-в
      и так кладутся краски кла-кра
      что сводит нас с ума с-с
      когда летишь на луг л-л
      и срок столь краткий с-с
      судьбу своей строки с-с-с
      4) Часто звуковые повторы выходят за пределы одной строки и прослеживаются на двух и более, а иногда и на уровне всей строфы:
      а) Затем что дни для нас
      ничто. Всего лишь
      ничто. Их не приколешь
      и пищей глаз
      не сделаешь: они
      на фоне белом
      не обладая телом
      незримы. Дни,
      они как ты
      б) Светло ли там, как днем?
      иль там уныло,
      как ночью? и светило
      какое в нем
      взошло на небосклон?
      с) Такая красота
      и срок столь краткий
      соединясь, догадкой
      кривят уста:
      не высказать ясней,
      что в самом деле
      мир создан был без цели,
      а если с ней,
      5) Звукоподражание и выражение звуком движения:
      затрепетать в ладони
      бормочущий комок
      скользя по глади
      Я перечислил здесь далеко не все случаи звуковых повторов в стихотворении и не учитывал созвучия в рифме, но картина ясна: звуковые повторы -- органическая черта стиха Бродского, которую можно легко проследить на уровне всех его произведений.
      Разбирая "Бабочку", я не хотел разбивать смысловой, образный и лексический планы, боясь нарушить стройность анализа. Теперь, когда разбор семантического и звукового уровней закончен, я позволю себе вернуться к образно-лексическому и отметить весьма важную черту стихотворения -- его почти полную безэпитетность. Это тем более важно, что безэпитетность -характерная черта поэтического стиля Бродского, проявляющаяся во многих его стихотворениях. Ниже мы постараемся выяснить причину предпочтения Бродским иных форм художественной образности.
      В "Бабочке" из восьми случаев употребления прилагательных: "на фоне белом", "бормочущий комок слов", "портрет летучий", "рыбной ловли трофей", "расчерченная бумага", "немая речь", "сны дремучи", "легкая преграда" -только в предпоследнем примере находим эпитет. Напомним, что эпитет -- это троп, переносное значение, в отличие от простого прилагательного, необходимого для понимания смысла или уточняющего его. Действительно, "на фоне белом" не эпитет, так как может быть черный, красный и т.п. фон, три последующие выражения вообще принадлежат к другому классу фигур -- приему парафразы, очень характерному для Бродского и редкому у других поэтов: "бормочущий комок слов, чуждых цвету" -- человек/поэт, "портрет летучий" -бабочка, "рыбной ловли трофей" -- рыба. Тем не менее во всех этих сочетаниях прилагательные необходимы для понимания смысла, где "бормочущий" -- не немой, без "летучий" мы бы не поняли, что говорится о бабочке, "трофей ловли" без "рыбной" оставил бы нас в недоумении.
      Далее, выражение "немая речь", взятое в отдельности, могло бы быть отнесено к разряду эпитетов-оксюморонов, как у Брюсова ("в звонко-звучной тишине") или у Мандельштама ("и горячий снег хрустит"). Однако у Бродского "немая" -- определение логическое, здесь нет никакой игры, "немая речь", то есть слова, еще ни разу не звучавшие, мысли не вслух, которые перо выводит в тетради. Прилагательное "расчерченный" говорит нам о типе тетради. В общем и целом (не вдаваясь в сложные случаи) прилагательные чаще всего используются для приращения смысла, эпитеты -- живописности. Лучшие из эпитетов умудряются соединить первое со вторым.
      Вообще вопрос о классификации эпитетов -- вопрос сложный и далеко не решенный, ибо, кроме чистых форм, существует много пограничных случаев, не поддающихся четкой классификации. Для целей нашего анализа достаточно разделить эпитеты на орнаментальные и метафорические. И тот и другой класс весьма характерен для языка поэзии. Все остальное мы отнесем к разряду прилагательных, т.е. слов, являющихся носителями логического смысла. (Если же считать эпитетом любое прилагательное, определяющее, поясняющее или характеризующее объект, то возникнет класс "логического эпитета").
      В связи с установкой Бродского на рациональное поэнавание мира (как материального, так и духовного) орнаментальный эпитет как способ выражения чувственного восприятия не играет у него существенной роли. Чужды ему и такие качества орнаментального эпитета как смысловая необязательность и картинность. Последнее и явилось главным привлекательным качеством для эпитетных поэтов, не претендовавших на философское осмысление мира. Зачастую картинность их стихотворений на эпитетах держится и в эпитетах же проявляется:
      И, садясь комфортабельно
      В ландолете бензиновом,
      Жизнь доверьте вы мальчику
      В макинтоше резиновом,
      И закройте глаза его
      Вашим платьем жасминовым,
      Шумным платьем муаровым,
      Шумным платьем муаровым.27
      В этом очень интересном и оригинальном стихотворении много избыточного с точки зрения смысла: ландолет бензиновый (какой же еще?), макинтош резиновый (а из чего еще делаются макинтоши?). Но даже если они и делаются из какого-нибудь другого материала, все это несущественно, как несущественно, каким платьем героиня закроет глаза мальчика -- муаровым, жасминовым или каким-либо другим. Тем не менее, стихотворение Северянина -поэзия настоящая, просто его художественные критерии не такие как у Бродского, у которого отсутствует само понятие восхищенного любования.
      Следующий отрывок, напоминающий стихи Бродского техникой распространения сложно-подчиненного предложения на две строфы и использованием приема строфического зашагивания, по стилю своему никак не может быть ему приписан именно из-за его пышной орнаментальной эпитетности:
      Багряный, нежно-алый, лиловатый,
      И белый белый, словно сон в снегах,
      И льющий зори утра в лепестках,
      И жаркие лелеющий закаты, -
      Пылает мак, различностью богатый,
      Будя безумье в пчелах и жуках,
      Разлив огня в цветочных берегах,
      С пахучей грезой, сонно-сладковатой.28
      В этом стихотворении, кроме эпитетов, Бродскому чужды и все другие его черты, как, например, романтическое сравнение "словно сон в снегах", создавшееся не из реальности, а из тройного сочетания -сн-, или "разлив огня" и "пахучая греза". Строфы эти взяты из стихотворения Бальмонта "Цвет страсти". Та же реальность вызвала бы у Бродского совершенно другой и подход и контекст, вроде следующего:
      ... только те
      вещи чтимы пространством, чьи черты повторимы: розы.
      Если видишь одну, видишь немедля две:
      насекомые ползают, в алой жужжа ботве, -
      пчелы, осы, стрекозы.
      ("Колыбельная Трескового Мыса")29
      Вообще очень важно отметить, что Бродский избегает употребления прилагательных и почти никогда их не рифмует -- вещь наиредчайшая в русской литературе (школа Цветаевой, которую он в этом превзошел).
      В заключение анализа "Бабочки" -- о "смысловой лесенке" в поэзии Бродского, коль скоро термин этот уже появился в нащем тексте.
      "Смысловая лесенка" -- это плавный переход от одной мысли к другой, обеспечивающий не только смысловое единство стихотворения в целом, но и живую временную и причинно-следственную его гармонию. Явление "non sequitur" -- высказывания, не связанного с предыдущим и не вытекающего из него, весьма характерно для поэзии вообще. Поэта (особенно лирического) зачастую мало заботит сознание того, что каждая строфа живет своей собственной отдельной жизнью, -- он полагается на читательское чувственное восприятие, способное соединить мало- или не-соединимое при наличии в стихе общей лирической идеи. Если же и таковой нет, стихотворение, показавшееся сначала привлекательным, при вторичном чтении рассыпается в читательском сознании на красивые слова, как мертвая бабочка в горсти.
      Отсутствие "смысловой лесенки" в стихотворении позволяет читателю без потерь в смысле переставлять строфы местами, вместо головы, туловища и ног оно слагается из произвольно расположенных равновеликих кирпичей. Метафизическая традиция в большей мере, чем другие, противится такому построению в силу своей ориентации на логику и умственное постижение как материального, так и духовного и чувственного. (Один из лучших примеров -знаменитая "Блоха" Донна).
      У Бродского "смысловая лесенка" осуществляет мягкий, незаметный переход от идеи к идее и обнаруживается только при попытке читателя (безуспешной!) произвести с его стихами вышеописанную манипуляцию. Любопытно, как много известных стихотворений больших русских поэтов поддается хотя бы частичной строфической перестановке.
      2. Пара фраз о парафразе
      Одной из ярких особенностей поэзии Бродского является использование стилистического приема парафразы --- явления в общем не характерного для русской поэзии.
      Парафраза как поэтический прием ведет свое начало от древнегреческой и римской поэзии, ее использование характерно для Гомера, Эсхила, Софокла, Еврипида, Овидия, Ювенала и других поэтов классических литератур. В западно-европейской поэзии парафраза была регулярным приемом поэтики классицизма. Встречается она и в русской поэзии 18 века. У Ломоносова, например, находим такие парафразы, как "земнородных племя" (люди), "владычица российских вод" (Нева), "твари обладатель" (Бог); у Державина -"пар манжурский" (чай), "зеркало времен" (история), "драконы медны" (пушки). В русской поэзии 19 века отдельные примеры парафразы можно найти почти у каждого поэта, однако ни у одного из них этот стилистический прием не является сколько-нибудь нарочитой повторяющейся индивидуальной чертой стиля. Здесь я говорю, конечно, не о языковых парафразах, как, например, "корабль пустыни", и не парафразах-клише литературного направления: "узы Гименея" рли "оседлать Пегаса" и т.п., а о парафразах авторских, оригинальных, ни у кого из других поэтов не встречающихся и читателю незнакомых.
      Единственным русским поэтом до Бродского, в чьем творчестве парафраза стала сознательным повторяющимся приемом, был Велимир Хлебников, искусство которого в этом деле доходило порой до виртуозности: "вечный узник созвучия" (поэт), "выскочка финских болот" (Петербург), "пламень жаркий для желудка" (водка).
      Парафраза обычно определяется как стилистический прием замены простого слова или фразы описательной конструкцией, а семантически -- как выражение окольным путем того, что могло бы быть сказано просто, общепринятыми языковыми средствами. Цели такого окольного выражения могут быть разными, но результат один -- читателю предлагается разрешить своеобразный род маленькой загадки, в результате которой он поймет смысл выражаемого в тексте. Ответ на такую загадку может лежать на поверхности, т.е. находиться или в самом тексте парафразы или рядом с ней в виде ключевого слова или ключевого контекста. Например, в следующей парафразе из стихотворения Заболоцкого ключевое слово (решение загадки) дано непосредственно после текста парафразы, и без того семантически весьма прозрачной:
      Осенних листьев ссохлось вещество
      И землю всю устлало. В отдаленьи
      На четырех ногах большое существо
      Идет, мыча, в туманное селенье.
      Бык, бык! Ужели больше ты не царь?
      (Осень)30
      В некоторых случаях ключевое слово или ключевой контекст могут находиться на значительном расстоянии от текста парафразы или вообще отсутствовать, что превращает парафразу в более сложную загадку, требующую от читателя более активной работы мысли. Иногда для успешного понимания парафразы необходимы внетекстовые знания о той действительности, которая находит в ней отражение (см., например, пушкинские парафразы: "Чужих небес любовник беспокойный" из "19 октября 1825" (Матюшкин) или "Могучий мститель злых обид" (Паскевич) из "Бородинской годовщины").
      Парафразы можно разделить на описательные и образные, т.е. включающие какой-либо троп. У Бродского встречаются и те и другие. Примерами его описательных парафраз являются следующие:
      ... Я заранее
      область своих ощущений пятую, (уши)
      обувь скидая, спасаю ватою.
      ("1972 год")31
      Дух-исцелитель
      Я из бездонных мозеровских блюд (часы)
      так нахлебался варева минут
      и римских литер,
      ("Разговор с Небожителем")32
      Мозер был одним из самых известных поставщиков часовых механизмов в царской России (фирмы Мозера часы).
      неколесный транспорт ползет по Темзе, (пароходы)
      (Темза в Челси)33
      Потерявший изнанку пунцовый круг (солнце)
      замирает поверх черепичных кровель,
      ("Литовский дивертисмент", 3.)34
      ... не ваш, но
      и ничей верный друг вас приветствует с одного
      из пяти континентов, держащегося на ковбоях; (США)
      ("Ниоткуда с любовью")35
      ... под натиском зимы
      бежав на юг, я пальцами черчу
      твое лицо на мраморе для бедных; (песок)
      ("Второе Рождество на берегу...")36
      ... Часть женщины в помаде (рот)
      в слух запускает длинные слова,
      как пятерню в завшивленные пряди.
      ("Литовский дивертисмент, 5.")37
      В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте, (Мюнхен)
      мостовая блестит, как чешуя на карпе,
      ("В городке, из которого...")38
      В данном случае ключевое слово -- Мюнхен -- дано после стихотворения самим автором, который решил облегчить работу читателю.
      на эзоповой фене в отечестве белых головок, (в России)
      ("На смерть друга")39
      Феня -- это блатной язык, а "белая головка" -- название водки в 40-х--50-х годах, когда бутылки продавались с белыми шапочками наверху. Возможно, здесь присутствует и второе значение -- "в государстве блондинок".
      Я заснул. Когда я открыл глаза,
      север был там, где у пчелки жало. (сзади)
      ("Колыбельная Трескового Мыса")40
      ... В декабрьском низком
      небе громада яйца, снесенного Брунеллески, (купол)
      вызывает слезу в зрачке, наторевшем в блеске
      куполов,
      ("Декабрь во Флоренции")41
      Здесь речь идет о куполе собора Санта-Мария дель Фиоре, который был исполнен по проекту архитектора Брунеллески во Флоренции. Этот-то купол и представляется в виде яйца в парафразе.
      Парафраза может заменять не только существительные, но и другие части речи, например, глаголы:
      Навсегда -- не слово, а вправду цифра,
      чьи нули, когда мы зарастем травою, (умрем)
      перекроют эпоху и век с лихвою.
      ("Прощайте, мадмуазель Вероника")42
      Ежели вам глаза скормить суждено воронам, (погибнуть, быть убитым)
      лучше если убийца убийца, а не астроном.
      ("Мексиканский дивертисмент")43
      Иногда выделяют эвфемистические парафразы, т.е. такие, которые содержат намек на традиционно-запретные "нецензурные" сферы человеческой жизни. Приведем пример такой описательной парафразы-эвфемизма у Пушкина:
      А завтра к вере Моисея
      За поцелуй я не робея
      Готов, еврейка, приступить -
      И даже то тебе вручить,
      Чем можно верного еврея
      От православных отличить.
      ("Христос воскрес")44
      Пушкинская парафраза употреблена в шутливом контексте, Бродский же вводит парафразы "неупоминаемых" слов совершенно по другим причинам, диктующимся логическим смысловым материалом, а не с целью шутки или сексуального намека как такового. Так в стихотворении "Дебют",45 в котором говорится о девушке и юноше, в первый раз испытавших телесную близость, парафразы являются частью серьезного контекста весьма отличного от пушкинского:
      Она лежала в ванне, ощущая
      всей кожей облупившееся дно,
      и пустота, благоухая мылом,
      ползла в нее через еще одно
      отверстие, знакомящее с миром.
      Он раздевался в комнате своей,
      не глядя на припахивавший потом
      ключ, подходящий к множеству дверей,
      ошеломленный первым оборотом.
      Заметим, что первая парафраза описательная, вторая -- метафорическая. Вообще разделение это, по-видимому, имеет смысл только для литературоведов, для поэта же главная цель -- ввести в текст игру, сказать о чем-то не в лоб, а обиняком, а будет ли при этом использован троп или нет -- неважно, тем более, что образность парафразы скорей случайна, чем сознательно запланирована.
      Парафраза -- прием, бросающий вызов читателю, заставляющий его думать. Парафразы Бродского, иногда довольно сложные сами по себе, часто заключены в семантически насыщенный контекст, затрудняющий их понимание при первом чтении, тем более со слуха, -- стихи Бродского вообще мало приспособлены для эстрадного с ними знакомства, как, впрочем, и большинство хороших стихов. Тем более читатель чувствует себя вознагражденным, когда при повторных чтениях смысл стихотворения раскрывается для него. В стихотворении "Сонет"46 парафраза является его семантическим центром и, приведенная вне контекста, теряет значительную часть своей семантики, поэтому даем текст полностью:
      Как жаль, что тем, чем стало для меня
      твое существование, не стало
      мое существованье для тебя.
      ...В который раз на старом пустыре
      я запускаю в проволочный космос
      свой медный грош, увенчанный гербом,
      в отчаянной попытке возвеличить
      момент соединения... Увы,
      тому, кто не умеет заменить
      собой весь мир, обычно остается
      крутить щербатый телефонный диск,
      как стол на спиритическом сеансе,
      покуда призрак не ответит эхом
      последним воплям зуммера в ночи.
      Смысл этой парафразы: я опускаю в телефонный аппарат монетку, чтобы соединиться с любимой. Но это лишь предметный смысл, на деле же "проволочный космос" намного шире телефонного аппарата -- это вся система сложных нитей связи, создающих возможность или невозможность контакта -- пространство, разделяющее героев и одновременно заключающее возможность связи. "Медный грош, увенчанный гербом" -- это тоже не просто монетка, а еще и бесплодность усилия, его безнадежность, -- коннотация, идущая от выражения "гроша медного не стоит". И все это действие -- "отчаянная попытка возвеличить момент соединения", где соединение понимается не только впрямую в терминах телефонной связи, но и метафорически -- соединение любовное, соединение духовное, соединение как акт преодоления пространства. В стихотворении этого соединения не происходит в силу разницы отношения героев друг к другу, данной в экспозиции стихотворения.
      Парафраза у Бродского -- это один из приемов семантической компрессии, компактной передачи сложных мыслей, и придание ее примеров в отрыве от контекста в большинстве случаев не дает представления о ее роли в стихотворении. В некоторых же случаях вырванные из контекста примеры просто невозможны для понимания. Например, в стихотворении "Лагуна"47 парафразы связаны как между собой, так и с теми частями текста, к которым они впрямую не относятся.
      Начинается стихотворение с экспозиции: дело происходит в пансионе "Аккадемиа" -- название итальянское, следовательно, в одном из итальянских городов; время года -- канун Рождества; точное место действия -- холл гостиницы с его живым и вещным пейзажем -- три старухи с вязанием и клерк с гроссбухом. Во второй строфе появляется и герой стихотворения, глазами которого и дан интерьер гостиницы в первой строфе. О нем говорится в следующих словах:
      И восходит в свой номер на борт по трапу
      постоялец, несущий в кармане граппу,
      совершенный никто, человек в плаще,
      потерявший память, отчизну, сына;
      по горбу его плачет в лесах осина,
      если кто-то плачет о нем вообще.
      Под этой описательной конструкцией автор имеет в виду себя -автобиографичность вообще характерная черта Бродского; "граппа", которую герой купил, чтобы отпраздновать Рождество, -- еще одна примета итальянского местного колорита (couleur locale), в конце же строфы появляется ироническая фраза, косвенно вводящая тему России в стихотворение (заметим, что символом России у Бродского является не традиционная березка, а осина). Само выражение "по его горбу осина плачет" -- парафраза, означающая "ему следовало бы понести наказание". Парафраза эта не авторская, а языковая, однако поэт возвращает ей утраченную образность, деэтимологизируя ее добавлением "если кто-то плачет о нем вообще". При этом старая парафраза приобретает второе новое значение: если кто-то и плачет о нем, то это родные осины. С другой стороны, эта новая парафраза означает и "никто о нем не плачет", продолжая тему одиночества постояльца, а в данном случае и иностранца.
      Наконец из третьей строфы мы узнаем и конкретный город, в котором происходит действие, -- это Венеция, которая дает нам ключ не только к названию стихотворения -- Веницийская лагуна Адриатического моря, но и образности первых двух строф: пансион плывет к Рождеству, клерк поворачивает колесо, постоялец в свой номер восходит на борт по трапу. Заметим, что эта морская тема будет проходить через все стихотворение. Отметим также ироничность фразы: "пансион "Аккадемиа" вместе со /всей Вселенной плывет к Рождеству пол рокот", где вместо ожидаемого "моря" появляется "телевизора". Ирония -- один из важных приемов поэтики Бродского, чаще всего характерного не для целого стихотворения, а для его частей, ирония вклинивается в серьезное, вступает с ним в определенные, смыслообогащающие отношения.
      В первых трех строфах "Лагуны" дано перемещение постояльца в пространстве --- холл, лестница, номер. Описание последнего включает две парафразы, которые было бы трудно поднять без первых двух строф: "коробка из-под /случайных жизней", т.е. отель, пансион, и "набрякший слезами, лаской, /грязными снами сырой станок", т.е. кровать в номере ("станок" в молодежном жаргоне 60-х годов означал "постель, койка"). Обе парафразы в высшей степени выразительны, во второй из них проявляется оригинальная черта образности Бродского, связанная с мыслью о том, что на вещах остаются не только следы других вещей -- материального, но и чувства, взгляды, мысли и подобные нематериальные явления, которые приходят в соприкосновение с данной вещью (ср. "Пальцы со следами до-ре-ми",48 "Взгляд оставляет на вещи след"49 и т.п.); в этой же строфе продолжается "морская образность" -- люстра представлена осьминогом, трельяж зарос ряской, станок сырой из-за влажности морского климата. Морская образность продолжается и в следующей строфе: канал наполняется ветром, как ванна (водой), лодки качаются, как люльки, в окне шевелит штору звезда морская -- сочетание, одновременно реализующее понятие небесного тела и морского животного. Нарушены здесь и другие традиционные черты рождественской символики: лодки-люльки ассоциируются с Вифлеемскими яслями, но над ними встает не привычный вол, а рыба -животное, чуждое рождественской легенде -- это значение чуждости усиливается самим употреблением иностранного слова -- фиш. Тем не менее это все же Рождество и "фиш" какой-то гранью входит в его сферу -- это, с одной стороны, предок всех сложных биологических существ, в том числе и вола и человека (вспомним фиш, выходящую на кривых ногах из воды в "Колыбельной Трескового Мыса"), с другой стороны, рыба -- прообраз Христа -- смысл, реализующийся в парафразе "предок хордовый твой, Спаситель". Вспомним, что рыба была самым ранним символом Христианства и само слово рыба (по-гречески ихтис) расшифровывалось греками как криптограмма, составленная из начальных букв выражения "Иисус Христос Божий Сын, Спаситель". Наконец, в этой цепочке морских символов Звезда Волхвов получает название морской звезды.