Я покорю Манхэттен - Звездная пыль

— Это ты уже давно взрослая женщина, Тесса.

— Что? — Улыбка застыла на губах молодой женщины.

— Тебе сейчас тридцать два. Не слишком ли ты стара, чтобы лгать собственной дочери?

Они молча смотрели друг на друга. На лице Мэгги читался холодный, гневный вызов. Она разглядывала лиио матери и видела, как вянет ее улыбка.

— Я специально прилетела, чтобы рассказать тебе об этом. Я не могла сделать этого раньше…

— Лгунья.

— Нет, честное слово…

— Ты лжешь! Я никогда больше не поверю ни одному твоему слову, никогда, никогда, никогда!

— Господи! Я не могу винить тебя, Мэгги, но ты хотя бы выслушай…

— Разве тебе не интересно узнать, откуда мне все стало известно?

Тесса, пораженная, молчала. Она отвернулась, чтобы только не видеть обвиняющих глаз Мэгги.

— Сегодня утром я получила письмо от человека, который уже много лет лежит в могиле. От Шандора Хорвата. Не моего отца, на похоронах которого я была вместе с тобой, а твоего отца, Тесса. Он не доверял никому, не верил, что мне скажут правду. Ведь он тебя неплохо знал, верно? Именно поэтому тринадцать лет назад он написал мне письмо. Мой крестный должен был отдать мне его в день моего восемнадцатилетия. Оно оказалось первым подарком к моему дню рождения.

— Ты не понимаешь! — Тесса буквально рухнула на диван в гостиной. — Я и не ждала, что ты сможешь понять, но подумай: мне было только четырнадцать лет. Че-тыр-над-цать. Постарайся понять хотя бы это, ведь тебе самой было четырнадцать так недавно. Ты можешь представить, что это для меня значило.

— Разумеется, я понимаю. Шандор мне все объяснил. Любая четырнадцатилетняя девочка поняла бы тебя. Ты поступила совершенно нормально. Если бы ты не была католичкой, ты бы сделала аборт. Почему ты не отдала меня на усыновление?

— Мой отец не согласился на это, — Тесса в ужасе закрыла рот рукой.

— Так и было написано в письме. Он хотел еще одного ребенка. Иначе ты бы именно так и поступила, правда?

— Вероятно. На этом настаивала моя мать.

— А ты, ты сама как хотела поступить со своим ребенком?

— Не знаю, не помню. Я просто хотела, чтобы все это оказалось сном. Как я могла заботиться о тебе? Я поступила так, как мне велели родители. Я обязана была повиноваться им, чтобы выжить, вот и все, что я помню. И ты не была тогда Мэгги, ты была просто ребенком, который должен был появиться на свет.

— Я тебя не виню, — сказала Мэгги совершенно спокойно.

— О Мэгги… — Тесса повернулась к дочери, в ее прекрасных глазах вспыхнула надежда.

— Я обвиняю тебя в том, что случилось потом. Я обвиняю тебя в том, как ты обошлась с пятилетней девочкой, которая верила в тебя и считала тебя совершенством. Я обвиняю тебя в том, что ты отправила меня жить к этим холодным, ужасным людям, когда вышла замуж за Люка. Я сотню раз видела свадебные фотографии… Меня даже не пригласили на торжество. Мне было только пять, и ты вполне могла стать моей матерью, когда вышла замуж. Я жила бы с тобой. Ведь мои родители погибли, и тебе никто не мешал предъявить на меня права. Но, став женой Люка, ты бросила меня навсегда. Почему ты оказалась такой бессердечной, почему поступила так с маленьким ребенком, со своей собственной дочерью? Я обвиняю тебя в том, что мне пришлось прожить тринадцать лет вдали от тебя с семьей Уэбстер, у которых не нашлось для меня ни капли любви. Если не считать Барни, моим единственным другом в этом доме стала кухарка.

— Мэгги…

— Сколько ты платила им, чтобы они не выгнали меня? Должно быть, целое состояние, раз уж Мэдисон держалась со мной вполне цивилизованно. Ты ведь заплатила бы сколько угодно, только бы самой не заботиться обо мне. Разве у тебя нашлось бы для меня время? Звезда экрана, жена невероятно богатого человека, ты была занята только собой, знаменитая, неподражаемая Тесса Кент. В твоей распрекрасной, блестящей жизни не нашлось места для ребенка, правда? Вы с Люком даже не захотели иметь собственных детей. Я выросла без любви, если не считать той малости, что ты дарила мне, когда Люк уезжал из дома. Ты разрешала мне приехать, позволяла играть с твоими драгоценностями. Твои ожерелья вокруг моей шеи, а не любящие объятия матери. Рассказы о том, как следует чистить и хранить жемчуг вместо рассказов о моих дедушке и бабушке, о моей семье, о моем месте в этом мире. У меня оставались только ты и те крохи внимания, которые ты бросала мне. У моей бабушки были родственники. Как знать, может быть, кто-нибудь из них мог полюбить меня. Мне было так стыдно, что никто меня не любит, но я боялась сказать об этом тебе, я считала, что разочарую тебя. Ты должна была обо всем рассказать мне!

— Я должна была рассказать обо всем?! Я думала, что ты счастлива у Уэбстеров.

— Даже если бы и так, они мне никто. Ты моя мать! Как ты могла оставить меня у них? Как ты могла притворяться моей сестрой? Как ты могла уделять мне так мало времени?

— Люк ничего не знал, — прошептала Тесса. — Он так ничего и не понял.

— Ну и что?! Люк умер год назад. Кто мешал тебе обо всем рассказать мне после его смерти?

— Тогда я не могла этого сделать! — воскликнула Тесса. — Это было бы нечестно по отношению к тебе.

— Ну, тебе виднее. — Мэгги встала, сняла с шеи жемчуг и положила его на стол. — Я больше не желаю тебя видеть, никогда. Мне от тебя ничего не нужно. Я не возьму деньги, которые оставил мне Люк. Позвони Мэдисон и скажи ей, что я взяла ее машину и вышлю ей квитанцию из гаража. И передай ей, чтобы она отменила вечеринку. Я больше не вернусь туда.

Мэгги повернулась и торопливо пошла к выходу. Хлопнула дверь, а Тесса все сидела, не шевелясь, не в силах встать и броситься за ней следом.

— Я приехала сюда, чтобы обо всем ей рассказать, — негромко сказала она, обнимая себя за плечи и раскачиваясь взад и вперед. — Я приехала сюда, чтобы обо всем ей рассказать, но могла ли я сделать это раньше? Могла? Могла?

23

Несколько минут спустя Мэгги уже сидела на скамейке в Центральном парке. Она была настолько опустошена и измучена тем, что ей пришлось пережить за одно короткое утро, что даже не представляла, как сможет встать. Голова казалась пустой, как яичная скорлупа, из которой высосали содержимое.

Только появление продавца мягких крендельков побудило ее к действию. Съев три кренделька и выпив два стакана апельсинового сока, Мэгги неожиданно для самой себя стала играть в мячик с подошедшим к ней малышом. Она бы провела так не один час, но няня увела мальчика. Ребенок протестовал, не желал расставаться с новым другом, а мозг Мэгги медленно, неохотно, но начал работать.

Прошлое осталось в прошлом — кончено, забыто, умерло. С колледжем покончено. Ведь именно Тесса стала бы оплачивать ее счета за обучение, а любые отношения с ней стали теперь просто немыслимы. Когда Мэгги думала о Тессе, она не ощущала ровным счетом ничего: ни чувства потери, ни гнева, это была лишь пустота без боли. Каким-то образом Мэгги воспринимала себя — отдельно, а все эти эмоции — отдельно, как не свои. Сердце изъяли из ее тела, говорил только рассудок.

Теперь ей предстояло подумать о будущем. Что она имеет? Деньги, те самые восемьсот долларов, которые она собиралась дать в долг Барни, все еще лежали в ее сумочке. Чемодан, который она в спешке собрала этим утром, остался в машине. Одета Мэгги была в свой лучший весенний светлый костюм, красивые туфли были начищены до зеркального блеска. И она знала адрес Барни. Что ж, не такое плохое начало новой жизни. Ей оставалось только найти работу и жилье.

Решительным шагом Мэгги вернулась в гараж, где оставила машину, и забрала чемодан. Барни жил в многоквартирном доме между Коламбус-авеню и Амстердам-авеню в Верхнем Вест-Сайде. Мэгги заметила, что на улице совсем не видно прохожих, хотя на соседних улицах бурлила толпа. Никаких магазинчиков, маленьких кафе. Кое-где разбитые стекла, грязновато и бедновато.

Фамилия Барни была нацарапана около одного из звонков на панели у входа. Когда он не ответил, Мэгги уселась на ступеньки и стала его ждать. Ее обрадовала эта отсрочка. У нее появилась возможность придумать достойное объяснение своему появлению. Ничего она ему не скажет о Тессе, решила Мэгги. Всю эту историю, полную тайн и рассуждений деда о смертном грехе, надо было либо рассказывать полностью, либо не говорить вообще ничего. Краткий пересказ не имел никакого смысла. И прошлое не имело никакого отношения к Барни и новой жизни самой Мэгги.

Мэдисон и Тайлер… Вот и причина для скоропалительного отъезда, решила Мэгги. Ее охватила какая-то странная дремота. В конце концов, она так и заснула на лестнице, прижимая к груди сумочку и одной рукой крепко вцепившись в ручку чемодана.

— Мэгги! — Барни дернул ее за руку и поднял на ноги. — Моя Мэгги! Я думал, что никогда больше тебя не увижу. Любимая моя…

— Барни! Заткнись и выслушай меня. Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я приехала не для того, чтобы жить с тобой. Я просто-напросто сбежала и никогда не вернусь. Теперь я сама по себе. Если бы Элизабет не сообщила мне твой адрес, я бы поехала в отель.

— Сбежала? Сегодня же день твоего рождения. Ты не можешь сбежать в день своего рождения, — выпалил совершенно сбитый с толку Барни.

— Этот день ничем не хуже и не лучше других.

— Мэгги, ради бога, объясни же наконец, что происходит!

— Твои предки меня достали. Я понимаю, что ты, наверное, их любишь, но я не могла там больше оставаться. Мы всегда не ладили с твоей матерью, а сегодня я поняла, что мне уже восемнадцать и по закону я совершенно свободна. Поэтому я уехала. Кстати, я передала им твое сообщение. Твой папочка вышел из себя, а твоя мамочка объявила, что ты вернешься, как только у тебя закончатся деньги.

— Черта с два я вернусь!

— Я не стала с ней спорить, — усмехнулась Мэгги, — ради разнообразия.

— Идем наверх, новорожденная, не стоит говорить на улице. — Барни подхватил чемодан Мэгги и пошел вперед, показывая дорогу. Он снимал комнату на третьем этаже. — Это не дворец, конечно, но дом, милый дом, — с гордостью объявил он, открывая дверь в комнату с единственным окном без штор, выходящим на пыльную улицу. Стены прикрывали постеры с изображением мотоциклов, на полу на истертом ковре стояли диван-футон и стол со всем жизненно необходимым — магнитофоном без усилителя, небольшой электрической плиткой и баллончиком со средством от тараканов. Крошечный старый холодильник гудел в углу, а на раковине едва хватало места для мыльницы и стаканчика для щеток, правда, над ней висело зеркало. Комната и даже окно выглядели очень чистыми.

— Есть еще шкаф, а туалет расположен дальше по коридору. Я могу готовить и мыть посуду. Я пользуюсь душем моего соседа, плачу двадцать пять центов за пять минут, — перечислял Барни достоинства своего жилища, весьма довольный собой. — Как говорят во Франции, у меня квартира со всеми удобствами.

— А как насчет телефона?

— Он в аптеке за углом. Ну и что ты обо всем этом думаешь?

— Все просто замечательно. Я даже не подозревала, что ты такой аккуратист. Это ты, Барни, настоящий ты. Где твой мотоцикл?

— Он стоит в мастерской. Я получил работу в большом гараже фирмы «Харлей». Я начал с самых низов, но там много возможностей для роста. Я уже знаю больше, чем многие другие парни, но пока не высовываюсь и веду себя тихо.

— Мудро, — рассудила Мэгги, стараясь поудобнее устроиться на странном диване. — И тебе нравится?

— Я наслаждаюсь каждой минутой. И у меня изменился характер.

— Неужели? Всего за одну неделю?

— Да, представь себе. Никакого пива, никакой травки, хожу в тренажерный зал, рано ложусь спать, откладываю половину зарплаты и научился готовить гамбургеры и яичницу-болтунью. Могу еще открыть банку с тунцом. Даже майонез у меня есть. Хочешь что-нибудь съесть, моя красивая новорожденная девочка?

— Я просто умираю с голода.

— Послушай, ты сейчас немного вздремни, а то у тебя прямо глаза закрываются. Я тем временем сбегаю в магазин и принесу что-нибудь для раннего ужина. Мы отпразднуем наше освобождение. У меня есть даже свечи.

— Нет, Барни, прежде всего мне надо найти жилье. — Мэгги посмотрела на него, и в ее голосе прозвучало сожаление. За неделю он стал старше на целый год. И в десять раз привлекательнее. Если бы она только могла поцеловать его… Мэгги сразу же села.

— Черт, ты можешь остаться здесь на ночь, — возмущенно прервал ее Барни. — Я не собираюсь на тебя набрасываться.

— Не собираешься?

— Набрасываться определенно нет. Может быть, я постараюсь тебя соблазнить… Чтобы ты запомнила этот свой день рождения, а? Ведь восемнадцать лет бывает только раз.

— Нет, этот номер не пройдет, — жизнерадостно парировала Мэгги и резко встала. — Как ты думаешь, в этом доме найдется свободная комната?

— Все переполнено. Я снял последнюю, мне просто повезло. Но в аптеке висит доска объявлений. Там все что-то продают, что-то меняют, кто-то ищет жильца, кто-то потерявшуюся кошку, кто-то партнера. Мы можем сходить туда и посмотреть.

— Вперед, товарищ! А в аптеке продают содовую?

— Может быть, и продавали… Лет сорок назад.

— Нашла что-нибудь? — поинтересовался Барни. Он принес Мэгги мороженое и кока-колу, пока она читала объявления.

— Очень много местного колорита и только одно объявление о сдаче жилья. Послушай: «Ищу для совместной оплаты квартиры особу женского пола, без предрассудков, невозмутимую, ненакрашенную, спокойную, некурящую. Никаких домашних животных, татуировок, пир-синга и музыки постбитловской эпохи. Отдельная комната и отдельная ванная. П. Гильденштерн». И номер телефона.

— Это объявление писал явно человек со странностями. «Ненакрашенная и невозмутимая»… Смешно. И почему, собственно, «никаких татуировок»?

— По-моему, я как раз подхожу под это описание. Я собираюсь ей позвонить. В конце концов, что я теряю?

— Почему ты решила, что это женщина?

— Я еще ничего не решила, — засмеялась Мэгги, набирая номер на телефоне, висящем на стене.

— Алло, — ответил низкий, хриплый голос.

— Это П. Гильденштерн?

— Да, я слушаю, — голос в трубке изменился и стал вполне нормальным женским.

— Я прочитала ваше объявление. Меня зовут Мэгги Хорват. У меня нет татуировок, я невозмутима и не курю. Комната еще сдается?

— Это зависит…

— От чего?

— От того, сочту ли я вас подходящей кандидатурой.

— Я еще и не накрашена.

— Все субъективно. Приходите, я должна сама все увидеть. Я живу в трех кварталах выше по улице, дом на углу Амстердам-авеню, последний этаж. У меня немецкая овчарка. Она приучена атаковать при первом же неверном движении.

— Я совершенно безобидна. Можно, мой кузен придет вместе со мной?

— Нет, пусть постоит этажом ниже. Я оставлю дверь открытой, так что вы сможете закричать, если сочтете это необходимым, — голос П. Гильденштерн чуть дрогнул.

— Я сейчас приду. — Мэгги повесила трубку. — Она боится меня в десять раз сильнее, чем я ее. Держу пари, Барни, у нее нет не только овчарки, но даже кошки. — Мэгги доела рожок с мороженым и посмотрела на себя в зеркальце. Так — вытереть следы шоколада, припудриться, пригладить волосы. — Выгляжу ли я милой и чистенькой?

— Невероятно милой и определенно чистенькой, — подтвердил Барни, призывая на помощь все свое мужество, чтобы не броситься целовать эти розовые губы.

Мэгги совсем задохнулась, пока поднялась на шестой этаж, где жила эта П. Гильденштерн. Она постучала в ярко-синюю дверь с прикрепленной к ней маленькой карточкой со словом «Миниатюры».

Дверь открылась, удерживаемая цепочкой, и на нее огромными серыми глазами взглянула П. Гильденштерн, пытаясь придать своему взгляду свирепость. Это не очень удавалось крошечной хрупкой женщине ростом не больше пяти футов одного дюйма. Волосы этого создания — вьющиеся, прелестного светло-рыжего оттенка — были собраны на затылке в конский хвост и завязаны черной бархатной лентой. П. Гильденштерн оказалась обладательницей очаровательного тонкого личика с маленьким курносым носом и пухлыми губками. Рядом действительно стояла насторожившаяся гигантская немецкая овчарка.

— Здравствуйте, мисс Гильденштерн, — поздоровалась Мэгги.

— Здравствуйте, — последовал какой-то нерешительный ответ.

— Я Мэгги Хорват, я вам только что звонила.

— Очень хорошо. Иногда звонят совершенно посторонние люди. — Хозяйка квартиры быстро оглядела Мэгги с головы до пят. — А где ваш двоюродный брат?

— Барни, отзовись! — позвала Мэгги.

— Я здесь, внизу, — откликнулся он с площадки пятого этажа.

— Скажите ему, чтобы он оставался там.

— Все в порядке, Барни, подожди меня.

— Меня зовут Полли, — представилась мисс Гильденштерн, снимая цепочку, но не выпуская из руки поводка. — Прошу вас, входите.

— О, как красиво, — Мэгги остановилась на пороге студии, сквозь стеклянный потолок которой лились потоки предзакатного солнечного света. — Так вы художница…

— Я рисую портреты-миниатюры.

— Неужели кто-то еще этим занимается?

— С тех пор как изобрели фотоаппарат, этим и вправду занимаются редко, — с некоторой грустью ответила Полли. — Но все-таки у меня бывают заказы. Это не постоянная работа, но это лучшее, что я умею делать.

— И на чем вы пишете?

— Я использую пергамент. Но какое отношение это имеет к комнате?

— Никакого, мне просто стало интересно, — честно призналась Мэгги, разглядывая мастерскую, старинный стол и бюро со множеством ящичков.

— Теперь вы можете взглянуть на комнату.

— Значит ли это, что вы считаете меня подходящей кандидатурой? — Мэгги вдруг поняла, что эта крошечная женщина очень добра и вместе с тем обладает острым, проницательным умом.

— Да, вы мне подходите, — Полли Гильденштерн одобрительно фыркнула. Она прошла по коридору и открыла дверь. — Здесь душно, — извинилась хозяйка и тут же открыла оба окна. — Но когда здесь никто не живет, я не держу окна открытыми. Об осторожности забывать не следует.

Мэгги огляделась. Кровать под пологом с красивым голубым покрывалом занимала большую часть комнаты. Стены оклеены старыми обоями с цветочным рисунком в желтых и белых тонах. И кругом цветы — на обивке двух старых французских кресел, на скатерти на круглом столе, на занавесках, на пушистом ковре, покрывавшем пол. Все ткани и рисунки были разными, но отлично дополняли друг друга. Мэгги казалось, что она вернулась в прошлое, шагнув в книжку сказок.

— О, это божественно! — выдохнула она.

— Я собираю старинные ткани, — спокойно объяснила Полли. — Приходится держать их подальше от света, но здесь я использовала те, которые безнадежно выцвели.

— Это просто сон. Так похоже на музей, но мне будет страшно спать на такой великолепной кровати! — воскликнула Мэгги. — Вдруг я что-нибудь случайно порву или испорчу? Я никогда себе этого не прощу.

— Здесь все зашивали и штопали неоднократно, — успокоила ее Полли. — И потом, в комнате нет ничего по-настояшему ценного. Просто все вместе очень мило смотрится, вы согласны? Есть еще шкаф, маленькая ванная с полным набором удобств и кухня. Хотите посмотреть?

— Хочу, но зачем? Здесь негде готовить.

— Так только кажется. Но не всегда все обстоит именно так, как нам кажется. — Полли отодвинула в сторону экран из четырех панелей, украшенных рисунком из виноградных гроздьев, и за ним обнаружилась маленькая кухня.

Мэгги взяла в руки набор мерных ложечек и вдруг расплакалась. Слезы лились из глаз, а она никак не могла остановиться. Девушка не осмелилась сесть на стул, поэтому опустилась на пол и разрыдалась.

— Дело, как я понимаю, не в ложках? — задала вопрос Полли, передавая ей пачку бумажных носовых платков.

— Нет, — всхлипнула Мэгги и снова залилась слезами.

Полли присела на кровать и спокойно ждала, пока Мэгги успокоится. Ее ничуть не шокировало такое бурное проявление чувств в присутствии незнакомого человека.

— Простите меня, — Мэгги наконец обрела способность говорить. — У меня сегодня очень тяжелый день. День моего рождения. Мне исполнилось восемнадцать лет.

— А мне двадцать шесть. Вам нужно выпить чашку чая.

— Пожалуйста, если можно.

— Двести долларов в месяц вас устроит?

— А я вам подхожу?

— Идеально. Но сначала мы должны поговорить.

— Неужели?

— Боюсь, что так. Вернемся в студию, и я приготовлю чай.

Мэгги привела лицо в порядок и спокойно сидела, пока Полли кипятила воду и насыпала чайные листья в чайник.

Полли Гильденштерн хлопотала по хозяйству, одетая в простое белое хлопчатобумажное платье, явно созданное еще в прошлом веке. Поверх него — рабочий халат с узором из веточек. Мэгги почему-то вспомнила слово «канифас». Может быть, именно так называется эта ткань? Белые балетные тапочки и медальон на шее довершали картину. Очень странный наряд, решила Мэгги, но хозяйке идет.

— Видите ли, — начала разговор Полли, пересыпая сахар в серебряную сахарницу, — я лесбиянка.

— Гм?

— Знаю, знаю, такое вам и в голову не могло прийти. Значит, тем более я обязана была сказать вам об этом.

— Мне все равно, — честно ответила Мэгги, стараясь скрыть удивление.

— И все же вы можете подумать: не стану ли я для нее объектом желаний? Ведь так? Вот почему я специально отметила в объявлении, что не хочу иметь жиличку с татуировками и пирсингом. По мне этого не скажешь, но меня привлекают лишь такие женщины. Вы очень привлекательная девушка, но совершенно не в моем вкусе. Я больше никогда не сдаю тем, кто может мне понравиться.

— Это разумно.

— Я усвоила этот урок, и он оказался нелегким. Она разбила мне сердце.

— Но теперь все в порядке?

— И давно! — Полли весело рассмеялась. — У меня много достоинств, но верность в их число не входит.

— О господи, я совсем забыла о Барни! Он все еще меня ждет!

— Можно ли доверять вашему двоюродному брату?

— Абсолютно.

— В таком случае я приглашаю и его выпить с нами чашку чая. Идите и позовите его. — Собака встала следом за Мэгги. — Сидеть, Тото, — одернула его Полли.

— Тото! — Мэгги повернулась к ней.

— Не смейте смеяться!

— Не буду, — послушно согласилась девушка и вышла на лестницу. — Барни! Можешь подняться!

— Ты как раз вовремя, — прорычал он, перепрыгивая через две ступеньки.

— Полли, это Барни Уэбстер. Барни, а это Полли Гильденштерн и… Тото.

— Ну ни фига себе! — изумился Барни.

— Барни! — укоризненно одернула его Мэгги.

— Ничего страшного, так все теперь говорят, — Полли рассмеялась. — Барни, как насчет чашки чая?

— С удовольствием, мэм. — Он оглядывал студию и продолжал удивленно качать головой. — Потрясное место! Вы давно здесь живете?

— Около пяти лет.

— Я так понимаю, что вы с Мэгги договорились?

— Да, мы решили основные вопросы, — Полли снова очаровательно хохотнула. — Неужели вы и в самом деле двоюродные брат и сестра? Я обожаю семейные истории.

— Ну… — Барни замялся. — Все очень запутанно. Сводный брат моего отца женился на сестре Мэгги, а потом умер.

— Так, значит, вы даже не родственники?

— Но мы росли вместе с самых ранних лет, — торопливо добавила Мэгги, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

Полли перевела взгляд с Барни на Мэгги и мгновенно оценила ситуацию. От ее проницательного взора не укрылся истинный смысл их взаимоотношений. Она улыбнулась про себя. Такие оба милые и безобидные. Прямых людей так легко понять. Она радовалась, глядя на них. Они казались ей очаровательными, но все же испорченными детьми, которым хочется казаться невинными.

— Барни, ты знаешь, а Полли художница, — Мэгги решила не давать хозяйке квартиры возможности и дальше проявлять свою проницательность. — Она рисует портреты-миниатюры на пергаменте.

— Шутишь?

— Хотите посмотреть мои работы? — спросила Полли.

— Очень хочу, — Мэгги сгорала от любопытства, но воспитание не позволяло ей прямо попросить об этом.

— Люди заказывают эти портреты, чтобы оставить на память тем, кого любят, или чтобы запечатлеть для себя друзей, — объяснила Полли, подходя к рабочему столу. — Самый большой портрет можно разместить на подрамнике, а самый маленький убрать в медальон. Я пишу акварелью. Вот этот портрет можно поставить на ночном столике. А вот этот, овальный, можно носить на шее.

Мэгги и Барни как зачарованные рассматривали небольшие, необыкновенно тонко выполненные работы.

— Никогда не видела ничего подобного, — Мэгги осторожно подбирала слова. — Ваши работы удивительны и прекрасны, Полли.

— Благодарю вас. Это уходящее искусство. Некоторые музеи имеют такие коллекции и иногда устраивают аукционы, но я не знаю никого, кто занимался бы миниатюрой сейчас.

— Вот это да, — пробормотал Барни. С овальной миниатюры на него смотрела девушка-байкер. Каждая татуировка, каждая застежка и украшение на кожаной куртке были детально выписаны. На квадратной миниатюре красовалась пара великолепных обнаженных грудей, такие не являлись ему даже в самых смелых эротических фантазиях. Ни плечей, ни торса, только полная, великолепно очерченная грудь с выпуклыми сосками купалась в мягком освещении. — Это нечто!

— И в самом деле, — торжественно согласилась Полли. Барни густо покраснел. Эти груди — просто удар ниже пояса.

— Когда-нибудь я покажу вам мои любимые работы, которые я держу только для себя, — пообещала она Барни, опустив ресницы, чтобы парень не заметил лукавые искорки в ее глазах.

— Отлично! Слушай, Мэгги, может быть, мне сходить за твоим чемоданом? А потом отправимся куда-нибудь поужинать, ладно?

— Пожалуйста, Барни. Это было бы здорово.

Барни сбежал по лестнице. Женщины переглянулись и затряслись от беззвучного хохота.

— Мужчины, — наконец произнесла Полли.

— Мужчины, — согласилась Мэгги. — Их так легко напугать.

24

— Мэгги, сними ксерокопии с этих документов, подшей их, отдай оригиналы мисс Хендрикс, принеси мне две пачки бумаги и три пачки самоклеящихся листочков, вытряхни пепельницы, промой кофеварку и заряди ее снова, а потом позвони мистеру Рексфорду в отдел нумизматики. У него есть для тебя работа, которую надо сделать немедленно.

— Да, сэр, — Мэгги торопливо направилась к ксероксу, спеша выполнить все для мистера Джемисона из отдела портретов, чтобы побыстрее спуститься вниз в отдел нумизматики, расположенный по соседству с отде лами коллекций, индейского искусства, оружия и доспехов. Среди пятидесяти девяти отделов известной и уважаемой аукционной фирмы «Скотт и Скотт» отдел коллекций был ее самым любимым, куда она заглядывала всегда, как бы ни спешила. А спешила Мэгги всегда.

За три месяца работы в качестве временной секретарши Мэгги еще ни разу не приходилось заниматься таким интересным делом. Возможно, ей никогда не удастся постичь всю сложность работы аукционного дома. Но те две недели, что она здесь работала, девушка была счастлива.

Отдел коллекций сразу привлек ее внимание. Сквозь полуоткрытую дверь можно было увидеть мисс Рэдиш, внимательно рассматривавшую множество самых разных предметов, которые люди приносили в «Скотт и Скотт», чтобы выяснить, можно ли их продать с аукциона. Куклы, штопоры, набор клюшек для крокета, фермерские табуретки, спортивный инвентарь — все эти вещи попадали в отдел коллекций. Практически любые предметы, которые люди коллекционируют, со временем приобретают цену, пришла к выводу Мэгги, удивленная повседневной работой знаменитого аукционного дома.

Разве мог человек, купивший когда-то Микки Мауса меньше чем за доллар, представить себе, что пройдет какое-то время, и люди в переполненном зале будут соревноваться за обладание этой игрушкой, и она будет куплена наконец за несколько тысяч долларов?

Компания «Скотт и Скотт» казалась Мэгги удивительным сообществом эксцентрических, фанатичных, одержимых и сугубо материалистически настроенных прапрабабушек, путешествующих по всему миру и живущих исключительно ради того, чтобы приобрести все, что попадется на глаза. Как поняла Мэгги, бегая по разным поручениям с этажа на этаж огромного здания компании, занимающего целый квартал на углу Восемьдесят четвертой улицы и Второй авеню, наибольшую прибыль приносили отделы произведений искусства и драгоценностей. Туда ей иногда удавалось заглянуть. Но ее так и не пустили в залы, где проводились аукционы.

В понедельник, сразу после ее переезда в квартирку Полли Гильденштерн, Мэгги открыла справочник, нашла самое крупное агентство, предоставляющее служащих для временной работы, позвонила туда и договорилась о встрече. Ее великолепное владение компьютером и горячее желание делать все, что угодно, вне зависимости от зарплаты должны были обеспечить ей работу. Так оно и вышло.

Бумаги скапливались на столах и даже на полу, грудами громоздились возле стен. «Скотт и Скотт», фирма, уступающая по размерам «Сотби» или «Кристи», оставалась тем не менее крупным аукционным домом с мировой славой. Ее тридцать девять филиалов располагались в двадцати странах. Она проводила несколько сотен аукционов в год. Мэгги обнаружила, что буквально десятку людей ее помощь требовалась немедленно. Не имело никакого значения, что она стояла на предпоследней ступеньке служебной лестницы и ниже ее оказались только работники столовой. Постоянные оклики «Мэгги, ты мне нужна!» давали ей ощущение собственной значимости.

У нее были Полли и отчасти Барни, которого она все же избегала. Это согревало душу, но одиночество не отпускало ее. Мэгги пришлось признаться себе в этом. Это было то самое одиночество, о котором так жалостливо поют певцы, работающие в стиле кантри.

Мэгги искала комфорт и находила его, где могла. Она быстро сообразила, что если оденется в черное с головы до ног, то впишется в местный колорит на любом уровне. Несколько выходных дней ушло на посещение базаров в Нижнем Ист-Сайде, где после долгой торговли она стала владелицей двух черных мини-юбок, шерстяной и кожаной, нескольких черных джемперов, шерстяного черного пальто до щиколоток, широкого черного пояса, высоких черных сапог на низком каблуке и матовых черных колготок. На все ушло меньше ста долларов. За десять долларов Мэгги купила себе длинные яркие шарфы — оранжевый, истошно-желтый и кричаще-зеленый. С большой неохотой она рассталась еще с двадцатью долларами и приобрела серебряные серьги в виде колец. Их можно было надеть с любым нарядом и чистить зубной пастой.